Тема: Особенности нравственной философии в России

План

1. Этикоцентризм как типологическая черта русской философии.

2. Философские построения XIX века.

3. Абсолютный характер нравственных ценностей.

4. Тема страданий в контексте нравственной философии.

1. Этикоцентризм как типологическая черта русской философии. Русская философия имеет существенные отличия, как от восточной, так и от западноевропейской философских традиций. Эти отличия содержатся преимущественно в различной трактовке и в различном понимании природы нравственности. Если для И. Канта, выразившего наиболее системно принципы западноевропейской рациональной метафизики, сферы разума и веры, теории и практики, науки и нравственности разъединены, по сути, добро и истина – разные категориальные области, то специфика русской философии в ином; здесь нравственность первична по отношению к любым формам теоретической деятельности.

Важно отметить происхождение самого слова нравственность. Ближайшая этимологическая связь со словом «нрав», который В. И. Даль определяет через духовные свойства человека, отличающие его от животного: «одна половина или одно из двух свойств духа человека. Ум и нрав слитно образуют дух (душу в высшем значении); ко нраву относятся, как понятия подчиненные: воля, любовь, милосердие, страсти и пр., а к уму: разум, рассудок, память и пр.» И, соответственно, «нравственный» определяется в «противоположность телесному, плотскому; духовный, душевный. Нравственный быт человека важнее быта вещественного… к умственному относится истина и ложь; к нравственному добро и зло». С нравами у В. И. Даля, по сути, связывается, нравственные качества личности, здесь явлена дихотомия «нравственного» и «умственного» начала, характерное философским представлениям XIX века.

Характерно то, что применяемые в моральной философии во многом синонимические понятия «нравственность», «этика», «мораль» в разных философских традициях встречаются не в полном составе. Так понятие «нравственность» присутствует в русском языке наряду с их греко-латинскими эквивалентами. Такая же ситуация и в немецком языке, в котором помимо слова латинского происхождения «Moral» и греческого «Ethos» - «моральный облик, духовный склад», есть еще слово, которое переводится как «нравственный»; это – «Sittlichkait». А вот в английском языке ситуация иная; здесь только два слова – «moral» и «ethics»; понятие «нравственность» как таковое отсутствует. Богатство нравственной лексики в русском языке не случайно; основные акценты на нравственную строну человеческого бытия находят соответствующее отражение в языке.

Многие авторитетные исследователи русской философии выделяли нравственную доминанту в качестве ее характерной особенности. Можно привести известное, но весьма показательное мнение В. В. Зеньковского об особенностях отечественной философии: «Если уж нужно давать какие-либо общие характеристики русской философии, – что само по себе никогда не может претендовать на точность и полноту, – то я бы на первый план выдвинул антропоцентризм русских философских исканий. Русская философия не теоцентрична (хотя в значительной части своих представителей глубоко и существенно религиозна), не космоцентрична (хотя вопросы натур-философии очень рано привлекали к себе внимание русских философов), – она больше всего занята темой о человеке, о его судьбе и путях, о смысле и целях истории. Прежде всего это сказывается в том, насколько всюду доминирует (даже в отвлеченных проблемах) моральная установка: здесь лежит один из самых действенных и творческих истоков русского философствования. Тот «панморализм», который в своих философских сочинениях выразил с исключительной силой Лев Толстой, – с известным правом, с известными ограничениями может быть найдет почти у всех русских мыслителей, – даже у тех, у которых нет произведений, прямым образом посвященных вопросам морали (например, у Киреевского)»[14]

В. В. Зеньковский отметил очень важные характеристики русской философии: не теоцентричность и не космоцентричность, но антропоцентричность. Это значит, что ни религиозная философия (теоцентричность), ни научная (космоцентричность) не являются определяющими в философских поисках в России. Тема о человеке (антропоцентризм), вызывающая нравственную рефлексию («моральная установка» по Зеньковскому) является доминирующей.

