II. «слава бор/»: стихотворение из сна 18 страница

575

Сражающийся с драконом герой имеет с ним много общего, ему присваиваются некоторые особенности дракона, например неуязвимость. В примечаниях указывается и на дальнейшее сходство (блестящие глаза, меч в устах). Человек и дракон могут выступать как братская пара, по аналогии с ней и Хри­стос отождествлял себя со змием — similia similibus, когда- то поборовшим нашествие гремучих змей в пустыне (Ин 3:14; Чис 21:6). Как и змий, он должен был быть пригвожден ко кре­сту, то есть в качестве обычного человека с его мыслями и же­ланиями, стремящегося обратно в детство и к матери должен был умереть, повиснув на материнском дереве и устремив свой взгляд в прошлое.

Подобную формулировку нельзя рассматривать иначе, чем психологическое истолкование символа распятия, который в силу своего многовекового воздействия должен в какой-то сте­пени быть идеей, согласующейся с природой человеческой души. Если бы это было не так, то сам символ уже давно был бы уничтожен. Здесь, как, впрочем, и в других местах книги при обсуждении психологии религиозных фигур, я не затраги­ваю теологическую точку зрения. Я хочу заявить об этом кате­горически, поскольку мне известно, что мой сравнительный подход часто противопоставляет фигуры, которые с других позиций едва ли могут быть сравниваемы. Ясно, что такие срав­нения могут легко обидеть нового человека в психологии. С другой стороны, любой другой, кто вынужден иметь дело с явлениями бессознательного, знает, с каким ужасным ирраци­онализмом и с какой шокирующей бестактностью и безжало­стностью бессознательный «разум» расправляется с нашими логическими понятиями и моральными ценностями. Бессозна­тельное, проявляясь, не подчиняется тем же самым законам, которые управляют сознанием. И сознание, если оно доселе и выполняло свое предназначение, оказывается неспособным осуществлять свою компенсаторную функцию.

576

Христос как герой и богочеловек психологически обозначает самость; то есть он представляет проекцию этого наиболее

Рис. 113. Видение пророка Иезикииля. Библия. Французская рукопись

важного и самого центрального из архетипов (рис. 114). Архе­тип самости функционально имеет значение управителя внут­реннего мира, то есть коллективного бессознательного[702]. Са­мость, как символ целостности, является совпадением проти­воположного (coincidentia oppositorum) и поэтому содержит свет и тьму одновременно (рис. 113, 120). В фигуре Христа те противоположности, которые объединены в архетип, поляри­зованы в «светлом» сыне Бога с одной стороны и в дьяволе с другой. Изначальное единство противоположностей до сих пор прочерчивается в изначальном единстве Сатаны и Яхве. Хрис­тос и змий (дракон) Антихриста расположены весьма близко друг от друга, поскольку речь идет об их историческом разви­тии и космическом значении[703]. Легенда о змие, скрытая под ми­фом об Антихристе, является существенной частью жизни ге­роя[704] и отсюда оказывается бессмертной. Нигде в более позд­них мифах противоположные пары не оказываются столь ощутимо близко друг от друга, как Христос и Антихрист. (Не могу не указать на поразительную психологическую обрисов­ку этой проблемы у Мережковского в «Леонардо да Винчи».) То обстоятельство, что змий (дракон) — лишь «искусственен», является драгоценной вспомогательной рационалистической фантазией, очень характерной для того времени. Таким обра­зом, с помощью слова изгонялись внушающие жуть боги. Ду­шевнобольные шизофреники охотно пользуются этим механиз­мом для апотропаических целей, чтобы отнять силу, так сказать, «депотенцировать» сильно действующие на них отрицательные силы. От больных часто приходится слышать стереотипные объяснения: «Все это лишь сыграно, искусственно, подделано» и т. д. Замечателен в этом отношении сон одного шизофреника:

Он находится в темной комнате и видит лишь одно ма­ленькое окошко, через которое видно небо. На небе появ­ляются солнце и луна, но они лишь подделка, вырезанная из промасленной бумаги. Солнце и луна, как священные эквиваленты родительского архетипа, обладают порази­тельной психической мощью, которая должна быть ослаб-

Рис. 114. Христос в окружении евангелистов. Рельеф. Церковь в Восточных Пиренеях. XI в.

 

лена апотропаически, поскольку пациент уже пребывает под слишком сильным воздействием бессознательного.

