Джексон покидает здание

 

Во лбу металлические скрепки, с которыми он отчасти смахивает на чудовище Франкенштейна. Забинтованная левая рука висит на перевязи, и ладонь клятвенно прижата к груди – чем не способ проверять, жив ли ты еще. То и дело чудилось, что локтевая артерия вот‑вот порвется и опять давай кровью хлестать. Но он больше не прикован к больничной койке. Свобода. Его пошатывает, все болит – некоторые синяки выиграли бы призы на конкурсе синяков, – но в целом ему светит вновь стать полноценным человеком.

Пора выбираться. Джексон ненавидел больницы. Он там полжизни провел. Сначала наблюдал, как целую вечность умирает мать, а когда был полицейским констеблем, чуть ли не каждый субботний вечер выслушивал показания в травматологии. Рождение, смерть (равно травматичные), ранение, болезнь – нечего ошиваться в больницах, это нездорово. Больных – пруд пруди. Джексон не болен, его починили, и он хотел домой – в то место, которое называл теперь домом, в крошечную, но изысканную квартирку в Ковент‑Гардене, где хранится бесценное сокровище, его жена, – ну, будет храниться, когда сойдет с самолета в Хитроу утром в понедельник. Не истинный его дом; истинный дом его, тот, о котором Джексон больше и не заикался, – темная закопченная нора в сердце, где живут сестра и брат; там же, поскольку условия позволяют, обитает история промышленной революции во всей ее грязи. Поразительно, сколько темной материи можно напихать в черную сердечную дыру.

Едва начинаешь фантазировать, ясно, что пора уходить.

– Мне уже лучше, – сказал он доктору Фостер.

– Все так говорят.

– Нет, правда. Мне лучше.

– Вы потерпевший – это от слова «терпение».

– Нечего мне делать в больнице.

– Вы вчера рассказывали, что умерли, а сегодня уже уходите? Откатываете могильный камень? Вот так запросто?

– Да.

– Нет.

 

– Меня уже можно выписывать, – сказал Джексон юному больничному волшебнику.

– Правда?

– Правда.

– Нет‑нет‑нет, вы не уловили саркастических модуляций. Послушайте еще раз: правда?

Надутый безмозглый карликовый Поттер.

 

– Я нормалек, – сказал Джексон австралийцу Майку. – Мне надо отсюда выбираться, у меня шарики за ролики заезжают.

– Да легко, – сказал летучий доктор.

– То есть что – можно идти?

– Хоть на край света, братан. Попутного ветра. Что тебе мешает?

– У меня денег нет. И водительских прав. – (Последнее важнее, чем первое.)

– Невезуха.

– Даже одежды нету.

 

– Это ваш размер, – сказала Реджи, ткнув в большую сумку из «Топ‑Мена» на полу. – Я пошла туда, потому что у меня там карточка. Наверное, не ваш стиль. Я вам всего купила по одному. – Смутилась. – И три пары трусов. – Смутилась еще больше. – Боксеров. Размер посмотрела на прежней одежде, мне медсестра дала. Там все совсем никуда, ее же с вас срезали, ну и вообще, все в крови. Лежит в черном пакете, – наверное, надо выбросить.

– Почему тебе выдали мою одежду? – озадачился Джексон, едва она умолкла, чтобы наконец вздохнуть.

– Я сказала, что я ваша дочь.

– Моя дочь?

– Простите.

– И ты все это делаешь, потому что за меня отвечаешь?

– Ну, – сказала Реджи, – это как бы взаимно.

– Я знал, что без закавыки не обойдется, – сказал Джексон. Куда ж без нее. С тех времен еще, когда Адам повернулся к Еве (или, что вероятнее, наоборот) и один из них сказал другому: «Слушай, кстати, я вот думаю, может…»

У нее новый синяк – теперь на щеке. Чем она занимается, когда уходит из больницы? Карате?

– Вы раньше были частным детективом. Так? – спросила она.

– В том числе.

– И находили людей?

– Иногда. Иногда терял.

– Я хочу вас нанять.

– Нет.

– Прошу вас.

– Нет. Я этим больше не занимаюсь.

– Мистер Броуди, мне правда нужна ваша помощь.

Нет, подумал Джексон, не проси у меня помощи. Люди, которые просят помощи у Джексона, вечно уводят его по дорогам, где он ходить не желал. По дорогам, что ведут в город под названием Беда.

– И доктору Траппер тоже, – неумолимо продолжала она. – И ее детке.

– Ты на ходу правила меняешь, – сказал Джексон. – Сначала «ты спасешь меня, я спасу тебя». А теперь мне спасать неизвестно кого?

– Мне они известно кто. Я думаю, их похитили.

– Похитили? – (Девчонку заносит.)

Он знал, что́ она сейчас скажет. Не говори. Не говори волшебных слов.

– Им нужна ваша помощь.

– Нет. Ни в коем разе.

 

– Начнем с тети.

– С какой тети?

 

 

V

ЗАТЕМ ОПЯТЬ ЗАВТРА

 

Блудная жена

 

Судя по навигатору, до Хоза сто шестьдесят одна миля, и доедут они за три часа двадцать три минуты.

– Ну, посмотрим, – воинственно сказала Луиза, заводя мотор.

Маркус, верный телохранитель, отсалютовал:

– Убрать упоры.

Дитя невинное. Красивый, рафинированный и новенький, словно только что из кокона выбрался. Арчи в его возрасте не будет таким. Технически говоря, она Маркусу в матери годится. Если б в школе была неосторожна.

А она была осторожна – к четырнадцати уже пила противозачаточные. Всю юность спала с мужчинами старше – не понимала, какие они извращенцы. Тогда ей льстило их внимание – сейчас пересажала бы всех до одного.

Патрик – в период ухаживания, когда делишься интимными мелочами: любимые фильмы и книги, каких держал животных (нет нужды говорить, что «Пэдди» и «Бриди» были смотрителями целого детского зоопарка – хомячки, морские свинки, собаки, кошки, черепахи и кролики), куда ездил на каникулы (Луиза‑то почти никуда), как потерял невинность и с кем, – рассказал, что познакомился с Самантой на Неделе первокурсника в Тринити‑колледже.

– Ну и все.

– А до того? – спросила Луиза, и он пожал плечами:

– Ну, пара местных девчонок, еще дома. Славные девчонки.

Три. Три сексуальных партнера до самого вдовства (и все славные). После Саманты были подруги, но ничего серьезного, ничего предосудительного.

– А у тебя? – спросил он.

Он понятия не имел, сколь сексуально невоздержанна была Луиза всю жизнь, и она не планировала его просвещать.

– Пфф, – фыркнула она, – горстка парней разве что, довольно долгие отношения. Лишилась невинности в восемнадцать с одним мальчиком – мы уже пару лет тогда гуляли.

Врушка, врушка, черствая плюшка. Луиза всегда неплохо врала – нередко думала, что в другой жизни стала бы отличной мошенницей. Может, и в этой жизни станет, кто знает, – жизнь‑то не закончилась.

Надо было сказать правду. Сказать правду обо всем. Надо было признаться: «Я умею только разорвать человека на куски и сожрать – я понятия не имею, как еще любить».

 

– Свежий сельский воздух сдует с нас паутину, – сказала она Маркусу. – То, что доктор прописал.

А может, и не прописывал.

– Опять задержишься? – спросил Патрик, когда она позвонила предупредить, что у них тут «малка поездочка» (как упорно называл это Маркус). – А местная полиция не может тетку навестить? Далековато ехать, только чтоб проверить. Это ведь не открытое дело, все неофициально? Ничего же не случилось.

– Патрик, я не учу тебя оперировать, – огрызнулась она. – Давай ты не будешь учить меня полицейским процедурам, ладно? Буду признательна.

Он ее подобрал, надеясь, что она починится, что, если терпеливо о ней заботиться, она выздоровеет, – теперь, наверное, разочарован. Червивая роза, треснувшая чаша. Доктор тут не поможет.

– Злишься, – продолжала она, – потому что я вечером напилась в одиночестве, а не пошла в этот ваш театр? – Она презрительно подчеркнула «театр», будто это скука смертная, для среднего класса, будто она – Арчи в припадке подростковой невыносимости.

– Я тебя не обвиняю в том, что ты напилась, – кротко ответил Патрик – возразил, но не заспорил. – Ты сама себя винишь.

