Щеночек только на Рождество

 

«Верный друг». Это еще что такое? В корзине, что ли, друг – под крышкой в плетеной корзине, перевязанной красной атласной лентой? Или верный друг – тот, кто оставил корзину под дверью? Послание – на рождественской подарочной бирке, дорогой и блестящей, под вырезку из викторианской газеты. Все это очень старомодно – так и ждешь, что в корзине обнаружатся роскошные яства: сливовый пудинг и огромный глазированный пирог со свининой, бутылки портвейна и мадеры.

Собаку Луиза не ожидала. Щенок, совсем крошечный. Черно‑белый.

– Бордер‑колли, – со знанием дела сказал Патрик. – У меня в детстве такая была. Пастушья собака.

Патрик и нашел корзину под дверью. На дворе сочельник, они тихонько сидели вдвоем, слушали радио – мирная, извечная домашняя сценка, к их чувствам не имеет ни малейшего отношения. Даже играя ее, Луиза отстранялась. Патрик решал кроссворд в «Скотсмене», Луиза превращала так и не разосланные рождественские открытки в новогодние поздравления: Простите, что поздно, свалилась с гриппом. Вранье, но елки‑палки. Арчи заперся наверху, приклеился к компьютеру, болтал с друзьями, и сквозь пол сочилась отнюдь не рождественская музыка. Позвонили в дверь, и Патрик пошел открывать.

 

– Ты видел, кто это был? – спросила она.

– Нет, – сказал Патрик.

– Вообще ничего? Машина? Мотор? Ну хоть что‑нибудь? Она же не с луны свалилась – кто‑то в дверь позвонил.

– Спокойнее, Луиза. Подозреваемый не я. Может, это для Арчи.

– Собака? Для Арчи? – Так она и поверила.

Это он, она знала, это он. «Верный друг»; сентиментальная жилка в нем – милю шириной. И вообще все это – корзина, послание, лента. Это он.

Она выбежала на улицу, прижимая щенка к груди. Его сердечко билось подле ее сердца. Толстенькое тельце в руках крепкое – и легкое как пушинка. Луиза стояла посреди дороги и молча звала Джексона вернуться. Но он не вернулся.

– Луиза, иди домой, замерзнешь.

 

На Рождество она поехала в Ливингстон. Элисон Нидлер выставила дом в Тринити на продажу и искала другой.

– Наверняка уйдет за гроши, – сказала она. – Кто захочет жить в доме, где убили троих?

– Ну, не знаю, – ответила Луиза. – В Эдинбурге рынок недвижимости довольно жесткий.

Она приволокла елку неделю назад: было понятно, что Элисон для такого не в настроении. И притащила подарков, игрушек детям, пластиковых, шумных и ярких, – никакого вкуса, никакой образовательной пользы, она сама когда‑то была ребенком, она знала, что им нравится.

Сегодня она привезла то, что полагается на Рождество, – орехи, японские мандарины, финики, всякие штуки, которые никто никогда не ест. Бутылку виски, бутылку водки.

– Водка, – сказала Элисон. – О мой возлюбленный напиток. – Временами из нее проглядывала другая Элисон, та, что была до Дэвида Нидлера. Она принесла из кухни два стакана и сказала: – Вы‑то, наверное, виски пьете?

Луиза накрыла стакан ладонью:

– Нет‑нет, не беспокойтесь, я какой‑нибудь апельсиновый сок выпью.

Элисон вопросительно воздела бровь и спросила:

– Потому что вы беременны? – А Луиза расхохоталась и ответила:

– Господи, вы кто – ведьма? Нет, потому что я за рулем. Что? Что вы так смотрите? Честное‑пречестное, Богом клянусь и могилой своей матери, я не беременна. – Но елки‑палки.

Дверь в сердце приотворилась, и ее не запрешь, как ни толкай. А она толкала как могла, даже в клинику записалась, но порой, когда что‑нибудь открывается, больше не закроешь. Не все ящики остаются на замке.

 

Она уйдет от Патрика в канун Нового года – тогда они оба начнут год с чистого листа. Новая метла, новый рассвет. Давай, Луиза, выкатывай свои клише. Не в Рождество – это будет жестоко, его предыдущая жена ушла в Рождество, хоть и не по своей воле. Каждое его Рождество будет замарано воспоминанием о другой жене, которая его бросила. Он найдет себе новую. Он хорош в браке (она прямо видела, как он будет смеяться, говоря следующей: «Богатый опыт»). Он хороший человек – жаль, что она такая дурная.

Важнее всего любовь. Так сказала ей на прощанье Джоанна Траппер – после третьего, и последнего допроса. Третьей, и последней попытки ее допросить. Эта женщина неколебима, как мраморная статуя.