577

Спуск по 365 ступеням указывает на путь Солнца, то есть сно­ва на пещеру смерти и возрождения. Что пещера эта действи­тельно находится в известном соотношении с подземной ма- I          терью-смертью, видно из заметки Малалы, антиохийского ис-

торика[705], который сообщает, что в городе Антиохии Диклети- ан посвятил Гекате пещеру-крипту, в которую вели 365 ступе­ней. И в Самофракии ей, по-видимому, были посвящены пещер­ные мистерии. Змея как постоянный символический атрибут также играла большую роль при служении Гекате. Мистерии Гекаты процветали в Риме в конце IV века, так что обе выше­приведенные легенды, вероятно, могут быть отнесены к ее куль­ту. Геката[706] — самая главная богиня ночи и привидений, то есть мар; она также изображается верхом, и у Гесиода она слы­вет покровительницей всадников. Она посылает отвратитель­ное, наводящее страх ночное привидение Эмпузу, про которую Аристофан говорит, что она появляется обвернутой наполнен­ным кровью пузырем. По Либанию, мать Эсхина также назы­валась Эмпузой, «так как в темных местах нападала на детей и женщин». У Эмпузы, как и у Гекаты, особые ноги: одна нога медная, другая же — из ослиного навоза. В Траллесе Геката является рядом с Приапом; существует также и Геката Аф- родизиасская. Символами ее являются ключ[707], бич или кнут[708], кинжал и факел (рис. 75). Ее как мать-смерть сопро­вождают собаки, значение которых мы подробно выяснили выше. Собственно говоря, она тождественна с Цербером как охраняющая двери Гадеса и как трехтелая богиня собак. Та­ким образом, Геракл приносит в верхний мир под видом Цер­бера побежденную им мать-смерть. Она же в качестве «мате­ри-призрака» посылает и безумие, и сомнамбулизм. Эта идея вполне понятна, потому что большинство форм лунатизма со­стоит из аффектов, которые равнозначны вторжению бессоз­нательного и наплыву сознательного разума. Во время ее мис­терий ломали так называемый белолиственный прут. Этот прут охраняет целомудрие девушек и приводит к безумию того, кто дотрагивается до самого растения (от которого он отломан). Тут мы узнаем мотив священного дерева, до которого, как до матери, запрещено было дотрагиваться (что мог себе позволить лишь безумец). Геката появляется в качестве кошмара или вампира в образе Эмпузы; или она же превращается в людоед­ку ламию (рис. 85), или играет более красивую роль Коринф­ской невесты. Она — мать всякого волшебства и всех волшеб­ниц, защитница Медеи, ибо власть Ужасной Матери волшеб­на и ей нельзя противиться (она исходит из бессознательного). Она играет значительную роль в греческом синкретизме; ее путают с Артемидой, которая также носит дополнительное прозвище «попадающей вдаль» (по-гречески «Геката») или «по­падающей по своему желанию», — в этом мы снова видим при­знак ее превосходящей силы. Артемида охотится с собаками, поэтому и Геката, слившись с ней, превратилась в «ту, кото­рая вела за собой собак», в дикую ночную охотницу. Она вла­деет своим именем совместно с Аполлоном: £косто<;, екаерусх;. Это нетрудно понять с точки зрения психической энергии, ибо Аполлон просто символизирует более позитивную сторону той же величины либидо. Понятно и смешивание Гекаты с Бримой, подземной матерью, также и с Персефоной и Реей, бывшей в древности всеобщей матерью. Благодаря значению матери по­нятно и смешивание ее имени с Илифией, помогающей при родах. Геката является и богиней родов («кормилицей воин­ственных мужей»), богиней свадеб, она же умножает и скот. В орфической космогонии Геката занимает даже центральное место в мироздании, как Афродита или Гея, или даже как душа мира вообще. На одной гемме (рис. 115) она изображена с кре­стом на голове. Позорный столб, у которого наказывали пре­ступников, назывался «попадающий вдаль» (екатт)). Ей также, как римской Тривии, были посвящены пересечения трех дорог, дорожные раздвоения и перекрестки. Там же, где сходятся или расходятся дороги, ей приносили в жертву собак, туда броса- готский huzd, с армянским kust (venter {лат.) — «чрево»), славянским cista, ведическим kostha, «брюхо», следующим от индоевропейского корня [709] koustho-s («внутренности, потроха», «брюшная полость», «чулан», «хранилище»)*. Прельвитц свя­зывает Ю)о9о<; с киатк; и к\)атт| («пузырь», «мешок») с сан­скритским kustha-s, «поясничная полость»; также с kutoq, («промежность», «свод»); шц («гроб»), исходящими от icoeiv («быть беременной»). Следовательно, также кг/cOQ, («пустой сосуд, бурдюк»); киар («дыра»); kuocGoq, («чашка»); к\)Х,а («впадина под глазом»); kujioc («выпуклость», «возвышение», «волна», «лавина»). Основной индоевропейский корень[710] — *kevo («быть сильным», «вздуваться», «горбиться»); соответ­ственно, вышеупомянутое kueiv, киар и латинское cavus («свод», дыра», «пещера», «щель»); cavea («впадина», «огоро­женное место», «ограждение», «клетка», «сцена»); caulae («впадина», «апертура», «щель», «отверстие», «конюшня»)[711]; индоевропейский корень *kueyo («я волнуюсь»); *kueyonts («волнение»); en-kueyonts («беременная», «огороженное мес­то»); вукиесоу, латинское inciens («беременная»); сравни с сан­скритским vi-svayati, («волнение»)[712].

