Вступление 16 страница

Величие “Капитала” Маркса в том, что за отношениями компенсации, эквивалентности, возмещения вскрыты невидимые отношения грабежа, экспроприации, рабства. Маркс объяснил наемным рабочим, что в глубочайшем экономическом смысле они остаются рабами, — до возникновения марксизма они это чувствовали, но не могли доказать. Но огромные массы полупролетариев, крестьян, экономически слаборазвитых народов даже и не чувствовали сколько-нибудь отчетливо своего рабства.

Мы живем в эпоху, когда человек особенно быстро и бурно осознает остатки своего рабства, которых он не сознавал и не ощущал и, следовательно, нес добровольно, следуя велениям унаследованной от первобытности психики. Насилие империализма и колониализма, обманы политики и религии, — все слабеет и шатается перед силой поднимающегося на ноги человека. Поэтому история идет все быстрее.

Человечество скидывает рабство — и обнаженное, и облаченное в капиталистические свободы. Оно побеждает и внешнее рабство, и внутренние пережитки рабской психологии. Три великие силы, тесно связанные между собой, сплачивают и организуют его усилия: лагерь стран социализма, освободительное движение угнетенных народов, рабочее и коммунистическое движение в капиталистических странах.

Оборвав на этом, вернемся к сказанному вначале: все изучение всемирной истории служит лишь для прогнозирования будущего. Как можно было бы экстраполировать охарактеризованную выше кривую?

Предоставим слово одному из знаменитейших деятелей науки XX в. Роберту Оппенгеймеру. “В наиболее примитивных обществах, если верить антропологам, — пишет он, — главное назначение ритуала, религии, культуры фактически сводится к тому, чтобы не допускать перемен. А это значит — снабжать социальный организм тем, чем сама жизнь магическим образом наделяет живые организмы, — создавать своего рода гомеостаз, способность оставаться неизменным и лишь очень незначительно реагировать на происходящие в окружающем мире потрясения и перемены. В наше время культура и традиция обрели совершенно иную интеллектуальную и социальную роль. Сегодня главная функция самых важных и жизнестойких традиций заключается именно в том, чтобы служить орудием для быстрых перемен. Эти изменения в жизни человека обусловлены сочетанием многих факторов, однако, пожалуй, решающий из них — это наука”[315].

Переведем эти слова на язык социальной психологии. Движение истории не замедлится, а будет ускоряться. Будут отпадать одно за другим все средства принуждения человека человеком. Будет все более оставаться лишь одно-единственное средство приневолить другого человека: научное доказательство. Против этого ничего нельзя поделать. Чем дальше, тем будет требоваться все более строгое и полное доказательство.

Как уже было сказано выше, мировая история — гигантская оппозиция между доисторическими предлюдьми (“они”) и современным, лучше сказать, стремительно формирующимся на наших глазах человеческим миром. Люди на протяжении долгих тысячелетий все определеннее отказывались быть тем, чем они были вначале. И вместе с этим прогрессом ослабевают грани между всяческими человеческими общностями, становятся все более лабильными и проницаемыми, а в качестве главного “мы” все яснее выступают люди как таковые, все люди вместе — в противопоставлении преодоленному, но снова и снова преодолеваемому каждым актом разумной деятельности прошлому.

История и истории

Остается рассмотреть ту общность, которой мы не касались до сих пор, — человечество.

Между тем это — краевая категория, или предельное понятие, всякого социологического мышления, и контуры социальной психологии останутся незавершенными, пока не привлечена и эта максимально большая общность. В ряде случаев люди представляют свое “мы” как составную часть наиболее обширного целого — всего рода человеческого или совокупности всех живущих на земле людей. В основе интернационализма лежит сознание неразрывной причастности рабочего, национально-освободительного, социалистического движения отдельной страны к соответствующему мировому движению, убежденность в необходимости взаимосвязи и взаимопомощи трудящихся в масштабах планеты.

Представление о человечестве в целом в особенности воздействует на политические, морально-этические и научно-логические идеи и на связанные с ними чувства.

С древних времен в политическую мысль вплелось понятие “всемирность”. На деле ни одна попытка установления всемирной власти не удавалась, и множество племен и народов оставалось вне поля зрения даже таких “завоевателей мира”, как Александр Македонский. Но в философии стоиков уже присутствовала теория потенциального единства или объединения всего человечества. Что уж говорить о политиках, идеологах и мечтателях средних веков и нового времени.

