Ерохин Сергей Даниилович

1936 г.р., ур. г. Людиново Калужской области

Я, Ерохин Сергей Даниилович, родился 26 сентября 1936 г. в г. Людиново. Отец умер в 1939 г., а я и мать Ерохина Елизавета жили с родственниками отца. Когда началась война, было трудно и голодно. Мать заболела и от голода распухла, и нам пришлось переехать к бабушке Анне в село Кондрыкино, так как здесь еще была картошка.

Помню осенью 1941 г. в Кондрыкино, как саранча, ворвались немцы, стали грабить, выгонять из домов. У бабушки домик был маленький. Немцы не стали его заселять, но подселили других. Все лежали на полу, на печи, на казенке, кто где мог. Взрослое население гоняли на восстановление и строительство дорог. Дети были предоставлены голодному одиночеству. Иной раз удавалось набрать своей картошки из‑ под пола, а как изверги заметят это – бьют чем попало. Помню чуть‑чуть как Лимачева Гришку убили. Всю деревню согнали, старых и малых, и не давали хоронить. Еще я вспоминаю, как на рассвете начался бой. Это наши разведчики бросили гранату в Трунов дом, где находилась немецкая комендатура. Граната не взорвалась и поэтому всех наших бойцов убили, силы были неравны.

Однажды прилетел русский самолет и сбросил две бомбы за Кривлякиным домом. Начался переполох. Люди выскочили из своих нор. Видимо, летчики заметили это и улетели. Немцы между домов вырыли траншеи, куда загоняли танки. Село было неподалеку от линии фронта. Сильные бои шли возле деревни Букань и Кротовой Горы. Теперь она называется Крестьянская Гора. Здесь сооружен мемориал всем погибшим воинам‑односельчанам.

Приближался 1943 год. Немцы каждый день зверели: гоняли на поверку к школе. Молодых ребят они угнали еще в 1942 году, а вот массовый насильственный угон в нашем районе проходил с начала 1943 года до сентября месяца. В этом же году и нас пешком погнали на Жиздру, затем в Улемль, где за колючей проволокой находился сборный пункт. Наша семья теперь состояла из четырех человек: матери, бабушки Копотеевой Анны, тети Груни и меня. Сколько были в Улемле, не помню, но дальнейший наш путь был на Дятьково, а далее – Белоруссия. Станция Лесная, лагерь Лесной, позже Гансовичи.

В Гансовичи мы из лагеря попали потому, что тифом заболели все взрослые, а я нет. Мать, тетя Груня выздоровели, а бабушку похоронили на белорусской земле. В больнице им давали что‑то кушать, а они не могли есть, у них была температура высокая, а я бегал по больнице и подъедал. Помню одну тетю в белом халате, которая хотела меня взять к себе, а я не согласился и продолжал бегать по больнице, пока не выздоровели родные.

Освобождали нас русские. Помню, пришли и освободили. Мы разбежались по деревням. Нас взяли в местечко Начи. Прошло два дня, вновь появились немцы. Хозяин Василь радовался их приходу, а почему, мне было непонятно. Хозяин заставлял мать и тетю работать на полях. Меня – гусей пасти.

Однажды пришли наши партизаны к хозяину и попросили еды для всех. У хозяина было много хлеба, сала, картошки, но он отказал. А насильно они не стали брать, а я, несмышленыш, взял и указал то дерево, где были подвешены окорока мяса. Конечно, партизаны обиделись за то, что он пожадничал, и взяли эти окорока. Как только партизаны ушли, хозяин меня сильно бил, посадил в бочку и заставил катать по улице. Мне очень было больно и я чуть не задохнулся. Мать была в поле, и ей кто‑то сказал об этом. Что говорила ему мать, я не знаю, только после этого случая хозяин нас выгнал, и мы продолжали попрошайничать.

