2020-06-12
71
Большинство из нас принадлежит к каким-то группам: политическим партиям, коммерческим компаниям, научным учреждениям, спортивным клубам, местным сообществам и религиозным объединениям. Мы легко принимаем господствующие в наших группах моральные истины. И если возникает какое-нибудь этическое противоречие, мы руководствуемся реакцией большинства в своей группе. Если люди, разделяющие наши политические взгляды, пишут твиты в поддержку мусульман, которых не пустили в страну, мы, наверное, поступим так же. Если вы выросли в сообществе, где аборт считают убийством, то вполне вероятно, что вы присоединитесь к антиабортным протестам. Моральные истины сплачивают группу (строго говоря, эволюционные биологи склонны видеть в морали набор психологических адаптаций — эволюционный механизм, стимулирующий сотрудничество внутри группы). Если члены группы станут исповедовать разные этические истины, мораль утратит сплачивающую функцию, и целостность группы окажется под угрозой. Поэтому в любой культуре сильно групповое давление, вынуждающее всех принимать одни и те же моральные ценности.
Когда позицию нашей группы в том или ином нравственном вопросе подвергают критике, мы будем ее защищать (даже если сами в ней засомневались), тем самым защищая группу и оправдывая свое в ней членство. И даже суть своей группы в противоположность другим группам мы можем определять по конфликтующим моральным истинам. Этические противоречия типа «мы и они» усугубляют раскол между разными сообществами, особенно когда мы считаем другие группы аморальными, а значит, в каком-то смысле заслуживающими притеснения.
Отдельные группы могут придерживаться моральных истин, весьма отличных от тех, что приняты у общества, в котором эти группы существуют. Такой раскол может сложиться постепенно, в результате медленного дрейфа относительно изолированных групп, но чаще оказывается итогом сознательных действий лидеров или авторитетов, по тем или иным причинам стремящихся придать своей группе специфическую моральную ориентацию. Христианство выросло из небольшого собрания историй, в которых Иисус призывает своих последователей видеть вещи иначе, чем видит остальное иудейское общество. «Око за око» казалось вполне справедливым подходом, пока Иисус не поставил прощение выше справедливости — «подставить другую щеку». Сильные коммуникаторы умеют убедить целые сообщества принять новые моральные истины.
Одна из моральных истин, имеющая все основания считаться универсальным этическим законом, такова: мы не должны убивать себе подобных. Но при этом большинство сообществ зависит от особых групп внутри них, готовых убивать по приказу. Таких людей мы называем солдатами и стремимся внушить им моральную истину о том, что при определенных обстоятельствах убивать нужно. Задача непростая. Исследование, проведенное во время Второй мировой войны бригадным генералом Сэмюэлем Маршаллом, показало, что в бою меньше четверти американских солдат стреляли по врагу. «Страх убийства, а не страх быть убитым, — писал Маршалл, — оказался преобладающей причиной неспособности вести бой»15.
В наше время есть разные методы, которыми солдат готовят убивать. На учениях рекруты постоянно бьют штыком и расстреливают образы солдат вероятного противника. Специальными упражнениями в них тренируют агрессию, создают огрубляющие условия жизни. Но моральное переосмысление убийства достигается с помощью слов. В армии применяют другой словарь: убийство на поле боя — не злодеяние, и даже глагол «убить» звучит редко. Говоря о враге, военные скорее применят глаголы «уничтожить» или «положить». Убийство вражеского солдата, который и сам может убить тебя, подается как самозащита. Но прежде всего убийство врага — это долг солдата перед обществом. «Убить в бою вражеского солдата не только морально допустимо для военнослужащего, — пишет Пит Килнер, преподаватель философии из Военной академии США в Вест-Пойнте. — Он морально обязан применять силу, когда это необходимо для защиты прав людей, которые от него зависят»16.
Чиновники из здравоохранения не разделяют моральных истин, которых придерживается большинство врачей и медперсонала. Служащие, чья обязанность — думать об эпидемиях и масштабных угрозах здоровью людей, должны просчитывать риски и ресурсы в интересах всей страны, а врачи в клиниках сосредоточены на здоровье и благополучии отдельных личностей. Соответственно, медицинский чиновник может распорядиться нормировать дорогие лекарства, экономить антибиотики, ограничивать личную свободу и насильственно удерживать в карантине тех, кто контактировал с инфекцией, даже если от этого какие-то пациенты пострадают. Врач в больнице, наоборот, будет всеми силами стараться не причинить пациенту вреда и страданий, даже если обществу придется понести из-за этого траты или рисковать. Устойчивость к антибиотикам не стала бы такой проблемой, если бы врачи, выписывающие рецепты, отдавали обществу приоритет над отдельным пациентом.