Можно считать эту точку зрения определяющей в исследованиях по русской философии. Особенность русской мысли, отмечаемая ее исследователями, заключается в том, что в основании космологических и гносеологических построений полагаются моральные установки. Круг основных проблем и тем русской философии, представленный еще одним известным исследователем Н. П. Полторацким, выявляет ее этикоцентричный характер. Вот некоторые из них: «Онтологизм (в его противопоставлении дуализму культуры и бытия); «Религиозный космологизм (ожидания просветления и преображения мира)»; «Проблема смерти и бессмертия. Проблема зла и страдания. Проблема этическая. Искание правды и смысла жизни»; «Критика эмпиризма, рационализма и критицизма. Знание и вера»; «Познание целостным духом»; «Смысл истории» и т. д.[15]

Это возможно только лишь благодаря центрированности отечественной мысли на нравственной проблематике. Можно сказать, что русская философия охватывает главные вопросы бытия, раскрывая их нравственную сущность. И это ее типологическая особенность.

Этикоцентризм русской философии, вобравшей в себя и нравственный опыт народа, является достойной чертой отечественной культуры и национального характера. Традиционно выделяют такие черты русского характера как доброта, открытость, щедрость. В своей работе «Характер русского народа» Н. О. Лосский пишет: «К числу первичных, основных добродетелей русского народа принадлежит выдающаяся доброта его» [16]

Эту особенность вполне можно назвать типологической чертой не только русской философии, но и культуры в целом. Исследуя особенности метафизики в России XVIII века, Т. В. Артемьева отмечает, что «Моральная аргументация, моральное обоснование теоретической концепции, достижение нравственного идеала как цель философствования – вот характерные черты метафизики в России»[17]. Важно то, что эти черты не появляются в XVIII веке, но имеют глубокую укоренность в традициях отечественного любомудрия.

Для иллюстрации этого положения обратимся к «Словарю» митр. Евгения (Болховитинова), подтверждающего нравственную центрированность древнерусской мысли. «Словарь» авторитетно свидетельствует (в нем даны творческие биографии более 300 авторов), что нравственная проблематика является доминирующей типологической чертой древнерусской книжности. «Словарь» митр Евгения (Болховитинова) показывает, что жанр поучений является основой отечественной книжности. Наиболее типичной характеристикой описания трудов русских книжников является следующая: «кроме многих поучений, из коих некоторые и напечатаны, он сочинил…»[18].

Древнерусские сборники афоризмов свидетельствуют о значимости нравственного начала. Один из наиболее популярных сборников «Пчела» насыщен по-преимуществу нравственными идеями и вопросами. Основные темы «Пчелы» – добродетель, любовь, дружба, верность, праведное богатство, хитрость, ложь, лень, коварство, злоба, обман, подлость, лицемерие, лукавство – как раз то, чем занимается этика, или нравственная философия. Можно привести характерные высказывания нравственного характера: «Суетный раньше времени состарится, а во всякое время мучится», «Муж обличающий лучше льстящего», «Ни волк волка, ни змея змею губит, а человек человека погубит», «Лучше слепые глаза, чем слепое сердце» и т. д.

Необходимо отметить, что древнерусским книжникам было присуще не морализаторское, то есть дидактически-одномерное понимание нравственности лишь как инструмента достижения «правильного» поведения, но как глубокой характеристики духовного мира человека. Наиболее ярким примером является «Поучения» Владимира Мономаха. Это одно из наиболее значительных произведений древнерусской литературы. Нравственные воззрения этого литературного памятника представляют собой совершенно полноценную систему этического миропонимания, которая оказывается значимой вплоть до нынешнего времени. Можно сказать, что «Поучения» Владимира Мономаха представляют собой памятник и религиозной и нравственной культуры высокого уровня. Здесь «христианский панэтизм» проявился в полной мере, задав нравственный уровень дальнейшим размышлениям на этическую тематику.

2. Философские построения XIX века. Обратимся к философскому контексту XIX века, в котором именно философские воззрения проявились в наиболее полном виде.

Размышляя о состоянии отечественной словесности, поэт и философ Д. В. Веневитинов о самой поэзии говорит в нравственных терминах, в терминах «высокой цели усовершенствования», противопоставляя это должное состояние тому, что имеет место, а именно, «легкость безотчетного наслаждения». Философ критикует современных литераторов за безнравственность: «У нас чувство некоторым образом освобождает от обязанности мыслить и, прельщая легкостью безотчетного наслаждения, отвлекает от высокой цели усовершенствования». И как следствие радикальное требование к литературному процессу: «Надобно бы совершенно остановить нынешний ход ее словесности и заставить ее более думать, нежели производить»[19] [6].

