Было что-то в этой картине, от чего у него волоски вставали дыбом на шее. Адъюнктесса в одиночестве ехала среди мёртвых тел, с прямой спиной, не обращая внимания на пугливую поступь коня.
Не от мух беда — от ос. Ужалит одна, и этот породистый скакун обезумеет. Встанет на дыбы, может сбросить её, шею ей сломать. Или прыгнет вперёд, в ущелье, а потом попробует взобраться по отвесному склону… некоторые сэтийские кони так и поступили…
Но конь адъюнктессы просто осторожно ступал среди трупов, и тучи ос лишь взлетали прочь с его пути, а затем, когда конь и всадница отдалялись, — возвращались к трапезе.
Старый солдат рядом с Кулаком кашлянул и сплюнул. Гэмет покосился на него и услышал невнятные извинения.
— Не стоит… капитан. Вид тот ещё, а мы слишком близко…
— Да не в том дело, сэр. Просто… — Он помолчал, затем медленно покачал головой. — Неважно, сэр. Просто старые воспоминания, вот и всё.
Гэмет кивнул:
— У меня самого есть такие. Значит, Кулак Тенэ Баральта желает знать, высылать ли сюда целителей. Ответ, который ему нужно дать, лежит перед тобой.
|
|
— Так точно, сэр.
Гэмет смотрел, как седой солдат отвёл лошадь в сторону, затем развернул и поскакал прочь. Потом Кулак вновь перевёл взгляд на адъюнктессу.
Она уже добралась до дальнего края, где лежало больше всего тел, привалившихся к запятнанным кровью скальным стенам, и долго разглядывала эту картину со всех сторон, а затем подобрала поводья и двинулась обратно.
Гэмет снова надел шлем на голову и щёлкнул застёжкой.
Тавора поднялась по склону и остановила коня рядом с ним.
Никогда прежде он не видел у неё такого жёсткого выражения на лице. «Женщина, напрочь лишённая женских чар». Так о ней говорят, будто жалеют.
— Адъюнктесса.
— Он оставил многих ранеными, — произнесла Тавора. — Видимо, ожидал, что мы доберёмся до них вовремя. В конце концов, раненые малазанцы лучше мёртвых.
— Если этот предводитель хочет нас задержать, то да.
— Хочет. Даже с учётом линий снабжения хундрилов, нам едва хватает припасов. Все ощутят потерю фургонов, которые сгорели прошлой ночью.
— Так почему Ша’ик не послала против нас этого вождя, как только мы переправились через Ватар? Нам осталась всего неделя пути до Стены Вихря, может, и меньше. Она могла бы выиграть ещё месяц или больше, а мы добрались бы до цели в куда худшем состоянии.
— Вы правы, Кулак. И на этот вопрос у меня нет ответа. Темул полагает, что всего в этом отряде около двух тысяч воинов. Он вполне убеждён, что фланговая атака в полдень показала нам все вражеские силы, поскольку заметил грузовых лошадей, а также тех, что они захватили у сэтийцев. Так что это довольно крупный отряд.
|
|
Гэмет некоторое время обдумывал услышанное, затем хмыкнул:
— Будто мы столкнулись с запутавшимся врагом, который сам с собой не в ладу.
— Та же мысль пришла и мне в голову. Тем не менее пока что нам следует озаботиться этим вождём, иначе он обескровит нас до смерти.
Гэмет развернул коня.
— Значит, нужно опять переговорить с Голлом, — сказал он, поморщившись. — Если мы сумеем их заставить выбраться из прадедушкиных доспехов, они даже смогут въехать на холм, не уморив лошадей.
— Сегодня ночью на дежурство нужно выставить морпехов, Кулак.
Его глаза сузились.
— Морпехов, адъюнктесса? Пеших? Хотите усилить охранение?
Тавора глубоко вздохнула.
— В 1147 году Дассем Ультор попал в похожую ситуацию, когда располагал куда меньшими силами, а три кочевых народа терзали его практически каждую ночь.
