Государство и право Башкортостана

Образование Автономной Башкирской Советской Республики.

В начале 1919 г., в самый разгар Гражданской войны, Советское прави­тельство пошло на союз с кучкой башкирских политиков и военных, которые до этого находились в стане командующего антибольшевистскими силами в Сибири адмирала Александра Колчака. Большевики договорились с башки­рами о том, что последние переходят на сторону красных и поворачивают ору­жие против колчаковцев. В обмен на это Советское правительство обещало признать Башкортостан – территорию в Уральских горах, пересеченную хол­мами и широкими равнинами – в качестве автономной части Российской Со­ветской Федеративной Социалистической Республики (РСФСР). В течение почти шестнадцати месяцев советско-башкирского сотрудничества отношения между башкирскими националистами и русскими большевиками постепенно накалялись и в итоге завершились уходом вождя башкирского движения Ах­медзаки Валидова и его ближайших помощников к басмачам Центральной Азии.

Переход башкирских отрядов на сторону красных ослабил колчаковцев накануне их наступления весной 1919 г., продемонстрировал положение нерус­ских частей в рядах белых, и, возможно, способствовал коренному перелому ситуации на Восточном фронте. Американский историк Ричард Пайпс опреде­лил сотрудничество большевиков с башкирами как «первый опыт советской национальной политики», имея в виду, что Советы впервые предоставили тер­риториальную автономию нерусским народам. Согласно Р.Пайпсу, провал башкирского эксперимента стал крахом всей советской национальной поли­тики, поскольку надежды нерусских народов на получение автономии были разрушены присущей Москве тягой к централизации и великодержавным шовинизмом большевиков. В конечном итоге, образование Башкирской республики можно рассматривать как переломный этап в истории формирования башкирской нации, поскольку он породил государственную структуру, в рамках которой национальное самосознание башкир развивается до сих пор.

Главные творцы советской национальной политики, особенно глава партии и правительства Владимир Ленин и народный комиссар по делам национальностей Иосиф Сталин, твердо стояли за создание национальных республик, наделенных ограниченными правами. Однако все равно многие важнейшие вопросы этой темы еще предстоит решить. В частности, необходимо выяснить, какие «нации» могли рассчитывать на получение собственной республики от большевиков? Когда и при каких обстоятельствах признание этих республик приносило максимальную политическую выгоду? С какими националистиче­скими группировками советский режим шел на переговоры? Каким образом в условиях хаоса гражданской войны осуществлялась советская национальная политика? Если рассматривать проблему в целом, то выясняется, что советская национальная политика носила случайный характер. Кроме того, вне Москвы национальному вопросу не всегда уделялось должное внимание, и на местах его часто решали совсем не так, как хотели того, например, Ленин и Сталин. Изучение местной политической ситуации должно помочь ответить на ряд важных вопросов: Почему большевистское руководство в 1919 г. признало автономию Башкортостана? Проводили ли Советы политику сознательной изоляции башкир от своих собратьев – тюркоязычных мусульман, особенно от со­седних татар? Почему Советская власть пошла на союз с башкирами и почему он завершился крахом? Исторически башкиры были кочевниками, но с XVIII в. они стали перехо­дить к оседлости, однако их кочевание и полукочевание продолжало сохраняться в Уральских горах и в степях на юге. Подобно многим другим кочевым или так называемым «отсталым» народам России, башкиры представляли собой традиционное сообщество, входившее в сложную иерархию социальных групп, чинов и сословий империи. Этот статус придавал башкирам определенную специфику, включавшую в себя юридически закрепленное право на вотчинное землевладение и обязанность нести службу в иррегулярном, напоминающем ка­зачьи отряды, Башкирском войске. Башкирское войско существовало с 1798 г. и предоставляло башкирам некоторое самоуправление. Башкиры были разделены на кантоны, каждый из которых содержал свою воинскую часть. Во второй по­ловине XIX в., однако, общинное самосознание башкир стало разрушаться. В первую очередь, отпала потребность в Башкирском войске, и оно было упразд­нено в ходе российских Великих реформ 1860-1870-х гг. Кроме того, все больше и больше безземельных русских крестьян переселялись на восток импе­рии в поисках лучшей доли, и некоторые из них осели на башкирских землях Уфимской и Оренбургской губерний. Вотчинное право башкир на землю было ликвидировано после того как русские чиновники разрешили разным дельцам скупать башкирские вотчинные земли с целью перепродажи их крестьянам-ко­лонистам из Центральной и Западной России. Этим политическим и экономическим проблемам, затрагивавшим этнокультурные особенности и материальное благосостояние башкир, отводилось главное место в зарождавшемся среди поволжских татар – самом зажиточном, образованном и урбанизированном из всех мусульманских этносов империи – тюркском национализме. В конце де­вятнадцатого столетия татарские интеллигенты стали разрабатывать новые на­ционалистические концепции своего дальнейшего существования. Некоторые из них считали, что большинство (или даже все) тюрков-мусульман Российской империи должно слиться в единую культурную и национальную общность под эгидой татар. Но даже те, кто не разделял эти пантюркистские проекты, учиты­вая сходство религии, языка и культуры татар и башкир хотели видеть нечто вроде политического и социального союза этих двух народов. Так как татары значительно превосходили башкир по численности, то опасность ассимиляции ими последних воспринималась нарождавшейся башкирской интеллигенцией, и так уже обеспокоенной масштабами русской колонизации и ликвидацией вотчинных прав своего народа, в качестве серьезной угрозы для родного этноса.

В 1917 г. возникло малочисленное башкирское национальное движение во главе с Ахмедзаки Валидовым, молодым востоковедом и умеренным социалистом, защищавшим башкирский партикуляризм и выступавшим против попыток татар подчинить себе башкир. В конце 1917 г. в Оренбурге собрался Всебашкирский Учредительный курултай (т.е. съезд или законодательный ор­ган), который избрал «Башкирское правительство». Валидов и его соратники с энтузиазмом взялись восстанавливать Башкирское войско и провозгласили в пределах восточного Башкортостана, где преобладал кочевой тип хозяйства, свою территориальную автономию, так называемую Малую Башкирию. Анти­имперская сущность валидовского движения проявилась в том, что оно ставило цель постепенно избавиться от присутствия русских в Башкортостане, заставив их вернуть землю, которую те незаконно захватили у башкир до революции, и, в конечном счете, заменить русских переселенцев мусульманами, жившими за пределами республики.