580

Сокровище, принесенное героем из темной пещеры, — это жизнь; сам он — герой, вновь возникший из темной материн­ской утробы бессознательного, где он оказался выброшенным интроверсией или регрессией либидо. Так, в индусской мифо­логии приносящий огонь называется Матаришван, вздымаю­щийся, вспухающий в матери. Герой, стремящийся к матери, является драконом; он же, исходя из матери, является побеж­дающим дракона героем (рис. 117). Он разделяет эту парадок­сальную природу со змеей. По Филону, змея есть одухотворен- нейшее из всех живых существ; ее природа — природа огня, и быстрота ее огромна. У нее длинная жизнь, и свою старость она сбрасывает вместе со своей кожей[713].

В действительности же змея — существо холоднокровно^., не обладающее сознанием и разобщенное. Она ядовита и од­новременно профилактична равно как символ добра и, в то же время, злого демона (Агатодемона), Христа и дьявола. Среди гностиков змея рассматривалась как эмблема мозгового ство­ла и позвоночника, поскольку она согласуется с доминировав­шими тогда представлениями о рефлекторной психике. Это превосходный символ бессознательного, в совершенстве пере­дающий внезапные и неожиданные проявления психического: его болезненные и опасные вмешательства в наши дела, его пугающее влияние. Взятый в чистом виде в качестве психоло- гемы герой представляет положительное благоприятное дей­ствие бессознательного, в то время как дракон представляет действие отрицательное, неблагоприятное — не рождение, а пожирание; не полезное и конструктивное дело, а жадное удер­жание и разрушение (рис. 79, 98, 110).

Любая психологическая крайность втуне содержит свою соб­ственную противоположность или выступает в некоторой близ­кой и существенной связи с ней[714]. По сути, из подобного на­пряжения следует и соответствующий динамизм. Не существу­ет освященного или почитаемого обычая, который при случае не сможет обратиться в собственную противоположность, и чем более крайним оказывается то или иное положение, тем более вероятной следует ожидать энантиодромии, конверсии чего-либо в свою противоположность. Наилучшее всегда бо­лее беззащитно перед угрозой дьявольской перверсии уже про­сто потому, что в нем сделано все, чтобы подавить зло. Эта странная взаимосвязь с противоположным легко просматри­вается и в причудах языка, как, например, в сравнении «хоро­шего», «лучшего» и «самого лучшего»[715]. То, что встречается в языке, легко обнаружить и в мифологии: в одной версии сказ­ки встречается Бог, в другой — дьявол[716]. И насколько часто в истории религии случается так, что ее ритуалы, обряды и ми­стерии, в конце концов, превращаются в порочные оргии и де­боши![717] Так, весьма интересный богохульствующий сектант начала XIX столетия говорит о причастии:

Рис. 117. Самопожирающий дракон

 

В тех домах терпимости общаются с дьяволом. Все, что они жертвуют, — они пожертвовали дьяволу, а не Богу. Там у них и чаша дьяволова и стол их, там они сосут голо­вы змей[718], там они питаются безбожным хлебом и пьют вино беззакония.