Может, его убить? Проще, чем развестись, и у Луизы появится масса новых проблем вместо поднадоевших старых. Может, Говарду Мейсону полегчало, когда всю его семью стерли с лица земли? Осталась только Джоанна, записанная нестираемым фломиком. Ему было бы гораздо лучше, если б стерли и ее.

– Не кипятись, – сказал Патрик. – Шотландская задиристость – она вообще мешает.

– Чему мешает?

– Твоему прекрасному «я». Ты, знаешь ли, сама себе злейший враг.

Инстинктивный рык она загнала обратно в глотку и пробубнила:

– Да, наверное, просто у меня голова лопается. Мне жалко, что так получилось, – прибавила она. – Правда жалко.

– Мне тоже, – сказал Патрик.

Может, в это заявление нужно вчитать дополнительные смыслы.

 

Они переехали границу. На тот берег Твида и за колючую проволоку. Фронтир.

– Теперь живем по английским правилам, – сказала она.

– В погоне за неуловимой теткой, – ответил довольный Маркус. – Может, музыку поставим, босс? – Осмотрел сборник Марии Каллас в плеере и с сомнением сказал: – Блямс и помоги мне Боб. Не очень‑то дорожная музычка, а? У меня пара дисков есть. – Порылся в рюкзаке, который вечно таскал с собой, извлек портмоне для компактов, расстегнул молнию. – Готовьтесь.

Ну конечно, он был бойскаутом. Таких хлебом не корми – дай научиться вязать узлы и из пары веточек сооружать костер. Любая мать мечтает о таком сыне. Маркус и в полицию пришел, потому что хотел помогать людям, хотел «что‑то изменить» – к гадалке не ходи.

– Ты зачем в полицию пришел, Маркус?

– Ну, знаете, как обычно. Хотел, наверное, попытаться что‑то изменить, людям помочь. А вы, босс?

– Хотела бить людей большой палкой.

Он рассмеялся – бесхитростный звук, не окрашенный годами цинизма. Ну‑ка, ну‑ка, и какая же музыка у него «дорожная»? Для Спрингстина[144] слишком молод, но слишком стар для «Твинисов», которых любит слушать в машине детка. (Смешно: ребенка Джоанны Траппер она теперь тоже машинально называла просто деткой.) Маркусу двадцать шесть, он еще, наверное, любит все то же, что Арчи, – «Сноу Патрол», «Кайзер Чифс», «Арктик Манкиз»,[145] – но нет, аудиосистему «БМВ» засорил князь легкой музыки Джеймс Блант.[146] Луиза одной рукой схватила портмоне и высыпала содержимое Маркусу на колени. Портмоне извергло Нору Джонс, Коринн Бейли Рей, Джека Джонсона, Кэти Мелуа.[147]

– Боже мой, Маркус. Рановато тебе пока умирать.

– Босс?

 

Они поменялись местами на заправке в Уошингтоне. В магазине две газеты рапортовали о пропаже Декера. «Кровопийца вышел на свободу и словно канул в воду». Рифма плюс тройная аллитерация – надо отдать ребятам должное.

– Даже как‑то жалко его, – сказал Маркус. – Он ведь уплатил по счетам и так далее, а его все наказывают и наказывают.

– А ты кто – мать Тереза?

– Нет, но его судили, он уплатил, что ему теперь – вечно платить?

– Да, – сказала Луиза. – Вечно. И расплатиться все равно не успеет. Не переживай, – прибавила она, – к моим годам тоже станешь загрубелый и бесчувственный.

– Да уж надо думать, босс.

 

– Никогда «бимер» не водил, – сказал Маркус, садясь за руль и подстраивая водительское сиденье. – Круто. А почему мы полицейскую машину не взяли?

– Потому что у нас не полицейские дела. Строго говоря. У тебя выходной, у меня выходной. Поехали проветриться.

– Далековато заехали.

– Только с машиной поосторожнее, скаут.

– Есть, босс. Вперед. К бесконечности – и дальше![148]

Он хорошо водил – Луиза почти могла расслабиться. Почти. Итак, пожилая тетя, мы идем, кто не спрятался – мы не виноваты. Ложная тетя. Фарс все фарсовее. Только вот не смешно, – впрочем, Луизу фарсы редко смешили, она предпочитала скорее трагедии о мести. Патрик, как ни удивительно (может, и не удивительно), любил комедии эпохи Реставрации. И Вагнера. Благоразумно ли выходить за поклонника Вагнера?

Когда юный Говард Мейсон впервые попал на концерт, Брэдфордское хоровое общество давало «Мессию» Генделя, и на «Аллилуйя» он разрыдался. Или она путает его с каким‑нибудь альтер эго, его липовым доппельгангером?

Книга, которую он писал в Девоне зимой перед убийствами, называлась «И играет духовой оркестр» – главный герой, пока не добившийся успеха драматург (с севера, конечно), по рукам и ногам связан семейной жизнью в обличье двух малолетних дочерей и жены, которая заставила его переехать в провинцию. Малышу Джозефу не досталось фиктивной личности – маленького сына Говарда Мейсона не накололи на булавку.

После убийств Говард бросил живописать свою жизнь и переехал в Лос‑Анджелес, где работал над сценариями провальных фильмов. (А где была Джоанна?) Сценарная карьера зашла в тупик, Говард побродил вокруг бассейна в Лорел‑Каньоне и произвел на свет посредственный сборник рассказов о британском писателе в Голливуде. Не Фицджеральд. Говард Мейсон так и не написал (даже разговоров не заводил) романа о человеке, у которого убили всю семью, пока он где‑то куролесил со шведской любовницей. Жаль, упустил возможность – наверняка бы вышел бестселлер.

 

Она сегодня получила уже три сообщения от Реджи. Все взбудораженные: в первом был номер автомобиля (черный «ниссан‑пэтфайндер», девчонка многим свидетелям фору даст), и посреди одного особо захлебывающегося коммюнике прозвучало имя Андерсон. В Луизу вгрызлась совесть. Выясняется, что все фантазии Реджи вырастают из реальности, но похищение? Да ну? (Похитили! Доктора Траппер похитили.) Бред, чистый бред.

В третьем сообщении перечислялось содержимое сумки Джоанны Траппер, которую Реджи нашла в спальне. Очки для вождения, как она могла без них уехать? Ингалятор. Кошелек! В голове расцвела мигрень – подобно грибу атомного взрыва, мозг рос, рос, распихивая кости черепа. Луиза закрыла глаза и вжала кулаки в глазницы. В ней зародилось ужасное подозрение: быть может, Реджи права – с Джоанной Траппер случилось что‑то плохое.

– Попроси кого‑нибудь проверить номер, – сказала она Маркусу.

– Почему мы так переживаем из‑за этой тети, босс? – спросил тот.

– Я не переживаю из‑за тети, – вздохнула Луиза. – Я переживаю из‑за Джоанны Траппер. Наблюдаются некоторые, как бы это сказать, аномалии.

– И мы едем за сто шестьдесят миль, чтобы в дверь постучать? – озадачился Маркус. – А местная полиция не могла?

– Могла, – терпеливо сказала она (гораздо терпеливее, чем Патрику). – Но постучим мы.

– И это, по‑вашему, как‑то связано с тем, что Декер в Эдинбурге? Или это потому, что муж темнит? Думаете, ее убили и закопали во дворе?

– Или похитили, – сказала Луиза.

Как ни увиливала, слово произнесено.

– Похитили?

– Ну, у нас же нет доказательств того, что Джоанна Траппер жива, здорова и на свободе?

– Как это называется в делах о похищениях? «Доказательство жизни»?

– По‑моему, это так называют в кино. Я не знаю, честное слово. Ладно, хорошо, может, я дура. Я просто хочу проверить. Мне кажется, она не из тех, кто бежит и прячется. Но однажды она ровно так и поступила.

– Я не критикую, босс. Просто спрашиваю.

Луиза и не припоминала, когда в последний раз сознавалась в своей глупости хоть кому.

Маркусу перезвонили насчет «ниссана».

– Зарегистрирован на компанию в Глазго, какое‑то автоагентство, свадьбы и все такое. Трудно представить, как зардевшаяся невеста выбирается из «пэтфайндера».

– Все дороги ведут в Глазго, – сказала Луиза.

– А этот мужик, который оказался не Декером, – это кто, босс? В больнице?

– Да никто. Никто. Просто мужик.

 

– Самовольно выписался? Как? Почему? – Вернувшись в больницу и увидев, что на койке нет белья, а также пациента, Луиза тотчас сделала вывод, что он, вероятно, где‑то в морге, но: – Выписался? Вы уверены?