Специфическая этнополитическая ситуация в Урало-Поволжье мешала большевикам привлечь на свою сторону башкир и других местных мусульман. Национальное самосознание этих народов еще не было стабильным и развитым, а противоборствующие политические движения придерживались взаимоисключающих взглядов на проблему нации. В 1917 г. тюрки-мусульмане Урало-Поволжья оказались разделенными на две все более и более становив­шиеся непримиримыми друг к другу группировки. Эклектичному конгломерату тюркских интеллигентов (прежде всего из среды поволжских татар), которые ощущали религиозное, языковое и культурное сходство мусульманских тюр­коязычных народов региона и добивались получения ими государственного статуса (при этом они обозначали себя по разному – «мусульмане», «тюрко-татары», или «татаро-башкиры») противостояли Валидов и защитники башкир­ского партикуляризма. В этих условиях признание Советской властью отдель­ной «нации» и ее права на национальное самоопределение вынуждало больше­виков принять чью-то сторону в татаро-башкирском конфликте с его сложным переплетением политики и этнографии, а это огранило бы Москве возможность создания союзов с другими местными политическими движениями. В тоже время, сотрудничество Советов с местными националистами компрометиро­вало коммунистическую власть, поскольку свидетельствовало о поддержке ею национализма своих протеже.

В течение 1918 г. такая политика сошла на нет. Сталин и возглавляемый им Народный комиссариат по делам национальностей (Наркомнац) на первых порах стремились сотрудничать и с татарами и с левыми башкирами, но затем поняли, что эти две группы никогда не договорятся друг с другом. С тех пор Советское правительство заняло собственную позицию в татаро-башкирском конфликте. В марте 1918 г. советские власти решили создать Татаро-Башкир­скую Советскую Республику, в которую должен был войти Башкортостан. Это стало ответом на выступление в Казани татарских политиков и офицеров, пла­нировавших провозгласить в начале 1918 г. автономный и потенциально анти­большевистский штат Идель-Урал (т.е. «Волга-Урал»). Местные левые татар­ские националисты, сотрудничавшие с Наркомнацем, убедили Сталина вос­пользоваться этим проектом, чтобы создать по аналогии с Идель-Уралом про­советскую Татаро-Башкирскую республику. Это решение оттолкнуло сторон­ников башкирской автономии от Советской власти. В ответ местные русские большевики и татарские активисты, заключив союз с эсерами, развернули в Оренбургской губернии репрессии против башкир. Валидов и другие члены башкирского правительства были в феврале 1918 г. арестованы, а некоторые из них даже казнены, но самому Валидову удалось бежать из тюрьмы во время нападения казаков на Оренбург. Все эти события произошли тогда, когда Ста­лин, казалось, искал компромисса с Валидовым и его движением, однако Мо­сква почти не обращала внимание на то, что происходило на месте. После того, как весной 1918 г. в стране началась Гражданская война, фактически каждый известный башкирский деятель или ушел из политики, или присоединился к белым. Группировка Валидова поддержала антибольшевистский Комитет чле­нов Учредительного собрания (Комуч), сформировала свои собственные воо­руженные силы, и попыталась ввести башкирскую автономию на территории, занятой белыми. До лета 1918 г. советская «башкирская политика» ограничива­лась пропагандой идеи Татаро-Башкирской Советской Республики, которую решительно отстаивали Сталин и Ленин.

В начале 1919 г. ситуация в регионе изменилась. Гражданская война была в самом разгаре и политический климат в России все более и более накалялся как «демократической контрреволюцией», в рядах которой находился Валидов, так и более консервативными силами в руководстве белого движения. В ноябре 1918 г. адмирал Колчак сверг руководимый социалистами Комуч и возглавил антибольшевистские силы на востоке России. Он упразднил башкирскую тер­риториальную автономию и распустил ее армию. После этого в начале 1919 г. Валидов и его люди решили перейти на сторону красных. Несмотря на некото­рые сомнения, башкирские лидеры надеялись, что обещания большевиков дать всем народам национальное самоопределение для башкир более перспективны, чем жизнь под властью русских генералов. Какие планы строили Советы, идя в 1919 г. на союз с башкирами?

Чаще всего исследователи указывают на военную подоплеку этого поступка: переход Валидова на сторону Советской власти дал в руки последней 6000 солдат. Это в какой-то мере ослабило южный фланг Колчака и увеличило силы красных на Восточном фронте. Советам было выгодно заполучить опытных и дисциплинированных башкирских офицеров и солдат. Политика Коммунистической партии также сыграла существенную роль в признании автономии Башкортостана. Первые переговоры с башкирами начались менее чем за два месяца до открытия Восьмого съезда Коммунистической партии, проходившего 18-23 марта 1919 г., на котором Ленин вынужден был защищать свою концепцию национальной политики в ожесточенной борьбе с «интернационалистами», возглавлявшимися Бухариным и Пятаковым, которые рассматривали национально-территориальный федерализм как бесполезную и опасную уступку буржуазии. Ленин, конечно, предчувствовал, что его подход встретит возражения и, должно быть, хотел продемонстрировать свою правоту на практике; уход башкир от Колчака и лояльность «башкирских масс», естественно, играли Ленину на руку. Итоговое соглашение Советской власти с башкирами было подписано на третий день работы партийного съезда, и имеются данные, что советские руководители надеялись заключить его еще до открытия своего форума. Ленин дважды поднимал башкирский вопрос на заседаниях съезда, чтобы убедить делегатов в необходимости создания советских национальных республик. Юрий Слезкин и другие историки уже писали об особой и удивительной активности Ленина в сфере нациестроительства, особенно нациестроительства «малых наций» российского Востока. Однако создание отдельной Башкирской республики не было лишь очередным проявлением советской национальной политики; оно свидетельствовало о ее серьезных коррективах, поскольку образование автономного Башкортостана отменяло прежние планы создания единой Татаро-Башкирской республики. Татарские коммунисты пришли в ярость от решения Москвы создать автономный Башкортостан; они никак не могли понять, почему Ленин и Сталин предали их, и как советские вожди планируют увязать один проект государственного устройства с другим. Почему же от идеи Татаро-Башкирской республики пришлось отказаться? Здесь можно выдвинуть несколько гипотез.

