За колючей проволокой

Никуленко Александра

г. Киров Калужской области

Война пришла на Белорусскую землю настолько быстро, что люди даже не успели сообразить, что происходит. В панике началась срочная эвакуация. Наша семья не успела уехать сразу, а когда нам дали подводы, запряженные лошадьми, было уже поздно, немцы окружили Кричев.

Доехав до Рудни, мы поняли, что дальше путь закрыт. Домой возвращались уже пешком. К тому времени фашисты обосновались в городе и хозяйничали вовсю. На главных площадях были установлены виселицы. Вешали всех, кто хоть чем‑то не приглянулся «новым хозяевам»: партизан, коммунистов, членов их семей, тех, кто осмелился высказать свое мнение. На территории Кричева было три лагеря, где содержались пленные. Один из них – лагерь смертников. Я находилась в лагере смертников четыре месяца. Мне было тогда 16 лет. Дважды меня вносили в список для угона в Германию. Оба раза знакомый полицай передавал матери это сообщение. Я сразу убегала из дома. Сначала пряталась у знакомых, но позже все стали бояться пускать меня в дом, поскольку за это могли казнить.

Моя мама работала на спиртовом заводе, в цехах стояли огромные чаны, и в одном из них она меня спрятала. Мне было холодно, я промерзла и мне стало страшно. Задремав немного, я проснулась от того, что по мне ползали пиявки. Выскочив из чана, я помчалась куда глаза глядят. Больше я скрываться не могла. Вышло постановление, по которому за неявку в комендатуру одного из членов семьи всю семью приговаривали к смертной казни. Меня поймали, долго допрашивали, пытались что‑то узнать о партизанах. Потом отправили в лагерь смертников.

Ежедневно там умирали не менее десяти человек. Люди предпочитали смерть, ибо условия содержания были невыносимые. Многие пытались бежать, но почти всегда их настигала вражеская пуля. И все же я решилась испытать судьбу. В апреле месяце фашисты отмечали какой‑то свой праздник. В тот день немцы были все пьяные и охранники тоже. Я взялась вынести парашу. Когда я оказалась на улице, то бросилась бежать. Не помня себя, я мчалась по улице. Навстречу попался старичок с пустыми ведрами, я ему объяснила, что бегу из лагеря смертников. Откуда только у старика взялись силы. Он бросил ведра и вместе со мной побежал к дому. В тот день он спас мне жизнь.

Через некоторое время я опять попала в руки фашистов. Меня закрыли одну на втором этаже здания, ко мне никого не допускали. Лишь однажды родственница уговорила знакомого полицая, чтобы хотя на несколько минут разрешили свидание с племянницей. Она принесла два пузырька: в одном капли, в другом мазь и объяснила, что этим надо закапать глаза и смазать тело. Оно покроется краснотой, а фашисты страшно боялись всякой заразы. Я смазала тело мазью, закапала в глаза. Всю эту ночь я не спала, мое тело покрылось волдырями, глаза слезились. К утру покраснение прошло, словно ничего и не было.

Через трое суток меня, измученную, голодную, со связанными руками посадили на мотоцикл и повезли. Я думала, что меня везут на виселицу, но потом поняла, что меня везут в сторону вокзала. Сидящий впереди немец пытался объяснить, что, мол, Германия – это прекрасно. Я не выдержала и сказала ему, что он дурак. Фашист разъярился, вытащил меня из мотоцикла, привязал за косу и поволок по дороге. Хорошо, что вокзал был уже близко, а то сегодня меня не было бы на этом свете.

Не доезжая Германии, всех пленных стали обливать какими‑то смесями, посыпать порошком. Наконец наш вагон остановился в Гамбурге. Лагерь, куда меня поселили, состоял из четырех бараков. На ноги сразу одели деревянные колодки, выдали полосатый костюм и одно платье. Силенки у меня уже не было, кожу на руках содрала за несколько дней, осталось одно кровяное мясо. Кормили один раз в сутки. Давали миску похлебки, маленький кусочек хлеба, который состоял в основном из опилок, и чашку кипятка. Я со своей соседкой одну миску съедали вместе вечером, а вторую оставляли на утро. К утру это варево начинало бродить, пенилось, но голод не тетка. О войне мы почти ничего не знали, немцы все нам врали, что скоро возьмут Москву, но однажды охранники проболтались, что им придется скоро уходить, русские наступают.

Нас освободили 7 мая 1945 года. Утром мы проснулись и удивились, стояла тишина, вышли на улицу – никого. Через некоторое время на дороге показались длинные красивые машины. Мы бросились к ним навстречу. Когда мы приблизились – обомлели от ужаса: это были чужие лица, чужая речь. Мы со всех ног бросились назад, добежали до самого лагеря. Ни одного выстрела, все замерли. Машины уже въезжали во двор. Это были англичане. Некоторое время они кормили наших пленных сухарями, давали подслащенный чай и даже бульон. Потом нас стали отправлять на распределительные пункты. Пленных было так много, что ждать очереди отправки на Родину было бы очень долго. Тогда я с другими девушками решила пойти работать в воинскую часть, меня приняли. Так вместе с 76‑й гвардейской дивизией я приехала в г. Киров.

До пенсионного возраста работала на заводе строй‑фарфора. А сегодня занимаюсь дачей, помогаю сыну растить внучку, ему сейчас особенно тяжело, невестка сильно больна, немного стала двигаться, может, даст бог, будет все нормально. Я даже хожу на репетиции хора ветеранов войны и труда, частый гость в школах города. Видели бы вы глаза ребятишек, когда я рассказываю им про концлагерь. В них столько ужаса и страха, что сердце сжимается. Только бы никогда это не повторилось.

Всем смертям назло