Через мгновение Гэмет кивнул:
— Помню этот сценарий, адъюнктесса, — и его решение тоже. Сегодня ночью вышлем морпехов.
— Сделайте так, чтобы они понимали, что именно от них требуется, Кулак Гэмет.
— Среди них есть ветераны прошлых кампаний, — ответил тот. — В любом случае я собираюсь сам командовать операцией.
— Это не…
— Да, адъюнктесса. Мои извинения. Но да.
— Хорошо, пусть будет так.
Одно дело сомневаться в его способностях командира и совсем другое — просто в его способностях.
В одханах водились три вида скорпионов, которые терпеть не могли друг друга. В начале второй недели Смычок отвёл в сторонку двух других сержантов, чтобы рассказать свой план. Геслер с Бордом его поддержали, особенно когда выяснилось, что прибыль предполагается разделить поровну на троих. Первым цветной камешек вытянул Борд — и тут же выбрал «красного ублюдка», по виду самого злобного из всех видов скорпионов. Затем Геслер решил взять себе янтарного «выворотня», которого так прозвали за полупрозрачный панцирь — сквозь него при желании можно было рассмотреть, как текут в тельце ядовитые соки.
Потом оба сержанта сочувственно посмотрели на своего незадачливого компаньона. Видно, Господин послал человеку, который всё это придумал, такую удачу, что ему достался скорпион-«помёт» — мелкий, плоский и чёрный, точно птичьи испражнения. Конечно, когда дело дойдёт до раздела прибылей, это уже не важно. Только в личных-то закладах между тремя сержантами Смычку придётся несладко.
Но старый сапёр лишь чуть-чуть огорчился тому, что ему достался «помёт»: просто пожал плечами и собрал камешки, которые они использовали для жеребьёвки. Но ни Геслер, ни Борд не заметили, как Смычок слегка усмехнулся, отворачиваясь, а потом вроде бы невзначай взглянул на сидевшего в тени соседнего валуна Каракатицы, а тот ответил легчайшим кивком.
Затем взводам поставили задачу: выловить на марше бойцов своего вида, а когда ничего не вышло, — на закате, когда маленькие твари выбирались из своих укрытий, чтобы убить кого-нибудь.
Молва разошлась молниеносно, и скоро рекой полились ставки. Букмекером выбрали солдата из взвода Борда, Можета, потому что он обладал фантастической памятью на факты. Затем из каждого взвода определили Держателя, который в свою очередь назвал Тренера.
Вечером, после налёта и истребления сэтийцев, Смычок замедлил шаг на марше, пока не оказался рядом с Флаконом и Битумом. Несмотря на небрежное выражение лица, сержант чувствовал, как у него желчь сворачивается в желудке. Четырнадцатая армия нашла своего собственного скорпиона в окружающих пустошах, и тот только что впервые ужалил. Настроение у солдат было паршивое, неизвестность лишала их уверенности. Ясное дело, никто не ожидал, что первая кровь, которую попробует армия, окажется её собственной. Нужно их сбить с этих мыслей.
— Ну как наш маленький Союз, Флакон?
|
|
Маг пожал плечами:
— Голодный и злобный, как обычно, сержант.
Смычок кивнул:
— А как идёт обучение, капрал?
Под кромкой шлема Битум насупился:
— Да нормально, по-моему. Как только соображу, чему его учить надо, сразу и займусь.
— Отлично! Ситуация идеальная. Расскажите всем. Первый бой сегодня, через колокол после того, как разобьём лагерь.
Оба солдата резко повернули головы к Смычку.
— Сегодня? — переспросил Флакон. — Но мы же только…
— Вы меня слышали. Геслер и Борд тоже своих красавцев холят, как и мы. И мы готовы, парни.
— Толпа соберётся знатная, — заметил капрал Битум. — Лейтенант обязательно заинтересуется…
— Да и не только лейтенант, я так думаю, — отозвался Смычок. — Но толпы не будет. Используем старую добрую словесную цепочку. По всему лагерю пойдёт комментарий.