– Вопреки врачебным рекомендациям, – с упреком сказала медсестра на посту.

– Пришла дочь, – сказала медсестра‑ирландка. – И его забрала.

– Дочь? – Луиза позабыла имя этой дочери, хотя когда‑то они с Джексоном делились советами по воспитанию; но сколько этой дочери было? Одиннадцать, двенадцать? Луиза не помнила. – Одна?

Медсестра пожала плечами, как будто ей в высшей степени наплевать.

Исчез. Даже не попрощался. Сволочь.

 

Оказалось, не так уж и далеко до глухомани. Меньше трех часов.

– Вот видишь, – сказала она навигатору.

– Да начнется праздник, – сказал Маркус.

Свернешь на Шотландском повороте – и через несколько минут ты в мире ином. Зеленом. Не таком зеленом, как промокшая Ирландия, куда они поехали на медовый месяц. Луиза мечтала о Керале, но каким‑то образом они очутились в Донеголе.

– На следующий медовый месяц поедешь в Индию, – сказал Патрик.

Вот они посмеялись‑то. Ха‑ха‑ха.

Он поговаривал о том, чтобы «когда‑нибудь вернуться в Ирландию». Когда выйдет на пенсию. Как Луиза ни старалась, вписать себя в это видение грядущего не могла.

Хоз оказался рыночным городком, и в нем чествовали сыр – Луиза сначала не поняла, а потом Маркус сказал:

– Уэнслидейл, босс. Ну, знаете… – Он изобразил нелепое пластилиновое лицо и оскалил все зубы. – Сы‑ыр, Громит, сы‑ыр. Уоллес и Громит – они такие, ну, местные герои.[149]

– Ага‑а, – сказала Луиза.

Между мальчиком и его мультяшными героями не суйся. Арчи обожал какие‑то американские комиксы‑ужастики. Два моих сыночка, подумала Луиза, – светлый и темный, херувим и демон.

В таких местах пожилая тетя найдет все, что душе угодно, – городок не самый крошечный, есть магазины, есть врачи, стоматологи, славный домик с видом – он даже называется «Коттедж „С видом на холм“», и оттуда открывается вид на холм, хотя домик – скорее бунгало пятидесятых, чем старомодное обиталище с розами у крыльца. Стоял он на окраине Хоза – и в городе, и в деревне. Лучшее от двух миров, как, вероятно, сказал жене Оливер Баркер, когда они сюда перебрались. Похоже, весь клан Мейсонов, подлинных и воображаемых, поселился у Луизы в голове. Пора беспокоиться?

Луиза была горожанкой и лесным птичкам на заре предпочитала вой «скорой помощи», что раздирает ночь и сотрясает нутро. Драки в пабах, грохот гидравлического молота, ограбленные туристы, пустыри субботним вечером – в этом был смысл, все это вплетено в колоссальную, грязную, драную ткань общества. В городе шла война, и Луиза сражалась на этом поле боя – а в деревнях ей было неуютно, потому что неясно, кто враг. «Север и юг»[150] ей всегда нравился больше «Грозового перевала». Эти бесноватые шастанья по вересковым пустошам, постижение себя через пейзаж – дурная ролевая модель для женщины.

Заставь ее под дулом пистолета выбрать, где себя похоронить, в Ирландии или в Хозе, Луиза, пожалуй, предпочла бы Хоз. В последний раз, когда она разговаривала с Джексоном, – не смотрела, как он спит на больничной койке, а нормально разговаривала, – у него был дом во Франции. Навскидку гораздо приятнее, чем Йоркшир или Ирландия, но Луиза подозревала, что привлекал ее больше Джексон, нежели Франция: надо думать, французская провинция с лихвой укомплектована чирикающими птичками и одуряющей безмятежностью. Луиза никогда не была во Франции – да вообще нигде не была. В Керале не была точно. Патрик предложил в апреле смотаться в Париж на «долгие выходные», и она отмазалась, потому что втайне откладывала Париж для Джексона, что, ясное дело, нелепо. Вот сейчас она в его родном графстве, но Долины не мрак и морок, из которых слеплена его душа. Надо перестать о нем думать. От таких идефиксов и дергаешь перья из подушек на смертном одре.

Маркус поставил «БМВ» поодаль от «Вида на холм». Никаких машин на улице, никаких машин на дорожке к дому. Ни малейшего признака жизни. Никаких ее доказательств.

– Честь предоставляется тебе, – сказала Луиза Маркусу, когда они вылезли из машины, а Маркус выступил вперед и искусно постучал в дверь. – У тебя получается очень профессионально, – прибавила она. – Надо тебе в полиции работать.

Дверь открыл внушительный и весьма неприятный тип в майке‑алкоголичке; смотрел неприветливо. В глубине дома захлебывался телевизор. У типа в одной руке банка лагера, в другой сигарета. Устрашающее клише – почти икона, прямо хочется его поздравить.

– Добрый день, – любезно сказал Маркус. – Не могли бы вы нам помочь? – Голос как у евангелиста, что доставляет на дом Библии и добрые вести.

– Это вряд ли, – молвило потерянное звено эволюции. То ли нахал, то ли просто англичанин. Может, и то и другое. Удостоверение чесалось у Луизы в сумке, но они тут в штатском, по неофициальному делу.

– Я ищу миссис Агнес Баркер, – любезно упорствовал Маркус.

– Кого? – Тип нахмурился, будто с Маркусом приключилась глоссолалия.

– Агнес Баркер, – медленно повторил тот. – Нам дали этот адрес.

– А здесь таких нету.

Луиза не сдержалась. Выдернула удостоверение, сунула в эту уродливую рожу и сказала:

– Может, начнем с начала? Еще раз: мы ищем миссис Агнес Баркер.

– Не знаю я ничего, – огрызнулся тип. – Я снимаю. Я вам номер дам.

– Благодарю вас.

 

В агентстве по недвижимости Луизе даже не пришлось объяснять, кто она такая. Девушка, подошедшая к телефону, – судя по голосу, было ей лет двенадцать – с готовностью признала, что агентство сдает коттедж в аренду по поручению адвоката миссис Баркер.

– У адвоката есть доверенность, – сказала девушка, что Луиза перевела как «тетя рехнулась».

– Миссис Баркер недееспособна?

– Она в Фернли. В доме престарелых.

– Так она существует, – отметил Маркус.

 

Он перенастраивал навигатор, и тут у Луизы зазвонил телефон. Эбби Нэш сказала:

– Босс? У меня тут кое‑что насчет вызова машины – точнее, ничего. Обзвонили все прокатные службы Эдинбурга. Никакой Джоанне Траппер машину никто не присылал.

– Может, она не поменяла права, когда вышла замуж.

– В смысле – Мейсон? Так тоже пробовали. И тоже ноль. Но пока обзванивали, я подумала, можно и Декера проверить на всякий случай, и – бинго. Декер утром взял напрокат «рено‑эспас». И что интересно, он был с дочерью.

– У него нет дочери.

– Потому и интересно.

– Сюжет закручивается, – прокомментировал довольный Маркус, когда Луиза все это ему пересказала.

 

Фернли – воплощенный Луизин кошмар. Перед телевизором сгрудились стулья с высокими спинками, пахнет казенной стряпней со слабым, но неуничтожимым оттенком дезинфекции. И не важно, что на доске объявлений висел график развлечений (Боулинг в холле) и экскурсий (Сад «Харлоу Карр», Хэррогит и обед «У Бетти»!), – все равно сюда посылали тех, кто никому не нужен. Тех, кому больше негде умереть. В такой приют ее отошлет Арчи, когда она станет беззубой и лысой, будет писаться в постель, забудет имя собственного сына. И его не в чем будет упрекнуть. Патрик о ней не позаботится, он же мужчина – статистика подсказывает, что он уже будет мертв, невзирая на гольф, красное вино и плавание.

Она сюда не поедет. Выйдет из жизни, шагнет в обжигающе‑холодную ночь («Я, наверное, задержусь»),[151] ляжет под забором и уснет – только не сюда. Или перережет вены и по‑римски невозмутимо подождет. Или раздобудет пистолет – раз плюнуть, – сунет дуло в рот, как лакричную палочку, и мозги вылетят из дыры в затылке. Она это почти предвкушала. Есть свои плюсы в том, чтобы умереть, не дожив до подгузников и просмотра бесконечно закольцованных повторов «Друзей» по телевизору. Габриэлла Мейсон, Патрикова Саманта, Дебби, сестра Элисон Нидлер. Застыли в янтаре памяти вечно молодыми. Вечно мертвыми.