– И вы где‑то бродили три ночи? Вы утверждаете, что не помните ничего? Где спали, что ели? Ни машины, ни денег. Я не понимаю, доктор Траппер.

– Я тоже не понимаю, старший инспектор. Зовите меня Джо.

Наверное, можно было надавить, поискать улики. Например, одежда, в которой доктор Траппер ушла из дому, черный костюм – где он? А «приус», стоявший на улице, свежевымытый, ни малейших следов улик? На любой вопрос Джоанна Траппер пожимала плечами и говорила, что не помнит. Ее не сломаешь. И Нила Траппера тоже. От истории про Андерсона и вымогательства он отрекся.

Наверное, если по‑настоящему захотеть, ее можно сломать. Ткнуть носом в два трупа, найденные в сгоревшем доме в Пеникуке, – две недели прошло, а личности до сих пор под вопросом. Одного в конце концов опознали по зубам – морпех, ушел на гражданку десять лет назад, чем занимался – никто не знает. Второй вообще загадка. Ни следа ножа, который прикончил мужика с раздавленным горлом, ни следа того предмета, что вонзился другому мужику в мозг через глазницу. Пожар уничтожил все отпечатки пальцев.

– Похоже, профессионалы работали, – сказал детектив‑инспектор, курирующий дело, на совещании Группы управления и координации.

Ни тени подозрения, что это как‑то связано с Джоанной Траппер. Исчезла – появилась. Все, точка. Андерсон весь в белом, а мистер Траппер, напротив, обвиняется в умышленном разжигании огня с целью предъявить ложную страховую претензию.

Несколько дней все только и говорили о смерти Маркуса. «Героический полицейский» и так далее. Его мать отключила систему жизнеобеспечения через неделю, и похороны были как раз перед Рождеством.

– Да мне все равно, – сказала она. – Как ни крути, Рождества больше не будет.

Назавтра после похорон в три часа ночи она прыгнула с Северного моста. Дайте и ей медаль.

А вот историю с Декером Луиза никак не могла переварить.

– Вы ездили к Декеру в тюрьму, – сказала она Джоанне Траппер. – Зачем? Что вы ему говорили?

– Да толком ничего, – ответила та. – Всякое разное, сами понимаете.

– Нет, не понимаю, – сказала Луиза.

Джоанна Траппер украшала елку, развешивала дешевые стеклянные игрушки, точно драгоценности.

– Он очень раскаивался. Он в тюрьме обратился к религии, – сказала она, вертя в руке белого ангела, уготованного на верхушку.

– Он перешел в католичество, – сказала Луиза. – И покончил с собой. Он же должен был знать, что для католика это вечное проклятие.

– Может, он решил, что это уместное для него наказание, – сказала Джоанна Траппер, взбираясь на стремянку, чтобы приладить ангела.

– Вы умеете стрелять, – заметила Луиза, придерживая стремянку.

– Умею. Но я не стреляла.

Не стреляла, подумала Луиза, но как‑то убедила его выстрелить.

– Я хотела, чтобы он понял, что́ сделал, – потому и поехала к нему, – сказала Джоанна Траппер, сажая ангела на елочную маковку. – Чтобы он знал: он беспричинно украл у людей их жизнь. Может, он увидел меня, взрослую, с ребенком, и до него дошло, и он представил, какими были бы Джессика и Джозеф.

Разумное объяснение, подумала Луиза. Очень рационально. Достойно врача. Но кто знает, что еще нашептала она ему через стол для посетителей?

Она взяла с собой детку. Добро и зло ее жизни – в одной комнате, и зло побеждено. Если Луизе придется туго, если темной ночью ее загонят в темный тупик и некуда будет бежать, пусть на ее стороне сражается Джоанна Траппер. Уж лучше пусть сражается за Луизу, чем против.

Обрадовалась доктор Траппер, когда Декер вышиб себе мозги? Луиза не обрадовалась, когда застрелился Дэвид Нидлер. Слишком простой выход – Шипмен,[162] Уэст, Томас Гамильтон[163] – до последней минуты они контролировали все, даже свою смерть. Лучше бы Нидлер встал перед расстрельным взводом и познал тот миг, когда уже совершенно ясно, что он тоже побежден.

Джоанна Траппер слезла со стремянки и включила гирлянду.

– Ну вот, – сказала она. – Красота, правда, старший инспектор?

– Зовите меня Луиза.

 

– Будем здоровы, – сказала Луиза, поднимая стакан апельсинового сока, и Элисон ответила:

– Будем здоровы.

 

– Мне на Рождество подарили щеночка, – сказала она детям Элисон Нидлер. – Когда чуточку подрастет, я его в гости привезу.

– А как вы его назовете? – спросил Камерон.

– Джексон, – сказала Луиза.

– Странное какое‑то имя, не собачье, – сказала Симона.

– Да уж, – ответила Луиза. – Я понимаю.