Здесь очевидно приоритетность этического над эстетическим, что не отрицает, естественно, эстетической составляющей искусства. Но значимым оказывается нравственное требование к писателю. Это с особой силой будет развито Н. В. Гоголем, который говорил в большей мере о нравственной миссии художника, нежели об эстетической. В «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь пишет, наставляя писателей: «Обращаться со словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку. Беда произносить его писателю в те поры, когда он находится под влиянием страстных увлечений, досады, или гнева, или какого-нибудь личного нерасположения к кому бы то ни было, словом – в то поры, когда не пришла еще в стройность его собственная душа: из него такое выйдет слово, которое всем опротивеет. И тогда с самым чистейшим желанием добра можно произвести зло» [20].

О преимуществах этики перед гносеологией размышляет А. С. Хомяков: «Ясность разумения поставляется в зависимость от закона нравственного. Общение любви не только полезно, но вполне необходимо для постижения истины, и постижение истины на ней зиждется и без нее невозможно. Недоступная для отдельного мышления, истина доступна только совокупности мышлений, связанных любовью». Любовь выступает в качестве категории соборной нравственности. Такое понимание свойственно не только славянофилам, но и многим представителям русской философии, которые могли критически или настороженно относиться к самому славянофильскому направлению.

Этикоцентризм русской философии определяется еще и особым статусом нравственности в самой философии. Здесь нравственность противопоставляется праву, культурным идеалам, политическим целям, эстетическим ценностям. Но главное, что нравственность противостоит законам природы. В этом отличие русской нравственной философии от научной философии, которая воспринимает законы природы как естественную необходимость, как данность, с которой нельзя ничего поделать. Е. Н. Трубецкой говорит, что «в этом превращении законов природы в принцип – в этом возведении биологической необходимости в этическое начало» человек выставляет себя не в самом лучшем свете [21].

Е. Н. Трубецкой противопоставляет ненравственному миру природы духовный мир иконописи, в которой раскрывается «сверхбиологический смысл жизни и конец звериному царству». В этом смысле нравственность можно определить как противостояние биологическим проявлениям мира. И, соответственно, преодоление биологических импульсов человеком есть показатель его нравственного совершенства.

С особой силой о преодолении природного, то есть хищнического и безнравственного начала, размышлял Н. Ф. Федоров. Свою систему нравственной философии он называет «супраморализмом» и связывает его с преодолением темного, хаотического начала природы. Этикоцентричный характер философии Федорова создается особым нравственным мироощущением, которое было ему присуще. «Федоров, – пишет о нем В. В. Зеньковский, – с исключительной силой чувствовал всю неправду, все зло смерти». Это во многом сказалось на характере его построений. В философии «общего дела» Федорова выражен абсолютный нравственный идеал, причем в практической форме. Это достаточно редкая вещь для этики, которая по-преимуществу занимается теоретическими построениями.

Сам Федоров говорит об этом так: «Ни одна система практической философии не возвышается до общего дела, ни одна не говорит о том, что нужно делать людям в совокупности». Нравственность Федоровым понимается вполне конкретно: «Нравственность, этика объединения живущих, или сынов умерших отцов, требует от каждого: Жить не для себя, но и не для других, а со всеми живущими для оживления всех умерших…»[22]. Идея воскрешения является определяющей, в зависимости от ее принятия или неприятия определяется нравственный уровень человека.

Большинство существующих философских систем строят нравственность, исходя из совершенно иных начал. Законы природы не подлежат никакому сомнению. Федоров говорит, что современная «даже не признает вопроса о причинах неродственного отношения природы к нам, господство слепой силы над чувствующею и разумною не считает ненормальным». Становится понятным, почему свою систему Федоров назвал супраморализмом, потому что высшее состояние человеческого бытия Федоровым определяется как нравственное состояние, в которой воскрешение есть «самая высшая и безусловно всеобщая нравственность». Однако, для наличного состояния нравственность – высший идеал, по мере приближения к которому, человек становится самим собой, обретая свою истинную сущность. Наличное состояние природного и социального бытия определяются как безнравственное, потому что в нем действуют хищнические законы.