В этике, как части философии, всегда незримо присутствует “человек вообще”. Не член того или иного конкретного “мы”, противостоящего каким-либо “они”, а человек вне этих делений. Можно сказать, что само философское понятие “этика” существует лишь в той мере, в какой существует понятие “человечество”. В противном случае речь идет лишь об обычаях.

Но в самой сильной степени идея человечества присутствует в бытии науки — всякого доказательства, всякого акта логики. В глубоких недрах движения научной мысли лежат истины, ставшие абсолютно ясными со времен Декарта: доказательность чего-либо, признание логической необходимости и обязательности подразумевают “любого человека”, т.е. человека, свободно взаимозаменяемого со всяким другим, кроме малых детей и душевнобольных. Нет науки без признания единой природы разума у всех народов и индивидов, сколь угодно разнящихся по всем другим культурно-историческим признакам. Стоит отказаться от этого принципа, и истина перестает быть истиной, становится условным соглашением среди людей какой-либо общности, не обязательным для другой, и, следовательно, — неистиной. Таким образом, можно сказать, что не только существование человечества как целого служит отдаленной предпосылкой возможности существования науки, но и что существование науки с необходимостью требует от человеческого ума понятия человечества.

Но, с другой стороны, какой-то важной частью своего существа относя себя к этой общности, к тому “сверх-мы”, мы не знаем достаточно ясно, существовало ли оно и существует ли реально, ибо вся история предстает не иначе, как сумма историй — стран, народов, цивилизаций. Слово “история” только произносится в единственном числе, но мыслится во множественном. “Всемирные истории”, опубликованные и за рубежом и в нашей стране, каждый раз представляют собой не историю, а множество историй, которые, как нити, то переплетаются между собой, то тянутся параллельно одна другой.

Так и принято считать, что задача историка — изучать и писать историю страны. Пишут, конечно, и истории более детальных объектов, вплоть до истории отдельного человека, но все согласны, что в этих случаях объект изучения детерминирован окружающей средой. А вот отдельная страна принимается в качестве некоей “элементарной частицы” исторического процесса. При этом под словом “страна” подчас понимают экономическую общность, подчас — народ, нацию, т.е. этническую общность, но чаще всего, в духе немецкой историко-государственной школы, — то или иное государство и ограниченную государственными рубежами территорию. Мало того, представление о современной территории того или иного государства проецируется и на отдаленные исторические эпохи, когда данного государства ни в классовом, ни в административном смысле не было, и таким путем механически конструируется “история страны”. А на самом деле там были феодальные княжества, отнюдь не совпадавшие с этой территорией, древние племена, жившие как на этой, так и не на этой земле, мигрировавшие сквозь нее орды.

Итак, проблема всемирной истории возвращает нас к отношениям “мы” и “они”, из которых соткана эта всемирная история.

В разные эпохи в развитии человечества преобладающую роль играли разные проявления его всемирной связи.

Лишь эпоха капитализма развивает прямые мировые связи. Возникают мировой рынок, мировые экономические отношения и зависимости, мировые средства транспорта, информации, связи. Однако она же рождает и всемирные антагонизмы. Так, рабочий класс с помощью интернациональных организаций сплачивается против мировой буржуазии. Капиталистическая эра с самого начала оформляет антагонизм немногих буржуазных стран всему некапиталистическому миру, превращаемому в значительной части в колонии. В то же время капитализм порождает борьбу не только за раздел, но и за передел мира между капиталистическими странами. Он порождает мировые войны. Из недр капитализма, в результате взрыва его противоречий, рождается мировой антагонизм двух общественно-экономических систем. Напомним, что когда Ленин в статье “О лозунге Соединенных Штатов Европы” писал о возможности победы социализма “первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой капиталистической стране”, он имел в виду не обособленность этой страны, а ее антагонизм к мировой капиталистической системе: “Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального, капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран…”[316]. Эти слова, разумеется, в полной мере относятся и к тому времени, когда на карте уже не одна социалистическая страна, а мировая система стран социализма, антагонистичная мировой системе монополистического капитализма.

