Павлова Клавдия Михайловна

Проживает в г. Самаре

Она никак не могла поверить, что вот так круто изменится ее жизнь. Что станет вопрос о том, чтобы бросить с такой любовью и трудом выстроенный дом, в котором ее с мужем руками обласкан каждый уголок, каждая половичка. Ведь как они – Клавдия с Леонидом и двое их сыновей – 11‑летний Гена и Валька, которому не исполнилось и шести лет, радовались, что у них появилась собственная крыша над головой. И вдруг – война, нежданная и страшная. Да не где‑то за тысячу километров, а вот тут, рядом с их селом Никольское, что раскинулось в живописных местах неподалеку от Ленинграда и очень скоро оказалось в кольце огня.

Павлова‑старшего вместе с пороховым заводом, на котором он работал, вскоре отправили в эвакуацию в глубь страны, в Куйбышев. Семье уехать бы с ним – такую возможность предоставляли, но не хотелось верить, что вся эта беда надолго. Уж как‑нибудь обойдется, думалось Клавдии. А чужой город – он и есть чужой. И где там жить, да и каждую ложку с собой не прихватишь. А сколько одежды‑обуви нужно на всех...

Но душа рвалась, а как же Леонид будет без них? И как ей с мальчишками оставаться без него – поддержки и опоры. Она то собирала узлы, то опять их распаковывала, да так и не решилась уехать.

А наши войска отступали. И пришло утро, когда в Никольское пришли немцы. Клавдия с детьми спряталась в выкопанном заранее окопе, а мимо ехали и ехали чужие машины, мотоциклы с чужими людьми. Они входили в село как господа. Как победители.

Год и десять месяцев село жило «под немцем», фактически на прифронтовой полосе. Бомбежки шли нескончаемой чередой, причем во встречных направлениях. Так что приходилось бояться и вражеских снарядов, и своих. Наступил день, когда все село согнали в одну колонну и погнали к железной дороге. Погрузили в телячьи вагоны, наглухо закрыли двери и повезли в неизвестность.

Наверное, им повезло. Их миновала участь тех, кто попал в Бухенвальд, Освенцим или Дахау, из которых мало кто вышел живым. Больше того, у Клавдии не отняли детей, как это произошло с тысячами и тысячами матерей – русских, евреек, полек, украинок. Но страх, что это может произойти, не отпускал ее никогда. Она в ужасе прижимала к себе своих мальчишек, когда вагон открывался и в проеме показывались лица немцев‑охранников. Потому что она никогда не знала, что может произойти дальше.

Первым этапом был пересыльный пункт в Литве, им повезло: после месяца жизни в промозглом бараке, где постелью были клоки перепревшей и вонючей соломы, брошенной на земляной пол, их забрал к себе хозяин, которому нужны были рабочие руки. Долгие десять километров до его хутора сыновья ехали на подводе, а Клавдия с хозяином под пронизывающим ветром шли по дюнам, в песке которых тонули ноги.

Полгода длилось батрачество, но по большому счету Клавдия Михайловна даже благодарна тем людям. Да, работали все, даже маленькому Вальке находилось дело. Хозяйство было не шибко большим – четыре коровы, две лошади да свиньи. Так что времени у нее хватало на подработку. Клавдия неплохо шила, и у нее очень скоро нашлись заказчики. Но все, что она зарабатывала иглой и ниткой, добровольно отдавала хозяевам – за питание, за крышу над головой. За те месяцы, что прожили на хуторе, она даже успокоилась: место тихое, о бомбежке слыхом не слыхивали, и война порой казалась чем‑то нереальным. Но в апреле 1944 г. их вновь ожидали телячьи вагоны. Теперь их везли в Германию.

Клавдии опять в определенном смысле повезло – детей не отобрали, в концлагерь не отправили. Но робы с нашивками, свидетельствующими, что они русские пленные, на них надели. И за колючую проволоку поместили. Они попали в имение немецкого барона. Правда, хозяин здесь практически не появлялся. Несмотря на свою голубую кровь, он был горький пьяница, жил в Берлине, а усадьбу сдавал в наем. Да так, что супруге баронессе с детьми осталась только пара небольших комнаток под крышей. А всем имением распоряжался арендатор, лютый, как его овчарки. Бесплатных работников, как Клавдия с детьми, у него было более двадцати. Они обрабатывали необъятные поля, засаженные овощами, пасли скот. Работы было много, кормили – лишь бы с ног не падали. Оттого праздником было, если удавалось припрятать в поле хоть немного картошки. Они знали, что им за это может грозить; однажды их гоняли в соседнее имение, чтобы они посмотрели на мужчину, повешенного за горсть гороха. «То же самое будет с вами, если станете красть», – предупредил хозяин.

И все‑таки куда страшнее было другое. Клавдия не находила покоя, как только старшему исполнилось 14 лет. Таких подростков немцы увозили на кастрацию, превращали в рабов без страстей и желаний.

Клавдия и в мирной жизни была удивительной матерью – заботливой, самоотверженной. А война обострила материнские чувства. За своих детей она могла броситься под пули и каждую минуту она думала не о себе, а о своих мальчишках, которых муж доверил ей. И любила их за себя и за Леонида, и защищала за двоих.