Таким образом, супраморалистическая система нравственной философии Федорова задает для нравственности абсолютные и практические критерии. Это отличает построения Федорова от многих других. Но влияние Федорова весьма ощутимо. Достаточно указать на тот факт, что он повлиял и на Достоевского, и на Толстого, и на Соловьева.

Сама работа В. С. Соловьева «Оправдание добра» носит расширение своего названия «Нравственная философия». Это центральная теоретическая философия по этике в русской философии. Сама нравственность, определяемая через добро и смысл жизни, носит у Соловьева абсолютный характер. Соловьев пишет, что «Собственный предмет нравственной философии есть понятие добра; выяснить все, что разум, возбуждаемый опытом, мыслит в этом понятии, и тем самым дать определенный ответ на главный для нас вопрос о должном содержании или смысле нашей жизни – такова задача этой философской науки»[23].

Предмет этики традиционно связан с представлениями о должном. У Соловьева добро связано с должным, что и определяет абсолютный характер добра. «Добро, - говорит В. С. Соловьев, - само по себе ничем не обусловлено, оно все собою обусловливает и через все осуществляется. То, что оно ничем не обусловлено, составляет его чистоту, то, что оно все собою обусловливает, есть его полнота, а что оно через все осуществляется, есть его сила, или действенность». С таким абсолютным критерием добра Соловьев приступает к анализу широкого круга явлений жизни. Он охватывает практически все сферы личного и общественного бытия под углом зрения нравственности.

Далеко не в последнюю очередь добро связано со смыслом жизни у В. С. Соловьева. Н. О. Лосский по этому поводу писал: «Если русскому народу вообще свойственно искание абсолютного добра и смысла жизни, тот характер его должен выразиться и в содержании русской философии». Известный исследователь Л. Н. Столович с высоты современности подтверждает это: «Проблема смысла жизни, смысла, нередко трактуемого как ценность, – центральная проблема русской нравственной и религиозной философии» [24].

Действительно, смысложизненная проблематика является одной из основной в русской нравственной философии. Но именно Соловьев делает проблему смысла жизни проблемой нравственной философии. В конечном счете, все основополагающие вопросы человеческого бытия Соловьев решает через категорию соборности. Это значит, что проблемы личного бытия не могут быть решены на индивидуальном уровне. Только включение отдельной личности в соборный контекст может гарантировать полноту индивидуального существования человека. В этом смысле категория соборности, заявленная славянофилами как преимущественно религиозный принцип, у Соловьева приобретает нравственный характер. Соловьев выражает это так: «процесс совершенствования, составляющий нравственный смысл нашей жизни, может быть мыслим только как процесс собирательный, происходящий в собирательном человеке, то есть в семье, народе, человечестве».

В этом смысле нравственная философия В. С. Соловьева выходит за пределы индивидуальной этики добродетелей и может быть рассмотрена как практическая философия истории.

Соборности посвящены многие построения русской философии. Можно привести слова В. И. Иванов как наиболее показательные: «Соборность есть такое соединение, где соединяющиеся личности достигают совершенного раскрытия и определения своей единственной, неповторимой и самобытной сущности, своей целокупной творческой свободы, которая делает каждую изглаголанным, новым для всех нужным словом… Соборность – задание, а не данность; она никогда еще не осуществлялась на земле всецело и прочно, и ее так же нельзя найти здесь, или там, как Бога. Но, как Дух, она дышит, где хочет, и все в добрых человеческих соединениях ежечасно животворит. Мы встречаем и узнаем ее с невольным безотчетным умилением и с ведомым каждому сердцу святым волнением, когда она мелькает перед нами, пусть лишь слабым и косвенным, но всегда живым и плавящим души лучом»[25].