В приемной Луиза предъявила удостоверение и наилюбезнейшую улыбку.

– Нам нужно переговорить с миссис Баркер, – сказала она толстой девице в бело‑розовой клетчатой форме, которая была мала, – из‑под формы пытались бежать валы жира. Сосиска в коже.

«Хейли» – значилось на пластиковом бедже. Жидкие светлые волосы зачесаны назад и собраны в хвостик, лунный лик безжалостно явлен взорам. Девица состроила глазки Маркусу – тот вежливо сделал вид, что не заметил.

Девица не без труда выудила из кармана шоколадку. Развернула, предложила Луизе. Шоколадка расплющилась и подтаяла – Луизе хотелось шоколада, но она отмахнулась. Маркус взял кусочек, и девица вспыхнула. Похожа на сахарную свинку. Луизе они когда‑то нравились.

– Как думаете, сможет миссис Баркер с нами поговорить? – спросила она.

– Сомневаюсь, – ответила девица.

– Потому что она не в себе?

– Потому что она умерла.

М‑да, подумала Луиза. Смерть блистательно затыкает рты. Пожилая Тетя уходит направо за кулисы.

– Недавно? – спросил Маркус.

– Пару недель назад. Обширный инсульт, – прибавила девица, кинув в рот последний кусок шоколада.

– Надо бы ее адвокату сообщить, – сказала Луиза скорее себе, чем девице. Да и Нилу Трапперу сообщить неплохо бы. – А родные у нее были?

– По‑моему, где‑то был племянник или племянница, но они… как это называется… слово такое? Похоже на «удавились».

– Отдалились?

– Да, точно. Отдалились.

 

– Она не существует. Нет больше никакой тети, – сказал Маркус, когда нечестивое чистилище Фернли осталось позади. – Тетино бытие прекратилось, она теперь бывшая тетя. Если сюжет закрутится туже, он станет пружиной, а, босс?

– Ты поведешь, скаут, – великодушно разрешила Луиза. От головной боли уже тошнило.

– А теперь что, босс?

– Ни малейших догадок. Можно сыру купить. Нет, погоди, звякни в отдел, пусть выяснят, кто навещал Декера в тюрьме за последний год. Он уходит с места железнодорожной катастрофы и вместе с так называемой дочерью нанимает здоровенную тачку. Выясни, кто эта дочь на самом деле. Кто‑то ему помогает.

– Может, он просто снял девицу. Или насильно умыкнул.

– Господи Иисусе, – сказала Луиза. – Не лезь в эти дебри.

– Как думаете, Декер как‑то связан с тетей? – спросил Маркус.

– Я уже вообще не понимаю, кто с кем и как связан.

Никакой тети нет – хотя бы это неоспоримый факт. Значит, либо Джоанна Траппер соврала мужу («Надо бы заехать проверить бедную старушку, тетю Агнес»), либо Нил Траппер соврал всем («Она уехала к больной тете»). А кто скорее соврет – Нил Траппер или прелестная доктор Траппер? Да не поймешь. Если коса найдет на камень, Джоанна Траппер, подозревала Луиза, не уступит лучшим на свете притворщикам.

Она убежала и спряталась однажды, теперь убежала и спряталась вновь. Освобождение Декера наверняка ее расстроило. Ей сейчас столько же лет, сколько было ее матери, когда ту убили, ее детке столько же, сколько было тогда брату. Ждать ли от нее глупостей? Вдруг она что‑нибудь сделает с собой? С Декером? Может, тридцать лет в сердце своем она взращивала месть и теперь желала свершить правосудие? Бред какой‑то, люди так не делают. Луиза бы сделала – она бы сложила кости Декера в домино, скормила его сердце кошкам, шла по его следам до исхода времен, но Луиза не такая, как все. Но ведь и Джоанна Траппер не такая, правда?

 

Они остановились в центре Хоза, и Луиза вышла, добрела до моста, поглядела на воду. Она плыла – Плавучая Луиза. Джоанна вышла из своей жизни без ничего (кроме детки, а детка – всё) и исчезла. Такому трюку можно только позавидовать. Джоанна Траппер, великая мастерица побега.

– Босс? – Рядом возник Маркус. – Порядок?

– Нормально, – сказала она, прибегнув к универсальному шотландскому слову, обозначающему любое состояние, от «я умираю от тоски» до «восторг мой затмевает звезды». – Нормально, – сказала она. – Я в норме.

А потом они пошли туда, куда ходят в таких городках. В кафе, выпить чаю.

 

– Матушкой буду я? – спросил Маркус и взял удобный бурый чайник, уютно упакованный в какую‑то шапку с помпоном.

– У тебя получится лучше, – ответила Луиза.

Она проглотила пару таблеток парацетамола и запила золотистым чаем, до того крепким, что хоть трубы им прочищай.

– Дни такие, – пояснила она, когда Маркус посмотрел вопросительно. Дни другие, но елки‑палки…

– Понятно, – серьезно кивнул он.

Ах эти современные мальчики и их уважение к женщинам – какими они были? Уж явно не такими, как Дэвид Нидлер, – и не такими, как Эндрю Декер.

Маркус заказал кекс с изюмом, и кекс принесли, накрыв куском уэнслидейла (сыр с кексом – что с этими людьми?).

– Сы‑ыр, Громит, – сказал Маркус.

Славный мальчик. Идиот, но славный.

Луиза заела таблетку булочкой. На вкус как сырое тесто и застревает в горле. Зазвонил телефон – Реджи Дич. Луиза застонала, дождалась, пока включится голосовая почта, но потом передумала и набрала номер – можно бы и успокоить девчонку. Про тетю, впрочем, Луиза не скажет – Реджи с катушек слетит, если сообщить, что тетя и впрямь больна, до того больна, что уже в шести футах под землей. После пяти гудков трубку сняли. Трубку снял Джексон.

– Алло? – сказал он. – Алло?

Поди разберись, подумала Луиза. Двое самых нервотрепочных людей на свете объединили силы – в этом же есть смысл?

 

– Это я, – сказала она. Потом сообразила, что он может и не понять, кто такая эта «я», хотя приятно думать, что понял. – Луиза, – прибавила она.

– Поразительно, – ответил он, и связь оборвалась.

Что поразительно?

– Тут плохо ловит, босс, – пояснил Маркус. – Холмы кругом.

Телефон опять зазвонил, и Луиза раскрыла его рывком, предполагая, что это снова Джексон:

– Ну?

– Эй, эй, начальник, – сказал Сэнди Мэтисон. – Потише. «Малка поездочка» не удалась?

– Да нет, нормально. Прости. Никакой тети нету.

– Интересно. Прямо Агата Кристи.

– Не вполне.

– В общем, я что хотел сказать – звонили из дорожной полиции Северного Йоркшира. – Да уж, сигнал слабоват, голос Сэнди включался и выключался, борясь с эфиром, но торжество читалось отчетливо. – Декера задержали на А‑один у Шотландского поворота. Везут в больницу в Дарлингтоне. Вам дотуда всего ничего, босс.

– В больницу?

– Несчастный случай.

 

– Странно, – сказал Маркус, когда она велела ему поднажать. – Можно подумать, он гоняется за вами, а не за Джоанной Траппер.

– Странно не это, – сказала Луиза. – Ты не поверишь, что на самом деле странно.

– Ну вы расскажите, босс.

 

– Еще кое‑что, босс, – сказал Сэнди Мэтисон. – Вам не понравится.

– Мне многое не нравится.

– Перезвонили из Уэйкфилда. Декер был не самым популярным заключенным. За последние полтора года – всего три посетителя. Его мать, ее приходской священник – Декер в тюрьме принял католичество, к тюремному капеллану ходил и все такое, отличный, надо сказать, метод справиться с виной.

– Но убьет меня третий посетитель, так? – спросила Луиза.

– Ага. Не кто иной, как некая доктор Джоанна Траппер.

 

– Вы надо мной смеетесь, да? Она к нему приходила? Сколько раз?

– Всего один. За месяц до его освобождения. Попросила разрешения, он разрешил.

И ни слова не сказала. Луиза пришла к Джоанне Траппер в ее прелестный дом, сидела в прелестной гостиной с саркококкой и зимней жимолостью, которые прелестно пахли, Луиза сообщила, что Эндрю Декера выпустили, и Джоанна Траппер ответила: «Я так и думала, что уже скоро». Не сказала: да, я в курсе, я к нему забегала пару недель назад. Не соврала – просто не сказала правды. Почему?