Докапиталистические эпохи не знали даже и той противоречивой мировой связи всех стран со всеми, какую стремительно развил капитализм. Но это не значит, что к ним не применимо понятие всемирной истории, хотя и в существенно ином смысле. Для древней и средневековой истории характерна цепная связь, т.е. непосредственная взаимозависимость истории отдельной страны лишь с немногими соседними, которые, в свою очередь, взаимосвязаны с другими. Тем самым всемирный характер истории человечества никем в частности не мог быть наблюдаем и осознан. Он существовал лишь объективно, ибо ни одна страна, ни один даже самый маленький и удаленный народец не находился вне этой цепной связи.

Наконец, для еще более глубокого прошлого всемирно-историческая связь означает преимущественно не позитивное взаимопроникновение и взаимодействие с соседями, будь то экономическое, демографическое, политическое культурное, а негативное — в виде отталкивания и обособления друг от друга. Но и из этой цепи не было изъято ни одно даже самое дикое, самое первобытное племя.

Итак, человечество как целое первоначально выступает в виде мелкоячеистой сетки, нити которой, т.е. границы и контакты, несут преимущественно отрицательный заряд (что не исключает, конечно, и некоторых форм диффузии и смешения). Позже все более видную роль начинает играть открытое взаимодействие в масштабах большего или меньшего региона, но в конечном счете образующее остававшуюся неуловимой для современников цепную всеобщую взаимосвязь. В ней огромнейшую роль играет по-прежнему и обособление, но теперь уже становящееся политическим обособлением и поэтому принимающее характер военной угрозы соседям и военной обороны от соседей. В новое и новейшее время связи в мировом масштабе несут положительный заряд, прорывают всяческую обособленность, изолированность, застойность, делают историю наглядно всемирной, но и поднимают всемирные противоречия до уровня всемирных антагонизмов.

Таковы некоторые штрихи диалектики в развитии того общественно-исторического — объективного и субъективного — явления, которое мы приняли как основу для науки о социальной психологии, обозначив его формулой “мы и они”. История человечества еще не стала историей одного “мы”, которое никому не противостоит и внутри которого явление “они” редуцировано до простого соревнования, являющегося выражением не обособления или вражды, а взаимопомощи. Таково наше представление о будущем коммунистическом человечестве, но сегодня это движение к будущему всеобщему “мы” заторможено препятствующими силами антикоммунизма.

Итак, история всегда была не только множеством историй. Но именно в нашу эпоху историческая наука все яснее ощущает потребность научиться писать не только истории, но и историю. В поисках новых методов и аспектов она отводит весьма существенную роль и социальной психологии.

Перспективы

В двух предыдущих разделах этой главы кратко отмечены те две проблемы современной исторической науки, которые, может быть, окажутся самыми перспективными среди всех ее теоретических задач. Историческая наука будет постольку становиться все более научной, поскольку все полнее и точнее будет понимать законы действий масс в истории, в том числе закон того “бунта масс”, который составлял стержень всей истории и который вызывает проклятия и ненависть буржуазных социологов вроде Ортеги-и-Гассета. И точно так же история будет все более наукой, поскольку сможет все выше подниматься над границами, делящими человечество на противостоящие друг другу куски. На обоих этих путях много неизведанных трудностей, неоткрытых законов. Но историческая наука обязательно станет в конце концов подлинной наукой о массах и подлинной наукой о человечестве.

И на том и на другом направлении историческая наука имеет дело с понятием, без которого она никогда не могла обойтись, — “враги”, “враг”. Оно пронизало историю. Конечно, оно трансформировалось в разные эпохи и будет трансформироваться дальше. Когда-то это были палеоантропы, “нелюди”, от которых отличали себя, людей, позже — чужаки, чужая кровь, иноплеменники, в классовом обществе — угнетатели, поработители, бесчеловечные люди (или, наоборот, “чернь”), в то же время иностранцы, завоеватели, люди иных языков и иного подданства, наконец иноверцы, еретики, язычники. Какая огромная дистанция до того предвосхищаемого нашей мыслью времени, когда от вражды людей останется лишь война аргументов и доказательств, что равносильно не вражде, а взаимопомощи людей. Враги — это “они”, “чужие”, — можно сказать, сквозная категория науки социальной психологии, не в меньшей степени, чем парная ей категория “мы”, “свои”.

Процесс, в известном смысле антагонистичный вражде и ее историческим судьбам, — это сплочение все более обширных масс для осуществления выдвигаемых историей коренных задач. Задачи эти, чем дальше, тем больше, таковы, что малыми общностями или даже такими, которые вчера казались нам очень большими, сегодня уже обойтись нельзя, завтра — тем менее. И сплоченность, и число людей в этих больших исторических “мы” будут неуклонно возрастать. Тем самым перспективнейшая задача социальной психологии — все глубже проникать в механизмы, закономерности и правила формирования огромных человеческих общностей. Как создавать из множества воль гигантскую единую волю, из множества умов — великий творческий ум, без ослабляющих разноречий, без парализующих трещин?