582

Унтернерер (как этот человек себя называет) воображает себя

кем-то вроде приапического божества. Он говорит о себе:

С черными волосами, вида прекрасного и привлекатель­ного; все охотно тебя слушают, ибо прекрасны речи, исхо­дящие из уст твоих; потому и любят тебя девушки[719].

583

Он проповедует «культуру обнажения»:

Смотрите, вы, слепые шуты! Бог создал человека по образу моему, мужчину и деву, и благословил их, и ска­зал: будьте плодородны, и размножайтесь, и наполняйте землю, и подчините ее себе. С этой целью он наиболее ублаготворил убогие члены и водворил их, обнаженных, в сад...

Теперь отброшены фиговые листы и покрывала, ибо вы обратились к Господу, ибо Господь — дух, и там, где дух Гопода, там свобода, там светлость Господня отражается открытым лицом. Это драгоценно пред Богом, это есть ве­личие Господа и украшение Бога нашего, чтобы вы были честью и изображением Божиим и стояли бы перед ним нагими не стыдясь.

Кто может по достоинству восхвалить члены тел сыно­вей и дочерей живого Бога, данные им для произрождения!

В недрах дочери Иерусалима находятся врата Господ­ни, ими праведники войдут в храм, к алтарю. А в недрах сы­новей живого Бога находится водопровод верхней части; это труба, подобая палке, которой измеряются храм и ал­тарь. А под водопроводом воздвигнуты священные камни как знаки и свидетели Господни[720], ибо он принял семя Ав- раамово.

Через семя в комнате матери Бог рукою своею создает человека по образу своему. Так открывается дочерям жи­вого Бога дом их матери и комната ее, и сам Бог чрез них рождает дитя. Таким образом, Бог среди этих камней про­буждает детей к жизни, ибо от камней происходит семя.

^г)84

Многочисленные исторические примеры доказывают, что ре­лигиозной мистерии нетрудно превратиться в половую оргию, ибо она и возникла, так сказать, в результате противоположе­ния оргии. Характерно, что этот фанатический спаситель воз­вращается к старому символу змеи, внедряющейся в верующе­го во время мистерии, оплодотворяя и одухотворяя его, — змеи, имевшей первоначально фаллическое значение. Мисти­ческий праздник офитов совершался с настоящими змеями, причем последних даже целовали (ср. ласки, дававшиеся змее Деметры в элевсинских мистериях). Фаллический поцелуй играет немаловажную роль в половых оргиях некоторых совре­менных христианских сект. Унтернерер был необразованным сумасшедшим крестьянином, так что нельзя допустить, чтобы ему был известен офитский культ.

Фаллическая значимость нашла в змее, конечно, лишь от­рицательное и таинственное выражение, последнее же обсто­ятельство всегда указывает на затаенную заднюю мысль. В дан­ном случае затаенная мысль эта относится к матери.

585

Одному из моих пациентов приснилось, что из сырой пещеры вырывается змея и жалит спящего в генитальную область. Сон этот явился в тот момент, когда он стал убеждаться в правильности анализа и освобождаться от материнского ком­плекса. Он чувствовал, что делает успех и способен гораздо больше контролировать себя. Почувствовав свое движение вперед, он заметил и связь, приковывающую его к матери. Укус змеи в область гениталий напоминает нам об Аттисе, самокастрация которого явилась вследствие ревности его ма­тери. Одна моя пациентка увидела следующий сон после не­вротического рецидива: она была совершенно заполнена внутри громадной змеей. Лишь из ее руки выглядывал кончик хвоста — она хотела схватить его, но и он ускользнул. Третья пациентка жаловалась мне, что у нее в горле сидит змея[721]. Этот же символ применен Ницше в известном его «видении» пастуха и змеи:

И воистину, никогда я не видел того, что увидал тут: я увидел молодого пастуха с искаженным лицом — он изви­вался, давился, дергался — тяжелая черная змея свеши­валась из уст его.

Видел ли я когда-либо на чьем-либо лице[722] выражение такого отвращения и бледного ужаса? Верно, он спал, и во время сна вползла змея в его рот и замерла, прицепившись крепким укусом.

Рука моя стала отчаянно дергать змею — напрасно! — Оторви же ей голову! Откуси, откуси ее! Так кричали во мне ужас и ненависть, и сострадание, все дурное и хоро­шее во мне криком вырывалось из меня.

Вы, смелые, окружающие меня, — разгадайте же виден­ную мною загадку, объясните мне видение одинокого!