В первоначальном варианте декрета о создании Татаро-Башкирской республики говорилось, что Башкортостан будет составлять в ней отдельный административный район; вероятно, Ленин и Сталин полагали, что башкирская автономия станет еще одним шагом к образованию в будущем единой республики для башкир и татар. Однако Валидов и другие башкирские лидеры решительно осудили попытки включения Башкортостана в Татаро-Башкирскую республику и потребовали, чтобы мартовский декрет 1918 г., провозгласивший ее создание, был аннулирован. Несмотря на яростное сопротивление татар, Ленин в декабре 1919 г. согласился с этой просьбой. Следующей весной правительство Ленина объявило о создании западнее Башкортостана Татарской республики. Признание Советами автономии Башкортостана, таким образом, означало разделение до этого единого государства на две отдельные республики – Татарскую и Башкирскую.

Другая гипотеза заключается в том, что опасаясь в перспективе столкновения с Татаро-Башкирской республикой, Ленин и Сталин сами стремились ее разделить, использовав для этого валидовское движение. Западные исследова­тели, татарские эмигранты и современные татарские националисты в Российской Федерации единодушно считают, что создание самостоятельной Башкир­ской республики привело к усилению культурных и языковых различий между татарами и башкирами. В конце 1950-х гг. на страницах тюркского эмигрант­ского журнала «East Turkic Review» некий В.Гришко утверждал, что создание двух республик «разделило татар и башкир, хотя они и говорят на одном языке, имеют одну и ту же религию, культуру, происхождение, историю и традиции». Позже французский исследователь Александр Беннигсен и его американский соавтор С.Эндерс Вимбаш писали, что создание Советами отдельной респуб­лики для башкир в 1919 г. было сделано с целью «ослабить всякое потенциаль­ное татарское национальное движение». Профессор Калифорнийского универ­ситета в Лос-Анджелесе Азаде-Айша Рорлих в своем самом подробном из су­ществующих на английском языке исследований по истории татарского народа утверждает, что Башкирская республика играет роль «административного, и даже культурного барьера между татарами и башкирами, чьи культуры и исторические пути были всегда тесно переплетены». Подобно А.Беннигсену и С.Вимбашу, она считает, что решение о создании Башкирской республики было принято под угрозой татарского национализма и объединения тюрков: «Идель-Урал (или Татаро-Башкирский штат) был разделен еще до своего создания, потому что реально мог угрожать Советскому правительству, которое к тому времени уже устало от национализма своих мусульманских меньшинств. Если бы идея Татаро-Башкирской республики воплотилась в жизнь, то ее столица, город Казань, превратилась бы в политический и культурный центр всех мусульман России. Чтобы не допустить объединения тюрков и появления мощной респуб­лики в Среднем Поволжье, Советское правительство решило создать небольшие по размерам республики; поступая так, оно одновременно стимулировало процесс изоляции этносов друг от друга и даже разжигало их давнее противоборство, таким образом облегчая свой контроль над народами региона».

В основе всех вышеизложенных выводов лежит предположение, что до 1917 г. башкиры естественным путем ассимилировались татарами, и этот процесс был якобы прерван только Советским государством. Сторонники этой точки зрения считают, что башкиры мало отличались от татар, и, вероятно, по­степенно растворились бы в последних, если бы не советское вмешательство. Согласно таким представлениям, башкирское национальное движение, возглавлявшееся Валидовым, было случайным явлением, ошибкой истории, блестяще использованной Ленином и Сталиным в 1919 г.

Нет серьезных оснований полагать, будто бы самосознание башкир было искусственно создано Советским государством. Такой подход к башкирскому самосознанию и валидовскому движению, по-видимому, основывается на понимании национальной идентичности лишь как этнолингвистического или этнокультурного явления. Поскольку башкирский и татарский языки схожи друг с другом, а многие стороны материальной и духовной культуры, включая исламскую религию, были общими для обоих народов, то некоторые исследова­тели делают вывод, что башкиры и татары являются в сущности одной нацией. Согласно этим представлениям, социальные и экономические различия между татарами и башкирами возможно и есть, но в конечном счете они вряд ли затрагивают их единую этнокультурную основу. Однако теоретические работы по проблемам национализма и этнического самосознания, как новые, так и старые, показывают, что эти различия являются произвольными и что дифференциации наций, национальностей и этнических групп могут способствовать многие «со­циально-экономические» факторы. Валидов использовал их для развития башкирского самосознания именно потому, что оно определялось не сходством башкирского и татарского языков, а признаками, которые четко отличали этот народ от его западных соседей-татар: кочевое прошлое, восстания против России, вотчинное право на землю, полуавтономная кантонная система и Башкирское войско. Всякий раз, когда отмеченные элементы башкирского партикуляризма в силу изменений в царской политике, по причине русской колонизации и ассимиляции татарами оказывались в упадке, башкирские сепаратисты воспринимали это как угрозу для своей нации. Подчеркивание Валидовым тех признаков, которые резко отличали башкир от татар, полностью соответствует идеям Фредрика Барта о разнице между этническим и гражданским самосознанием. Преувеличение незначительных различий с близкородственными груп­пами для националиста зачастую гораздо более важно, чем критика той пропасти, что отделяет «своего» человека от явного чужеземца.