3. Абсолютный характер нравственных ценностей. Особое место в отечественной нравственной философии занимает работа Н. О. Лосского «Условия абсолютного добра», в которой дано фундаментальное обоснование абсолютных ценностей. Философ использует свою методологию обоснования абсолютных ценностей, которая предполагает не доказательства, но непосредственное усмотрение. В конечном счете, обоснование абсолютности ценностей выглядит таким образом: «Красота, истина, свобода, как нравственное добро, суть абсолютные ценности. Совершенное осуществление их органически необходимо связано с нравственным добром, однако они не тождественны ему: все абсолютные ценности суть своеобразные аспекты абсолютного совершенства, необходимо сочетанные друг с другом. Так, например, где есть абсолютно совершенное нравственное добро, там необходимо есть абсолютная красота и, наоборот, абсолютная красота необходимо связана с совершенным нравственным добром» [26].

Об абсолютном характере нравственности, не зависимом от культурно-исторических изменений, в русской философии писали многие. Вот характерные слова Б. Н. Чичерина: «Абсолютные начала, которые проявляются в человеческом познании, руководят и практической деятельностью человека. В этом состоит основание нравственности» [27]. В духе В. С. Соловьева об абсолютном характере нравственности пишет Е. Н. Трубецкой: «Вера в объективный, незыблемый закон добра, существующий независимо от наших несовершенных понятий о добре, составляет необходимое предположение нравственности» [28]. Таков духовный принцип, характеризующий этикоцентризм русской философии.

Духовная значимость сердца, о которой много писал П. Д. Юркевич, является также абсолютным нравственным началом: «…сердце есть средоточие нравственной жизни человека. В сердце соединяются все нравственные состояния человека, от высочайшей таинственной любви к Богу … до высокомерия»[29].

П. И. Новгородцев в предисловии к сборнику «Проблемы идеализма» отметил, что современный поворот к философии обусловлен прежде всего потребностями нравственного сознания – о должном, о нравственном идеале. «Мы ищем абсолютных заповедей и принципов – в этом именно и состоит сущность нравственных исканий, - а нам отвечают указанием на то, что все в мире относительно, все условно»[30]. Эти слова как бы резюмируют основную направленность русской философии.

Нравственная философия, таким образом, оказывается определяющей в гносеологии, ибо ее последняя цель сводится к обнаружению абсолютной телеологии существования, а применительно к человеку – к поиску и выявлению смысла его жизни через нравственную рефлексию над смыслом его смерти и всеобщей смертности. Примечательно то, что отечественные правоведы в вопросах о соотношении права и нравственности отдавали предпочтение именно нравственности, считали ее выше права (А. А. Мушников, В. Г. Щеглов, П. Е. Казанский, И. В. Михайловский, Л. И. Петражицкий, А. С. Ященко). П. Е. Казанский выразил общее умонастроение в таких словах: «Главным двигающим началом человечества является нравственность … Право достигает своих целей на пути, указанном нравственностью».

Показательны взгляды Л. Шестова, который отрицает этику во имя более высокой нравственности. Это тоже показатель отечественного этикоцентризма. В книге «Киргегард и экзистенциальная философия», развивая основные философские идеи Кьеркегора, Шестов особо остро подчеркивает противоположность веры и разума, проявляющуюся в столкновении этического и религиозного. Подвиг веры по Кьеркегору – это прыжок в Абсурд, но именно этическое, утверждает Шестов, и есть главное препятствие на пути к Абсурду. Поэтому его надо устранить. Шестов говорит: «Мы знаем уже, что этическое родилось вместе с разумным и от одних родителей, что необходимость есть родная сестра долженствования»[31].

Здесь речь идет от устранении этики, основанной на рационалистическом начале, то есть той этики, которая по-преимуществу была развита в классической западноевропейской философии. И в этом смысле взгляды Шестова вписываются органично в этикоцентричную парадигму русской философии.

4. Тема страданий в контексте нравственной философии. Тема страданий занимает особое место в отечественной нравственной философии. О связи страдания и философии достаточно определенно высказался еще И. Ильин в статье «Религиозный смысл философии»: «жизнь есть страдание, ведущее к мудрости, а философия есть мудрость, рожденная страданием». [32] Это понимание философии как мудрости, рожденной страданием, можно считать классическим, применительно к отечественной традиции.

