Детство, опаленное войной

 

Николашина (Тюнина) Вера Михайловна

1935 г.р., ур. г. Жиздра Калужской области, проживает в г. Обнинске

 

– Ты читала что‑нибудь о фашистских концлагерях? – спросила я дочь, тринадцатилетнюю школьницу.

– Нет.

– А знаешь, что там творилось?

В ответ она неопределенно пожала плечами.

В мою собственную жизнь эта страшная тема вошла с книгой «Фабрика смерти», которую я, пользуясь симпатиями сотрудников «взрослой» библиотеки, случайно выбрала на стеллажах с военной литературой. Имени автора я не помню. Помню ошеломляющий удар по юному своему сознанию и слезы в подушку. Видения черных труб крематориев, покрывающих округу жирной копотью, газовых камер, груд детских башмаков и выдранных золотых коронок преследовали долго, оставив горестный осадок где‑то в закоулках души. Кажется, речь шла о крупнейших «фабриках» уничтожения народов – Освенциме, Майданеке, Бухенвальде. За точность не ручаюсь, лет прошло много. Да это не главное.

Вере Михайловне Николашиной повезло: ее семья в эти концлагеря не попала. Но и ее крестный путь был неимоверно тяжел, полон страдания и унижений.

Летом 43‑го Тюниных вместе с сотнями других жителей сожженной Жиздры гитлеровцы отправили в концлагерь Алитус на территории Литвы. Родителям было уже за пятьдесят, Вере – 6 лет. Вале, сестре, на 2 года больше. В лагере мужчин сразу отделили. Матерей оставили с детьми. Здесь шла сортировка человеческого «материала». Рабов покрепче оставляли для нужд «Великой Германии», больных и немощных уничтожали. Детей, в том числе и грудных, было много. Их свозили целыми детскими домами. В душных, стонущих по ночам бараках постоянно жили только два чувства – страх быть убитыми и голод. Матери ничем не могли им помочь, разве что приберечь собственную порцию мутной баланды. Иногда к проволочному ограждению, рискуя, проходили сердобольные жители округи, пытались передать какие‑то куски. Голод оказывался сильнее страха смерти, дети старались пробраться под «колючкой». По ним стреляли.

Уже глубокой осенью работоспособных узников (в их число попала и семья Тюниных) повезли эшелоном через Польшу в Германию. Долгий изнурительный путь в грохочущем, продуваемом товарняке прерывался короткими остановками в перевалочных лагерях. Вера Михайловна помнит себя в тот отрезок времени постоянно голой и лысой. Их отправляли в душевые, где, к счастью, шла действительно вода, а не газ. Потом мокрыми выгоняли прямо под открытое небо – сохнуть. И грязные вагоны везли узников дальше, в полную неопределенность.

Дорожные мытарства закончились в концлагере Бунслау по ту сторону Эльбы. Поначалу их здесь просто держали, потом стали раздавать местным помещикам и бауэрам, которые сами отбирали себе обещанных фюрером рабов, как на рынке. Тюниных присмотрели для крупного помещика, владельца обширных угодьев под Шильдовом. В поместье уже работало немало военнопленных французов, итальянцев, сербов, угнанных поляков. Отца Тюнины не видели с самой Литвы. Здесь его снова поселили отдельно, в корпусе для военнопленных, определив на хозяйскую конюшню, в которой ему чаще всего и приходилось ночевать. Женщины и дети занимались огородами, собирали камни, чистили леса. Порядок в поместье был образцовый, благо дармовой рабочей силы хватало. Поляки, помнится Вере Михайловне, жили в более‑менее нормальном доме, им же, русским, достался курятник. Он и стал их жильем до конца войны. И все же это не был концлагерь. Во‑первых, им оставили жизнь, а во‑вторых, кормили мелкой картошкой «в мундирах», сывороткой, давали немного муки. Запомнился скромный дар простого немца‑труженика, на зимней дороге в поместье отдавшего русским детям свой бутерброд со «шмальцем», перетопленным свиным жиром. Вера Михайловна до сих пор любит это нехитрое лакомство.

С утра до вечера раздавался в поместье стук деревянных башмаков. Под холодным взглядом надзирателя с плетью и лай откормленных собак тянулась череда дней, недель, месяцев. Взрослые работали не разгибаясь. Детей, если вдруг не находилось дела для их слабых рук, запирали в курятнике, откуда они не могли выйти даже по нужде. Да и сами не стремились за пределы своего «жилища». На улице их безжалостно травили немецкие дети. Странное дело польских не трогали, а русским доставались и побои, и издевательства. А потому, пользуясь редкой передышкой, наши ребята просто забивались по углам, вздрагивая от любого резкого звука. Играть и в голову не приходил, да они игр‑то и не помнили.