– Жертвы ходят к заключенным, босс, – заметил Маркус. – За объяснениями, за раскаянием, пытаются понять, в чем был смысл.

– Обычно они не затягивают с этим на тридцать лет.

Джоанна Траппер умела бегать, умела стрелять. Умела спасать жизни – и умела их отнимать. «Нет никаких правил, – сказала она Луизе в своей прелестной гостиной. – Мы только делаем вид, будто они есть». Что она задумала?

 

Телефон снова зазвонил. Луиза долго не снимала трубку – что‑то ей неохота больше ничего знать.

– Босс? – Маркус на миг отвел глаза от дороги, покосился нерешительно. – Вы говорить‑то будете?

– Вести всегда плохие.

– Не всегда.

Крещендо телефонных звонков неизбежно завершится мощной драмой в коде. Она вздохнула и ответила.

– Простите, босс, – сказала Эбби Нэш. – Драм не будет. Мы отследили звонки Джоанны Траппер в среду, входящие и исходящие.

– Начни с тех, кто звонил после четырех, когда она пришла с работы.

– Один от мужа, два от Шейлы Хейз. Последний в девять тридцать – с того же номера звонили в четверг пару раз и один раз вчера утром. Мобильный, зарегистрированный на Джексона Броуди, лондонский адрес.

Ну естественно, как же иначе?

 

Arma virumque cano [152]

 

Реджи разбудила Джексона кружкой чая и тарелкой с тостом. На кружке было написано: «Омыты кровью агнца».

– Это не про кружку, – пояснила Реджи. – Кружка омыта «Фэйри».

Он растерялся, обнаружив, что дом, куда она его привезла (на заоблачно дорогом такси), в каких‑то ярдах от того места, где он умер и выжил, – где поезд сошел с рельсов.

– Вообще‑то, я тут не живу, – сказала Реджи.

– А кто живет?

– Мисс Макдональд, только она не живет, потому что умерла. Все умерли.

– Я не умер, – сказал Джексон. – И ты тоже.

 

Уговор такой: он едет домой, в Лондон, встречать жену с самолета, а по пути заглянет проверить какую‑то тетку, о которой только и болтает Реджи, – тетку, как‑то связанную с пропавшим доктором (Похитили!). Когда они найдут тетку (чье существование, похоже, сомнительно), Джексон отвезет Реджи на ближайшую железнодорожную станцию, а сам направится домой. Как он это осуществит, пока неясно – наверное, короткими перебежками, как усталый старый пес.

Воображение у Реджи прямо кипело. Вероятно, эта доктор Траппер просто ненадолго сбежала от своей жизни. Джексон от пропавших женщин не отмахивается, но, бывает, они не хотят, чтоб их нашли. В свое время он таких разыскивал – и в полиции, и частным детективом. Однажды, еще в армии, расследовал исчезновение жены сержанта, выследил ее до самого Гамбурга и обнаружил в гей‑баре, где все женщины были одеты как статистки из «Кабаре». Было очевидно, что в ближайшее время сержантская супруга не планирует возвращаться на квартиры женатых офицеров в Райндалене.

Однако если не удостовериться, это будет на его совести, а на его совести хватает женщин – лишних ему не надо.

Они поехали в жилищно‑строительное общество, и Реджи забрала оттуда деньги. У них уговор. Реджи отдает ему все сбережения, а он их тратит. Ощущение, по крайней мере, таково. Еще они купили сэндвичей, сока, телефонную зарядку для Реджи и дорожный атлас. В свой талант ориентироваться в Бермудском треугольнике Уэнслидейла Джексон больше не верил.

– Я правда тебе все верну, – сказал он, когда она опустошила свой счет в банкомате на Джордж‑стрит. – Я богатый, – прибавил он, хотя обычно не признавался в этом с такой готовностью.

– Ну знамо дело, – ответила она, – а я Царица Как‑Там‑Ее.

– Савская?

– В том числе.

 

Единственная машина, которую эдинбургский прокат смог предоставить Джексону, способному водить только одной рукой, – автоматическая коробка передач плюс тормоз на руле, – исполинский «рено‑эспас», в котором можно хоть поселиться, если необходимо. «Эспас» – э‑э, хоть кого‑то спас? Впрочем, их с Реджи это огромное авто спасало.

– Детские сиденья понадобятся? – спросила женщина средних лет за стойкой. «Вера» – гласил ее бедж, – почти нью‑эйджевое послание. – Это семейный автомобиль, – сказала она с упреком, будто они не прошли ее экзамена на семейственность; редко людям дают менее подходящие имена, подумал Джексон.

– Мы и есть семья, – сказала Реджи; собака ободряюще завиляла хвостом.

Джексона укололо нечто сильно похожее на потерю. Семейный человек без семьи. Тесса насчет детей высказывалась двусмысленно: «Случится – значит, случится», но ведь она пила таблетки, а значит, беззаботность эта явно напускная. Детей он с ней толком не обсуждал – слишком личное, неловко спрашивать. Может, они и женаты, но едва знают друг друга.

На месте Веры он бы тоже без особой охоты отдавал ключи от машины человеку, который, по роже судя, только что вышел из тюрьмы, из больницы или из тюрьмы через больницу. «Вопреки всем моим рекомендациям», – сказал Гарри Поттер, когда Джексон уходил. «Пусть это будет на вашей совести», – сказала доктор Фостер. «Да ты придурок, братан», – засмеялся австралиец Майк.

С синяками и раной на лбу Джексон больше смахивал на преступника, чем на жертву, а с рукой на перевязи любому хватит ума не пустить Джексона за руль, поэтому Реджи размотала бинты и тональным кремом замазала синяки.

– А то у вас такой вид, будто вы в бегах или вроде того.

Джексон всю жизнь чувствовал себя так, будто он в бегах (или вроде того), но Реджи он об этом не сказал.

Дерзко наплевав на закон, он присвоил водительские права Эндрю Декера, которые эффектно вручила ему Реджи («Они были в ваших вещах»). Увы, отсутствие прочих удостоверений личности смутило Веру – узнав, что других подтверждений существования у Джексона нет, она недовольно нахмурилась.

– Вы же можете оказаться кем угодно, – сказала она.

– Ну, не кем угодно, – пробормотал Джексон, но развивать мысль не стал.

 

Можно было и на поезд сесть – да только сесть на поезд нельзя. Джексон добрался до касс на вокзале Уэверли (Реджи держалась подле, точно преданная собачонка), и тут накрыла волна адреналина. Теория «упал – садись на лошадь снова» прекрасна, когда это просто теория (или даже когда просто лошадь), но если перед тобой маячит отнюдь не теоретическая перспектива беспощадного железного коня, который отчетливо напоминает 125‑й междугородний и тянет за собой устрашающие воспоминания, – вот тогда все иначе.

Возможно, сказали в больнице, он так и не вспомнит, что происходило перед катастрофой, но нет, он вспоминал все больше, и оно складывалось в лоскутное одеяло несшитых фрагментов – «Высокий чапарель», красные туфли, внезапно мертвое лицо солдата, когда Джексон повернул ему голову в грязи. «МЯСОРУБКА!» – кричал газетный заголовок, который показали в больнице. Чистая удача, что Джексон жив, когда другие погибли, мойры на минуточку отвлеклись, и выживание даровано ему, а не кому другому.

Старуха с Кэтрин Куксон, женщина в красном, поношенный костюм – где они теперь? Никуда не денешься – Джексон вопрошал, имеет ли право быть на ногах (ну, более или менее), когда еще пятнадцать человек лежат в холодном морге. И кто такой этот его альтер эго? Может, настоящий Эндрю Декер еще в больнице, или пережил катастрофу без единой царапины, или его путешествие оборвалось роковым образом? Имя по‑прежнему звоночком звенело в измочаленной памяти, но Джексон не знал почему.

Видимо, это и есть угрызения выжившего. Он не раз выживал, не угрызаясь, – во всяком случае, не сознавал, что угрызается. Всю жизнь он провел будто среди последствий катастрофы, в бесконечном временном постскриптуме, которым обернулось его существование после убийства сестры и самоубийства брата. Этот ужас он втянул внутрь, приговорил к одиночному заключению и вскармливал, пока тот не уплотнился в твердый черный уголек в сердцевине души. Однако сейчас катастрофа произошла вовне, разрушения осязаемы, и за дверью комнаты, где Джексон спал, – руины.

– Все мы выжили, мистер Б., – сказала Реджи.