Тысячи и тысячи людей работают во Всемирной организации здравоохранения, в центрах контроля и предупреждения заболеваний и в подобных государственных структурах по всему миру. Чтобы исправно делать свою работу, им нужно придерживаться моральных норм (или выработать такие нормы), которые ставят интересы населения в целом выше интересов любой отдельной личности. В экстренной ситуации, например в случае эпидемии Эболы, это может означать, что ради спасения многих кого-то придется обречь на гибель. Большинство из нас постаралось бы держаться подальше от семейного врача, разделяющего столь прагматичную мораль.
Группа гарвардских ученых под руководством психолога Джошуа Грина предложила чиновникам из системы здравоохранения сделать выбор в ряде этических дилемм и обнаружила, что должностные лица, как правило, выбирают более утилитарный подход, чем врачи (да, в сущности, и мы все). Представители государственного здравоохранения скорее оказались готовы в предложенных им гипотетических сценариях пожертвовать благополучием одного человека ради спасения нескольких.
Но даже в сообществе санитарных чиновников сосуществуют конкурентные моральные правды. В развитых странах серьезную угрозу общественному здоровью составляют, например, курение и неправильная диета. Многие санитарные чиновники считают этичным и справедливым установить для обуздания этих бед правовые ограничения, в том числе дополнительные налоги и отказ в государственной помощи курильщикам и страдающим ожирением. Другие придерживаются моральных принципов либерального философа Джона Стюарта Милля, который писал: «…каждый член цивилизованного общества только в таком случае может быть справедливо подвергнут какому-нибудь принуждению, если это нужно для того, чтобы предупредить с его стороны такие действия, которые вредны для других людей, — личное же благо самого индивидуума, физическое или нравственное, не составляет достаточного основания для какого бы то ни было вмешательства в его действие[16]»17. Сторонники этой позиции поддерживают запрет курения, чтобы снизить вред от пассивного курения, а не для того, чтобы отучить от вредной привычки самих курильщиков; они не поддержат никаких принудительных мер по улучшению диеты взрослых людей, а вот их более авторитарные коллеги порой призывают к введению налога на сахар и установлению нижнего лимита цен на алкоголь. Дальнейшие моральные разногласия возникают, когда встает вопрос о справедливости: должно ли общественное здравоохранение что-то делать для сглаживания неравенства в здоровье и санитарии или просто улучшать общественное здоровье в целом.
Мы готовы понять, почему солдаты и санитарные врачи должны придерживаться иной этики, чем остальное общество. Строго говоря, мы впрямую требуем этого. В прочих случаях групповые моральные истины вырастают из того, что широкая общественность отвергает.
Полиция южного Йоркшира подвергается резкой критике за групповую мораль, которая, кажется, доминирует во многих полициях мира. После трагедии на стадионе Hillsborough в 1989 г., когда во время футбольного матча погибло 96 человек, йоркширская полиция раз за разом покрывала промахи, допущенные ее сотрудниками во время этих событий, и пыталась возложить вину за возникшую давку на пьяных и буйных болельщиков. Полиция, похоже, ценит лояльность к товарищам по оружию выше правды и справедливости. В США моральный кодекс полиции, ставящий честь мундира выше правды, известен под названием «синяя стена молчания».
Может быть, наивно приписывать какую-то этику полицейским, которые лгут. Но я не верю, что люди идут на эту опасную и важную работу, чтобы быть вне морали. Более вероятное объяснение таково: некоторые полицейские видят в покрывании товарищей свою первейшую моральную обязанность — и правильное поведение, — каких бы этических жертв это ни требовало.
Ложь, даже под присягой, тоже, кажется, стала допустима для некоторых блюстителей правопорядка, если она помогает привлечь к ответу тех, кого они считают преступниками. «Лжесвидетельство полицейских в суде с целью оправдать незаконные обыски... обычный способ улаживать дела с судом по всей Америке», — признал бывший начальник полиции Сан-Франциско Питер Кин18. Мораль, возникшая, предположительно, из искреннего стремления гарантировать наказание преступнику и защитить товарищей, исполняющих трудную и опасную работу, выродилась до такой степени, что для отдельных стражей закона этическая истина состоит в том, что истина не важна.