Мимо усадьбы иногда водили колонны военнопленных. Ослабевших волокли на подворье и расстреливали на глазах у всех. Раб должен знать свое место.

Освободили их американцы. Накануне население деревни, а с ним военнопленные и польские работники, опасаясь, что первыми придут все же русские, ушли все до единого на запад. В опустевшей усадьбе наступила мертвая тишина. И Вера вдруг поняла, что она ребенок и что они, русские, не побеждены.

Внезапно осмелев, разыскала самокат, принадлежавший хозяйским детям. Ох и накаталась! Так и запечатлелся тот день в ее памяти радостью неожиданно осознанной свободы и усталостью не от работы, а от простой детской игры.

Не прошло и двух суток, как все население вернулось. Бояться было нечего, американцы явно успевали. Дома, имущество, хозяйство – все оказалось цело, русские пленники ничего не тронули. Еще через несколько дней в распахнувшуюся дверь курятника заглянул, пожевывая жвачку, солдат в незнакомой форме...

Их освободили, но отправлять к своим не собирались, потому, совершив единственную кражу – лошади с повозкой, собрав узелки, они тихо, ночью сами двинулись на восток. Неделю ждали у Эльбы, пока наведут понтонный мост, и поехали дальше. Добрались до Кенигсберга на советский фильтрационный пункт. Теперь уже свои присматривались к бывшим узникам, как к чужим, дотошно выясняя обстоятельства пленения. Дело продвигалось медленно. Они прожили в Кенигсберге все лето и осень. Дети были истощены до дистрофичности. Вере удалось дважды поесть за столом для малышей, не возбуждая никаких подозрений у обслуживающего персонала. С большим трудом начали осваивать азбуку.

Тюнины жили мечтой о возвращении в родную Жиздру, хотя знали, что их там никто и ничто не ждет. Семейное гнездо выгорело дотла.

Только в ноябре 45‑го они добрались «домой». Ни крова, ни еды, ни одежды. Силы пожилых родителей подорваны, девочки слишком малы и ослаблены. Кое‑как устроились в землянке. Жиздринцы, вернувшиеся раньше, успели обустроиться немного лучше, но в целом в городке царила голодная бедность. Тюнины и вовсе оказались в нищете. Пришлось побираться.

Хотя в плену побывала большая часть жителей Жиздры, никаких разговоров на эту тему не велось. Время было такое. Сестру Валю и позже вызывали «в органы», все допытывались, почему не убежали, а стали предателями. Предатели... Двое пожилых людей с девочками шести и восьми лет на руках. Чей воспаленный мозг додумался до такого?

Клеймо подозрения искалечило судьбы миллионов страдальцев и даже их детей. А жизнь и без того подбрасывала им все новые испытания.

В 47‑м скоропостижно скончался отец, успев построить хату‑времянку, крытую соломой. Ни радио, ни света, одна коптилка. В дожди вода лилась сверху ручьями. Мама, неграмотная, с детства жившая по людям в няньках, одна прокормить девочек не могла, им пришлось зарабатывать самим – мытьем полов, предпраздничными уборками, присмотром за детьми. Летом подрабатывали... на строительстве тротуаров и дорог да еще пололи чужие огороды. За прополку кормили и давали рубль. Причем в этом качестве сестры Тюнины пользовались особым спросом. Ловкие и добросовестные, девочки и в школе учились очень хорошо. Верочка и вовсе была отличницей. Удивительно: нищета не воспитала в них ни хитрости, ни корысти. Наоборот, развила чувство гордости. Никогда в жизни дочери ничего не выпрашивали и не вырывали из горла. Если предлагали помощь – принимали с достоинством. Так было, когда Вере исполнилось 18 и перестали платить даже мизерную пенсию за отца, а учиться предстояло еще 2 года. Они‑то в школу пришли переростками. Решили уйти в вечернюю, чтобы днем работать. Школа теряла отличницу с математическими способностями. Уговорили, помогли дом подправить. Они входили в мирную жизнь с запозданием. С первого по седьмой класс Вера никак не вырастала из сшитого мамой пальтеца. Сестры очень долго играли в куклы. Фантазия не увлекала их в сказочные страны. У кукол «были» простые, но крепкие и теплые дома, немудрящая, но сытная «еда». Лишенные необходимого, дети тосковали по обычной нормальной жизни.

В 1955 году Вера с медалью закончила школу. Мечталось об институте. Но, во‑первых, престижные вузы оказались для интернированных закрыты, а во‑вторых, просто не во что было одеться. В 56‑м по первому призыву поехала на уборку целинного урожая в Казахстан. Там подзаработала на пальто, платье шевиотовое и туфли. Дальнейший выбор оказался простым как дважды два: до Калуги, где есть физмат, билет стоит 2 с полтиной, а до Брянска, где лесотехнический институт, можно доехать бесплатно. Сестра Валя осталась в Жиздре с мамой, позже закончила Московский пединститут заочно.