Нетрудно заметить, что попытки Советов использовать башкирское движение для ослабления татарского национализма в 1919 г. в значительной степени зависели от сложившейся тогда политической ситуации. Дореволюционные царские чиновники, несомненно, были обеспокоены процессом ассимиля­ции и исламизации татарами соседних народов, а к концу 1920-х – 1930-е гг. советский режим сконструировал еще более явную опасность – пантюркизм и панисламизм. Некоторые исследователи считают, что именно эта опасность определяла советскую политику в 1918-1919 гг. Но для таких утверждений нет никаких оснований. Хотя впоследствии в архивах и могут быть обнаружены документы, доказывающие, что советские лидеры действительно планировали в 1918-1919 гг. расчленить Татаро-Башкирскую республику, Д. Э. Шефер полагает, что политические действия в период Гражданской войны носили случайный характер. По его мнению, провозглашение сначала Татаро-Башкирской, а затем самостоятельной Башкирской республики вовсе не было реализацией принципа «разделяй и властвуй»; врагом, которого стремились расколоть Ленин и Сталин, была не рождающаяся тюркская нация (как бы она ни называлась: мусульманская, тюрко-татарская или татаро-башкирская), а антибольшевистский лагерь в целом. В 1918 г. советские лидеры надеялись, что Татаро-Башкирская республика позволит татарским рабочим и радикалам уйти из-под власти антибольшевистских сил в мусульманском тюрко-татарском движении. В 1919 г. они аналогично пообещали башкирам создать Башкирскую республику, чтобы перетянуть Валидова и других башкирских лидеров от Колчака к себе. За год в политике большевиков по татаро-башкирскому вопросу произошли изменения: стремясь избежать «раскола» между татарами и башкирами из-за привлечения башкирских руководителей в советский аппарат, советские лидеры в лице Сталина позволили татарам изгнать из народного комиссариата по делам национальностей тех немногих башкир, что были на стороне Советов. В 1918 г. Сталин всецело поддерживал татаро-башкирский проект, но созданию объединенной республики помешала Гражданская война.

Башкиро-советское сотрудничество имело две отличительные особенности, которые стали основой этих отношений в 1918-1919 гг.: с одной стороны, и те и другие не доверяли друг другу и не имели перед собой ясных перспектив, а с другой – их союз омрачался вмешательством с мест. Во-первых, с самого начала башкиры и большевики не определили принципы своих взаимоотношений и письменно не зафиксировали обоюдные разногласия по соглашению, заключенному ими в марте 1919 г. Во-вторых, советские власти в Москве не контролировали ситуацию в регионе, где местные политики, непосредственно не участвовавшие в заключении союза советских руководителей с группировкой Валидова, тем не менее, расправляясь с помощью красноармейцев и местных русских с башкирами после перехода последних к красным в 1919 г., оказывали на него влияние.

В январе 1919 г. башкирский представитель Муллаян Халиков вступил в контакт с советскими руководителями Уфимского губернского революционного комитета (губревкома). Он выдвинул шесть условий, на которых башкирское правительство было согласно перейти на сторону красных. Советская власть должна «признать башкирскую автономию», «предоставить устройство внутреннего управления Башкирии самим башкирам и дать охрану внутреннего порядка башкирским отрядам», «оказать помощь в формировании регулярного башкирского войска в количестве одного корпуса до 60000 войска, которое в случае соглашения будет наступать против Колчака», «простить, т.е. не казнить тех башкирских деятелей, которые в прошлом действовали против большеви­ков», прекратить переселение в Башкирию, кроме тюрко-татар» (в этом требо­вании проявилась озабоченность башкир русской колонизацией их земель; этот крик души больше не фигурировал на последующих переговорах), «продлить фронт скорее до Челябинска, Троицка, дабы восточная часть Башкирии не страдала в руках сибирских реакционеров». Уфимские большевики не дали башкирам никаких обещаний, но выразили намерение продолжить переговоры после консультаций с Москвой. Примерно через неделю из центра пришли соответствующие указания. Сталин и Ленин, обсудив между собой ситуацию (кажется, больше никто из советского руководства к этому не привлекался), на­правили в адрес Уфимского губревкома телеграмму, текст которой свидетель­ствует, что они подходили к этому вопросу лишь с точки зрения военной вы­годы: «Предлагаем не отталкивать Халикова, согласиться на амнистию при ус­ловии создания единого фронта с башкирскими полками против Колчака. Со стороны Советской власти гарантия национальной свободы башкир полная. Конечно, необходимо наряду с этим строжайше отсечь контрреволюционные элементы башкирского населения и добиться фактического контроля за проле­тарской надежностью башкирских войск».

Военный аспект заключения союза был главным и для башкирских руко­водителей, но в ином плане. Во время февральских переговоров башкиры по­требовали широкой, немыслимой ранее автономии, особенно по военным во­просам. Прежде всего они высказались за то, чтобы Красная Армия ушла из Башкортостана. Башкирские вооруженные силы, 5 пехотных и 2 конных полка, по их мнению, могли бы защитить фронт на территории республики. За совет­скими отрядами сохранялось бы право простого перехода через Башкортостан, но в случае необходимости башкиры могли призвать их на помощь. Валидов и его окружение были согласны подчинить свои вооруженные силы советскому верховному командованию, но настаивали, чтобы башкирскими частями командовали только башкиры.

Тем временем Башкирское правительство, созданное на Всебашкирском Учредительном курултае в декабре 1917 г., было распущено, а его полномочия переданы Башкирскому революционному комитету (Башревком), избранному башкирскими офицерами и солдатами 21 февраля 1919 г. В соответствии с со­глашением с Москвой, этот орган должен был управлять Советским Башкорто­станом до избрания на его первом съезде Советов нового правительства. Все члены Башревкома были близкими соратниками Валидова и энергично отстаи­вали его модель автономии Башкортостана; никто из них прежде не был ком­мунистом, и еще за три дня до создания Башревкома все они являлись против­никами Советской власти. То, что Советским Башкортостаном, в соответствии с подписанным с Москвой соглашением, должны были руководить бывшие белогвардейцы, было парадоксом и постоянно приводило к конфликтам. Члены Башревкома не подчинялись ни коммунистической партии, ни любой другой промосковской структуре, и имели свой взгляд на характер башкирской авто­номии, что вскоре столкнуло их с местными большевиками и Москвой.

20 марта 1919 г. представители Башкирского и Советского правительств подписали окончательное соглашение, признававшее Автономную Башкирскую Советскую Республику составной частью РСФСР. В основном оно было по­священо определению территории Малой Башкирии. Советское правительство по существу одобрило проекты, разработанные Валидовым и его соратниками в 1917-1918 гг. В состав республики должны были войти приблизительно 130 на­селенных пунктов Уфимской, Оренбургской, Самарской и Пермской губерний, подобранных с таким расчетом, чтобы численность башкир в республике превосходила численность ее русского населения; два уезда, где преобладали русские, должны были остаться в составе РСФСР до проведения в них опроса на­селения. Малая Башкирия состояла из 13 кантонов, 3 из которых были анкла­вами, башкирскими островками в центре русских земель к северо-востоку и юго-западу от Башкирии. К сожалению, мартовское соглашение не определило процедуру передачи губернских территорий новой республике, и тем самым за­ложило основу для будущего конфликта.