Было очень страшно. Днем – немцы, ночью – бандеры, подделываясь под наших партизан, грабили у своих, тем самым усложнялась наша жизнь. Однажды пришли бандеры в дом, где жила тетя Груня, и стали спрашивать мать, видимо, хозяин Василь рассказал о том, что я сделал, но матери дома не было, а тетя была инвалидом, у нее был горбик, и ее они не тронули, а как пришла мать, они ее хотели изнасиловать, а все были в русской форме. Матери удалось вырваться и убежать в дом, где жили две сиротки‑белоруски. Она, ничего не говоря нырнула, под печь, куда засовывались ухваты, которыми таскали чугуны. Через несколько минут я тоже от тети побежал за матерью. Сестры меня посадили на печь и приказали молчать. Двери открылись, и ворвались эти дяди. Стали стрелять под печь из пулемета. Что им говорили сестры‑сироты я от страха не помню, но только никогда не забуду, как оттуда тащили мою мать обратно жители. Она осталась жива, потому что прижалась к той стене, куда пули не касались.

Наступило полное освобождение. Шли солдаты с песнями, ехали на машинах, танках. Радость была непомерная. Хорошие белорусы нас оставляли, но мы стали искать земляков по деревням, хуторам, и все вместе вернулись домой где‑то в августе‑сентябре.

Я пошел в школу, а мать начала работать, служил в армии 3,5 года. Я женат. Детей у меня нет. Видимо, на нас отразилась война. Вместе с женой по комсомольской путевке строил дорогу Абакан‑Тайшет. В данное время пенсионер‑инвалид. Стаж работы у нас на двоих 76 лет.

Дорога моего детства

Ерохина (Ляликова) Любовь Ивановна

1934 г.р., с. Кондрыкино Жиздринского р‑на Калужской области

Когда началась Великая Отечественная война, мне было семь лет. В октябре 1941 года в мое родное село ворвались фашистские молодчики на мотоциклах и стали сразу наводить свой фашистский порядок.

Жителей села выгоняли из лучших домов и поселяли по нескольку семей в одной хате, других загоняли в подвалы, сараи и погреба. Подготовив площадь для высоких чинов, они стали отбирать скот у населения для питания. Выявив советских работников, семьи офицеров и партизан, они сразу шли к тем домам, где проживали такие люди. У нас в первую очередь отобрали корову, потому что наш сосед им рассказал о том, что мой отец Ляликов Иван Васильевич погнал колхозное стадо в тыл. Мама умоляла соседа, чтобы хоть кишки и голову оставили, но немцы подали матери 20 марок и пошли. Я помню, как мама на них ругалась, произнося слова: «Что мне, фашист, с твоими марками в туалет идти?» Немец вернулся и хотел выстрелить в мою маму, но я сильно закричала, второй немец выбил наган из рук. Так было почти в каждом доме.

Через неделю приехало много немцев на танках. Население стали на целый день угонять на строительство и ремонт дорог, а дети одни находились целый день голодные. У нас в Кондрыкине была церковь, школа, пекарня и детский садик. Все эти здания они пустили под склады. В церкви они хранили свое оружие, в школе находились их продукты.

Однажды утром немцы собрали всех на площади, под конвоем привели Лимачева Григория, били, толкали прикладами и кричали: «Коммунистен!» Все было понятно. Кто‑то предал дядю Гришу. Его заставили копать могилу для себя, а затем – несколько ножевых ран на шее – и он упал. Хоронить жене не разрешали в течение недели. Мы это запомнили на всю жизнь.

Однажды в село пришли наши разведчики и узнали о том, что в доме Труновой Дарьи находится немецкий штаб. Они бросили гранату в дом, но она не сработала. Силы были неравные, и наши солдаты погибли в количестве 15 человек. Тогда немцы озверели и стали к жителям села относиться жестоко. Ежедневно утром выгоняли из сараев, подвалов и считали, словно скот. Молодежь угоняли в Германию, а в 1943 году начался массовый угон. В апреле 1943 пришла и наша очередь. Собрали возле школы, навесив на руки повязки, и много семей погнали на Жиздру. По дороге присоединили много семей из других деревень: Никитинки, Дедное, Дынное, Иванково, Мужитино. Всех под конвоем погнали из Жиздры на Улемль. В Улемле был создан сборный лагерь на пять тысяч человек под открытым небом, где люди содержались по 2‑3 недели, а дальше отправляли на Дятьково, Брянск, Бежицу.

