2020-06-10
57
– Собирайтесь. Что, разве у вас в Америке не бывает выходных?
– Ладно, ладно. – Она отвернулась, взяла чёрный виниловый плащ и рюкзак, оделась и стала ждать его у двери. – Ну и проголодались вы, должно быть, – сердито сказала она.
– Нет. Просто надоело всё до отупения. Вы были в «Рубине в пыли»? Нет? Значит, свожу, идемте…
Ресторан был в конце Хай‑стрит: маленькое, жизнерадостно‑пафосное заведение, сумеречное в серый полдень, с крошечными деревянными столиками, на которых лежали брошенные посетителями газеты и стояли переполненные пепельницы. Дэвид Бирс заказал стейк и пинту пива. Джейн выбрала лёгкий салат – цветы настурции на бледно‑зелёном латуке – и бокал красного вина. В последнее время у неё совсем не было аппетита, она жила на одних витаминизированных фруктовых напитках из магазина здорового питания да пахлаве из греческой пекарни у станции метро.
– Так. – Дэвид Бирс воткнул вилку в кусок стейка, искоса глядя на неё. – Только не говорите мне, что не были здесь раньше.
– Не была! – Несмотря на неловкость, которую она испытывала в его присутствии, она рассмеялась и поймала своё отражение в зеркале во всю стену. Худенькая, гибкая молодая женщина в бесформенном перуанском свитере, с плохой стрижкой, в уродливых очках. Глядя на своё отражение, она вдруг почувствовала себя невидимой и сильной. Вскинув голову, она улыбнулась Бирсу. – Еда тут хорошая.
– Значит, никто не водит вас вечерами в ресторан? Никто не готовит? Я думал, у вас, американских девушек, обожатели в ногах валяются. Рабы‑обожатели, – сухо добавил он. – Или, может, рабыни. Если это по вашей части.
– Нет. – Она уставилась в салат, скромно покачала головой и отпила вина. Вино только усилило чувство неуязвимости. – Нет, я…
– Значит, бойфренд остался дома, так? – Он допил своё пиво, заказал официанту ещё и повернулся к Джейн. – Что ж, это хорошо. Это очень хорошо – для него, – добавил он и коротко хрипло хохотнул.
Официант принёс вторую пинту пива и ещё вина для Джейн.
– Ой, мне в самом деле лучше не…
– Пейте, Джейн. – Под столом что‑то больно придавило её ногу. В тот день на ней были не «док‑мартенсы», а красные пластмассовые мыльницы. Дэвид Бирс пяткой наступил ей прямо на пальцы; от неожиданности и боли она зашипела и попыталась вытащить свою ногу из‑под его кроссовки: её кости буквально затрещали под ним. Её усики вздрогнули, потом напряглись, и жар взорвался внутри неё, как прорастающее семя.
– Ну, давай, – сказал он тихо, подвигая к ней бокал. – Ещё один глоток, вот умница…
Она схватила бокал и выпила залпом, проливая вино на свитер. Жестокое давление на её ногу уменьшилось, но, пока вино текло ей в горло, она чувствовала, как горячий воздух поднимает её наверх, и как воздушные струи курсируют между ней и той девушкой внизу, которая, выпив, дрожащей рукой ставит бокал на место.
– Вот так. – Дэвид Бирс улыбнулся и, склонившись к ней, нежно сжал её руку обеими ладонями. – Куда лучше, чем работать. Правда, Джейн?
По дорожке вдоль канала он проводил её домой. Джейн пыталась отговорить его, но он выпил три пинты; пиво не то чтобы заставило его опьянеть, скорее, добавило ему холодного упрямства, и она сдалась. Дождь перешёл в морось, мутная вода канала серебрилась и посверкивала в сумерках. Они обогнали нескольких человек, и Джейн поймала себя на том, что ей хочется, чтобы появился кто‑нибудь ещё и дал ей повод ближе придвинуться к Дэвиду Бирсу. Он шёл вплотную к каналу, в нескольких футах от Джейн; когда поднимался ветерок, она улавливала его дубовый запах поверх затхлой вони застоявшейся воды и гниющих цветов боярышника.