* Ср. по этому поводу символику стихотворения Ницше «Зачем прельстился ты раем старой змеи?» (§ 459).

** Ницше сам, по-видимому, иногда выказывал предпочтение от­вратительным животным. Ср. Bernulli С. A. Franz Oberbeck und Fridrich Nietzsche. Т. I. S. 166.

Ибо это было видением и предвидением: что видел я тогда в притче? И кто тот, который должен когда-нибудь прийти?

Кто тот пастух, которому змея таким образом вползла в рот? Кто тот человек, которому все наитяжелейшее, наи­темнейшее вползает в чрево?*

Но пастух откусил, как я и советовал ему своим криком; он крепко впился в нее! — далеко выплюнул голову змеи и вскочил на ноги!

Это был уже не пастух, не человек — он был превра­щен, озарен, он смеялся\ Никогда еще не смеялся никто

на земле так, как он!

О, братья мои, я услыхал его смех — это не был смех других людей! — И теперь меня снедает жажда, тоска, ко­торая никогда не стихает!

Тоска моя по этому смеху снедает меня — о, как я вы­несу далее жизнь! И как бы я мог вынести теперь смерть!* *

586

Переживание, описанное здесь Ницше, может быть истолко­вано с помощью сказанного выше следующим образом: змея представляет бессознательное психическое и, как и змеебог в сабацисских мистериях, заползает в рот молящегося священ­нослужителя, то есть самого Ницше, как пастыря душ и про­поведника, чтобы, прежде всего, прекратить его излишнюю болтовню и, во-вторых, заставить его — «придти в восторг», «наполниться Богом». Змея кусает достаточно быстро, но страх оказался еще быстрее и насильственней: это он откусил голо- 585

Одному из моих пациентов приснилось, что из сырой пещеры вырывается змея и жалит спящего в генитальную область. Сон этот явился в тот момент, когда он стал убеждаться в правильности анализа и освобождаться от материнского ком­плекса. Он чувствовал, что делает успех и способен гораздо больше контролировать себя. Почувствовав свое движение вперед, он заметил и связь, приковывающую его к матери. Укус змеи в область гениталий напоминает нам об Аттисе, самокастрация которого явилась вследствие ревности его ма­тери. Одна моя пациентка увидела следующий сон после не­вротического рецидива: она была совершенно заполнена внутри громадной змеей. Лишь из ее руки выглядывал кончик хвоста — она хотела схватить его, но и он ускользнул. Третья пациентка жаловалась мне, что у нее в горле сидит змея[723]. Этот же символ применен Ницше в известном его «видении» пастуха и змеи:

И воистину, никогда я не видел того, что увидал тут: я увидел молодого пастуха с искаженным лицом — он изви­вался, давился, дергался — тяжелая черная змея свеши­валась из уст его.

Видел ли я когда-либо на чьем-либо лице[724] выражение такого отвращения и бледного ужаса? Верно, он спал, и во время сна вползла змея в его рот и замерла, прицепившись крепким укусом.

Рука моя стала отчаянно дергать змею — напрасно! — Оторви же ей голову! Откуси, откуси ее! Так кричали во мне ужас и ненависть, и сострадание, все дурное и хоро­шее во мне криком вырывалось из меня.

Вы, смелые, окружающие меня, — разгадайте же виден­ную мною загадку, объясните мне видение одинокого!

* Ср. по этому поводу символику стихотворения Ницше «Зачем прельстился ты раем старой змеи?» (§ 459).

** Ницше сам, по-видимому, иногда выказывал предпочтение от­вратительным животным. Ср. Bernulli С. A. Franz Oberbeck und Fridrich Nietzsche. Т. I. S. 166.

Ибо это было видением и предвидением: что видел я тогда в притче? И кто тот, который должен когда-нибудь прийти?

Кто тот пастух, которому змея таким образом вползла в рот? Кто тот человек, которому все наитяжелейшее, наи­темнейшее вползает в чрево?*

Но пастух откусил, как я и советовал ему своим криком; он крепко впился в нее! —далеко выплюнул голову змеи и вскочил на ноги!

Это был уже не пастух, не человек — он был превра­щен, озарен, он смеялся! Никогда еще не смеялся никто

на земле так, как он!

О, братья мои, я услыхал его смех — это не был смех других людей! — И теперь меня снедает жажда, тоска, ко­торая никогда не стихает!