Наша партия была отправлена в г. Дятьково. С нашей семьей были отправлены следующие семьи: Пановы, Дроздовы, Труновы, Козловы, Бобковы и Зайцевы, из Жиздры – Тимашовы, Кондрашовы и другие. В Дятькове загнали в скотские вагоны, закрыли на замки и повезли на Белоруссию. В лесу поезд останавливался. Все вокруг горело. Взрослых на целый день угоняли на ремонт дорог, а мы, дети, сидели в холодных вагонах и ждали своих родителей. Потом вновь везли. В Минске была остановка. Высадили несколько семей, а нас повезли дальше. Привезли в Литву и поместили в концлагерь Алитус, где мы содержались до августа. В Алитусе умирали люди ежедневно от голода, вшивости, унижения и нечеловеческого труда. За малейшее непослушание Антон мог плеткой забить до смерти. Кто был в этом лагере, все помнят его и его злодеяния... В семье Пановых умер от голода мальчик Миша, а у Дроздовой Елены – дочь Мария. У нас брали кровь, а для забора крови возили в Каунас. В основном они нуждались в первой группе крови, а у меня первая группа. Меня возили два раза, а потом я заболела. Моя голова и лицо покрылись болячками. Я думала, умру от этого, потому что кишели вши и разъедали до крови, но кто‑то матери принес от жителей Литвы мазь и эта мазь спасла мою жизнь. Всю «прелесть» лагерного режима не опишешь и никогда не забудешь. Людей по фамилии не вызывали на поверку, а называли цифры, то есть номер. У каждого на груди был такой номер, но я была дошкольного возраста и цифр не знала и не запомнила. Людей из лагеря ежедневно увозили и привозили.

Настал день, и наш назвали номер. Мама плакала и считала, что нас умертвят. Нас посадили в черную машину и увезли. Высадили в населенном пункте Хольтизбрунь. Там две недели убирали морковь и помидоры. Затем поездом повезли дальше. В Вене была остановка. Здесь кидали нам булочки и смотрели на нас, словно везли зверей.

Привезли прямо в лагерь Маутхаузен, здесь мы встретились с Павловым Иваном Александровичем из Щигров Жиздринского района. В этом лагере содержались военнопленные и гражданское население. Тут также ежедневно была поверка на плацу. Приезжали в лагерь врачи и бауэры. Врачи осматривали и рекомендовали людей для рабства. За нас платили марки, а нас, как рабочую силу, увозили в населенный пункт Вайштеттин, где мы находились до прихода нашей разведки.

По соседству была деревня Гамот, здесь содержалась семья Прокоповых из деревни Полом Жиздринского района, и мы с ними встречались. Рядом Кочедорф, по другую сторону – город Ишау. В этот город я часто ходила за продуктами для Справца. У хозяина нас было 30 рабов. Семейными были мы и семья из Литвы в количестве трех человек, а остальные были девушки и одинокие. Нас было у матери трое, и все уже работали. Матери было 38 лет, брату Михаилу 15 лет, брату Владимиру 12 лет и мне 10 лет.

Немцы не хотят признавать, что и детей они эксплуатировали. Все работали с 6 утра до 18 вечера в поле, а я была рабочей на кухне. Воду помповала для лошадей и волов, носила воду на кухню, мыла полы, перебирала картофель, возила продукты на драгоче, ухаживала за кролями и ходила в г. Ишау, куда посылал меня с запиской Справец. По вечерам лущила кукурузу.