Они не метались и не комплексовали, принимали данное судьбой, добросовестно шагая по определенному ею пути. Вера легко осваивала лесное хозяйство. Жилось по‑прежнему голодно, со стипендии надо было помогать маме. Общежития не попросила (вот она, гордость‑то), спасибо профсоюзный комитет позаботился.

После института в Высокиничах работала лесничим, потом старшим лесничим. Под руководством Веры было человек 50. С деньгами стало полегче, работалось с интересом, да и молодость брала свое. И вдруг снова больно укололо прошлое – при вступлении в партию. Принимали в кандидаты – вопросов не возникло, хотя она во всех анкетах всегда честно писала: «интернированная». И вдруг при приеме в члены КПСС на парткомиссии кто‑то с сомнением протянул: «Между прочим, в плену была...» Его резко осадили: «Да ты посмотри, сколько ей лет тогда было!» Справедливость восторжествовала, но по сердцу резануло.

В начале 60‑х Вера Михайловна вышла замуж за обнинца. Озеленяла территорию ИЭМа, потом ЦКБ. В то время между институтами целое соревнование по благоустройству развернулось. Вера Михайловна считает, что они даже знаменитую Кудрявцеву «переплюнули». Работа спорилась. В 75‑м перешла в Обнинское управление строительства специалистом по озеленению и благоустройству. Наверное, этот тот случай, когда о человеке лучше всяких слов говорит само дело его рук и ума. Реконструкция парка, улиц Лейпунского, Жюлио‑Кюри, микрорайонов 39, 40а, 38, почти полностью 51‑го, благоустройство у шести школ. Разбивка газонов, посадки, укладка асфальта велись под ее руководством. А поскольку работой этой занимались военные строители, научилась командовать солдатами. По‑своему, мягко, ненавязчиво, но строго. Работала по полторы смены. Был, безусловно, и материальный интерес, хотелось, чтобы дочь и сын ни в чем не нуждались, слишком хорошо знала цену неутоленным детским желаниям.

И снова война догнала свою жертву. На пенсию пришлось уйти в 53 года. Инвалид 2‑й группы. «Застойные» годы оказались самыми счастливыми для нее. Детства, по сути, не было, старость подкошена: известно, как нынче живется на пенсию, если даже она и немного больше, чем у других. Однако, воспитанная в лишениях, Вера Михайловна не раскисла, не жалуется на судьбу. В 1988 г. усилиями энтузиастов в стране был создан Союз бывших малолетних узников фашистских концлагерей. В 1992 г. появился указ Президента России о предоставлении им льгот наравне с участниками войны. Да только мало что получается на деле, у государства не хватает средств ни на строительство жилья, ни на путевки, ни на лекарства бесплатные. И все‑таки разорван порочный круг несправедливого замалчивания подвига людей, на хрупкие плечи которых война взвалила беспримерно тяжкий груз унижений и физических страданий, сделав их своими бессильными, безответными заложниками.

Сегодня Вера Михайловна Николашина – заместитель председателя областного совета союза, член городского. У нас в Обнинске зарегистрировались пока 140 бывших малолетних узников Бухенвальда, Дахау, Майданека, других концлагерей (сколько же их было!).

11 апреля, в Международный день освобождения узников фашистских концлагерей, городской совет союза организовал торжественный вечер, на котором им вручали ветеранские медали, выпущенные к 50‑летию Победы. Были представители горадминистрации, председатель городского Совета ветеранов, другие гости. Одна из них в конце с горечью заметила: «Какие‑то вы все «забитые», слишком уж застенчивые». А они действительно принимали медали со слезами, поверив, что перестали быть людьми второго сорта.

Родина, о которой дети мечтали за колючей проволокой, в имениях «сверхчеловеков», на подземных заводах, много лет вела себя с ними как ворчливая мачеха: из дому не гонит, и пирожка не дает. Настало время отдать этим людям сполна хотя бы долг уважения. Они должны жить как можно дольше, потому как остаются на смену фронтовикам живыми свидетелями бесчеловечности второй мировой войны и противозаконности всех других войн, настоящих и будущих. Никакие цели не могут оправдать истязание детей.

Я обязательно найду дочери книги о «фабриках смерти». Она должна знать о войне все, не надо оберегать наших детей от ТАКОГО знания. Да, оно больно ранит, но такие раны во благо. Если в юном сердце останется эта боль, будут жить память и надежда на то, что майданеки и бунслау не повторятся.

 

Часовитина Е.  

(Статья «Детство, опаленное войной» из газеты «Обнинский строитель» от 9 мая 1995 года).