Перейдя через мост, они по улице подошли к её квартире. У парадного входа Джейн остановилась и, несмело улыбаясь, сказала:
– Спасибо. Всё было очень хорошо.
Дэвид кивнул.
– Рад, что мне, наконец, удалось выгнать вас из вашей клетки. – Подняв голову, он окинул дом оценивающим взглядом. – Господи, так вы тут живёте? Снимаете с кем‑то квартиру, что ли?
– Нет. – Она замешкалась: не могла вспомнить, что говорила ему об условиях своей жизни. Но, не успела она придумать, что бы соврать, как он уже шагнул мимо неё к входной двери и встал, нетерпеливо покачиваясь с носка на пятку и посматривая в окно.
– Не возражаете, если я зайду взглянуть? Профессиональным энтомологам не часто выпадает возможность увидеть, как устраиваются коллеги.
Джейн замешкалась ещё больше, у неё даже свело живот; но решила, что уж лучше впустить его, чем переубеждать.
– Ладно, – с неохотой согласилась она и открыла дверь.
– Мммм. Мило, мило, очень мило. – Он обошёл гостиную, и, повернувшись на каблуках, подчёркнуто выразил восторг замысловатой лепниной, африканскими коврами, каминной полкой с толстыми церковными свечами и золочёным зеркалом.
– Господи, и это всё для такой девчонки, как вы? Умная киска, леди Джейн, отличное нашла местечко, где приземлиться на все четыре лапки.
Она вспыхнула. Направляясь в спальню, он прошёл так близко, что задел её плечо; ей даже пришлось прикрыть глаза, когда огненная волна прокатилась по ней, и затрепетали усики.
– Вау, – воскликнул он.
Медленно она прошла за ним. Он стоял напротив стены, где на краю деревянной панели размещалась её выставка. В неподдельном изумлении он открыл рот и вытаращил глаза.
– Это что, ваше? – удивился он, не сводя глаз с бабочек. – Вы что, сами их поймали?..
Она пожала плечами.
– Невероятно! – Взяв в руки Craphium agamemnon, он поднёс её к лучу оловянного света, падавшего из стеклянной двери. – Вы и оформили их сами?
Она кивнула, пересекла комнату и встала рядом с ним.
– Ага. Это же видно, вот… – Она ткнула в Urania leilus в её дубовой рамке. – На неё дождь попал.
Поставив на место Craphium agamemnon, Дэвид Бирс принялся читать ярлыки на других.
Papilio demetrius
Соединённое Королевство: Лондон
Хайбери‑филдз, Ислингтон
7. V. 2001
Дж. Кендалл
Loepa katinka
Соединённое Королевство: Лондон
Фишбери‑парк
09. V. 2001
Дж. Кендалл
Argema mittrei
Соединённое Королевство: Лондон
Кэмден‑таун
13. IV. 2001
Дж. Кендалл
Он покачал головой.
– Только вы облажались – написали «Лондон» на каждой. – Он повернулся к ней, криво улыбаясь. – Что‑то я не припоминаю, когда я в последний раз видел сатурнию в Кэмден‑тауне.
Она выдавила смешок.
– Ой, верно.
– И ещё, я уверен, что вы просто не могли поймать их сами…
Он поднял Loepa katinka, маслянисто‑жёлтую императорскую сумеречницу с ржаво‑красными и угольно‑чёрными павлиньими глазками на крыльях.
– Давненько я тут таких не видел. Даже в Финсбери.
Джейн скорчила гримаску, как бы извиняясь.
– Ну, да. Я имела в виду, что я их там нашла – купила.
– Мммм. – Он поставил моль обратно на приступочку. – Придётся вам поделиться со мной своими источниками. А то мне в Северном Лондоне никогда ничего подобного не попадается.
