Ф. Боас

ВВЕДЕНИЕ К «РУКОВОДСТВУ ПО ЯЗЫКАМ АМЕРИКАНСКИХ ИНДЕЙЦЕВ» ¹

(ИЗВЛЕЧЕНИЯ)

РАЗЛИЧИЕ КАТЕГОРИЙ В РАЗЛИЧНЫХ ЯЗЫКАХ

Во всех видах артикулированной речи группы произносимых звуков служат для передачи идей, и каждая группа звуков имеет фиксированное значение. Языки различаются не только по характеру составляющих их фонетических элементов и по звуковым группам, но также и по группам идей, находящих выражение в фиксированных фонетических группах.

ОГРАНИЧЕННОСТЬ КОЛИЧЕСТВА ФОНЕТИЧЕСКИХ ГРУПП, ВЫРАЖАЮЩИХ ИДЕИ

Общее количество возможных комбинаций фонетических элементов ограничено. В свою очередь, только ограниченное количество этих последних употребляется для выражения идей. Отсюда следует, что общее количество идей, выражаемых отдельными фонетическими группами, ограничено в количестве.

Поскольку общая сфера индивидуального опыта, который язык призван выражать, беспредельно видоизменяется и вся его совокупность должна выражаться ограниченным количеством фонетических групп, постольку очевидно, что все виды артикулированной речи должны основываться на широкой классификации опыта.

Это совпадает с основной чертой человеческого мышления. В нашем фактическом опыте два чувственных впечатления или эмоциональных состояния никогда не бывают тождественными. Тем не менее мы классифицируем их соответственно сходным чертам в более широкие или узкие группы, пределы которых можно устанавливать на основе разных точек зрения. Вне зависимости от их индивидуальных различий мы распознаем в нашем опыте общие элементы и рассматриваем их как соотносимые или даже идентичные при условии, что достаточное количество характерных черт является

¹ Franz Boas, Handbook of American Indian Languages (Introduction), Washington, 1911.

для них общим. Таким образом, ограничение количества фонетических групп, выражающих отдельные идеи, есть выражение того психологического факта, что множество различных индивидуальных опытов представляется нам в виде представителей одной и той же категории мышления.

Эту черту человеческого мышления и речи можно сравнить известным образом с ограничением всей серии возможных артикуляционных движений посредством отбора ограниченного количества привычных движений. Если бы вся масса понятий со всеми их вариантами выражалась в языке посредством совершенно разнородных и несоотносимых звуковых комплексов, возникло бы положение, при котором весьма близкие идеи не обнаруживали бы своей близости с помощью соответствующей близости своих фонетических символов, и для выражения потребовалось бы неограниченно большое количество отдельных фонетических групп. При этом положении ассоциация между идеей и представляющим ее звуковым комплексом стала бы недостаточно стабильной, чтобы автоматически и без раздумий воспроизводиться в любой момент. Так как автоматическое и быстрое употребление артикуляций привело к тому, что только ограниченное количество артикуляций (каждая с ограниченной способностью видоизменяться) и звуковых групп было избрано из неограниченно большой сферы возможных артикуляций и групп артикуляций, то чрезвычайно большое количество идей было посредством классификации сведено к меньшему количеству, которое на основе постоянного употребления установило прочные ассоциации; они приводятся в действие автоматически.

В этом месте нашего рассуждения представляется необходимым подчеркнуть тот факт, что группы идей, выражаемых особыми фонетическими группами, обнаруживают большие материальные различия в разных языках и ни в коем случае не подчиняются тем же самым принципам классификаций. Если взять пример из английского языка, то увидим, что идея воды (water) выражается большим разнообразием форм: один термин употребляется для выражения воды как жидкости (liquid); другой представляет воду в виде большого скопления (lake — озеро); третий — в виде текущей в большом (river — река) или малом (brook — ручей) количестве воды; еще другие — в виде rain (дождя), dew (росы), wave (волны), foam (пены). Совершенно очевидно, что это многообразие идей, каждая из которых выражается в английском языке посредством независимого термина, в других языках может выражаться с помощью производных одного и того же термина.