— Союза просто расквасят, — пробормотал Флакон, погрустнев. — А я его кормил каждую ночь. Большими сочными плащовками… а он как набросится, как начнёт уминать, пока ничего не останется, только крылышки да пожёванный панцирь. А потом сидит полночи, клешни чистит, губки облизывает…
— «Губки»? — переспросила Улыбка из-за спин троих солдат. — Какие губки? У скорпионов губ нет…
— Тебе-то откуда знать? — огрызнулся Флакон. — Ты же и близко не подходила…
— Когда я к скорпиону подхожу близко — убиваю. Как и всякий другой человек в своём уме.
— В своём уме? — не сдавался маг. — Да ты их поднимаешь и по кусочку разбираешь! Отрываешь хвостик, клешни, лапки — я такой жестокости в жизни своей не видел!
— Так, может, это достаточно близко, чтоб разглядеть, что губок у них нет?
— И как в него столько влезает? — пробормотал Битум.
Флакон кивнул:
— Да, просто чудо! Он ведь такой махонький…
— А вот это — наш секрет, — тихо сказал Смычок.
— Что секрет?
— Причина, по которой я выбрал скорпиона-«помёта», солдаты.
— Но ты же не выбирал…
Последовало подозрительное молчание, но Смычок только улыбнулся. Затем пожал плечами:
— Охота — дело простое. Нехитрое. «Помётам» не надо особо… выкручиваться, чтобы убить подраненную плащовку. Другое дело, когда надо драться. Защищать территорию или молодняк. Вот тогда и случается сюрприз. Думаешь, Союз сегодня проиграет, Флакон? Думаешь, сердце твоё разобьётся? Расслабься, парень, старина Смычок с самого начала учитывал твои нежные чувства…
|
|
— Может, хватит уже «Смычка», сержант? — сказал, помолчав, Флакон. — Мы же все знаем, кто ты. Знаем, как тебя зовут на самом деле.
— Ну, это очень печально. Если вдруг такая новость дойдёт до командования…
— Не дойдёт, Скрипач.
— Может, и не специально, но в пылу битвы?
— Да кто будет прислушиваться, что мы там в панике орём, сержант?
Скрипач бросил на молодого человека оценивающий взгляд, затем ухмыльнулся:
— Аргумент. Но всё равно будьте осторожны с тем, что и когда говорите.
— Есть, сержант. А теперь можешь объяснить, про какой сюрприз идёт речь?
— Нет. Подождёте — сами увидите.
Затем Смычок замолчал, заметив небольшой отряд всадников, который приближался к ним вдоль колонны.
— А ну-ка подтянулись, солдаты. Офицеры едут.
Сержант отметил, что Кулак Гэмет казался постаревшим, вымотанным. Всегда плохо, когда человека снова выдёргивают на войну из отставки, потому что первое, что старый солдат теряет, — это выдержку, а её очень тяжело, если вообще возможно, вернуть. Впрочем, вот так уходить в сторону — не лучший способ подать в отставку, такого осторожный солдат попытался бы избежать. Бросить образ жизни — одно дело, но терять смертоносную хватку — совсем другое. Разглядывая подъезжавшего Кулака, Скрипач почувствовал тревогу.
Сопровождали Гэмета капитан Кенеб и лейтенант, последний скорчил такую мрачную рожу, что выглядел почти забавно. Это у него такая «маска офицера». Натягивает её, пытаясь казаться старше, и потому — профессиональней. А в конечном счёте выглядит так, будто у него запор. Нужно, чтоб кто-то сказал ему об этом…
Все трое натянули поводья и поехали шагом рядом со взводом Скрипача — это сержанта слегка раздражало, но он кивнул офицерам. Кенеб почему-то не сводил глаз со Каракатицы.
Но первым заговорил Ранал:
— Сержант Смычок.
— Да, сэр?
— Ты и Каракатица, прошу отойти в сторону для разговора с глазу на глаз.
Затем он повысил голос, крикнул солдатам, которые шли впереди:
— Сержант Геслер и капрал Буян, быстро сюда к нам.