К. В. Мочульский в своей книге о Достоевском показывает, какое огромное значение для писателя имело страдание как путь к духовно-нравственному совершенствованию человека и достижению подлинного смысла и истинной радости. «Страдание – закон нашей планеты. Человек, принимающий жизнь, вольно выбирает страдание и в этом «жизненном звании» обретает вселенскую радость»[33].

С. Н. Булгаков говорил о необходимости страдания, о его нравственно-возвышающем значении: «…для человека же нравственная жизнь без борьбы и страданий невозможна. Поэтому, если нравственная жизнь составляет истинное призвание человека на земле, страдание всегда останется неустранимым. Страдание нравственно необходимо для человека» [34].

Работа по оправданию мира – работа по нахождению его ценности, реальной ценности. Страдание разрушает псевдо-ценности, тем самым, требует нахождения истинных ценностей, ценностей на фоне вечности, абсолютных ценностей.

Целью высших стремлений отечественной философии всегда было обретение нравственной правды, в свете которой возможно постигнуть истинный смысл человеческих страданий, а значит, истинный смысл Бытия. Можно вполне согласиться с Н. Зерновым, так определившим центральный смысл русской культуры: «Несмотря на все свои изгибы и переломы, духовная история России замечательна верностью основной теме, сосредоточением над тем же вопросом, настойчивыми усилиями найти его правильное решение. В центре ее – поиски правды, смысла земного существования в свете его преображения, приобщения его к небесному царству Святого Духа»[35].

Такова типологическая особенность русского философского умозрения, которое не есть только «умозрение в красках», но и во многом - «умозрение в страданиях». Не случайно И. Шмелев в статье об И. А. Ильине сказал, что «русский опыт-страдание – для всех в мире». И поэтому специфическая тематика русской философии не всегда совпадают с рациональной формой изложения, а решение проблем человека часто находится по ту строну рационального. Радикальная установка на сведение всех проблем, по словам Б. П. Вышеславцева «к последнему смыслу всего существующего», коренится в некоторых историко-культурных и духовных предпосылках, формировавших облик не только отечественной философии, но и всецелый образ русской культуры.

Необходимо отметь в заключении, что и в советский период проявляли себя этикоцентричные позиции в философии. Сейчас неправомерно отрицать опыт философии советского периода. В исследовании В. Н. Назарова по истории русской этики, выделяются следующие направления этической мысли в 60-8- гг.: «этический концептуализм О. Г. Дробницкого», «нормативный структурализм А. И. Титаренко», «этоника и моралеведение», «этический неоспинозизм А.Я.Мильнера-Иринина», «Этический натурализм» (Д. П. Филатов, А. А. Любищев, С. В. Мейен), «Этика генетического альтруизма В. П. Эфроимсона», «Этика экзистенциального эгоизма А. А. Зиновьева»[36]. Это свидетельство достаточной полноты этического дискурса советского периода, который обладал теми чертами, которые присущи русской философии как таковой.

Исследователь показал, что язык философов советского периода, размышлявших над этической тематикой, совпадает с языком классических русских философов. Можно обнаружит те же самые понятия и концепты: истина, идеал, правда, подлинность, абсолютные начала, высшие ценности, правда бытия и т.д.

Таким образом, складывается достаточно определенное представление об особенностях русской нравственной философии, которая вырабатывает абсолютный нравственный идеал в качестве смысложизненного критерия. Большинство построений русских философов, (в том числе С. Л. Франка, П. Б. Струве, С. Н. Булгакова и др.) концентрируются на нравственной проблематике, поскольку именно нравственность раскрывает наиболее глубоко тему о человеке. В этом смысле правомерно утверждать, что этикоцентризм является доминирующей чертой отечественной философии.

Литература.

1. Зеньковский, В.В. История русской философии [Текст]: в 2-х т. / В.В. Зеньковский. – Л.: Эго и др., 1991.

2. Лосский, Н.О. История русской философии [Текст] / Н.О. Лосский. – М.: Высш. шк, 1991. – 559 с.

3. Назаров В.Н. История русской этики. М.: Гардарики, 2006.

4. Зернов Н. Русское религиозное возрождение XX века / Н. Зернов. Paris. YMCA-PRESS, 1991. С.325.