В качестве другого примера можно привести слова для снега в эскимосском языке. Здесь мы обнаруживаем одно слово aput для выражения снега на земле, другое — qana для падающего снега, третье — piqsirpoq для уносимого ветром снега и четвертое — qimuqsuq для снежных сугробов.

В том же языке тюлень в разных условиях выражается различными терминами. Одно слово — общий термин для тюленей, дру-

гое обозначает тюленя, греющегося на солнце, третье — тюленя, плывущего на льдине, не говоря уже о множестве имен для тюленей различных возрастов и полов.

В качестве примера способа, которым термины, выражаемые независимыми словами, объединяются в одно понятие, можно привлечь язык дакота. Термины naxta'ka «брыкать», paxta'ka «связывать в пучки», yaxta'ka «кусать», ic'a'xtaka «быть вблизи», baxta'ka «толочь» являются производными общего элемента xtaka «хватать», который и объединяет их, в то время как мы употребляем отдельные слова для выражения указанных видоизменяющихся идей.

Совершенно очевидно, что выбор подобных элементарных терминов должен до известной степени зависеть от основных интересов народа, и там, где необходимо различать определенные явления во многих аспектах, играющих в жизни народа совершенно независимую роль, могут развиваться независимые слова, в то время как в других случаях оказывается достаточной простая модификация единого термина.

В результате получилось, что каждый язык с точки зрения другого языка весьма произволен в своих классификациях. То, что в одном языке представляется единой простой идеей, в другом языке может характеризоваться целой серией отдельных фонетических групп.

Тенденцию языка выражать сложную идею посредством единого термина называют «холофразисом», и в соответствии с этим каждый язык с точки зрения другого может быть холофрастическим. Холо-фразис едва ли можно рассматривать как основную черту примитивных языков.

Мы уже имели возможность убедиться, что тот или иной тип классификации выражений можно обнаружить в каждом языке. Эта классификация идей на группы, каждая из которых выражается независимой фонетической группой, делает необходимым, чтобы те понятия, которые не передаются одним из доступных звуковых комплексов, выражались комбинациями или модификациями того, что можно назвать элементарными фонетическими группами в соответствии с элементарными идеями, к которым сводится данная конкретная идея.

Эта классификация, а также необходимость выражать один опыт посредством соотносимого другого, что в силу взаимного ограничения способствует определению подлежащей выражению конкретной идеи, обусловливают наличие определенных формальных элементов, определяющих отношения отдельных фонетических групп. Если бы каждая идея выражалась отдельной фонетической группой, было бы возможно существование языков без форм. Но поскольку, однако, идеи выражаются тогда, когда они сводятся к некоторому количеству соотносительных идей, сам тип их отношений становится важным элементом артикулированной речи. Отсюда следует, что все языки должны обладать формальными элементами и что их количество должно быть тем больше, чем меньше элементарных фонети-

ческих групп, определяющих конкретные идеи. В языке, обладающем очень обширным лексическим запасом, количество формальных элементов может быть весьма незначительным.

ГРАММАТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ

Важно отметить, что во всех языках мира количество процессов, применяемых для выражения отношений между терминами, ограничено. Предположительно, это объясняется общими характеристиками артикулированной речи. Единственными методами, употребляемыми для выражения отношений между определенными фонетическими группами, являются их расположение в определенном порядке (что может комбинироваться с взаимным фонетическим влиянием составляющих элементов) и внутреннее видоизменение самих фонетических групп. Оба эти метода обнаруживаются у очень многих языков, но иногда употребляется только последовательность расположения.

СЛОВО И ПРЕДЛОЖЕНИЕ

С тем чтобы понять значение идей, выражаемых независимыми фонетическими группами, и элементов, выражающих их взаимные отношения, мы должны обсудить здесь вопрос о том, что образует единицу речи. Уже отмечалось, что фонетические элементы как таковые можно изолировать только посредством анализа и что в речи они встречаются только в комбинациях, являющихся эквивалентами понятий.