— Четверых-то хватит, — пробормотал Кулак, — чтобы правильно передать приказы остальным взводам.
— Так точно, сэр, — отозвался Ранал, который уже собрался было вызвать и Борда.
Когда четверо морпехов собрались, Кулак Гэмет откашлялся, затем начал:
— Ясно, что все вы — ветераны прежних кампаний. А капитан Кенеб мне сказал, что вы уже проходили по этим землям — нет, других подробностей мне не нужно. Однако я собираюсь положиться именно на этот опыт. Адъюнктесса хочет, чтобы сегодня ночью против пустынных налётчиков вышли морпехи.
Затом он замолчал.
Некоторое время никто не говорил, пока смысл слов Кулака укладывался в головах четырёх морпехов.
Наконец капитан Кенеб произнёс:
— Да, как у Дассема много лет назад. Удачно, что вы решили сегодня вечером воспользоваться словесной цепью. Когда закончится трёхсторонний бой, её уже легко будет поддерживать.
Он чуть наклонился в седле и добавил, обращаясь к Скрипачу:
— У тебя «помёт», сержант? Какие на него сейчас ставки?
— Где-то один к сорока, как говорит Может, — ответил Скрипач, сохраняя невозмутимое выражение лица.
— Даже лучше, чем я надеялся, — отозвался Кенеб. — Должен добавить, сержант, что я и Кулака убедил поставить на вашего «помёта».
— Десять джакат, — сообщил Гэмет. — И тут я полагаюсь на… опыт капитана. И твой, сержант… Смычок.
— Кхм! Постараемся оправдать доверие, сэр.
Геслер повернулся к Буяну:
— Чуешь, чем пахнет, капрал?
Дюжий фаларец с кремневым мечом за спиной нахмурился:
— Да не водятся же скорпионы на побережье, будь оно неладно. Да, сержант, чую, и преотлично.
— Привыкай, — посоветовал Каракатица.
Ранал, похоже, был сбит с толку, но промолчал… пока что.
— Используйте словесную цепь, — продолжил инструктировать Кенеб, — и сделайте так, чтобы врагу улыбнулись самые крепкие взводы.
— Есть, капитан, — ответил Скрипач и задумался, не стоит ли изменить мнение о Кенебе.
— И последнее, — добавил тот. — Ночной операцией будет командовать Кулак Гэмет. Поэтому я хочу, чтобы ваши два взвода, как и солдаты Борда, удвоили наряды на сегодня.
Ох, Худовы яички на галечке!
— Вас понял, капитан.
Когда солдаты установили шатры и развели костры для готовки, вся Четырнадцатая армия растянулась по лагерю странным образом: с высоты птичьего полёта узор напоминал бы огромную узловатую верёвку. А после еды всякая деятельность прекратилась, если не считать неохотно выходившие на заставы караулы.
В одном месте, впрочем, вокруг морпехов девятой роты Восьмого легиона сформировалось иное построение — маленькое кольцо солдат по сторонам от круга кинжалов, воткнутых в землю заточкой внутрь, на ширине двух пальцев друг от друга. Пока что этот внутренний круг был пуст, песок внутри него разровняли и выбросили все камешки.
Последним к солдатам, которые у скромной арены переминались от нетерпения с ноги на ногу, подошёл Может. Он ничего не сказал, только беззвучно шевелил губами, повторяя список имён и чисел. Поймав на себе взгляды остальных, он коротко кивнул.
Скрипач повернулся к Флакону:
— Выноси Счастливый Союз, парень.
Борд и Геслер отдали такие же приказы своим Держателям. «Красный ублюдок» Бордова взвода получил имя Онагр, а «янтарный выворотень» Геслера и компании оказался Коготком.
Когда вынесли три коробки, Скрипач сказал двум другим сержантам:
— Ладно! Здесь и сейчас мы осмотрим всех красавцев и поклянёмся в том, что никаких изменений в них нет — ни алхимических, ни магических, ни прочих. Что они такие же, какими мы их подобрали в первый день. Неизменные. Каждый из нас осмотрит всех трёх скорпионов — так пристально, как пожелает. Можно даже привлечь мага для проверки. А потом каждый громко поклянётся теми богами, какими обычно клянётся, в том, что увидел, так точно, как только возможно. Я начну.