 

На вокзале Уэверли он потерял управление – впервые в жизни у него случился приступ паники. Джексон доковылял до железной скамейки в вокзальном вестибюле, тяжко сел и свесил голову меж колен. Все его огибали. Наверное, похож на избитого пьянчугу. Такое ощущение, будто у него сердечный приступ. Может, у него и вправду сердечный приступ.

– Не, – сказала Реджи, пощупав пульс у него на запястье. – Просто трясучка напала. Дышите, – посоветовала она. – Всегда помогает.

В конце концов черные мухи перед глазами прекратили танцевать, а сердце перестало пробивать дыру в ребрах. Джексон глотнул воды из бутылки, которую Реджи купила в кофейном киоске, и решил, что, пожалуй, приходит в норму – ну, с поправкой на мир после железнодорожной катастрофы.

– Только давай договоримся, – сказал он Реджи. – Сейчас ты мне жизнь не спасаешь. Ясно?

– Ну знамо дело.

– Посттравматический стресс, что ли, – пробормотал он.

– И нечего стыдиться, – сказала Реджи. – Это как… – и она взмахнула рукой, – знак почета. Вы того солдата из вагона вытащили. Жалко только, что он умер.

– Спасибо.

– Вы герой.

– Никакой я не герой, – сказал Джексон. («Я когда‑то был полицейским, – подумал он. – Я был мужчиной. А теперь в поезд сесть не могу».)

– И к тому же, – сказала Реджи, – поезда пустили в объезд, пришлось бы садиться в автобус, потом опять на поезд. Машина – гораздо проще.

 

– Ничего? – бульдозером напирала Вера. – Паспорт? Выписка из банка? Счет за газ? Ничего?

– Ничего, – подтвердил Джексон. – Я потерял бумажник. Я попал в железнодорожную катастрофу в Масселбурге.

– Мы не делаем исключений.

И ладно бы удостоверение – отсутствие кредитки смутило Веру еще сильнее.

– Наличные? – недоверчиво спросила она, узрев деньги. – Нужна кредитная карта, мистер Декер. И если украли бумажник, деньги‑то у вас откуда?

Хороший вопрос, подумал Джексон.

Одинокий волк попытался сымитировать дружелюбие – оскалил зубы и сказал:

– Прошу вас, я просто хочу попасть домой.

– Кредитная карта и удостоверение личности. Таковы правила. – (No pasaran.)

– Папина мамуля умерла, – сказала Реджи, внезапно сунув ладошку Джексону в руку. – Нам нужно домой. Пожалуйста.

 

– Ф‑фу, – сказала Реджи, когда они зашагали к «эспасу»; Джексон указал серой вафлей электронного ключа на машину, и та приветливо бибикнула.

Жалобные мольбы не возымели действия на Веру. Но как раз утром ее сократили («Избыточна, – хмыкнула она, – как любая женщина моего возраста»), и это оказалось гораздо полезнее.

– Можете хоть на закат уезжать на этой машине, мне все равно, – сказала она, однако для начала всласть помотала им нервы.

Серой вафлей Джексон завел машину и объяснил Реджи, как переключить «эспас» с «парковки» на «вождение». Реджи ему нужна, неохотно сознался он себе, – неизвестно, как он вынесет эту поездку, и не только потому, что Реджи знает, как прибинтовать ему руку и завести автомобиль.

Джексон опустился на сиденье. Приятно – словно домой вернулся. Рулить придется одной рукой – это бы ничего, но рядом сидит Реджи Дич. То ли ребенок, то ли неостановимая сила природы.

– Ладно, погнали, – сказал он; собака на заднем сиденье уже уснула.

 

Чистой дуростью одолев все препоны, они добрались аж до Шотландского поворота, всего дважды остановившись на заправках, чтобы Джексон «минутку передохнул». Тело молило о покое, хотело рухнуть в темной комнате и лежать, а не рулить одной рукой по А1. Он летел на волне мощных болеутолителей, выданных австралийцем Майком. Наверняка, если приглядеться к упаковке, вождение после приема настоятельно не рекомендуется, но Джексон откуда‑то извлек свою армейскую сущность – ту, что перла вперед вопреки любым резонам. Когда ты крут и мир шизов, ты на крутой шизе.

Реджи со вкусом штурманила. У нее имелась пугающая привычка – как у дочери Джексона, его настоящей дочери, – восторженно озвучивать (а иногда и выпевать) всякий дорожный знак: неровная дорога, опасный поворот, Берик‑на‑Твиде двадцать четыре мши, дорожные работы полмили. У Джексона не бывало пассажиров – кроме Марли, – которые черпали бы столько радости в А1.

– Я редко из дому выбираюсь, – весело пояснила Реджи.

У нее был адрес подозрительной тетки. Адрес нашелся в ежедневнике Джоанны Траппер. Еще у Реджи был набитый рюкзак, большая сумка Джоанны Траппер, которая совершенно изводила девчонку (Почему она ее оставила? Почему?), полиэтиленовый пакет с собачьей едой, а также, понятно, собака. Не налегке путешествует. У Джексона была, натурально, только одежда. Свобода, можно сказать.

– Здесь, здесь, нам тут направо! – заголосила Реджи у большой развязки на Шотландском повороте.

 

Завтра он увидит жену. Свою жену, новенькую и блестящую. И ему предстоит много новобрачного секса, хотя, честно признаться, секс – последнее, на что он сейчас способен. Теплая постель и большой стакан виски гораздо соблазнительнее. Он поедет домой, и жизнь продолжится. Его путешествие оборвалось (но не роковым образом), он сам оборвался (но не роковым образом), однако его грызло крошечное сомнение в том, что удастся склеить жизнь точно такой, какой она была.

– На Шотландском повороте направо, – сказала Реджи, – и попадем в Уэнслидейл. Где сыр делают.

Он был здесь в среду (в мире до железнодорожной катастрофы; в другой стране). Он купил в Хозе карту, газету и булку с сыром и пряным соусом. Они проедут на волосок от того места, где живет его сын Натан. Можно в гости заглянуть, остановиться у деревенского лужка, припарковаться у дома Джулии. Он вернулся туда, откуда начал. Опять.

 

На Шотландском повороте он безропотно последовал слегка истеричным директивам Реджи и свернул направо, но что‑то сбилось – в «эспасе», в нем самом, не поймешь. Может, заснул с открытыми глазами. Вот что бывает, когда садишься в машину после сотрясения мозга, – не поворачиваешь руль, как надо, потом доворачиваешь, а потом совершенно напрасно лупишь по тормозам, потому что в ухо тебе визжит шотландский голосок, сбивает гироскоп у тебя в мозгу, и ты идешь юзом под визг резины и влетаешь в четырехдверный «смарт», который юлой крутится по всей дороге, а тебя самого бьет армейский джип, едущий из Каттерикского гарнизона. «Эспас» старался как мог, и все равно они развернулись на сто восемьдесят и очутились на обочине, где и остановились, стукнув зубами. Собака грохнулась на пол, когда они (Джексон винил равно себя и машину) потеряли управление, но затем не без апломба восстала.

– Ф‑фу, – сказала Реджи, когда они наконец замерли.

– Блядь, – сказал Джексон.

 

– Глубоко вдохните, сэр, – сказал дорожный полицейский, – а потом выдохните в прибор. – Он протягивал Джексону цифровой алкотестер размером с мобильник.

– Я не пил, – вздохнул Джексон, но, видимо, выглядел он так фигово, что у любого разумного полицейского возникнут подозрения.

К счастью, никто не пострадал. На одну неделю вполне довольно одной мощной катастрофы.

– Это я виновата, – мрачно сказала Реджи. – Я такое притягиваю.

Ошалелым пассажирам «смарта» помогли выбраться – те сидели теперь на обочине. Армейцы выставили аварийную сигнализацию и вызвали полицейских.

– Долдон, – буркнул один армеец Джексону; Джексон был склонен согласиться.

Алкотест получился отрицательный, однако дорожный полицейский счастливее не стал.

– Мистер Декер, сэр? – спросил он, разглядывая права. – Это ваш автомобиль?

– Прокатный.

– А кем вам приходится эта юная леди?

– Я его дочь, – встряла Реджи.

Полицейский оглядел ее с ног до головы, отметил синяки, большую собаку у ног, обильный багаж. Нахмурился:

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

Он воздел бровь.

– Чесслово.