Подробно определив территорию Башкирии, соглашение лишь вкратце сформулировало принципы управления ею. Теоретически в Малой Башкирии действовала советская конституция 1918 г., но до созыва первого съезда Сове­тов «вся полнота власти» в республике принадлежала Башревкому, которым руководили Валидов и его ближайшие соратники. По мартовскому соглашению Москва распоряжалась железными дорогами, фабриками и шахтами на башкир­ской территории, а башкирам разрешалось иметь «отдельную башкирскую ар­мию» под общим командованием красных. РСФСР обязалась вооружать и снабжать башкирские отряды и финансировать «культурно-просветительские меры» в новой республике. Общественный порядок в Башкортостане поддер­живал «вооруженный пролетариат республики». На этом соглашение исчерпы­валось. Спустя более чем год после того как национально-территориальный фе­дерализм стал основой советского государственного устройства, полномочия между федеральными и местными властями были все еще разграниченными примитивно и схематично. Не было ясно, как Башревком, формально высшая власть в Башкортостане, будет взаимодействовать с местной коммунистической парторганизацией. Поскольку в составе Башревкома преобладали башкиры, а в парторганизации – русские, это придавало всем конфликтам между государст­венными и партийными органами ярко выраженную этническую окраску, и, кроме того, дефицит частично дублировавших друг друга кадров делал эти конфликты неизбежными. Непонятный характер башкирской автономии вызы­вал бесконечные дискуссии и столкновения, которые постепенно обострялись, поскольку мартовское соглашение, казалось, предоставило башкирским нацио­налистам все для достижения их целей.

Другой проблемой, с которой столкнулась в 1919-1920 гг. башкирская ав­тономия, было враждебное отношение к ней со стороны местных коммунистов и большинства русских края. Эта враждебность положила конец сотрудниче­ству большевиков и башкир в 1918 г. и вновь повторилась в начале 1919 г., ко­гда перешедшие на сторону красных башкирские солдаты и мирное башкир­ское население подверглись преследованиям со стороны красноармейцев и рус­ских поселенцев. 16 февраля 1919 г. Башкирское правительство приняло реше­ние начать через два дня переход на сторону красных, не дожидаясь результа­тов переговоров с Москвой. Однако вскоре стало ясно, что решившись уйти к красным, башкирские руководители о многом не догадывались. Они полагали, что советские власти не запретят башкирским солдатам переходить линию фронта с оружием в руках, сохранят целостность их полков, где говорили только по-башкирски, и эти полки просто повернут оружие против Колчака. И действительно, официальная советская политика, санкционированная Лениным 19 февраля (хотя, очевидно, она была разработана ранее), не предусматривала разоружение башкирских солдат в случае, если те сразу же вступят в бой про­тив колчаковцев. Однако красные командиры на местах представляли это дело совсем иначе. Они или не знали о решении Москвы – такое вполне могло быть, так как большинство красных командиров служило в Первой Красной Армии, расквартированной в Оренбурге, а не в Пятой, которая базировалась в Уфе, и с которой как раз и договорились башкиры – или не проявили к башкирам инте­реса. В отличие от политиков красные командиры считали, что башкирские части просто сдались в плен. Один командир красной дивизии возмущался тем, что советские отряды позволили «вооруженной массе», которая была пропи­тана национальным духом и не хотела бороться за пролетариат, уйти в красный тыл. Перешедших в стан красных башкирских солдат разоружили и содержали как военнопленных; тех, кто оказал сопротивление, раздели, избили, а некото­рых даже расстреляли. Башкирские полки, сложившие оружие, были расфор­мированы, а их солдат включили в состав частей Красной Армии, где приказы отдавались на русском, а не на башкирском языке. Понятно, что после этого часть башкир отказалась переходить линию фронта. Советско-башкирское со­трудничество, казалось, завершилось, едва успев начаться.

Когда Валидов попросил местных и дивизионных командиров прекратить разоружение и расформирование башкирских частей, на это был дан отрица­тельный ответ. Командующий Первой Красной Армией Гай был не столь кате­горичен, но, однако, поставил условие: если башкиры хотят сохранить у себя оружие, они должны вступить в Красную Армию. 26 февраля Валидов разгова­ривал по прямому проводу со Сталиным. Башкирский лидер заявил, что совет­ское обещание создать Башкирскую советскую республику и сохранить баш­кирский корпус в качестве самостоятельной военной единицы под общим со­ветским командованием оказалось невыполненным. Для Валидова вступление башкир, не понимавших русского языка, в русскоязычные части, было не про­сто бытовой проблемой. Это был прямой удар по башкирам и их автономии, поскольку «Башкирская республика без вооруженной силы… есть фикция». Роспуск башкирских частей только поощрял русских «царских переселенцев» и «кулачье-победителей», которые «с необыкновенным азартом» записывались в Красную Армию, чтобы «поиздеваться над башкирской беднотой».

В то время как Валидов взывал к революционной совести советских руководи­телей, на основе классового анализа признававших имперскую сущность всех бед в Башкортостане, красноармейцы – были ли они местными «переселен­цами», или нет, сказать трудно – вели себя в Башкортостане подобно победите­лям. Башкирских солдат и офицеров разоружили, подвергли унижениям, из­били, раздели и признали пленными. Русские крестьяне оскорбляли башкир­ских солдат и бросали в них конский навоз, когда те проходили через их де­ревни. Красноармейцы захватили имущество и казну Башревкома и кантонов. Вскоре появились сообщения о бесчинствах. Башкирский военный мулла, ко­мандир башкирской бригады и несколько солдат были казнены красными рас­стрельными командами, а сорок семь башкирских милиционеров были расстре­ляны солдатами 1-го Интернационального полка Красной Армии. Красные от­бирали у башкир мед; несколько башкир, пожаловавшихся на этот разбой, были подвергнуты пыткам и расстреляны. Башкирские воинские части, которые не были расформированы, охватило дезертирство, поскольку их солдаты или бе­жали в свои родные деревни или ушли опять к белым. В конце марта Первый башкирский кавалерийский полк в полном составе вновь перешел к Колчаку и пять месяцев оставался в стане белых. Борьбу с башкирами вели не только красноармейские части; после перехода башкирских властей и их воинских частей на сторону красных местные русские, вероятно подстрекаемые испол­комом Оренбургского Совета, не признававшим автономии башкир, учредили в ряде уральских заводских поселков революционные комитеты. Преображенский ревком создал свой военный отдел, который арестовал местных башкир­ских должностных лиц и казнил 40 солдат-башкир.