По его знаку все три коробки установили рядом с кругом кинжалов. Первым открыли деревянный ящик Борда, и Скрипач наклонился поближе. Он долго молчал, затем кивнул:
— Я, сержант Смычок из четвёртого взвода девятой роты Восьмого легиона, клянусь призраками Мёртвого дома и всеми кошмарами, которые меня преследуют, что создание передо мной — природный, не изменённый скорпион «красный ублюдок».
Затем сержант перешёл к бойцу Геслера и после долгого осмотра вздохнул, кивнул и повторил клятву по поводу «янтарного выворотня», который суетился в маленькой коробке.
Закончил он собственным скорпионом по имени Счастливый Союз.
Геслер повторил процедуру, но спросил мнения у Тавоса Понда и Песка, когда осматривал Счастливый Союз, а Скрипач спокойно стоял с лёгкой улыбочкой и терпеливо ждал, пока Геслер с рычанием не поклялся:
— Я, сержант Геслер из пятого взвода девятой роты Восьмого легиона, клянусь двумя Владыками Лета, Фениром и Тричем, что создание передо мной — природный, неизменённый скорпион-«помёт»… хоть я и знаю, что чего-то не заметил и сейчас продую все сбережения на сержантских ставках.
Улыбка Скрипача на миг стала шире.
Борд подобрался к Счастливому Союзу так близко, как только мог, чтобы скорпион его не ужалил, — чуть голову не засунул в коробку. Поскольку тень тут же укрыла неподвижную тварь, он выругался и чуть отклонился.
— Мне бы всё знать о скорпионах, да? Но я их просто давлю сапогами — как любой человек в своём уме. Я, правда, знавал одну шлюху, которая носила скорпиона на верёвочке на шее — золотистого, как её груди — сосочки мягонькие, она даже не любила, чтобы их…
— Да кончай уже! — рявкнул Геслер.
— Не торопи меня. Не люблю, когда меня торопят.
— Ладно, торопить не будут. Просто поклянись, чтоб тебя разорвало, прежде чем у меня сердце в штаны не вывалится.
— Я, Борд из шестого взвода девятой роты Восьмого легиона, клянусь нежным пузиком Королевы Грёз, что создание передо мной — природный, неизменённый скорпион-«помёт», и пускай призрак моего папаши остаётся в могилке, потому как наследство всё одно моё, проиграл и проиграл. Верно? Ведь мёртвым же всё равно, так? Если нет, то папаня мне будет остаток жизни являться.
— Хуже некуда, — пробормотал Мазок.
— Ещё хоть слово скажешь, солдат, — прорычал Борд, отступая в круг, — я тебя так приложу, что вечером только ты один улыбаться будешь.
— Кстати, — заметил Бальгрид, — это ещё не худшее. Вот когда мамаша является с того света — тут беда. Сколько ж человек может терпеть, когда его за семилетнего шкета держат?
— Да заткнитесь вы оба! — взревел Борд, вскинув огромные кулаки так, будто сжимал их на невидимых глотках.
— Мы готовы? — тихо спросил Скрипач.
— Он просто спрячется, да? — спросил Геслер. — Выждет, пока остальные двое друг друга покромсают, а потом прыгнет на израненного победителя! Вот в чём подвох, да? У неё жидкие мозги почище, чем у двух других, почище да посмекалистей, так?
Скрипач пожал плечами:
— Почему-то не думаю, Геслер. Ты закончил?
Бронзовокожий морпех отступил, играя желваками.
— Как там словесная цепь, Каракатица?
— Каждое слово повторяют с того момента, как мы её наладили, Скрип, — ответил сапёр.
— И так родились легенды, — с шутливой помпезностью объявил Корик.
— Ну, на арену! — приказал Скрипач.
Коробки осторожно подняли над ареной.