Он повернулся и пошёл прочь из спальни. Джейн торопливо привела в порядок свою выставку – теперь у неё дрожали и руки – и поспешила за ним.
– Что ж, леди Джейн. – В первый раз он глядел на неё без своего обычного насмешливого высокомерия, глаза с зелёными искорками смотрели озадаченно, почти печально. – По дороге мне хотелось сказать, что вам нужен кто‑то, кто будет о вас заботиться. Но, похоже, с этим вы справились и без меня.
Джейн смотрела себе под ноги. Он шагнул к ней, аромат дубовой мастики и мёда заполнил её ноздри, пахло раздавленными желудями, молодым папоротником. У неё закружилась голова, рука потянулась к нему; но он лишь коснулся её щеки кончиками пальцев.
– Спокойной ночи, Джейн, – сказал он тихо и вышел в вечерний туман.
Как только он ушёл, она бросилась к окнам и задёрнула все бархатные шторы, потом сорвала с головы парик и швырнула на кушетку вместе с очками. Сердце её колотилось, лицо блестело от пота – что было тому причиной, страх, ярость или разочарование, она не знала. Сбросив с себя джинсы и свитер, она оставила их лежать на полу, а сама протопала в ванную. Двадцать минут она стояла под душем, запрокинув голову, пока вода смывала с кожи ароматы папоротника и прелой листвы.
Наконец она вышла. Вытерлась, бросила полотенце на пол и пошла в кухню. Вдруг ей страшно захотелось есть. Она распахивала дверцы шкафов, выдвигала ящики, пока не нашла баночку лавандового мёда из Прованса. Крышку она швырнула в раковину, где та завертелась, как волчок, и прямо руками стала запихивать в себя мёд. Покончив с ним, она схватила баночку с лимонным творогом и съела его почти весь, пока не почувствовала, что её вот‑вот стошнит. Сунув голову в раковину, она напилась воды из‑под крана и наконец, довольная, пошла в спальню.
Там она оделась, чувствуя себя тёплой и вялой, как во сне; натянула колготки в красную и жёлтую полоску, нейлоновую юбку, тугую красную футболку. Никаких трусиков, никакого лифчика. Вставила контактные линзы, оглядела себя в зеркале. Её волосы начали отрастать, редкая бархатистая щетинка казалась синеватой в тусклом свете. Чёрным карандашом она размашисто подвела веки, потом, повинуясь внезапному порыву вдохновения, подрисовала изгиб каждого усика так, чтобы они касались висков. Губы тоже накрасила чёрным и пошла искать чёрный виниловый плащ.
Из дома она вышла рано, в такую пору клубы ещё закрыты. Дождь кончился, но всё покрывал густой жирный туман; он пристал к витринам магазинов и ветровым стёклам машин, и Джейн казалось, что её лицо застряло в клейкой двустворчатой раковине. Часами она бродила по Кэмден‑тауну, её огромные фиалковые глаза следили за всяким мужчиной, который обращал на неё свой взгляд, и всех находили неподходящими. Раз ей показалось, будто она видит Дэвида Бирса, выходящего из «Рубина в пыли», но, остановившись посмотреть, как он переходит дорогу, она поняла, что это не Дэвид, а кто‑то другой. Гораздо моложе, длинные тёмные волосы заплетены в густую косицу, на ногах сапоги до колен. Он пересёк Хай‑стрит и пошёл к метро. Джейн помешкала, а потом бросилась за ним.
Он направлялся в «Электрический зал». Человек пятнадцать уже стояли возле клуба и тихо разговаривали. Человек, за которым она шла, тоже встал в очередь, один. Джейн остановилась через дорогу и стала ждать, когда клуб откроется и очередь, тихо шаркая, всосётся внутрь. Длинноволосый молодой человек скрылся внутри; Джейн сосчитала до ста, перешла улицу, купила билет и вошла.