Наиболее полный отчет об этой трагедии был составлен Валидовым не­посредственно на основе личных наблюдений и по сообщениям представителей Башревкома, направленных для расследования злодеяний Красной Армии. Ва­лидов описывает многочисленные убийства, грабежи и изнасилования, часто называя имена и преступников, и их жертв. Он возложил ответственность за это на двуличность местных красных командиров и на вступившее в Красную Ар­мию «переселенческое кулачество», которые стремились уничтожить как можно больше башкир. Множество башкирских деревень или были вынуждены заплатить непомерную контрибуцию русским солдатам-победителям, состав­лявшую от 5000 до 30000 руб., или просто подверглись разграблению. Харис Юмагулов, еще один сторонник башкирской автономии, говорил, что богатые русские кулаки специально использовали большевистские лозунги, чтобы вы­дать свои зверства за «экспроприацию буржуев башкир».

Один из членов Центрального Комитета партии, побывавший в этом ре­гионе, свидетельствовал: «Сообщаю, что один из башкирских полков перешел на сторону противника. Настроение населения враждебное к нам. Дезертирство в башкирских войсках принимает громадные размеры. Надо командировать туда работников. Фронтовых сил недостаточно». Командующий Первой Крас­ной Армией Гай пробовал восстановить дисциплину среди своих подчиненных, предупредив их, что совершение «самочинных действий» против башкирских солдат и мирного населения будет караться смертью. Однако зверства Красной Армии в Башкортостане продолжались в течение еще нескольких недель, и прекратились лишь тогда, когда наступление белых в марте-апреле 1919 г. вы­нудило Красную Армию отступить. Когда в то же лето колчаковцы потерпели поражение и Красная Армия в третий и последний раз заняла Башкортостан, советские войска стали вновь расправляться с местными башкирами. Страх башкир и подозрения советских учреждений породили необычный феномен, возникший при попытке правительства Валидова набрать в башкирский отряд людей на территории, лишь недавно, в июле 1919 г., освобожденной от белых. Когда башкирские новобранцы и их советское военное начальство стали спра­шивать у мусульманских крестьян, какой те национальности, в башкирских де­ревнях оказывалось только 1-2 башкира-призывника; остальные отрицали свою принадлежность к башкирам. В крае распространился слух, что Красная Армия вновь устраивает облаву на башкир с целью их истребления. Потребовались ог­ромные усилия агитаторов, чтобы убедить башкир признать Советскую Баш­кирскую республику в качестве «своей». Бесчинства Красной Армии в Башкор­тостане в 1919 г., безусловно, оставили тягостные воспоминания.

Эти печальные события напомнили о репрессиях против башкир в начале 1918 г., но теперь они были уже другими. Тогда антибашкирские действия были самым ранним проявлением той жестокости, которой отличались все уча­стники Гражданской войны. Однако, в 1919 г. центральные власти могли и стремились защищать свою власть с помощью своих сторонников на местах намного более последовательно, чем годом ранее, не допуская, чтобы солдаты-мародеры определяли советскую политику в Башкортостане. Вероятно, наибо­лее важным итогом политического развития было то, что в 1919 г. возможно­сти, имевшихся у башкирских руководителей, были исчерпаны. Когда больше­вистские репрессии в 1918 г. обрушились на башкирское движение, Валидов и его соратники быстро переметнулись к Комучу, но к 1919 г. его уже не было и теперь им приходилось выбирать между Колчаком и Лениным. Башкирские ли­деры мало кому доверяли, и их неприязнь к большевизму уже спустя неделю после перехода к красным усилилась. Тем не менее, Валидов почти не видел смысла опять возвращаться к белым, поскольку те могли поставить его к стенке за предательство. На данный момент он и его соратники хотели быть вместе с Советами и использовать это обстоятельство в своих интересах.

В августе 1919 г., после окончательного ухода белых из Урало-Поволжья, валидовцы вернулись в Башкортостан, планируя воплотить в жизнь свои планы и начать избавление края от наследия русского империализма. Несмотря на официальное признание Москвой башкирской автономии, антиимперские ло­зунги Советов, и официальные, а иногда и теплые личные отношения Валидова со Сталиным, башкирские руководители столкнулись с серьезными пробле­мами. Особую опасность для них представляло враждебное отношение местных советских и коммунистических властей к башкирской автономии. Кроме того, существовали острые политические разногласия между башкирскими руково­дителями и их местными противниками, но особенно – между башкирами и Москвой. Ситуация осложнялась неопределенностью мартовского соглашения 1919 г., а разруха, дефицит, социальное разложение и всеобщий хаос Граждан­ской войны обостряли любой местный конфликт в Башкортостане. Рост разоча­рования башкир в советском эксперименте над ними сопровождался ростом обеспокоенности Москвы, что ее башкирские союзники уходят из-под кон­троля.

С самого начала, в 1918 г. большинство русских коммунистов в Уфим­ской и Оренбургской губерниях считали, что национальные республики, и, в частности, Башкирская, не заслуживают хорошего к ним отношения. Анало­гичным образом рассуждали многие коммунисты Малой Башкирии, которые по-прежнему гордились своими многочисленными парторганизациями на уральских рудниках и металлургических заводах, особенно в Белорецке и Стерлитамаке. Коммунистов Башкирии поддерживали официальные предста­вители ЦК, такие как Федор Самойлов, Артем (старый большевик с Украины) и Евгений Преображенский, которого Политбюро направило в Башкортостан по­сле того, как он вместе с Бухариным завершил свой известный комментарий к программе партии. Упомянутые политики не разделяли идей Ленина и Сталина о создании республик для малочисленных народов типа башкир. Областной комитет партии (обком), который оформился в Малой Башкирии в ноябре 1919 г. и где всем заправляли русские и татары, возглавлялся «москвичами». Глав­ной фигурой в нем был ярый враг башкирской автономии Гали Шамигулов, участвовавший в арестах Валидова и других башкирских руководителей в на­чале 1918 г. В то время Троцкий сообщал в Центральный Комитет: «При опре­делении отношений к Башреспублике нужно учесть вредные уфимские на­строения. Там открыто говорят о Башреспублике как о временной подачке, чем крайне раздражают башкир. Преображенский на партсобрании говорил о необ­ходимости пересмотреть национальную программу на партийном съезде и об­винял Цека в принесении уфимских рабочих в жертву восточной политике. Узость Эльцина (уфимский партийный лидер. – Д.Ш.), истерия Артема, фило­софия Преображенского превращают нашу башполитику в свою противопо­ложность».