Прибыла «скорая» – избыточная, как Вера. Следом, завывая сиреной, прибыла еще одна, такая же лишняя. Все это уже смахивало на серьезное происшествие – ограничительные конусы, перегороженные полосы, «скорые», гомон раций, бог знает сколько полицейских, большой спасательский фургон. Если учесть, что никто не пострадал, даже легко, напряжение и возбуждение, витавшие в воздухе, как‑то не соответствовали обстоятельствам. Может, на А1 сегодня затишье.

– Я когда‑то был полицейским, – сказал Джексон офицеру с алкотестером.

В последнее время это заявление не встречало благожелательных откликов, но все‑таки Джексон не ожидал, что два офицера кинутся на него откуда ни возьмись и распластают по асфальту, не успеет он сказать что‑нибудь по сути дела, например: «Осторожнее с рукой, вы мне швы рвете». К счастью, Реджи, несмотря на свою субтильность, обладала неплохими легкими и тотчас запрыгала вверх‑вниз, вопрошая: они что, не видят, у него рука на перевязи, он же ранен, – это не понравилось армейцам, которые пожелали выяснить, за каким же рожном он тогда сел за руль, но толпе рядовых Реджи оказалась не по зубам. Как будто джек‑рассел‑терьер обороняется от стаи доберманов.

Хрустнула полицейская рация, Джексон услышал: «Да, есть у нас тут такой»; интересно, кого это они заловили. Он сидел на асфальте, а Реджи осматривала его руку. По крайней мере, кровь не хлещет на дорогу, как из пробитого бензобака, только пара швов разошлась, хотя Джексона все равно подташнивало, когда он смотрел на рану. Реджи куда‑то увел спасатель, и тут полицейский внезапно нацепил наручник Джексону на здоровую руку, в рацию на плече сказал: «Мы везем его в больницу», и так выяснилось, что заловили‑то Джексона. Он понятия не имел почему и все же не удивился.

 

Сидя в приемной травмопункта в Дарлингтоне, зажатый между двоими полицейскими, безмолвными, точно немые плакальщики, Джексон размышлял, отчего с ним обращаются как с преступником. Сел за руль с чужими правами? Похитил и избил малолетку (Мне шестнадцать!)? Где его непреклонная шотландская тень? Он надеялся, что она рассказывает подробности о нем дежурному, а не торчит где‑нибудь взаперти. (Собака сидела в полицейской машине и ждала вердикта касательно своего ближайшего будущего.) Реджи, правда, не знала подробностей. У него жена и ребенок (двое детей) и еще имя. Больше, если вдуматься, никому и не нужно знать.

Заявилась еще пара полицейских, и один изложил ему все, что излагают обычно, а потом сообщил занимательную информацию о том, что существует ордер на его, Джексона, арест.

– И вы не скажете мне за что?

– За невыполнение условий, наложенных при выходе из тюремного заключения.

– Видите ли, я, вообще‑то, не Эндрю Декер, – сказал Джексон.

– Да, сэр, все так говорят.

Какова бы ни была переделка, в которую они угодили, Реджи, которая скачет и кричит, в одиночку их не выручит. Где он, дружелюбный полицейский, когда его так не хватает? Детектив‑инспектор Луиза Монро, к примеру, она бы сейчас очень пригодилась.

Зазвонил телефон, мобильник. Оба полицейских посмотрели на Джексона, и тот пожал плечами.

– У меня телефона нет, – сказал он. – Ничего нет.

Полицейский указал на груду сумок, которые оставила Реджи, и сказал:

– Ну, он в этой сумке, – тоном, который на краткую нелепую секунду напомнил Джексону его первую жену. С некоторым трудом – швы порваны, здоровая рука прикована к полицейскому и так далее – он извлек телефон из внешнего кармана рюкзака и ответил:

– Алло, алло?

– Это я.

Я? Кто я?

– Луиза.

– Поразительно… – Дальше он не продвинулся (я как раз о тебе думал), потому что прикованный к нему полицейский нажал кнопку на телефоне, оборвав звонок.

– Мобильные телефоны в больницах запрещены, мистер Декер, – удовлетворенно сказал он. – Разумеется, вы могли и не знать – вас так долго не было.

– Не было? А где я был?

 

Полчаса спустя – он все ждал, когда врач осмотрит его руку, – она появилась и сама, ворвалась сквозь автоматические двери травмопункта, как будто разнесет их к чертовой матери, если они не поторопятся ее впустить. Джинсы, свитер, кожаная куртка. В самый раз. Он и забыл, как она ему нравилась.

– Прибыла кавалерия, – шепнул он своим книжным подпоркам в желтых куртках.

– Ну, ты наконец совсем рехнулся? – рявкнула она.

– Надо бы нам перестать вот так встречаться, – ответил он.

К ней подошел юный прилипала – наверняка с обрыва прыгнет, если она ему велит. И молодец, Луиза любит послушание.

Она показала подпоркам удостоверение и сказала:

– Однорукого бандита я забираю. Снимайте наручники.

Один уперся:

– Мы ждем полицию из Донкастера – они его заберут. При всем уважении, мэм, он вне вашей юрисдикции.

– Поверьте мне, – сказала Луиза. – Этот – мой.

Появилась Реджи:

– Привет, старший инспектор М.

– Ты ее знаешь? – спросил Джексон у Реджи.

– Вы знаете его? – спросил прилипала у Луизы.

– Мы все друг друга знаем? – сказала Реджи. – Ну и ну, вот так совпадение.

– Совпадение – просто объяснение, которое ждет рождения, – сказал Джексон, и Луиза ответила:

– Закрой рот, солнце, – как будто пришла на пробы «Суини».[153]

Он взмахнул свободной рукой:

– Виноват, дяденька. – (На что она ответила матом до того черным и кровавым, что побелели даже подпорки в желтом.) – Не хочу занудствовать, – сказал ей Джексон, – но хорошо бы подлечиться. Если еще не.

– Кончай ломать комедию, – сказала она.

 

– А теперь что? – спросил Джексон, когда они наконец оттуда сбежали.

– Рыба и картошка? – с надеждой спросила Реджи. – Я сейчас с голоду помру.

– В моей машине не едят.

 

Экскурсия

 

– Четыре с рыбой, босс, – сказал Маркус, вновь забираясь в машину. – Я не знал, как быть с собакой, но я могу поделиться с ней рыбой, только ей пока будет малко горячо.

– Собачник, значит? – спросила Луиза, но он не расслышал сарказма и ответил:

– Обожаю их. Хорошо бы люди такими были.

Он сидел спереди, Джексон и Реджи – сзади, а между ними неловко примостилась собака. Луиза предложила погрузить собаку в багажник, чему Реджи и Маркус в ужасе воспротивились хором.

– Шучу, шучу, – сказала она, хотя они явно не поверили.

– Так‑так, по‑прежнему жестокосердая, – сказал Джексон. – Знаешь, нам, вообще‑то, не по дороге.

– Истинная правда. Во многих смыслах.

– Высади меня где‑нибудь – на станции, на автобусной остановке, на обочине, где хочешь. Я еду домой в Лондон.

– Плохи твои дела, – ответила Луиза. – Ты совершил преступление – даже несколько. Опять с дуба рухнул. Ездишь с чужими правами, садишься за руль, когда тебе нельзя, – о чем ты думал? Моя догадка – ты вообще не думал. У тебя фарш вместо мозгов.

– Ты меня не арестовала, – заметил он.

– Пока.

Прокатную машину уволок эвакуатор, Луиза конфисковала у Джексона права – права Эндрю Декера. Совершенно ясно, что ни Джексон, ни Реджи понятия не имеют, кто такой Эндрю Декер.

– Значит, – Маркус обернулся к Джексону, – это и есть мужик из больницы, которого с Декером перепутали. И с тех пор так и путают. – Он подул на картошку. – И вы с ним знакомы, босс?

– К несчастью.

– Вы не говорили. Может, надо было оставить его местной полиции – пусть обвинение предъявят?

(– Мэм, – рискнула открыть рот одна подпорка, – вы увозите заключенного в тюрьму?

– Он не заключенный, – сказала Луиза. – Он просто болван.)

– Надо было. Кто‑нибудь еще желает изводить меня вопросами или я могу спокойно вести машину?

 

Когда они садились, Луиза опередила Маркуса и села за руль сама. Сочла, что всем присутствующим не помешает узнать, кто тут главный.

– Ужасно выглядишь, – сказала она, разглядывая Джексона в зеркале заднего вида. – Даже хуже, чем раньше.

– Раньше? Когда это раньше?

– Во сне.

– Поздравляю, – сказал Джексон.

– С чем?

– С повышением. И с браком, само собой.