Тоска моя по этому смеху снедает меня — о, как я вы­несу далее жизнь! И как бы я мог вынести теперь смерть! * *

586

Переживание, описанное здесь Ницше, может быть истолко­вано с помощью сказанного выше следующим образом: змея представляет бессознательное психическое и, как и змеебог в сабацисских мистериях, заползает в рот молящегося священ­нослужителя, то есть самого Ницше, как пастыря душ и про­поведника, чтобы, прежде всего, прекратить его излишнюю болтовню и, во-вторых, заставить его — «придти в восторг», «наполниться Богом». Змея кусает достаточно быстро, но страх оказался еще быстрее и насильственней: это он откусил голо-

ву змее и выплюнул ее. Если вы хотите, чтобы змея устроила вам синяк на пятке, достаточно наступить ей на голову. Пас­тырь смеялся, избавившись от змеи, — диким истерическим смехом, потому что он извлек компенсацию из бессознатель­ного. Он мог теперь крупно просчитаться и с хорошо извест­ными последствиями: достаточно прочитать фрагменты «Так говорил Заратустра» в том месте, где Ницше говорит о смехе и смеющемся. К несчастью, все произошло впоследствии, как будто вся немецкая нация заплатила за то, что не учла это по­учение Ницше.

587

Бессознательное внушает себя исподволь, намеками в форме змеи, если сознательный разум боится компенсаторной тенден­ции бессознательного, что обычно и происходит в случае рег­рессии. Но если компенсация в принципе принята, то регрес­сии нет, и бессознательное может быть встречено на полпути через интроверсию. Необходимо, однако, допустить, что сама проблема в том виде, как предстала перед Ницше, была нераз­решимой, так как никто не мог ожидать, что при таких обстоя­тельствах сам пастырь проглотит змею. Здесь мы сталкиваем­ся с одним из таких фатальных случаев, несомненно, не обще­го характера, когда компенсация возникает в форме, которая не может быть принята, но может только быть преодолена чем- то, что в равной степени невозможно для пациента. Случаи по­добного рода возникают, когда бессознательное из принципа сопротивляется слишком долго и когда насильственно вбива­ют клин между инстинктом и сознательным разумом.

588

Как показывают многочисленные свидетельства, через интро­версию человек оплодотворяется, вдохновляется, регенериру­ется и возрождается. Эта картина творческой духовой деятель­ности в индусской философии приобретает даже космогони­ческое значение. Неизвестным первоначальным творцом всего, согласно «Ригведе», является Праджапати, «господин творе-

Рис. 118. Праджапати с мировым яйцом. Индия

 

ний». В различных брахманах его космогоническая деятель­ность описывается следующим образом:

Праджапати восхотел: я хочу плодиться, хочу стать раз­множенным. Он стал упражняться в тапасе, и после упраж­нений в тапасе он создал эти миры*.

Б89

Странное понятие тапас, по Дейссену**, надо перевести так: «он разгорячался, горячась», в смысле: «он высиживал то, что

* Ригведа. X, 121.

** Deussen P. Allgemeine Geschichte der Philosophie. I. S. 181.

высиживается», причем, высиживающее и высиживаемое яв­ляется одним и тем же. Праджапати в образе Хираньягарбхи является яйцом, зачатым им же самим, мировым яйцом, в ко­тором он сам себя высиживает (рис.118): то есть он вползает в себя самого, превращается в свою собственную матку и за- беременевает самим собою, чтобы родить мир многообразно­го. Таким образом, Праджапати интроверсией превращается в новое, в многообразие мира. Особенно интересным являет­ся здесь то, как соприкасаются отдаленнейшие понятия. Дейс- сен говорит:

Поскольку понятие тапаса («жара») сделалось в жар­кой Индии символом напряжения и мучения, постольку и tapo atapyata перешло в понятие самобичевания и, таким образом, вступило в соотношение с представлением о том, что творение, со стороны творца, есть акт отрешения от самого себя[725].

Б90

Самовысиживание[726], самобичевание и интроверсия суть тес­но соприкасающиеся понятия. Углубление в самого себя (инт­роверсия) является проникновением в собственную свою мат­ку и одновременно аскезой. Согласно брахманской философии, результатом такого углубления явилось зарождение мира, а согласно мистической традиции — обновление и дух возрож­дения индивида, вновь рожденного в новом духовном мире. Индийская философия также допускает, что и творение про­изошло путем интроверсии, о чем говорится в великолепном гимне «Ригведы» (X, 129):

Тогда то, что было скрыто под скорлупою, Единственное,

было рождено силою мучительного жара.