Политическая жизнь в Малой Башкирии сразу же превратилась в долгую борьбу за власть между националистами в Башревкоме и преимущественно русскими коммунистами, засевшими в обкоме и советских учреждениях сосед­них губерний. Повсюду кантонные власти (где преобладали башкиры) в Баш­кортостане сталкивались лоб в лоб с преимущественно русскими по составу партийными комитетами.

Инициатором конфликта выступала Уфа. Обширные территории Уфим­ской губернии согласно мартовскому соглашению 1919 г. предполагалось пере­дать Малой Башкирии. Уфимский же губревком настаивал, чтобы передача территорий Башкортостану происходила постепенно, дабы не сорвать продраз­верстку. В ответ на это 26 августа 1919 г. Башревком вынужден был объявить свой Декрет № 1, которым принял на себя всю власть в республике. Декрет, по существу, отменил на территории Малой Башкирии все советские законы и приостановил изъятие у республики хлеба, леса и других ресурсов. Было ясно, что башкирское руководство рассматривало свою автономию всерьез, особенно в таком деликатном вопросе, как продовольственное снабжение. За неделю Уфимский губревком составил длинный список враждебных, с его точки зре­ния, действий Башревкома: запрет на вывоз пищевых продуктов и других ре­сурсов из Башкирской республики и контроль за этим со стороны военных от­рядов; создание трудностей для Уфимского губернского комиссариата продо­вольствия в проведении продразверстки; высылка представителей Уфы с баш­кирской территории.

Разногласия по вопросу о реквизициях военного времени, переросли в на­стоящие экономические блокады, которые устанавливали друг против друга Башкортостан и его соседи. В декабре 1919 г. начальник башкирского гарни­зона Стерлитамака Ишмурзин запретил вывозить кожу и другое сырье из го­рода (в Стерлитамаке имелся крупный кожевенный завод). Оренбургские вла­сти предприняли ответные меры, задержав текстиль и другие товары, предна­значенные для Башкортостана, и распределив их в своей губернии. Башкирские должностные лица, ответственные за поставки продовольствия, сообщили в Москву, что Оренбург блокировал отгрузку текстиля «с контрреволюционной целью, желая возбудить башкир против Советской власти», а в марте 1920 г. два башкирских кантона, оставшихся без оренбургского текстиля, приостано­вили поставки в губернию своего хлеба. Тогда оренбургские коммунисты обви­нили Башкирскую республику в организации экономического кризиса в Орен­буржье.

Политика в области продовольствия и природных ресурсов не была един­ственным спорным вопросом. Непростой оставалась ситуация вокруг демарка­ции границ Башкортостана. Башкирская территория была очерчена мартовским соглашением 1919 г. на основании составленного Валидовым «Положения об автономной Малой Башкирии» (1918 г.). Оба эти документа имели недостатки. Во-первых, они основывались на сведениях, собранных в 1906-1913 гг. земст­вами, однако в последующее время многие из населенных пунктов были разде­лены, слиты или переименованы. Было неясно, какие поселения, существовав­шие в 1919 г., предполагалось присоединить к Малой Башкирии. Во-вторых, авторы «Положения» сосредоточились на пограничных населенных пунктах и мало обращали внимание на внутреннюю башкирскую территорию. Поэтому Башревком хотел пересмотреть текст мартовского документа. В этом вопросе его частично поддержали власти Уфимской и Оренбургской губерний, которые были склонны интерпретировать соглашение 1919 г. буквально и с выгодой для себя. Башкирские должностные лица жаловались в Москву, что Уфа препятст­вует передаче территорий Башкортостану, а уфимские власти обвиняли Баш­ревком в незаконном захвате земель, не упомянутых в мартовском соглашении 1919 г.

И Ленин, и Сталин, признавая башкирскую автономию, шли на огромный политический риск, ибо ее противники имелись везде – и в самом маленьком русском селении на Урале, и в Политбюро, не говоря уже о высокопоставлен­ных татарских кадровых работниках. И Ленин, и Сталин в 1919-1920 гг. вме­шивались в башкирские дела, чтобы сохранить автономию Башкортостана. Од­нако их сотрудничество с Валидовым завершилось крахом. Выделяют пять причин этого, которые обнаружились уже в начале 1919 г.: резкие разногласия о целях автономии; нестабильность советской национальной политики; доверие Москвы к местным руководителям, выступавшим в качестве проводников ее политики; непримиримый конфликт автономии с другими приоритетными на­правлениями политики большевистского режима; эскалация насилия в ходе Гражданской войны.

Огромная политическая и идеологическая пропасть, отделявшая два (со­ветский и башкирский) подхода к проблеме автономии, вероятно, была глав­ным препятствием для решения данного вопроса. Валидов и его соратники счи­тали себя авангардом борьбы мусульманских тюрков против европейского им­периализма, или точнее, русского господства в Башкортостане, и их действия после 1917 г. должны были полностью ликвидировать последствия владычества русских. Башкирские вожди полагали, что земли, ранее изъятые у башкир, должны быть возвращены; русские крестьяне-иммигранты, или по крайней мере недавние переселенцы, должны вернуться в Россию; необходимо восста­новить автономию башкир и Башкирское войско, но уже в виде национальной республики со своей армией; башкиры должны иметь право сами распоря­жаться всей землей, продовольствием и остальными ресурсами на «своей» тер­ритории. Однако, как только большевистские руководители в конце весны 1920 г. приняли окончательное решение по автономии Башкортостана, стало ясно, что башкиры напрасно тешили себя иллюзиями.