Вернемся к ленинской науке революции. В конце концов весь смысл ее состоял в превращении капель в струи, струй — в обширный поток; в превращении сотен и тысяч в миллионы и десятки миллионов действующих в едином направлении, т.е. заряженных одинаково направленной энергией, людей. “На место старой муштры, которая проводилась в буржуазном обществе вопреки воле большинства, мы ставим сознательную дисциплину рабочих и крестьян, которые соединяют с ненавистью к старому обществу решимость, уменье и готовность объединить и организовать силы для этой борьбы, чтобы из воли миллионов и сотен миллионов разрозненных, раздробленных, разбросанных на протяжении громадной страны создать единую волю, ибо без этой единой воли мы будем разбиты неминуемо”[317]. Таковы масштабы этого “мы и они” для нашей эпохи, а для грядущей эпохи они еще грандиознее. “… Ум десятков миллионов творцов создает нечто неизмеримо более высокое, чем самое великое и гениальное предвидение”[318].

Критерий объема и объединенности массы являлся в глазах Ленина, высшим критерием при решении задач всемирно-исторического масштаба. В частности, этому высшему критерию была подчинена его программа действий в сплочении народов и республик Советского Союза, в обеспечении общности интересов и направления действий рабочего класса и крестьянства. Ради достижения общности ума и воли классов и наций лучше было подчас немного пожертвовать быстротой движения вперед. Ленин требовал в 1922 г.: “Сомкнуться с крестьянской массой, с рядовым трудовым крестьянством, и начать двигаться вперед неизмеримо, бесконечно медленнее, чем мы мечтали, но зато так, что действительно будет двигаться вся масса с нами”[319].

Одна из важнейших сторон Ленинской науки революции состоит в том, что подлинному единству этих великих “мы”, вершащих великие исторические дела, может изнутри грозить всякая скрытность, всякое отсутствие откровенности и правды в политике, пропаганде и агитации.

Капиталистический мир насквозь проникнут недоверием и фальшью. Буржуазная пропаганда, да и не только пропаганда, а кое в чем и социально-экономическая практика, прилагает огромные усилия для создания ощущения общности интересов и задач предпринимателей и рабочих. Но все эти усилия срываются жизнью. Дело не только в экономическом антагонизме. Разве не характерна стачка рабочих “Дженерал моторе” в США в сентябре 1964 г. с требованиями не столько экономическими, сколько социально-психологическими: огромные массы рабочих потребовали от хозяев прекращения тайной слежки, подслушивания и других действий, оскорбляющих человеческое достоинство рабочих. Какое уж тут “мы”! Тайное наблюдение за согражданами, культивирование подсматривания, подслушивания, секретной информации, как раковая опухоль, несут смерть и разрушение чувству “мы”, чувству общности.

Ленин видел силу партии и Советской власти в абсолютной прямоте и честности. “… Мы должны, — говорил Ленин, — ставить дело во всей нашей пропаганде и агитации начистоту”[320]. Ленин требовал говорить с народом обо всем и совершенно открыто, ни в чем не скрывать трудностей и недостатков. Тогда народ будет неразрывно слит с партией и Советской властью в ощущении подлинного единства. “И тем, — писал он, — что Советское правительство не боится и говорит открыто, оно привлекает на свою сторону новые миллионы трудящихся…”[321].

Там, где этого нет, народ и правительство в глазах народа — это “мы и они”. Там, где это есть, народ и правительство — это “мы”, и правительство может мобилизовать энергию и чувства народа на тех направлениях, которые в данный момент являются главными и решающими в общем движении. Еще в 1919 г., в разгар гражданской войны и хозяйственной разрухи, Ленин писал: “Причина наших побед: прямое обращение нашей партии и Советской власти к трудящимся массам с указанием на всякую очередную трудность и очередную задачу; уменье объяснить массам, почему надо налечь изо всех сил то на одну, то на другую сторону советской работы в тот или иной момент; уменье поднять энергию, героизм, энтузиазм масс, сосредоточивая революционно напряженные усилия на важнейшей очередной задаче”[322].