С нами были два парня с Украины (г. Каменск‑Подольский) – Саша и Алексей Коваль. На Справца работал чех Кубылка, жена у него была Фини; австрийка Лорри, у нее было двое детей: мальчик Ганс и девочка Лорри, как мать. У Справца детей не было, рядом жила его сестра Мари, у нее была дочь Фриди и служанка Анчи. Вот это я запомнила хорошо. Кубылко нам рассказывал о состоянии дел на фронте. Он говорил, что скоро придут русские и нас освободят и мы каждый день этого ждали. Справец стал к нам добрее относиться. Улучшил питание, но уже было поздно. Наши «катюши» не давали покоя, и Справец засуетился. Собрал вещи и часть скота, а также прихватил нас для дальнейшей работы. Несколько километров мы прошли от Вайштеттена в сторону Кочедорфа, но нас настигли самолеты и начали бомбить обоз. Мы все врассыпную, но и Справцу было не до нас. Прятались мы двое суток на кладбище за памятниками, а потом вернулись вновь в Вайштеттен. В Вайштеттене было тихо, словно все вымерли, но когда мы пришли к месту содержания, увидели жену Кубылки, которая сказала, что все сидят в подвале, и мы пошли туда. Вечером было ужасно. Бомбили самолеты, работала «катюша», и от нее все горело вокруг. Поместье горело, скотные помещения, где содержались животные, горели, валялся убитый скот. И мы сидели так в течение двух недель. Даже, голову нельзя показать из подвала, не то чтобы воды принести. Мы слышали то голоса немцев, то русскую речь.

Но к утру бой стих, и к нам пришла русская разведка. Лешу Коваля и Сашу они взяли с собой. Им было по 13 лет, а нас оставили в подвале до полного освобождения.

Мать взяла нас за руки и повела в ту сторону, откуда шли наши. Шли мы в направлении г. Ишау. Валялись трупы, строчили пулеметы, было очень жутко, смерть была рядом, а мы продолжали в полусогнутом положении идти ближе к своим. Как только пришли в г. Ишау, нас накормили, быстро усадили в машину и увезли с передовой.

Шли пешком, ехали разными видами транспорта, но на День Победы мы были уже в Праге, затем в Малауки, и отсюда нас отправляли по областям. В июне 1945 г. нас отправили на Родину в Орловскую область, Жиздринский район, село Кондрыкино.

Мне было 11 лет, когда пошла я в первый класс.

В годы Великой Отечественной войны на территории Жиздринского района было убито по Кореневскому с/с 150 человек, из них 40 человек сожжены в сарае заживо, только одной удалось выбежать, и она еще жива – это Володина Анна. В Петровском – 75 человек было расстреляно за связь с партизанами, в Овсорокском с/с – 60 человек.

Всего угнано молодежи из Жиздринского района в лагеря и рабство 3175 человек. Ущерб нанесен был на сумму 14978151 рублей (в тех деньгах). У каждого хозяина был отобран скот, сожжен дом, отобраны лучшие вещи и домашние ценности. Вот дорога моего детства.

Получила среднее специальное образование. Работала и училась. Рабочий стаж 40 лет, общественного стажа 22 года. Сейчас являюсь ветераном труда, награждена медалью «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», много благодарственных писем и грамот всех уровней. Являюсь членом областного совета и членом Центрального международного Союза бывших малолетних узников фашистских концлагерей. Имеется удостоверение о том, что я являюсь корреспондентом газеты «Судьба». 23 декабря 1998 г. мне было вручено удостоверение, что я являюсь почетным председателем Жиздринского районного отделения БМУ.

Мы – дети, опаленные войной,

И выжили, пройдя все муки ада.

Хотелось бы весь ужас позабыть,

А сердце говорит: «Не надо!»

Воспитаны на страшной той войне,

В один союз объединились

И стали дружною семьей,

Мы в общем деле породнились.

Хоть рано стала я седа,

Душа как прежде, молода

Стараюсь людям я помочь,

Хотя сама давно больна.