Не менее тревожная групповая этика пустила корни среди бизнесменов. Но здесь речь даже не о том, превосходит ли одна нравственная добродетель другую, а о том, стоит ли вообще оглядываться на мораль. Похоже, в иных компаниях сотрудников мотивируют думать, будто поступки, которые бóльшая часть общества сочла бы низкими, этически нейтральны. В них нет никакой нравственной ценности, но и ничего аморального тоже нет.
«Мы все знали, что наши действия незаконны, — сказал Райнхард Сикачек, менеджер компании Siemens, признанный виновным в коррупции и рассказавший в суде, что в компании существовала черная касса для подкупа и взяток. — Но я как-то не задумывался, этично ли это. Мы делали это ради компании»19. Директора концерна Enron обманывали акционеров и налоговые органы и срывали поставки электроэнергии. Инженеры Volkswagen саботировали анализы выхлопов, которые проводились для защиты здоровья людей. Боссы Odebrecht подкупали политиков. Сотрудники Rolls-Royce больше 20 лет практиковали коррупционные схемы продажи. А в Wells Fargo самовольно завели клиентам более 3 млн счетов. Менеджмент Kobe Steel фальсифицировал данные экспертиз, касавшиеся металлических изделий, применяемых при сборке самолетов, вагонов, автомобилей и даже космических ракет. Можно предполагать, что люди, работавшие в этих прославленных компаниях, вряд ли собирались творить зло, но каким-то образом они пришли к мнению, что такие поступки в общем контексте деятельности их корпораций вполне допустимы.
Хотя инвестиционные банкиры обычно стараются соблюдать закон и выполнять многочисленные сложные требования, накладываемые финансовой системой, многие из них считают, что кроме этого у них нет никаких моральных обязательств. Если открывается возможность законно сделать деньги в ущерб клиентам, многие без раздумий на это идут. «Мне не по себе от того, насколько цинично люди рассказывают, как обдирают своих же клиентов», — писал о коллегах крупный банкир Грег Смит в 2012 г. в статье для The New York Times, озаглавленной «Почему я ухожу из Goldman Sachs»20. Йорис Лейндейк интервьюировал сотни банковских служащих в лондонском Сити: «Люди из отдела управления рисками и соблюдения норм, из правового департамента и из внутреннего аудита говорили мне, что вопрос всегда один: как обмануть систему, не нарушив правил... Банкиры хотят знать, законно ли то, что они делают, и, если ответ положительный, на этом тема исчерпана»21.
Каждая из упомянутых групп выстроила свой набор моральных истин, заметно расходящийся с общепринятым. Значит, этические правды субъективны и подвержены переменам, а группы с особыми нравственными установками могут действовать совсем не так, как мы. Нам нужно, чтобы военные были готовы убивать, а санитарные власти ставили превыше всего интересы общества, но мы, разумеется, тревожимся, когда другие группы, от которых мы зависим, заметно отклоняются от привычной нам морали.
Бизнесменам тоже не помешала бы осмотрительность. Какие бы немедленные выгоды ни несло взращивание в сотрудниках альтернативной морали, если компания заметно отходит от этических ценностей, исповедуемых широким обществом, рано или поздно она от этого серьезно потеряет: в ценности бренда, в персонале, в отношениях с властью. Это тем вернее в эпоху соцсетей, когда компания может враз лишиться репутации, если ее представители покажут, что не уважают принятых в обществе моральных установок.
Если появляется вредная групповая мораль, следует всеми силами постараться ее изменить.
Формирование морали
ЛГБТ-сообщество Лос-Анджелеса первым обратилось к такой тактике информационной кампании, когда человеку предлагают увидеть вещи глазами кого-то совсем на него не похожего. Эффективность этого подхода сегодня подтверждена научно. В одном эксперименте 56 опросчиков обошли 501 дом и в течение 10 минут объясняли хозяевам, как несправедливо общество к индивидам, сменившим пол, а затем просили людей вспомнить случаи, когда несправедливо относились к ним самим. Ученые обнаружили, что взгляды людей на трансгендеров после подобных бесед изменились существенно и надолго.