* Deussen P. Allgemeine Geschichte der Philosophie. I. S. 182.

** К этому же можно отнести стоическое представление о перво­начальном творческом тепле, в котором мы уже узнали либидо (см. выше, § 102), также и рождение Митры из камня, последо­вавшее «только благодаря жару страсти».

Из него же произошла, впервые возникнув, любовь*, Зачаток зерна познания;

Мудрецы, проникая в побуждения сердца, нашли, что Все существующее коренится в несуществующем**.

591

Согласно этому философскому взгляду весь мир является эма­нацией либидо. Итак, когда душевнобольной Шребер интровер­сией своего либидо вызывает конец мира, он изымает либидо из окружающего мира, тем самым делая его нереальным[727]. Точ­но таким же путем Шопенгауэр пытался отрицанием (свято­стью, аскезой) уничтожить ошибку предвечной воли, вызвавшей этот мир из небытия. Не говорит ли то же самое и Гёте: «Вы иде­те по неверному следу! Не думайте, что мы шутим: не скрывает­ся ли зачаток природы в сердце человеческом?»

592

Герой, который ставит перед собой задачу обновить мир и по­бедить смерть, воплощает миротворящую силу, которая, вы­сиживая себя в интроверсии, охватывает свое собственное яйцо, как змея, и, по-видимому, угрожает жизни ядовитым сво­им укусом так, что живое может умереть и родиться заново из тьмы. Та же самая идея обнаружена и у Ницше:

Как долго ты высиживаешь свою неудачу! Берегись! Пожалуй, ты высидишь яйцо, яйцо василиска, благодаря твоему долгому горю![728]

593

Герой является сам для себя змеей, жертвующим и самой жерт­вой; вот почему Христос правильно сравнивает себя с исцеля-

ющей Моисеевой змеей (рис. 25). Поэтому змея и была спаси­телем для гностических сект, называвшихся офитами. Змея является агато- (рис. 91) и како-демоном (то есть злым и доб­рым божеством). В германских сказаниях говорится о героях со змеиными глазами[729].

Б94

Ясные следы изначального тождества героя и змеи обнаружи­ваются в мифе о Кекропе. Сам Кекроп наполовину человек, наполовину змей. Вероятно, он сам являлся первоначально змеем афинской крепости-цитадели. В качестве погребенного бога, как и Эрехтей, он был хтоническим змеиным богом. Над его подземным обиталищем возвышался Парфенон, храм дев­ственной богини. Сдирание кожи с бога, о чем мы уже упоми­нали в связи с церемониями сдирания кожи у ацтеков, тесно связано со змеиной природой героя. О Мани, основателе сек­ты манихеев, также рассказывают, что его убили, сняли с него кожу и повесили в виде набитого чучела[730]. Повешение бога, несомненно, имеет символическую ценность, ибо подвешива­ние, парение есть символ неисполненного желания («стремить­ся и страшиться, мучительно паря»). Христос, Один, Аттис и другие — все они были повешены на деревьях. Подобную же смерть претерпел талмудский Иисус-бен-Пандира накануне одного праздника Пасхи в правление Александра Яннея (106- 79 гг. до н. э.). Этот Иисус по преданию положил начало секте эссеев[731], имевшей определенные связи с христианством, ко­торое возникло впоследствии. Иисус-бен-Стада, отождествля­емый с предыдущим Иисусом, но живший во II столетии уже новой эры, также был повешен. Обоих их предварительно по­били камнями — наказание, так сказать, не кровавое, так же, как и повешение. Это имеет известное значение, ибо в Уганде существует следующая довольно странная церемония:

Если царь Уганды желает жить вечно, то он отправля­ется в одно местечко в Бузиро, где начальниками устраи­вается празднество. На нем особые почести оказываются племени мамба[732]; один из племени тайно избирается това­рищами своими, которые ловят его и избивают кулаками до смерти, причем не смеют пускать в ход ни палки, ни дру­гого какого-либо орудия. После смерти с тела жертвы сди­рают кожу, из которой выделывается особый кнут и т. д. После церемонии празднества в Бузиро с этим странным жертвоприношением предполагается, что царь Уганды бу­дет жить вечно, но с этого дня ему навсегда запрещено ви­деться со своей матерью[733].