— На равном расстоянии друг от друга? Хорошо. Наклоняй, парни.
Первым приземлился Онагр, выгнул хвост и выставил клешни, подбежал к ограде из клинков, замер на расстоянии волоса от кинжалов и отступил, панцирь окрасился алым — верный признак безумной ярости. Вторым оказался Коготок, спрыгнул в полной готовности к войне, под янтарным панцирем забурлили жидкие токи.
Последним спрыгнул Счастливый Союз — медленно и размеренно, прижался к песку так, будто распластался. Подобрал клешни, свернул хвост. Он был вдвое меньше своих противников, его чёрный панцирь — матовый, но с редкими проблесками. Коротенькие ножки вынесли Союз немного вперёд, затем он замер.
Геслер присвистнул:
— Если он выдернет из круга пару клинков и пошматует других, я тебя просто убью, Скрип.
— Не потребуется, — ответил Скрипач.
Его внимание было разделено между происходившим на арене и словами Ибба, который вызвался быть комментатором. Голос солдата дрожал от напряжения, пока он расписывал в ярчайших красках то, что толком и описывать-то было пока нечего.
Но ситуация резко изменилась, когда три события произошли практически одновременно. Счастливый Союз неспешно выбрался в центр арены. Онагр одновременно вскинул всё отпущенное природой оружие и начал отступать, панцирь при этом побагровел. Коготок крутанулся на месте и метнулся прямо к стене клинков, замер лишь за миг до столкновения и бешено замахал клешнями.
— Похоже, он хочет к мамочке, Хабб, — сухо заметил Корик.
Держатель Коготка только тихо всхлипнул в ответ.
Один-единый миг все трое скорпионов стояли неподвижно, а затем Счастливый Союз наконец поднял хвост.
А потом все, кроме Скрипача, вытаращили глаза, потому что Счастливый Союз… развалился. По горизонтали. На двух одинаковых скорпионов, только потоньше и поплоще. Которые затем бросились — один на Онагра, другой на Коготка. Будто деревенская дворняга на быка-бхедерина — настолько не совпадали они по размерам.
«Красный ублюдок» и «выворотень» делали всё, что могли, но им было не сравниться с врагом ни в скорости, ни в ярости. Крошечные клешни с явственным хрустом рассекали ножки, хвост, суставы клешней, а затем, когда более крупная тварь оказывалась совершенно беспомощной, — деловито, почти нежно дёргался жалящий хвост.
Сквозь полупрозрачный панцирь «выворотня» было видно, как растекается по телу ярко-зелёный яд — что и описывал во всех подробностях Ибб: отрава расходилась во все стороны от ранки, пока прекрасный янтарный оттенок полностью не сменился болезненно-зелёным, который прямо на глазах сгустился в мутно-чёрный.
— Помер, как кизяк, — простонал Хабб. — Эх, Коготок…
Та же судьба постигла и Онагра.
Одолев врагов, два «помёта» снова бросились в объятья друг другу и в мгновение ока превратились в одного скорпиона.
— Жульничество! — заревел Буян. Он вскочил и попытался выхватить свой кремневый меч.
Геслер взвился и вместе с Честнягой кое-как удержал своего разбушевавшегося товарища.
— Мы же его осмотрели, Буян! — вопил Геслер. — Со всех сторон! А потом поклялись! Я поклялся! Фениром и Тричем, будь ты неладен! Откуда же мы могли знать, что Счастливый Союз — это не просто странное имечко?
Подняв глаза, Скрипач встретил твёрдый взгляд Каракатицы. Одними губами сапёр произнёс: «Мы богаты, ублюдок!»
В последний раз покосившись на Геслера с Честнягой, которые волокли куда-то остервеневшего Буяна, сержант присел рядом с Иббом.
— Ладно, парень. То, что я дальше скажу, — только для ушей морпехов, особенно сержантов. Мы сегодня ночью должны сами превратиться в Счастливый Союз для большого злобного Онагра. Я объясню, что приказала сделать адъюнктесса, — повторяй, Ибб. Слово в слово — ясно?