Она оглянулась, и он кивнул на ее обручальное кольцо. Она посмотрела на свою руку на руле, почувствовала, как туго кольцо сжало палец. Бриллиант вернулся в сейф, а обручальное кольцо Луиза оставила, хотя оно стискивало ей плоть. Епитимья – как власяницу носить. Власяница напоминает тебе о вере, обручальное кольцо, сдавившее палец, – о недостатке таковой. Удавились, отдалились – права была толстая Хейли, очень похожие слова.

– Ты тоже, я так поняла, женился, – сказала она его отражению в зеркале. – Прости, что открытку не прислала, так вышло, потому что – ах да, ты забыл мне сказать.

Она чувствовала, как ерзает рядом Маркус. Да уж, взрослые ссорятся. Не ахти какая красота.

– Быстро ты отошел от Джулии, – продолжала она. – А, нет, погоди, она же рога тебе наставила? Забеременела от другого и все такое. Наверное, после этого легче, когда тебя бросают. – (Джексон на это замечание не ответил, что достойно восхищения, по Луизиному мнению, которое она оставила при себе.) – И думать не смей высказываться насчет моих отношений.

– Светская беседа тебе по‑прежнему не дается, – сказал он, а потом вдруг: – Я по тебе скучал.

– Но это не помешало тебе жениться.

– Ты первая замуж вышла.

– У меня никогда не было двоих родителей, – вмешался голосок с заднего сиденья. – Я часто думаю, каково бы это было.

– Наверное, иначе, – сказал Маркус.

 

– Тетя, тетя, – задудела Реджи, едва увидела Луизу. – Тетя в Хозе, это близко. Надо поехать и проверить, там ли доктор Траппер. Ее похитили.

– Уверяю тебя, тетя ее не похищала, – ответила Луиза.

Личико Реджи засветилось.

– Вы приехали к тете! Вы говорили с доктором Траппер? А детку видели?

– Нет.

Личико погасло.

– Нет?

– Тетя умерла.

– Сильно болела, значит, – серьезно сказала Реджи. – Бедная доктор Траппер.

– Она не вчера умерла, – неохотно призналась Луиза. – Если точнее, две недели назад.

– Две недели? Я не понимаю, – сказала Реджи.

– Вот и я, – ответила Луиза. – Вот и я.

 

Реджи вновь изложила полную опись содержимого сумки доктора Траппер, громко возвещая о каждом предмете:

– Упаковка «Поло», пакетик клинексов, щетка для волос, ежедневник, ее ингалятор, ее очки, ее кошелек. Такие вещи не оставляешь.

Если не убегаешь в спешке, подумала Луиза.

– Если не убегаешь в спешке, – сказал Джексон.

– Даже не думай, – предупредила его Луиза.

– Вы сами посудите, – сказал он, пропустив совет мимо ушей. – Женщина явно ушла в самоволку, вопрос только в том, добровольно или нет.

– Не поспоришь, Шерлок, – пробормотала Луиза.

– С доктором Траппер случилось что‑то плохое, – заупрямилась Реджи. – Я точно знаю. Я же говорю вам, тот человек у мистера Траппера ему угрожал, говорил, что‑то случится с «тобой и твоими». Он серьезно говорил.

– Это, конечно, с потолка идея, – сказал Джексон, – но вдруг муж ее покрывает?

– Почему? – спросила Луиза.

– Не знаю. Он ее муж, супруги так делают.

– Правда? – сказала Луиза. – Как ее зовут?

– Кого? Кого зовут?

– Твою супругу.

– Тесса. Ее зовут Тесса. Тебе бы она понравилась, – прибавил он. – Тебе бы понравилась моя жена.

– Нет, не понравилась бы.

– Точно говорю, – сказал Джексон.

– Господи, да заткнись же ты.

– А ты меня заставь, – сказал Джексон.

– Ну‑ка, прекратите, – велел голосок разума с заднего сиденья.

 

– Она ничего не взяла, – сказала Реджи. – Телефон, кошелек, очки, ингалятор, запасной ингалятор, собака, деткино одеяло. И она не переоделась, она всегда первым делом переодевается, а эти люди угрожали мистеру Трапперу, что он их больше не увидит, что время истекает. И тети нет. КАКИХ ВАМ ЕЩЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ?

– Дай ей в бумажный пакет подышать, что ли, – посоветовала Луиза Джексону.

 

– Но, – сказал Маркус. – Декер‑то тут при чем? Или ни при чем? Он появился, она исчезла – это что, совпадение? И вот как – он взял и ушел с места катастрофы?

– Он ведь, по сути, нигде не появлялся, – заметила Луиза. – Человек‑невидимка.

– Декер, – пробубнил Джексон, задумчиво глядя в окно. – Декер? Откуда я знаю это имя?

Декера нет, Джексон есть. Будто они таинственным образом поменялись местами. В катастрофе Джексон потерял свой «Блэкберри» и таинственно обрел права Декера. Нечаянно поменялся? Это Декер вчера утром при Луизе звонил Джоанне Траппер? Он искал Джо – не Джоанну, не доктора Траппер. Придя на свидание, она и ему сказала: «Зовите меня Джо»? А что еще она говорила?

– Что еще ты потерял? – спросила она Джексона.

– Кредитные карты, права, ключи, – ответил тот. – Адресную книгу в «Блэкберри».

– То есть свою личность, по сути дела. А вдруг ею пользуется Декер? Тебе достались права заключенного категории А в комплекте с ордером на его арест, а ему – ты, достойный, так сказать, гражданин, с кредитками, деньгами, ключами и телефоном. Последний звонок Джоанне Траппер в среду был с твоего телефона, с твоего «Блэкберри», – возможно, это был Декер. Он звонит Джоанне Траппер – и она исчезает. Нил Траппер говорит, что она уехала в семь, но, кроме его слова, у нас ничего нет. Может, она уехала позже, после звонка. И если уехала – так или иначе не в своей машине и не в прокатной, – и притом не к тете на юг, тогда куда же? С кем‑то встретиться? С Декером? Может, он сел на эдинбургский поезд, потому что они договорились о встрече? Он летит под откос – буквально, потом звонит ей, и она уезжает к нему.

– А потом? – спросил Маркус.

– Вот это меня и беспокоит. А что видеонаблюдение? Наверняка вокруг ее дома камеры, там одни богачи живут и…

– Погоди минутку, – сказал Джексон. – Зачем вам этот Декер? Я ничего не понимаю.

– Да, – сказала Реджи. – Кто этот Эндрю Декер? И при чем тут доктор Траппер?

 

Прости, девочка, подумала Луиза. Она не хотела рассказывать Реджи о прошлом Джоанны Траппер. Как и ожидалось, эта информация придала Реджи говорливости (Убиты? Вся ее семья?). У девчонки хватка терьера, надо отдать ей должное. Джоанне Траппер она даже не родственница, а любит ее, похоже, больше всех. Невозможно представить, чтобы Арчи так относился к Луизе.

– Господи боже, – сказал Джексон. – Ну конечно – Эндрю Декер. Что это со мной? Мы были на маневрах в Дартмуре. Нас позвали искать пропавшую девочку, ту, что спаслась.

– Джоанна Мейсон, – сказала Луиза. – Ныне Джоанна Траппер.

– И теперь вам опять ее искать, – сказала Реджи Джексону.

– Если с ней один раз случилось плохое, это не значит, что оно случится опять, – сказала ей Луиза.

– Нет, – ответила Реджи. – Неправда. Если с ней один раз случилось плохое, это не значит, что оно не случится опять. Поверьте мне, со мной плохое случается все время.

– И со мной, – сказал Джексон.

 

– Ты боишься, что этот Декер разыскивает Джоанну Траппер? – спросил Джексон Луизу. – Это вряд ли, я о таких случаях даже не слыхал.

– Сказать по правде, я уже боюсь, что Джоанна Траппер разыскивает Эндрю Декера.

 

– С другой стороны… – сказала Луиза.

Они припарковались перед бензоколонкой. Маркус и Реджи пошли в магазин за перекусом, а Джексон пересел вперед. От него пыхало жаром. То ли у него лихорадка, то ли ей чудится, потому что сама перегрелась. Пусть он обнимет ее, пусть ее кости расплавятся, хотя бы на миг. С Патриком у нее такого не бывало – она никогда не хотела перестать быть Луизой. Но сейчас, на этом ярко освещенном подъезде к бензоколонке, она хотела сдаться, бежать с поля боя. Может, есть способ на сей раз его у