В клубе оказалось три уровня; наконец она нашла его на самом верху. Даже в дождливый вечер среды здесь было людно, из динамиков орали Идрис Мохаммед и Джимми Клифф[28]. Он стоял один возле бара и пил из бутылки воду.
– Привет! – крикнула она, подплывая к нему со своей фирменной улыбкой типа «первый день в школе». – Танцевать будешь?
Он оказался старше, чем она думала, – тридцать с чем‑то, – но всё равно не такой старый, как Бирс. Он уставился на неё, недоумевая, потом пожал плечами.
– Буду.
Они танцевали, передавая друг другу бутылку.
– Как тебя зовут? – крикнул он.
– Клеопатра Баттерфляй.
– Шутишь! – проорал он в ответ. Песня кончилась, заблеял фидбэк, и они пошли к бару отдышаться.
– А что, ты знаешь ещё одну Клеопатру? – насмешливо спросила Джейн.
– Нет. Просто сумасшедшее имя, вот и всё. – Он улыбнулся. Он был красивее Дэвида Бирса: черты более мягкие, округлые, глаза тёмно‑карие, поведение сдержанное.
– Меня зовут Томас Рейберн. Том.
Он купил бутылку «пеллегрино» себе и ещё одну для Джейн. Она выпила свою быстро, стараясь догнать его. Закончив, поставила пустую бутылку на пол и стала обмахиваться ладонью.
– Здесь жарко. – Приходилось перекрикивать музыку, и горло болело. – Надо бы выйти погулять. Со мной хочешь?
Он помешкал, оглядываясь.
– Вообще‑то я здесь должен кое‑кого встретить… – начал он, хмурясь. – Но…
– А. – Разочарование затопило её, переходя в острое отчаяние. – Ну, ладно. Ничего страшного.
– А, какого чёрта. – Он улыбнулся: у него были красивые глаза, взгляд более спокойный и обнадёживающий, чем у Бирса. – Я же всегда могу вернуться.
Снаружи она повернула направо, в направлении канала.
– Я тут совсем рядом живу. Хочешь зайти выпить?
Он снова пожал плечами.
– Вообще‑то я не пью.
– Ну, тогда съесть чего‑нибудь? Здесь совсем недалеко – вот так идти вдоль канала, и там, через пару кварталов от Кэмденского шлюза…
– Да, ясно…
Разговор получался бессвязный.
– Тебе надо быть осторожнее, – сказал он, пока они шли через мост. – Читала про людей, пропавших в Кэмден‑тауне?
Джейн кивнула, но ничего не ответила. Она чувствовала себя взволнованной и неуклюжей, как будто слишком много выпила – хотя после тех двух бокалов вина с Дэвидом Бирсом к спиртному не притрагивалась. Её спутнику тоже, похоже, было неловко; он то и дело оглядывался, как будто ждал, что кто‑то вот‑вот появится у них за спиной.
– Мне надо было позвонить, – сокрушённо объяснил он. – А мобильник разрядился.
– От меня позвонишь.
– Да ладно, не надо.
По его тону она угадала, что он уже прикидывает, как будет уходить, вежливо, чтобы не обидеть её, но быстро.
Войдя в квартиру, он сел на кушетку, взял номер «Тайм‑аут» и стал перелистывать страницы, притворяясь, будто читает. Джейн сразу прошла в кухню и налила себе бренди. Осушив первый бокал, налила второй, вернулась к нему и села рядом с ним на кушетку.
– Итак. – Скинув свои «док‑мартенсы», она медленно провела затянутой в чулок стопой по его ноге от икры до бедра. – Ты сам откуда?
Он оставался бесстрастным, так что она даже усомнилась, удастся ли его раскачать. Но немного погодя они уже лежали на кушетке, обнажённые до пояса, его возбуждённый член, выглядывая из расстёгнутой ширинки, прижимался к её голому животу.
– Пойдём туда, – хрипло шепнула Джейн. Взяв его за руку, она повела его в спальню.