Поскольку все виды речи служат для сообщения идей, постольку естественной единицей выражения является предложение или, иными словами, группа артикулированных звуков, передающих законченную мысль. Может показаться, что речь можно подразделять и дальше и что слово тоже образует естественную единицу, из которой строится предложение. В большинстве случаев, однако, легко показать, что это не так и что слово как таковое познается только в результате анализа. Это, в частности, ясно в случаях, когда мы имеем дело с предлогами, союзами и глагольными формами, относящимися к придаточным предложениям. Так, в высшей степени трудно представить себе употребление слов вроде and (и), for (для), to (к), were (был) таким образом, чтобы они передавали какую-либо ясную идею, может быть только за исключением форм вроде лаконичного if (если), когда остальная часть предложения предполагается и достаточно отчетливо указывается одним if. Таким же образом мы, хорошо вытренированные в грамматическом отношении, можем употребить одну форму, чтобы поправить только что выраженную мысль. Так, утверждение Не sings beautifully (он красиво поет) может вызвать реплику sang (пел). Склонный к лаконичности человек в ответ на утверждение Не plays well (он играет хорошо) может даже ограничиться одним окончанием -ed (-ал), что тем не менее

может быть понято его друзьями. Во всех этих случаях ясно, что отдельные элементы выделяются вторичным процессом из законченной единицы предложения.

Менее ясна искусственность слова как самостоятельной единицы в тех случаях, когда слово обозначает понятие, ясно отделяемое от других. Такими словами являются, например, имена существительные. Может показаться, что слово вроде stone (камень) представляет естественную единицу. Однако понятно, что одно слово stone в лучшем случае передает объективную картину, а не законченную мысль.

Таким образом, мы подходим к важному вопросу об отношениях слова и предложения. Основывая ход нашего рассуждения на языках, чрезвычайно различающихся по своим формам, мы можем, очевидно, определить слово как фонетическую группу, которая в силу своего постоянства формы, ясности значения и фонетической независимости легко выделяется из предложения. Это определение, по-видимому, содержит значительное количество произвольных элементов, которые согласно принятой нами общей точки зрения могут позволить нам иногда определять данную единицу как слово, а иногда отрицать ее независимое существование. Позднее, при рассмотрении американских языков, мы увидим, что эта практическая трудность будет многократно стоять перед нами и что невозможно с объективной уверенностью решить, правомерно ли считать определенную фонетическую группу независимым словом или же подчиненной частью слова.

Тем не менее в нашем определении есть известные элементы, которые представляются существенными для трактовки звукового комплекса как независимого слова. Фонетическая независимость рассматриваемого элемента с грамматической точки зрения наименее важна, но с фонетической точки зрения наиболее существенна. Выше отмечалось, как трудно установить независимость английского s, выражающего множественное число, посессивность и третье лицо единственного числа в глаголе. Это обусловливается фонетической слабостью этого грамматического элемента. Если бы идея множественности выражалась таким же фонетически сильным элементом, как слово many (много), посессивная часть слова таким же сильным элементом, как предлог of, и третье лицо единственного числа элементом вроде he (он), то тогда бы мы, может быть, с большей легкостью признали эти элементы независимыми словами; фактически мы так и поступаем. Например, stones (камни), John's (Джона), loves (любит) — отдельные слова, в то время как many sheep, of stone, he went рассматриваются как сочетания из двух слов. Трудности подобного рода встречаются постоянно в американских языках. Так, в языках вроде чинук мы обнаруживаем, что модифицирующие элементы выражаются отдельными звуками, фонетически объединяющимися в группы, которые произносятся без всякого разделения. Например, слово aniā'lōt «я дал его ей» можно расчленить на следующие элементы: а (время), n «я», i «его», а «ей», l «к», ō (направив

ление прочь), t «давать». Здесь опять-таки слабость составляющих элементов и их тесная фонетическая связь не позволяют нам рассматривать их как отдельные слова, и только все выражение в целом представляется нам независимой единицей.

В том случае, если мы руководствуемся только одним этим принципом, определение границ словесной единицы представляется чрезвычайно неясным делом в силу уже различия впечатлений о фонетической силе составляющих ее элементов.