Стимулируя своих собеседников к эмпатии, активисты из лос-анджелесского ЛГБТ-центра меняют моральные истины. Эта техника много древнее ЛГБТ-движения. Философы и церковники веками пытались менять собственные этические воззрения, ставя себя на место ближнего. В XX веке философ Джон Ролз говорил, что единственный честный способ задать принципы справедливости — сделать это «из-под вуали неведения»: когда мы не знаем своей роли в обществе (мужчина или женщина, белый или черный, узник или тюремщик, богач или бедняк), мы оптимально предрасположены задавать правила, которые будут управлять всеми. Мысленный эксперимент с «вуалью неведения» заставляет нас вообразить, каково это — быть кем-то другим. Как писал театральный режиссер Ричард Айр, «перемена начинается с осознания, а осознание начинается с отождествления себя с другим — иначе говоря, с эмпатии»22.
Эмпатия — важнейший инструмент для любого лидера, стремящегося изменить моральные ориентиры в своей организации. Начальнику полиции, решившему изменить баланс между лояльностью и правдивостью, разумно будет заставить своих подчиненных поразмышлять о последствиях их лжи для тех самых людей, которых они должны защищать. Полицейский, вынужденный немалое время думать и говорить о том, каково это — из-за лживых стражей закона попасть без вины в тюрьму или под всеобщее осуждение, впредь будет менее склонен лгать даже в поддержку товарищей. Это не панацея: найдутся такие, кто не сможет или не станет отождествлять себя с жертвой или по природе слишком равнодушен, чтобы как-то менять свое поведение. Но даже если меньшая часть людей изменит свое мнение, это сдвинет дело с мертвой точки, и моральные установки в подразделении начнут меняться. Фильмы вроде «Гордости», «Чумовых бот» и «Угадай, кто придет на обед» показывают, как один или два первопроходца могут изменить предубеждения — или моральные правды — широких групп.
Другой подход — пересмотреть, что в группе считается достойным восхищения. Инвестиционные банкиры, распорядители активов и биржевые маклеры превыше всего ценят результативность. Она оценивается простыми критериями: сумма сделки, объем фонда, соотношение риска и доходности. Но результативность также можно определить как победу — над конкурентами, или, что прискорбно, над регулирующими органами. Когда банкиры восхищаются товарищами по цеху, которым удалось обойти правила, их банки рискуют попасть в беду. Если оценка корпоративной культуры в банке обнаруживает подобную тенденцию, руководству придется приложить все усилия, чтобы изменить мораль сотрудников. Результативность придется переосмыслить с учетом тех этических ценностей, которые банк намерен поддерживать. А сотрудников — убеждать приветствовать крупные сделки, проведенные этичным способом, а не прибыли, ради которых безответственно рисковали капиталами клиентов. Как можно менять правды о том, что желательно и что восхитительно, мы поговорим в следующей главе.
В каких-то случаях для доказательства новых моральных истин можно привести примеры. Один из способов убедить людей поступать иначе — показать, как принятые у них практики вредят их собственным интересам. Зачастую это самый эффективный подход к людям с аналитическим мышлением, которые не очень поддаются на призывы к сочувствию. В одной промышленной компании, где развернули широкую программу обновления внутренней культуры, я собрал не один десяток историй, иллюстрирующих, как сотрудники, уже принявшие новую мораль, достигают лучших результатов. Эти истории обеспечили точные данные, которые убеждали скептиков с аналитическим мышлением тоже выбрать новые установки.
Наконец для тех, кого не проймет сочувствие, кто не приемлет новых понятий и глух к доводам разума, есть и последний способ, глубоко укорененный в истории этической мысли. «Моральные добродетели развиваются благодаря привычке, — писал Аристотель. — Ни одна из добродетелей не закладывается при рождении… поступая по справедливости, мы становимся справедливыми, умеряя себя, становимся умеренными, преодолевая страх, становимся храбрыми». Иначе говоря, исполняя что-то по обязанности, вы можете и впрямь стать тем, за кого себя выдаете. Это происходит не сразу, но, если день за днем принуждать себя помогать ближним или прощать их, привычка рано или поздно закрепится как моральная истина.
Что это значит для руководителя организации с сомнительной групповой этикой? Если Аристотель был прав, поощрение правильных действий в конце концов научит людей правильно мыслить. Повышения и премии для тех, кто будет поступать в соответствии с нужными этическими установками, помогут утверждать эти установки в масштабе организации сколь бы лицемерно ни подчинялись им поначалу. И, если никакие иные способы не сработали, поощряйте людей поступать так, будто они разделяют моральные истины, которые вы хотите укоренить. Притворная добродетель вполне может превратиться в реальную.