Задержавшись лишь для того, чтобы зажечь свечу, она легла рядом с ним. Его глаза были полуприкрыты, он часто дышал. Когда она провела ногтем вокруг его соска, он тихо вскрикнул от неожиданности, перекатился и придавил её к постели.
– Погоди! Не так быстро, – сказала Джейн и выскользнула из‑под него. В последние недели она не снимала своё приспособление с кровати, пряча наручники под простыни, когда они не были нужны. Теперь она выхватила из‑под подушки ремень. Он ещё не рассмотрел, что она делает, как ремень уже стиснул его запястье.
– Эй!
Она нырнула в изножье постели, едва успев увернуться от его ноги, которая колотила по покрывалу. Справиться с первой ногой оказалось нелегко, но она так усиленно хихикала и щекотала ему бедро, что он в конце концов успокоился. Со второй ногой было проще, а потом она соскочила с кровати и опрометью кинулась к изголовью, увильнув по дороге от его хватки, когда он попытался вцепиться в её плечо.
– Мы так не договаривались, – сказал он. Она не могла понять, шутит он или говорит серьёзно.
– А как же тогда это? – прошептала она, проскальзывая между его ног и беря в ладони торчащий пенис. – Ему, кажется, нравится?
Он тихо застонал, прикрыв глаза.
– Попробуй, убеги, – сказала она. – Попробуй, убеги.
Он попытался встать, его тело выгнулось с такой силой, что она в испуге отпрянула. Ремни держали крепко; он всё рвался и рвался, но теперь она сидела рядом с ним, не снимая руки с его члена, а он дышал всё чаще и чаще, и её дыхание тоже учащалось, сердце колотилось, а покалывание над глазами стало почти невыносимым.
– Попробуй, убеги, – выдохнула она. – Попробуй, убеги…
Кончив, он закричал, хрипло, точно от боли, и Джейн закричала вместе с ним, когда судорога пронзила её от виска до паха. Она торопливо наклонилась и поцеловала его в грудь; потом содрогнулась и, отпрянув назад, стала ждать.
Он закричал снова, но его голос внезапно перешёл в пронзительный вопль, когда руки и ноги завязались узлами и начали съёживаться со скоростью горящей верёвки. Последнее, что она увидела, был лежавший на постели гомункулус‑многоножка. А потом возник безупречный парусник Papilio krishna, который выполз из складок смятого пухового одеяла, подёргивая лапками и сверкая зелёными чешуйками среди призрачных разводов фиолетового, малинового и золотого тонов.
– Ах ты красавец, красавец, – зашептала она.
Эхо звука донеслось до неё с другого конца комнаты: тихий шелест её кимоно, соскользнувшего с крючка, когда распахнулась дверь. Отдёрнув руку от бабочки, она через открытый проём вглядывалась в гостиную.
Ей так не терпелось затащить Томаса Рейберна в постель, что она забыла закрыть входную дверь на задвижку. Вскочив на ноги, совершенно голая, она дико таращилась на надвигавшуюся тёмную фигуру; лицо приближалось к свече и обретало чёткость, по нему молниями метались чёрные и коричневые тени.
Это был Дэвид Бирс. Запахи дуба и папоротника нарастали, душили, прозрачные, с горькой ноткой этилового спирта. Он нежно прижал её к кровати, жар пронзил её бёдра и грудь, усики, точно языки пламени, взметнулись надо лбом, крылья затрепетали вокруг неё, пока она безуспешно боролась.
– А теперь попробуй, убеги, – сказал он.
Стив Резник Тем и Мелани Тем
«Человек на потолке» – единственная работа, которая удостоилась в один год премий Международной гильдии хоррора, Брэма Стокера и Всемирной премии фэнтези. Не так давно в серии «Открытия» компании «Wizards of the Coast» вышел роман, представляющий собой расширенную и переосмысленную версию рассказа. Мелани и Стив также становились лауреатами Британской премии фэнтези. Их произведения печатались в журналах «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Isaac Asimov’s Science Fiction Magazine» и в таких антологиях, как «Аутсайдеры» (РОК) и «Лучшее за год. Мистика. Магический реализм. Фэнтези» (Сент‑Мартинс). В 2009 г. вошли два сольных романа: «Жёлтый лес» Мелани и «Отель‑западня» Стива.