Сколько раз она отстаивала их, когда они попадали хозяину над горячую руку. Вид у нее был такой, что немец отступал. И, что удивительно, ее поступки не имели последствий. И это при том, что к Павловым у него была особая ненависть. Бывший обер‑лейтенант именно в их селе получил ранение, а Павловы были живым напоминанием об ужасе фронтовой бойни. Он был настолько озлоблен, что за любую провинность сдавал своих работников в комендатуру, где тех на несколько дней бросали в каземат. Имение превратил в настоящий лагерь с колючей проволокой, овчарками. И вообще, Клавдия и ее дети были представителями презираемого им народа, который он иначе как руссиш швайне (русские свиньи) не именовал.

Но время работало на них – людей, которых в этом имении считали быдлом, над которыми издевались и физически, и морально. Потому, что каждый новый день, пусть тяжелый и унизительный, приближал мир к маю сорок пятого года. И наступил день, когда ни слова не говоря, хозяин начал торопливо нагружать подводы. Ему было не до пленных – лишь бы побольше добра увезти куда‑нибудь в немецкую глубинку, где его никто не найдет.

Танки с красными звездами первый увидел Геннадий: «Мама, наши идут!» Вечером в имении был пир. Украинцы угощались поросенком, Клавдия пожарила гуся, напекла печенья. И заботило ее только одно, чтобы, дорвавшись до всей этой вкуснятины, не объелись. Хотя и не были они в полном смысле дистрофиками.

В имении свое подсобное хозяйство организовал истребительный танковый батальон. Его задачей была поставка провианта госпиталям. Именно с этим батальоном Клавдия со своими мальчишками и пошла домой. Пешком, гоня впереди себя стадо из 600 коров и 600 овец. Стадо поднимало такую пыль, что ничего не было видно, а дышать приходилось через сложенные в несколько слоев тряпки. Животные хотели есть и пить, но обочины были заминированы, водоемы – отравлены. Перед стадом на нескольких машинах ехали саперы. И только там, где они оставляли таблички «Мин нет!» можно было сделать привал, дать измученным животным пощипать травы. А за всеми буренками уследить невозможно, и на каждой стоянке несколько углубившихся в заминированную зону животных взрывалось.

Пока шли по Польше, Западной Украине, нередки были стычки и с бандеровцами. Геннадий, которому было уже 15 лет, подносил на передовую боеприпасы. Они дошли до самого Западного Буга – официальной границы СССР, где бывшие пленные должны были пройти фильтрацию. И надо же было такому случиться – одна из коров вдруг метнулась в воду. И Геннадию, прикомандированному к пастухам, был дан приказ догнать и вернуть ее в родное стадо. Он и бросился ей в вдогонку, причем в костюме Адама, чтобы не попортить одежек. Совсем было выполнил приказ, а тут: «Стой, руки вверх!» Выловили – и на наблюдательный пункт, а потом и на заставу как нарушителя границы. Сколько раз его допрашивали, он и со счета сбился. Неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы не привели его однажды к новому следователю, младшему лейтенанту. «А вот если ты действительно из деревни Никольское, то скажи, кто у вас заведовал до войны клубом?» – сказал он. «Волхонский», – не задумываясь, ответил подросток. «Вот теперь вижу, что не врешь. Мы ведь земляки с тобой. Свободен. Кстати, ваши Западный Буг уже перешли, иди ищи их».

А Клавдия эти несколько дней не могла прийти в себя. В войну, в тяжелейшие дни голода сберегла сына. А сейчас, по дороге домой, его потеряла. Она не скрывала слез, и, глядя на мать, ревел и Валька. И вдруг: «Мама, не плачь, вон Генка, от машины идет».

Конечной точкой их долгой дороги стал городок Изяслав. Отсюда Клавдия послала письмо на Волгу, в незнакомое ей местечко под названием Петра Дубрава, где который год трудился на пороховом заводе Леонид Павлов, ее муж и отец ее детей. И вскоре он, уже нечаявший когда‑нибудь увидеть родные лица, приехал за ними.

Город Куйбышев с его немереными расстояниями даже немного их испугал. От железнодорожного вокзала до поселка добирались больше часа. Зато в поселке почувствовали себя спокойнее – почти их деревня. Клавдия вновь стала женой и мамой, центром семьи, ее сердцем и душой.

Война их здорово подвела. 15‑летний Геннадий пошел в 4‑й класс, 10‑летний Валька – в первый. Геннадий после семилетки поступил в авиационный техникум, откуда получил направление на закрытый завод, «в систему» знаменитого конструктора авиационных двигателей Н. Кузнецова. Без отрыва от производства окончил институт. Трудовой стаж 46 лет.

Не остался без высшего образования и младший Павлов, но пошел по строительству, точнее, гидростроительству. Покорял реки, возводил плотины. Последним детищем стала Саяно‑Шушенская ГЭС. Клавдия Михайловна гордится, что ее сын имеет самое прямое отношение к этому колоссальному сооружению с перепадом воды в 230 метров! До самой пенсии Валентин работал начальником отдела по безопасности плотины. Вот такие у Клавдии Михайловны сыновья. Как ни было трудно, вывела она их в люди и сегодня гордиться ими. Как гордится всякая мать, которая всю жизнь посвятила детям.

Очерк Т.Харитоновой о семье Павловых.