Несмотря на ту настойчивость, с которой Ленин и Сталин от­стаивали идею создания национальных республик и привлекали на свою сторону нерусские элиты, многое в советской национальной политике периода 1917-1919 гг. было делом случая, сопровождалось заключением слабых поли­тических союзов, серьезными просчетами и извращениями московской поли­тики на местах, что искажало и сужало планы большевистских лидеров. Уже в 1918 г. Москва столкнулась со всем этим при проведении своей башкирской политики. Признание Лениным и Сталиным башкирской автономии в начале 1919 г. было, конечно, серьезным вмешательством Москвы в местные дела и даже, может быть, ее крупной уступкой башкирам. Однако с политической точки зрения идея автономии была разработана из рук вон плохо, а реализована Красной Армией ужасно, что привело к множеству непредвиденных конфлик­тов не только между башкирами и русскими, но и между татарами и башкирами (в частности, по вопросу о Татаро-Башкирской республике). Кроме того, соглашение, подписанное в марте 1919 г., определило распределение полномочий между центром и республикой только в самых общих вопросах, оставив спор­ные моменты вне рамок документа. Следует признать, что советские руководи­тели с самого начала дали устное, а не правовое определение понятию «автономия», и лишь кризис в Башкортостане вынудил их юридически обосновать его в 1920 г. Третьей причиной, приведшей к концу советско-башкирского сотрудничества, были действия местных русских должностных лиц, стремившихся саботировать политику Москвы, чтобы подстроить ее под себя. Отмечу, что в 1919 г. в Башкортостане и соседних губерниях насчитывалось в лучшем случае несколько десятков сторонников ленинско-сталинской национальной политики из числа русских. Русские, заседавшие в местных Советах и в коммунистической парт­организации, нередко рассматривали башкирскую национальную автономию как противоречащую принципам пролетарского интернационализма и отказы­вались делить власть и природные ресурсы с «контрой». К этому зачастую примешивалось презрение многих русских к «инородцам». Тем временем, бес­компромиссный антиимпериализм Валидова и его борьба за башкирский суве­ренитет заставили местных русских и Москву заподозрить, что валидовцы во­все не стремятся войти в федерацию или получить в составе советской империи статус «младшего брата», а добиваются независимости по примеру Финляндии. Ясно, что местные русские кадровые работники были обеспокоены далеко идущими планами башкирских лидеров, особенно их проектами возвращения себе земель и изгнания недавних русских переселенцев. И хотя Башревком почти ничего не делал в этом направлении, такие планы у башкирских руково­дителей были, и они вызывали у русских колонизаторов самые серьезные опа­сения.
Конечно, ленинско-сталинская национальная политика была лишь одной из со­ставляющих курса большевистских вождей. Во время Гражданской войны ком­мунисты в первую очередь боролись за выживание своего режима, поэтому они опирались на строгую военную дисциплину, осуществляли продразверстку и жестоко подавляли «контрреволюцию». Если это давало выгоду, большевики иногда шли на уступки националистическим движениям; так, например, при­знание Москвой башкирской автономии способствовало сильному ослаблению колчаковского фронта в начале 1919 г. Однако в конечном итоге автономная Башкирская республика столкнулась с большевистскими экономическими, по­литическими и военными планами, обусловленными Гражданской войной. Удивление вызывает то, что центр долго откладывал переход к решительным действиям в этом вопросе. Хотя Политбюро активно разжигало борьбу за власть в Башкирской автономии, чтобы последняя не вышла из под контроля Москвы, первое время большевики не стремились всюду совать свой нос и под­держивали не только местных русских коммунистов. В частности, Ленин и Троцкий признавали справедливость многих жалоб башкир на «великорусский шовинизм». В свою очередь, башкиры успешно эксплуатировали (зачастую без всякой задней мысли) антиимперские настроения «старшего брата». Руководи­тели большевиков, казалось, пошли на ограничение башкирской автономии в 1920 г. чуть ли не против своего желания. Однако, учитывая остроту социаль­ных и этнических конфликтов в пограничных окраинах и отрицательный эф­фект от поддержки им инициатив русских и националов на местах, центр решил усилить свое влияние в национальных республиках. Это означало точное раз­граничение территории республик, четкое разъяснение Москвой своих админи­стративных и юридических целей, и, главное, запрещение всяких местных ини­циатив и ограничение полномочий местного органа власти. Только таким обра­зом национальную автономию можно было совместить с продразверсткой, ра­циональным использованием войск и разгромом белого движения и интервен­тов. Зигзаги советской национальной политики во время Гражданской войны, действительно, трудно понять, поскольку они носят случайный характер.

Наконец, нельзя игнорировать беспрецедентный всплеск жестокости, вы­званный революцией и крахом российской государственности после 1917 г. В период Гражданской войны армии белых и красных неоднократно занимали Башкортостан, неся с собой грабежи и насилие. Все участники этой драмы – ту­земцы, переселенцы, дезертиры и противоборствующие политические группи­ровки – использовали военную силу в качестве единственного способа разре­шения конфликтов, не идя при этом ни на какие компромиссы и переговоры. Особенно последовательно расправлялись со своими противниками больше­вики. В июне 1920 г., когда Валидов и его соратники навсегда покидали Баш­кортостан, они стали свидетелями массовых расстрелов и зверских расправ русских поселенцев, красноармейцев и отделов ЧК над башкирскими офице­рами, солдатами и крестьянами. Конечно, Валидов и его башкирские отряды тоже не были безгрешны, но этот вопрос еще требует исследования. Главным было то, что политический союз башкир с большевиками в 1919-1920 гг. закончился на кровавой ноте. Слишком высока была персональная ответственность в игре, в которой незначительные просчеты могли привести к далеко идущим последствиям; игроки, вероятно, испытывали на себе огромное психологическое давление. Поэтому неудивительно, что когда звезда Валидова на небосклоне советского истеблишмента стала закатываться, он предпочел уйти за кордон, а не ждать, когда за ним явится ЧК. Кроме того, отношения между большевиками и башкирскими националистами с самого начала были настолько накалены, что установление межэтнической гармонии и преодоление наследия прошлого, чего так хотели обе стороны, но чего так трудно бывает достичь даже в мирное время, в условиях Гражданской войны сделать было абсолютно невозможно.

Тема № 9 (4 ч.)

в период восстановления народного хозяйства 1921-1925 гг.)