Человек на потолке
Всё, что мы собираемся рассказать вам, – правда.
Только не спрашивайте меня, «в буквальном смысле» или нет. Знаю я этот буквальный смысл. Буквальный смысл вечно садится в лужу, когда мне надо объяснить что‑то по‑настоящему важное. То есть мои сны, то, что творится у меня в голове и ничем не отличается от реальности. А ведь именно там большинство из нас и живёт: в своих грезах, в своих мыслях. Истории, которые разыгрываются в них, все эти притчи и сказки, и есть наша жизнь. С самого детства мне хотелось узнать, как зовут тех таинственных персонажей, которые в них живут. Их героев, демонов и ангелов. Стоило мне дать им имена, и я подошёл бы на шаг ближе к пониманию того, кто они такие. Стоило мне дать им имена, и они стали бы настоящими.
Когда мы с Мелани поженились, то выбрали это имя, ТЕМ. По‑цыгански оно значит «страна», а ещё так звали египетского бога, который создал весь мир, дав название ему и всему, что в нём есть, а заодно сотворил и себя самого, назвав одну за другой части своего тела. «Тем» стало именем наших отношений, той неоткрытой страны, которая всегда существовала внутри нас обоих, но стала реальной лишь после нашей встречи.
Многое в нашей общей жизни связано с этим именованием. Мы даём имена вещам, местам и таинственным, тёмным существам. Мы даём имена друг другу и тому, что есть между нами. Придаём ему реальность.
В персонажах страшных рассказов меня больше всего тревожит особая, только им присущая неопределённость. Как бы ясно ни представлял писатель те или иные пугающие образы, но, если они действительно вызывают отклик, если отражают некий глубинный ужас, сидящий в животном по имени человек, – то наш разум отказывается придавать им конечную форму. Чем ближе они к нам, тем размытее их лица, тем явственнее проступают в них черты тех, кого мы боимся на самом деле: вервольф становится стариком из нашего квартала, старик – мясником, мясник – дядюшкой, который приезжал гостить на Рождество, когда нам было пять. Лицо кошмара застывает, но ненадолго, и едва мы успеваем набросать его черты, как оно уже превращается во что‑то другое.
Мелани часто будила меня среди ночи и говорила, что в окне нашей спальни или на потолке какой‑то человек.
У меня были свои сомнения, но, как хороший муж, я вставал, проверял окно или смотрел на потолок и пытался ее успокоить. Мы проходили через это множество раз, и я уже перестал верить, что она успокоится, несмотря на все мои заверения. Но я всё равно пытался, раз за разом предлагая ей более чем разумные объяснения того, что это тени от веток на ветру пляшут за окном, или что она, внезапно проснувшись от беспокойного или тяжёлого сна, приняла люстру в спальне за чью‑то голову. Иногда мои дотошные объяснения её ужасно раздражали. Сквозь дрёму она удивлялась, как это я не вижу человека на потолке. Я что, шутки шучу? Или стараюсь успокоить, хотя и знаю страшную правду?
По правде говоря, вопреки всем стараниям оставаться разумным, я верил в человека на потолке. Верил всегда.
В детстве я был упорным лжецом. Я лгал хитро, я лгал невинно, я лгал с энтузиазмом. Я лгал от смущения и от глубокого разочарования. Самое изобретательное моё враньё появилось на свет в 1960‑м, во время президентских выборов. Пока вся страна обсуждала сравнительные достоинства Кеннеди и Никсона, я объяснял своим друзьям, что я – один из пары сиамских близнецов, а мой брат трагически погиб во время операции по разделению.
