Из воспоминаний о публичных выступлениях. Грановский Тимофей Николаевич (1813—1855)—преподаватель Мос­ковского университета, читавший историю средних веков

Грановский Тимофей Николаевич (1813—1855)—преподаватель Мос­ковского университета, читавший историю средних веков, “идеальный профессор 40-х годов”.

Лекции Грановского,— сказал мне Чаадаев, выходя с третье­го или четвертого чтения из аудитории, битком набитой дамами и всем московским светским обществом,— имеют историческое значение.

Я совершенно с ним согласен. Грановский сделал из аудито­рии гостиную, место свидании, встречи Ьеаи топсГа (высшего света). Для этого он не нарядил историю в кружева и блонды, совсем напротив — его речь была строга, чрезвычайно серьезна, исполнена силы, смелости и поэзии, которые мощно потрясали слушателей, будили их. Смелость его сходила ему с рук не от уступок, а от кротости выражений, которая ему была так есте­ственна, от отсутствия сентенций а 1а Ггапса15 (во французском духе), ставящих огромные точки на крошечные 1 вроде нравоуче­ний после басни. Излагая события, художественно группируя их, он говорил ими так, что мысль, не сказанная им, но совершенно ясная, представлялась тем знакомее слушателю, что она каза­лась его собственной мыслию.

Заключение первого курса было для него настоящей овацией, вещью неслыханной в Московском университете. Когда он, окан­чивая, глубоко тронутый, благодарил публику,— все вскочило в каком-то опьянении, дамы махали платками, другие бросились к кафедре, жали ему руки, требовали его портрета. Я сам видел молодых людей с раскрасневшимися щеками, кричавших сквозь слезы “браво! браво!”. Выйти не было возможности; Грановский, бледный, как полотно, сложа руки, стоял, слегка склоняя голову;

ему хотелось еще сказать несколько слов, но он не мог.

А. И. Герцен

Он постоянно готовился к каждой предстоящей лекции справками, обдумыванием и соображением всего, что относилось к ее предмету. Но являясь на кафедре, он не приносил с собою сырого материала науки в виде тяжелого запаса. Он не любил ни многочисленных цитат, ни щегольства ссылками на имена и заглавия научной литературы, никакого ученого наряда. Все внешнее содержание науки, казалось, было тогда собственностью его духа.

А. В. Станкевич

Грановский преподавал науку о прошедшем, а слушатели выносили из его лекций веру в свое будущее, ту веру, которая светила им путеводной звездой среди самых беспросветных но­чей нашей жизни. Лекции Грановского о Греции и Риме, о фео­дальном средневековье воспитывали деятельную любовь к рус­скому Отечеству, ту энтузиастическую жажду работы на его благо, ту крепость общественного духа, которая помогла лучшим русским людям минувшего полувека пронести на своих плечах сквозь вековые препятствия все тягости преобразовательной эпо­хи. История, сохраняя в чтениях Грановского свой строгий ха­рактер науки, становилась учительницей жизни. Это Грановский научил свою аудиторию ценить научное знание как обществен­ную силу. С его времени, с его публичных лекций Московский университет стал средоточием лучших чаяний и навыков для об­разованного русского общества. (...)

Нужно было действовать не только на мысль, но и на настро­ение и приготовлять деятелей для будущего. Грановский и смот­рел на свою аудиторию как на школу гражданского воспитания. Художественная обработка изложения, мягкий пафос профессо­ра помогали слушателю переноситься в область общественно-исторических идей, которые в будущем в деятелях, выраставших из слушателей, уже сами приложатся к действительности и облагообразят ее.

...Лояльно-прямо, возвышенно и художественно он воспиты­вал в слушателях на своих исторических построениях, на уроках, даваемых ходом истории, идею долга и ответственности перед обществом.

В. О. Ключевский

Фрагменты из выступлений Т. Н. Грановского см. на с. 51—52, 98, 118, 158—159, 169.

в печати. Появилась плеяда блестящих судебных ораторов. Это В. Д. Спасович, К. И. Арсеньев, К. Ф. Хартулари, Ф. Н. Плевако, А. И. Урусов, П. А. Александров, В. И. Жуковский, С. А. Андреевский, П. Я. Пассовер, Н. П. Карабчевский, А. Ф. Кони.

По мнению А. Ф. Кони, начиная со второй половины XIX в. сложились определенные типы русского обвинителя и русского защитника. Основные черты первого — спокойствие, отсутствие личного озлобления против подсудимого, опрятность приемов'обвинения, чуждая к возбуждению страстей и искаже-