Случается, что определенные элементы кажутся нам фонетически настолько слабыми, что не представляется возможным рассматривать их как независимые единицы предложения, в то время как близко родственные формы или даже те же самые формы в других конструкциях приобретают силу, которая у них отсутствует в других случаях. В качестве примера подобного рода может быть приведен язык квакиутл, в котором многие прономинальные формы представляются чрезвычайно слабыми фонетическими элементами. Так, выражение «Он бьет его этим» передается посредством mix˙ε-ī’deqs, в котором два конечных элемента означают: q — «его», s — «этим». Но когда в это выражение для объекта и инструмента вводятся существительные, q принимает более полную форму ха, a s — более полную форму sa, которые мы можем писать как независимые слова по аналогии с нашими артиклями.

Я очень сомневаюсь, что исследователь, описывающий французский язык таким же способом, каким мы описываем бесписьменные американские языки, будет склонен писать прономинальные элементы, входящие в переходный глагол, как независимые слова, — во всяком случае не тогда, когда он описывает индикативные формы позитивного глагола. Он вправе поступать таким образом только тогда, когда установит свободу их позиции, проявляющуюся в негативной и в некоторых вопросительных формах.

Определяющее влияние свободы позиции фонетически фиксированной части предложения делает необходимым включить ее в наше определение слова.

Всякий раз, когда определенная фонетическая группа выступает в предложении в разнообразии позиций и всегда в той же самой форме, без всяких или по крайней мере без материальных модификаций, мы легко осознаем ее индивидуальность и при анализе языка склонны рассматривать ее как отдельное слово. Эти условия реализуются полностью только в тех случаях, когда рассматриваемый звуковой комплекс не обнаруживает вообще никаких модификаций.

Однако могут иметь место менее заметные модификации, особенно в начальной и конечной позициях, которые мы готовы игнорировать ввиду их меньшей значимости сравнительно с постоянством структуры слова. Это встречается, например, в языке дакота, в котором конечный звук постоянного словесного комплекса, имеющего четко определенное значение, автоматически видоизменяет первый звук последующего словесного комплекса, имеющего такие же качества постоянства. Может иметь место и обратный процесс. Демаркационная

линия между тем, что мы обычно называем двумя словами, в этом случае, строго говоря, исчезает. Но взаимное влияние двух находящихся в связи слов сравнительно настолько слабо, что идея индивидуальности слова перевешивает их органическую связь.

В других случаях, когда органическая связь становится настолько прочной, что ни один из компонентов не функционирует без ясных следов своей связи, они представляются нам отдельной единицей. В качестве такого положения можно сослаться на эскимосский язык. В этом языке много элементов, которые ясны по своему значению и сильны по своим фонетическим качествам, но которые настолько ограничены в своих позициях, что они всегда следуют за другими определенными частями предложения, никогда не образуют начала законченной фонетической группы, а предшествующая фонетическая группа теряет свою более постоянную фонетическую форму, когда они добавляются к ней. Обратимся к примеру: takuvoq означает «он видит»; takulerpoq значит «он начинает видеть». Во второй форме идея виденья заключается в элементе taku-, который сам по себе не полон. Последующий элемент -ler никогда не может открывать предложения и получает значение «начинать» только в связи с предшествующей фонетической группой, конечный звук которой до известной степени определяется им. В свою очередь, он требует окончания, которым в нашем случае является третье лицо единственного числа -poq; слово же, имеющее значение «видеть», требует окончания -voq для этого же лица. Эти окончания также не могут открывать предложения, а их начальные звуки v и р полностью определяются конечными звуками предшествующих элементов. Таким образом, мы видим, что эта группа звуковых комплексов образует прочное единство, объединенное формальной неполноценностью каждой части и далеко идущими взаимными фонетическими влияниями. Языки, в которых элементы так тесно связаны, как в эскимосском, не оставляют никакого сомнения в отношении того, что образует слово в нашем обычном смысле слова. Такое же положение существует и в ирокезском, напоминающем в этом отношении эскимосский язык. Возьмем пример из диалекта онейда. Watgajijanegale «цветок раскрывается» состоит из формальных элементов wa-, -t- и -g-, временных, модальных и прономинальных по своему характеру; далее идет а, характеризующее основу jija «цветок», никогда не выступающую отдельно, и, наконец, основа -negale «раскрываться»,.которая также не имеет самостоятельного существования.

Во всех этих случаях элементы обладают большой ясностью значения, но отсутствие у них постоянства формы понуждает нас рассматривать их как части одного длинного слова.