Возможно, искреннее, чем в тот раз, я не лгал больше никогда, ведь, придумав это, я обнаружил, что горюю по потерянному брату, своей копии. Впервые в жизни я создал правдоподобного персонажа, и он сделал мне больно.
Позже я осознал, что как раз в то время – мне было десять лет – умирало моё прежнее «я», и я медленно превращался в близнеца, который умер и перешёл в другой, лучший, рассказ.
Ложь, которую я придумываю с тех пор и за которую получаю деньги, нередко бывает о таких вот тайных, трагических близнецах и их иной жизни. Жизни, которая снится нам по ночам и почти – но не до конца – забывается с первыми лучами дня.
Так разве мог я, именно я, сомневаться в существовании человека на потолке?
Мой первый муж не верил в человека на потолке.
По крайней мере, он так говорил. Он говорил, что никогда его не видел. Никогда не видел кошмаров по ночам. Никогда не видел, как молекулы движутся внутри древесных стволов, не ощущал расстояния между частицами своего тела.
А я думаю, что всё это он видел, только слишком боялся назвать вещи своими именами. Я думаю, он верил, что если не давать тому, что видишь, имён, то оно перестанет быть реальным. И, по‑моему, это значит, что человек на потолке утащил его давным‑давно.
В те времена я обычно видела змею, которая ползла по потолку, а потом свешивалась, чтобы обвиться вокруг моей кровати. Я просыпалась, но змея не исчезала – огромная, живая, извилистая и такая завораживающая. Я кричала. Я звала на помощь. Мой первый муж нехотя приходил несколько раз, но, не сумев убедить меня в том, что никакой змеи на потолке нет, перестал.
Стив приходит всегда. Обычно он уже рядом.
Однажды ночью какой‑то человек на самом деле влез в окно моей спальни. Он на самом деле сидел на краю моей постели, на самом деле бормотал что‑то несвязное и шарил руками под одеялом, на самом деле удивился и сконфузился, когда я села и завизжала. Наверное, он спутал меня с кем‑то другим. Пошатываясь, он вылез наружу из того же самого окна второго этажа, через которое пришёл. Я гналась за ним по всей комнате, вцепившись в полу его джинсовой куртки. Но я отпустила его, так как не могла представить, что буду делать, если мне удастся его удержать.
Пока я спустилась вниз и рассказала обо всём моему первому мужу, незваного гостя и след простыл. Приехала полиция, но никаких улик не было, а узнать его я, разумеется, не смогла бы. Даже от моего описания не было никакого проку: было темно, я не видела его лица. Бормотал какую‑то чушь. Смутился не меньше меня. Зла он мне не желал, добра, наверное, тоже. Мне он вообще ничего не желал. Принял меня за другую. Я его не боялась. Он не изменил мою жизнь. Он не был человеком на потолке.
Никто тогда, наверное, не поверил, что какой‑то мужчина залез посреди ночи ко мне в окно, а потом так же вылез. А Стив поверил бы.
Да, я бы ей поверил. Со временем я убедился в том, что все персонажи Мелани реальны. И в человека на потолке я верю всем сердцем.
Ведь однажды вечером человек на потолке не спеша спустился из темноты и из грезы о нашем браке и забрал одного из наших детей. И навсегда изменил нашу жизнь.
Не сплю.
В комнате кто‑то есть.
Сплю. Вижу сон.
Кто‑то в комнате.
Кто‑то в комнате. Кто‑то у кровати. Тянет ко мне руку, хочет коснуться, но не касается.
Я протягиваю руку, рядом Стив, он надёжный, дышит размеренно. Я прижимаюсь к нему, не хочу будить, но мне так надо быть к нему ближе, что я эгоистично рискую. Я чувствую стук его сердца сквозь одеяло и простыню, сквозь наши пижамы и наши тела, во сне и наяву. Он очень тёплый. Будь он мёртв, будь он той призрачной фигурой, которая стоит у кровати и тянет ко мне руку, его тело не согревало бы меня своим теплом, не успокаивало бы меня. А мне с ним так уютно.