С заката прошло три колокола. Пыль от Стены Вихря заслонила звёзды, так что темнота за кругом костров стала почти непроглядной. Пехотные взводы выдвинулись на смену караула на заставах. В хундрильском лагере воины сняли свои тяжёлые доспехи и приготовились отойти ко сну. Вдоль дальних траншей лагеря скакали конные патрули виканцев и сэтийцев.
Скрипач вернулся от ротных фургонов к костру четвёртого взвода с сумкой на плече. Поставил её на землю и распустил ремешки.
Рядом растянулся Каракатица. Его глаза вспыхнули отблесками пламени, когда сержант начал извлекать из сумки разноразмерные, завёрнутые в кожу предметы. Вскоре их набралась уже дюжина. Затем Скрипач принялся разворачивать свёртки, в которых блеснули полированное дерево и чернёное железо.
Остальные солдаты взвода в последний раз проверяли оружие и доспехи. Среди них постепенно нарастало напряжение, отбившее охоту болтать.
— Давненько мне такие не попадались, — пробормотал Каракатица, когда Скрипач разложил перед собой предметы. — Я-то видел копии. Некоторые, правда, были почти так же хороши, как оригиналы.
Скрипач хмыкнул:
— Ещё осталось несколько штук. Главная опасность — в отдаче. Вся треклятая штуковина может просто на куски разлететься при спуске. Мы с Ежом вместе эту систему придумали, а потом нашли в городе Малазе мейрийскую ювелиршу — понятия не имею, чем она там занималась…
— Ювелиршу? А не оружейника?
— Ага. — Сержант принялся собирать арбалет. — И ещё резчика по пробкам и затычкам — их заменять нужно после двух десятков выстрелов…
— Когда размягчатся.
— Ну, или расколются. Всё дело в плечах, когда они распрямляются, ударная волна идёт. В отличие от обычного арбалета, из которого стрела вылетает настолько быстро, что её не касается вибрация. А тут болт — как чушка тяжёлый, и наконечник перевешивает — он с ложа не вылетит так быстро, как ты бы хотел, так что нужно, чтобы что-то принимало на себя отдачу, прежде чем она доберётся до древка.
— И глиняного шара на конце. Умно́, Скрип.
— Пока что — работает.
— И если не подведёт…
Скрипач поднял глаза и ухмыльнулся:
— Если подведёт, я уж пожаловаться не смогу.
Последняя деталь, щёлкнув, легла на место, и сержант отложил громоздкое оружие. Переключился на болты, каждый из которых был завёрнут отдельно.
Каракатица медленно выпрямился.
— А «шрапнелей»-то и нет.
— Ясен Худ! «Шрапнель» я и сам швырнуть могу.
— А этот арбалет сможет как следует разогнать «ругань»? Трудно поверить.
— Ну, идея такая: целишься, стреляешь, а потом кусаешь землю.
— План мудрый, Скрип. Но ты же нам всем дашь знать, когда выстрелишь, правда?
— Конечно! Громко и внятно.
— И какое слово нам нельзя пропустить?
Скрипач заметил, что остальные солдаты взвода оставили свои приготовления и тоже ждут ответа. Он пожал плечами.
— «Ложись». Ну или любимый сигнал Ежа.
— И что это был за сигнал?
— Вопль ужаса. — Сержант поднялся на ноги. — Ладно, солдаты. Пора.
Когда последние песчинки пересыпались в нижнюю чашу, адъюнктесса отвернулась от часов и кивнула Гэмету:
— Когда вы присоединитесь к своим ротам, Кулак?
— Через несколько мгновений, адъюнктесса. Хотя я не поеду к ним, пока не начнётся бой, поскольку собираюсь оставаться в седле.
Он заметил, как Тавора нахмурилась, но ничего не сказала, а перевела взгляд на двух юных виканцев, которые стояли у выхода из шатра.
— Вы завершили свои ритуалы?
Нил пожал плечами:
— Мы поговорили с духами, как ты и приказала.
— Поговорили? И это всё?