Если так обстояло дело в самом начале перехода от капиталистического строя к социалистическому, то в наши дни для суждения о перспективах нужно иметь в виду одну важную поправку. Коммунизм — это не тихая гавань (как наивно пелось когда-то: “в Коммуне — остановка”), а путь неукоснительного ускорения развития. Коммунизм — не станция, а динамическое понятие, означающее впервые завоеванную возможность двигаться и расти с возрастающей быстротой без каких-либо общественных помех и препятствий. Вся человеческая история, рассматриваемая с точки зрения темпа, развивалась по экспоненциальной кривой, отвечающей геометрической прогрессии. Последние века знаменовали уже крутое ускорение развития. Это и подвело человечество к коммунизму как к том части кривой, где ускорение будет незаторможенным, неограниченным и непрерывно нарастающим. Если подойти под этим углом зрения к прогнозам в области общественной психологии, можно сказать уверенно, что стремительность исторической динамики предъявит коренные требования к психике: во-первых, к сплоченности масс человечества в решении задач, во-вторых, к подвижности в переходах от одних условий к другим.

С большой вероятностью можно предвидеть, что те явления социальной психологии, которые охватываются понятиями устойчивый склад, привычки, будут играть относительно уменьшающуюся роль. Психика человека коммунистического общества представляется значительно более подвижной, чем наша сейчас. Этого будет требовать объективная динамика жизни.

[1] См. подводящий итоги этого первого этапа сборник: Проблемы общественной психологии, под ред. В.Н.Колбановского и Б.Ф.Поршнева. М., 1965; а также: Парыгин Б.Д. Социальная психология как наука. Л., 1965.

[2] См.: Поршнев Б. Ф. Состояние пограничных проблем биологических и общественно-исторических наук. — Вопросы философии 1962, № 5.

[3] Валлон А. От действия к мысли. Очерк сравнительной психологии. М., 1956, с. 234.

[4] ⁴ Валлон А. Указ, соч., с. 237.

[5] См.: Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. 2 изд. М., 1965.

[6] См.: Колбановский В. Н. Некоторые актуальные проблемы общественной психологии. — Вопросы философии, 1963, № 12; Ковалев А. г. Предмет и проблемы социальной психологии. — В кн.: Вопросы марксистской социологии. Л., 1962.

[7] См. выдающуюся работу М. Фуко: Foucault M. Folie et deraison; histoire de la folie a l’age classique [XVII-XVIII вв.]. Paris, 1961.

[8] См.: Лотте С. А. Из истории французского предпролетариата XVIII века. — Новая и новейшая история, 1962, № 2; Гуревич А. Я. Некоторые аспекты изучения социальной истории. — Вопросы истории, 1964, № 10.

[9] См.: Поршнев В, Ф. Общественная психология и формирование нового человека. — Коммунист, 1963, № 8.

[10] Для общего ознакомления рекомендуется использовать материалы XVIII Международного конгресса психологов в Москве.

* Глава написана с участием кандидата исторических наук И.М.Лукоморской

[11] Ленин В.И. Полн. собр. соч., т.43, с.386

[12] Писарев Д. И. Соч. М., 1956. т. 3. с. 149.

[13] Ленин В. П. Поли. собр. соч., т. 6. с. 173.

[14] Ленин Б. И. Поли. собр. соч., т. 1, с. 142.

[15] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч.. т. 10. с. 323; т, 11. с. 57-60.

[16] Ленин В. И. Поля. собр. соч.. т. 11, с. 58

[17] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 13, с. 403.

[18] Бонч-Бруевич В. Д. В.И. Ленин об устном народном творчестве. — Советская этнография, 1954, № 4.

[19] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 41, с. 192.

[20] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т, 45, с. 20.

[21] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 46, с. 284.

[22] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 22, с. 208.

[23] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 25, с. 245.

[24] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 44, с. 497.

[25] Плеханов г. В. Избранные философские произведения: В 5-ти томах. М., 1956, т. 2, с. 171.

[26] Там же, с. 247.

[27] Там же, т. 3, с. 180.

[28] См.: Гак М. Учение об общественном сознании в свете теории познания. М., 1960.

[29] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 21, с. 319.

[30] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 14, с. 238.

[31] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 21, с. 305, 315-316.

[32] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 34, с. 128.

[33] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. И, с. 386.

[34] См., например: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 39, с. 268.

[35] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 41, с. 64-65.

[36] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 13, с. 370.