В то время как некоторые языки оставляют впечатление достаточного критерия для определения границ слов, существуют случаи, при которых определенные части предложения можно выделить таким образом, что другие части сохраняют свою независимую форму. В американских языках это, в частности, имеет место тогда,

когда существительные включаются в глагольный комплекс, не модифицируя свои компоненты. Так обстоит дело, например, в языке павни: tã'tuk ^u t «я разрезал это для тебя» и riks «стрела» объединяются в tatũ’riksk ^u t «я разрезал твою стрелу». Близость связи этих форм проступает еще отчетливее в случаях наличия широких фонетических модификаций. Так, элементы ta-t-ru^ε-n объединяются в ta'hu^εn «я делаю» (так как tr в слове изменяется в h), a ta-t-rīks-ru^εn превращается в tahikstu^εn «я делаю стрелу» (так как r после s превращается в t). В то же время riks «стрела» употребляется как независимое слово.

Если мы будем следовать изложенным выше принципам, мы легко увидим, что один и тот же элемент может одновременно выступать как самостоятельное существительное и затем как часть слова, остаток которого обладает всеми вышеописанными качествами и который по этой причине мы не склонны рассматривать как комплекс независимых элементов.

Двусмысленность в отношении независимости частей предложения может также возникнуть и тогда, когда их значение становится зависимым от других частей предложения или когда их значение оказывается настолько неясным и слабым сравнительно с другими частями предложения, что мы предпочитаем рассматривать их как подчиненные части. Когда в фонетическом отношении они сильны, слова этого рода обычно рассматриваются как независимые частицы; когда же с другой стороны, они фонетически слабы, они обычно рассматриваются как модифицирующие части других слов. Хорошие примеры подобного рода содержатся в текстах языка понка, собранных Джеймсом Оуэн Дорсей. Здесь один и тот же элемент часто трактуется как независимая частица, но в других случаях он рассматривается в качестве подчиненной части слов. Так, мы встречаем ø éama «эти», но jábe amá «бобер».

Аналогичную трактовку грамматики языка сиукс мы обнаруживаем у С. Р. Риггса. Здесь мы, например, встречаемся с элементом pi, который всегда трактуется как окончание слова, очевидно, в силу того обстоятельства, что он выражает множественное число, которое в индоевропейских языках всегда обозначается видоизменением слова. С другой стороны, элементы вроде kta и śni, обозначающие соответственно будущее время и отрицание, трактуются как самостоятельные слова, хотя они функционируют в точно той же форме, что и вышеупомянутое pi.

Другими примерами подобного рода являются модифицирующие элементы в языке цимшей, в котором бесчисленные адвербиальные элементы выражаются чрезвычайно слабыми фонетическими группами, имеющими определенные позиции. Здесь также господствует абсолютный произвол в отношении подобных фонетических групп, рассматриваемых то как отдельные слова, то объединяемых в одно слово с глагольными выражениями. В таких случаях независимое существование слова, к которому без всяких видоизменений присоединяются подобные частицы, побуждает нас рассматривать

эти элементы в качестве независимых частиц при условии, что они достаточно сильны в фонетическом отношении. С другой стороны, если глагольные выражения, к которым они присоединяются, модифицируются или посредством включения этих элементов в них, или иными путями, мы склонны рассматривать их как части слова.

Представляется далее необходимым более полно обсудить понятие слова в его отношениях ко всему предложению, так как этот вопрос играет важную роль в морфологической трактовке американских языков.

ОСНОВА И АФФИКС

Аналитическая трактовка языков приводит к выделению некоторого количества различных групп элементов речи. Когда мы классифицируем их соответственно их функциям, то оказывается, что определенные элементы встречаются в каждом отдельном предложении. Таковы, например, формы, обозначающие субъект и предикат, или в современных европейских языках формы, обозначающие число, время и лицо. Другие элементы, вроде тех, которые обозначают указание, могут наличествовать в предложении, но могут и отсутствовать. Подобные элементы и многие другие трактуются в наших грамматиках. Эти элементы модифицируют материальное содержание предложения в соответствии со своим характером, как например в английских предложениях Не strikes him (Он бьет его) и I struck thee (Я бил тебя), где идея битья кого-либо составляет содержание коммуникации, в то время как идеи he, present, him (он, настоящее время, его) и I, past, thee (я, прошедшее время, тебя) модифицируют первую идею.