Кто‑то меня зовёт. Я различаю только голос, интонацию, но не имя.
Не сплю. Нервы дрожат от напряжения, сердце до боли колотится. Наша золотистая кошка Циннабар – она часто спит у меня на груди и развеивает мои страхи своим мурлыканьем, своим нетяжёлым, но удивительно тёплым тельцем, самим чудесным ощущением контакта с другим живым существом, которое, как бы тесно мы ни касались, остаётся совершенно на меня не похожим, – уходит. Сначала она перебирается Стиву на бедро, но он не любит, когда она лежит на нём, и раздражённо дёргается во сне, стряхивая кошку. Циннабар так же раздражённо муркает в ответ и прыгает с кровати.
Кто‑то зовёт меня. Дверь, всегда немного приоткрытая, чтобы я слышала, если дети закашляют или позовут, теперь открывается шире, жёлтый луч от лампы в прихожей ложится на новый травянисто‑зелёный ковёр нашей спальни, недавно отделанной так, чтобы она походила на лесную пещеру для нас двоих, наше личное убежище. Фигурка в жёлтом луче, маленькая и тёмная, она никого не зовёт.
Сплю и не сплю. Полуночное, не гипнагогическое состояние сознания. Метабодрствование. Метасон. Теперь я осознаю то, что есть всегда, но днём затмевается мыслями и планами, суждениями и впечатлениями, словами и долгами, заботами и чувствами, а ночью снами.
Кто‑то в комнате.
Кто‑то у кровати.
Кто‑то пришёл за мной. Мне так страшно, что я не могу открыть глаза. Слишком тревожно, чтобы заснуть.
Но такая у нас с Мелани работа – открывать глаза и смотреть, кто здесь. Чтобы найти того, кто здесь, и назвать того, кто здесь.
Может показаться, что, живя вместе, мы сами его ищем. Наши дети, когда они становятся нашими, уже знают человека на потолке. Может быть, на каком‑то подсознательном уровне с ним знакомы все дети, но наши знают его осознанно, они уже смотрели ему в лицо и теперь учат этому нас.
Мы идём на голос у двери, приближаемся к силуэту в комнате. Не для того, чтобы обнаружить вампира или вервольфа, и без нас часто виденных, – и совершенно не опасных, ведь в них всё равно никто больше не верит, – но чтобы найти тех, кто тайно ходит по нашему дому или другим домам вроде нашего: мальчика, отчаянно трясущего головой «нет‑нет‑нет», мальчика, который появляется и исчезает среди разбросанных вещей в спальне, маленькую мёртвую девочку, чьи капризы и ложь держат в подчинении всю семью, маленького мальчика, которого папа‑охотник завёл в тёмное сердце города, и человека, который висит на потолке и только и ждёт подходящего момента, чтобы спуститься вниз, как послание от предвечного. Мы находим демонов. Мы находим ангелов.
Иногда – в нашем собственном доме: они проникают в наш брак, они стоят прямо у кроватей наших детей.
– Мам?
Ребёнок. Мой ребёнок. Это меня он зовёт «мам». Имя столь дорогое, что я никак не могу к нему привыкнуть, эмблема радости и ужаса наших невозможных отношений, возникающая всякий раз, когда кто‑то из них его произносит. А это бывает часто.
– Мам? Я видел плохой сон.
Это Джо. Он пришёл к нам полтора года назад непослушным маленьким фантазёром, который так боялся снова оказаться брошенным, что лишь совсем недавно стал говорить мне «я тебя люблю». «Мам» он стал называть меня сразу, но говорить, что любит, отказывался.
Если кого‑то любишь, тебя бросают. Но если не любишь, тоже бросают. Так что выбирать приходится не между любовью и потерей, а между любовью и нелюбовью.
Сегодня Джо впервые пришёл ко мне ночью, впервые отважился подвергнуть испытанию наши настойчивые уверения, что для того и существуют родители, хотя, по‑моему, кошмары снятся ему часто.