[37] См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 34, с. 230.

[38] Ленин В, И. Полн. собр. соч., т, 44, с. 227

[39] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 19, с. 169.

[40] См.: Ленин В. И. Полп. собр. соч., т. 20, с. 21.

[41] Там же, с. 22.

[42] См.: Ленин, В. И. Поли. собр. соч., т. 17, с. 210-211.

[43] См.: Ленин В. И. Поли. еобр. соч., т. 20, с. 40.

[44] См. там же. с. 20

[45] См. там же, с. 70.

[46] Ленин В. И. Полп. собр. соч., т. 17. с. 212.

[47] Ленин В. И. Полп. собр. соч., т. 20, с. 40.

[48] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 6, с.198.

[49] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 9, с. 294

[50] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 1, с. 136-137.

[51] Ленин В. И. Ноли. собр. соч., т. 32, с. 277.

[52] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 5, с. 25.

[53] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 34, с. 217

[54] Ленин В. И. Полы, собр. соч., т. 6, с. 29-30.

[55] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 5, с. 15.

[56] Ленин, В. И. По.тттт. собр. соч., т. 6. о. 106.

[57] Ленин В. И. Полп. собр. соч., т. 32, с. 388.

[58] Ленин В. И. Полп. собр. соч., т. 6, с. 48.

[59] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 1, с. 301.

[60] См. там же, с. 242.

[61] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 6, с. 70.

[62] См. там же, с. 26.

[63] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 22, с. 171.

[64] Ленин В. И. Пола. собр. соч., т. 6, с. 128.

[65] Там же, с. 88.

[66] Ленин В. И. Полы. собр. соч., т. 31, с. 399.

[67] См. там же, с. 459.

[68] См. там же, с. 399; т. 32, с. 273.

[69] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 6, с. 38.

[70] Там же, с. 41.

[71] См.: Ленин В. И. Полы. собр. соч., т. 19, с. 409.

[72] Там же, с. 272.

[73] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 36, с. 25.

[74] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 41, с. 80-81.

[75] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 9, с. 264-265.

[76] Там же, с. 302.

[77] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 47, с. 100.

[78] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 10, с. 115.

[79] Там же, с. 114.

[80] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 11, с. 385.

[81] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 38, с. 61.

[82] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 6, с. 176-177.

[83] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 36, с. 361

[84] Ленин, В. И. Поли. собр. соч., т. 44, с. 326.

[85] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 17, с. 348.

[86] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 34, с. 104.

[87] Там же, с. 105.

[88] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 44, с. 122-123.

[89] См.: Ленин В. И. Полп. собр. соч., т. 6, с. 125.

[90] Ленин В. И. Полп. собр. соч., т. 17, с. 363.

[91] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 11, с. 4-6.

[92] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 30, с. 282.

[93] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 35, с. 57.

[94] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 34, с. 43-44.

[95] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 35, с. 27.

[96] Ленин В. И. Поля. собр. соч., т. 36, с. 173

[97] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 37, с. 12.

[98] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 47, с. 52-53.

[99] См. там же, с. 53.

[100] См. там же, с. 60, 62.

[101] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 95.

[102] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 15, с. 298.

[103] См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 38, с. 180.

[104] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 34, с. 343

[105] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 42, с. 46

[106] См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 50, с. 137-138.

[107] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 38, с. 36.

[108] Ленин В. И. Полы. собр. соч., т. 41, с. 186.

[109] Там же, с. 307-308.

[110] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 10, с. 218.

[111] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 38, с. 197-198.

[112] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 27, с. 79.

[113] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 34, с. 322-323.

[114] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 40, с. 249.

[115] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 49, с. 104.

[116] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 30, с. 314.

[117] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 39, с. 320.

[118] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 141.

[119] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 6, с. 77.

[120] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 334.

[121] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 4, с. 293-294

[122] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 21, с. 318.

[123] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 11, с. 346.

[124] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 30, с. 316.

[125] Ленин В. И. Полы. собр. соч., т. 9, с. 357.

[126] См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч.. т. 14, с. 343.

[127] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 32, с. 401-402.

[128] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 21, с. 51.

[129] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 14, с. 207.

[130] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 42, с. 317-318.

[131] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 41, с. 27.

[132] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 39, с. 121.

[133] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 5, с. 357.

[134] Там же, с. 14, 18.

[135] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 30, с. 318.

[136] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 11, с. 365.