Чрезвычайно важно отметить, что это разделение содержащихся в предложении идей на материальное содержание и формальные модификации носит произвольный характер и обусловлено, очевидно, прежде всего большим разнообразием идей, которые могут быть выражены тем же формальным способом и теми же прономинальными и временными элементами. Другими словами, материальное содержание предложения может быть представлено субъектом и предикатом, выражающими неограниченное количество понятий, в то время как модифицирующие элементы — в нашем примере местоимения и времена — содержат относительно мало понятий. При изучении языка части, выражающие материальное содержание предложения, обычно относятся нами к области лексики; части же, выражающие модифицирующие отношения, — к области грамматики. В современных индоевропейских языках количество понятий, выражаемых подчиненными элементами, вообще ограниченно, и по этой причине линия, отделяющая грамматику от лексики, чрезвычайно отчетлива. Впрочем, при более широком взгляде все этимологические процессы и словообразование следовало бы рассматривать как часть грамматики, А если мы поступим так, то увидим,

что даже в индоевропейских языках количество классифицирующих понятий очень велико.

В американских языках различие между грамматикой и лексикой часто бывает очень неясно в силу того обстоятельства, что количество элементов, принимающих участие в формальных образованиях, весьма велико. Представляется необходимым объяснить это более подробно на ряде примеров. В языке цимшей мы обнаруживаем очень большое количество адвербиальных элементов, которые никак нельзя трактовать как совершенно независимые и которые без всякого сомнения следует рассматривать в качестве элементов, модифицирующих глагольные понятия. В силу очень большого количества этих элементов общее количество глаголов движения представляется несколько ограниченным, хотя общее количество глаголов, способных объединяться с этими адвербиальными понятиями, значительно больше, чем общее количество самих адвербиальных понятий. Таким образом, количество наречий фиксировано, а количество глаголов неограниченно. В соответствии с этим положением у нас создается впечатление, что первые являются модифицирующими элементами и должны относиться к грамматике языка, а вторые суть слова и относятся к лексике языка. Количество подобных модифицирующих элементов в эскимосском языке еще больше, и здесь впечатление, что они должны относиться к грамматике, подкрепляется и тем обстоятельством, что они никогда не могут занимать начальной позиции и не следуют за самостоятельным словом, но присоединяются к элементам, которые, будучи произнесены отдельно, не имеют никакого смысла.

Теперь важно отметить, что в ряде языков количество модифицирующих элементов может достигать такого числа, что становится трудно установить, какие элементы представляют серии понятий, ограниченных по количеству, и какие представляют почти безграничные серии слов, относящихся к лексике. Это верно, например, применительно к алгонкинскому языку, где в соединении почти со всеми глаголами появляется ряд элементов, каждый в определенной позиции; но каждая из групп настолько многочисленна, что невозможно с определенностью обозначить одну группу как слова, модифицируемые другой группой, или же наоборот.

Важность этих соображений для наших целей заключается в факте, иллюстрирующем отсутствие определенности в терминах основа и аффикс. Согласно обычной терминологии, аффиксы — это элементы, присоединенные к основам и модифицирующие их. Это определение вполне приемлемо для случаев, когда количество модифицирующих понятий ограничено. Но когда количество модифицирующих элементов становится чрезвычайно большим, мы вправе сомневаться, какой из двух элементов является модифицирующим и какой модифицируемым, и в конце концов определение становится абсолютно произвольным. В последующем изложении делается попытка ограничить употребление терминов префикс, суффикс и аффикс только теми случаями, когда количество выражаемых этими

элементами понятий строго ограничено. Когда же количество объединенных элементов становится таким большим, что их трудно классифицировать, эти термины не употребляются, а элементы трактуются как координирующие.

ИССЛЕДОВАНИЕ ГРАММАТИЧЕСКИХ КАТЕГОРИЙ

Из всего сказанного следует, что при объективном исследовании языка необходимо учитывать три момента: во-первых, составляющие язык фонетические элементы; во-вторых, группы понятий, выражаемых фонетическими группами, и, в-третьих, способы образования и модификации фонетических групп.