— Когда-то, быть может, мы и могли их… заставить. Но мы ещё в Арене предупреждали тебя: наша сила не та, что прежде.
Нетра добавила:
— Духи этой земли сейчас встревожены, легко отвлекаются. Что-то ещё происходит. Мы сделали всё, что смогли, адъюнктесса. По крайней мере, если один из налётчиков шаман, есть небольшой шанс, что тайна откроется.
— Вы сказали, что-то ещё происходит. Что именно?
Прежде чем она смогла ответить, Гэмет сказал:
— Прошу прощения, адъюнктесса. Я должен идти.
— Разумеется.
Кулак оставил их. Разум его заполонил туман, последние мгновения до начала схватки всегда порождали тревоги и сомнения. Он слыхал, что эта хворь мучит других командиров, но не думал, что придётся пережить её самому. Ток собственной крови гудел в ушах так, что заглушал внешний мир. Да и прочие чувства словно притупились.
Шагая к своему коню, которого уже держал наготове солдат, Кулак потряс головой, пытаясь очистить мысли. Если солдат и сказал что-то, когда Гэмет принял поводья и забрался в седло, Кулак этого не услышал.
Адъюнктесса осталась недовольна его решением самому поехать в бой. Но Гэмет считал, что достигаемая мобильность стоит такого риска. Неспешным аллюром он поскакал через лагерь. Костры догорали, и всё вокруг казалось до странности призрачным. Проезжая мимо солдат, скорчившихся рядом с углями, он горько позавидовал их свободе. У простого солдата и жизнь проще. Гэмет снова усомнился в том, что вообще способен командовать другими.
Возраст ведь не приносит мудрости сам по себе. Но дело не только в этом, верно? Пусть она и сделала меня Кулаком, дала легион. И пусть солдаты отдают честь, проходя мимо, — но хоть не здесь, хвала Худу, не на вражеской территории. Нет, это всё никак не подтверждает, что я подхожу для этого звания.
И сегодня ночью — моё первое испытание. О, боги, нельзя было возвращаться на войну. Нужно было отказаться, как бы она ни настаивала, — проклятье, да она просто была уверена, что я наверняка исполню любое её желание.
Гэмет ощутил в себе слабость. Глупец назвал бы её достоинством… эту податливую невозмутимость. Но сам-то он знал лучше.
Кулак скакал вперёд, а туман у него в голове сгущался.
Восемьсот воинов неподвижно сидели за валунами на равнине, точно призраки. Чернёная броня и маскировочные телабы делали их практически невидимыми, и Корабб Бхилан Тэну’алас даже испытывал некую мрачную гордость, хоть и тревожился, почему Леом так долго… выжидает.
Их вождь лежал, распластавшись на пригорке в десяти шагах впереди. И уже некоторое время не шевелился. Несмотря на холод, пот щекотал кожу под доспехом, и Корабб в который раз поудобней перехватил рукоять непривычного тулвара в правой руке. Он-то всегда предпочитал топоры — оружие, древко которого при желании можно схватить обеими руками. Кораббу не нравилось, что клинок заточен до самой крестовины, и он жалел, что не нашёл времени затупить лезвие где-то до середины.
Такой уж я воин — терпеть не могу заточенных клинков рядом со своим телом. Какие же духи сотворили меня — такое воплощение диковинной иронии? Всех их проклинаю.
Корабб почувствовал, что просто не может больше ждать, и осторожно подполз к Леому Молотильщику.
За гребнем раскинулась другая долина — покрытая бугорками, поросшая густым кустарником. Она примыкала к лагерю малазанской армии и была шириной в шестьдесят-семьдесят шагов.
— Глупо, — прошептал Корабб. — Дурное место для стоянки. Не думаю, что нам стоит особенно опасаться эту «адъюнктессу».
Леом медленно выпустил воздух сквозь сжатые зубы:
— Да. Полно укрытий, чтобы мы смогли подобраться поближе.
— Так чего же мы ждём, вождь?
— Я думаю, Корабб.
— Думаешь?