Тема 11. Макро- и микроподходы в историографии

Целью занятия является ознакомление с методами изучения микроистории и истории повседневности, соотношением макро и микроисторических исследований в историческом познании.

Вопросы:

1. Макро- и микроуровневые исследования в истории.

2. Принципы микроисторического подхода Карло Гинзбурга. Работа К. Гинзбурга «Сыр и черви: космос мельника, XVI в.»

3. Микроистория и история повседневности. Категории немецкой школы истории повседневности.

Содержание занятия:

Стремление придать истории «научный» статус, критика со стороны позитивистов, тенденция к социализации истории, разработка методологии социально-экономических исследований в первой половине XX в. привели к возникновению ситуации преобладания социально-структурной истории. Практически вплоть до середины XX в. основными объектами исследований были, макроуровневые процессы в обществе. Такое положение дел сложилось благодаря тому пути, который проделала историческая мысль[112].

В самом деле, от наивного нарративизма, «описаний» поступков исторических героев, извлечения моральных уроков из истории историки повернулись лицом к изучению тех сил, действие которых, как казалось, определяет историю. В академическую науку вошли исследования, посвященные экономическому развитию стран, становлению городов, политическим интересам и их взаимосвязям с экономикой и т. д. Однако во второй половине XX в. многие историки пришли к осознанию того факта, что подходы социальной истории привели к изменению предметной области исследований, причем не всегда в сторону её расширения, а, напротив, в сторону сужения. Так, из поля зрения историков ускользали сами люди в истории. В исследования оказались вовлеченными «производительные силы и производственные отношения», между тем «люди» остались без внимания. Как и «политическая история» XIX в., социально ориентированная история XX в. не изучала людей, тем более «маленьких людей»[113].

Именно с таким признанием было связано становление новой истории, ориентированной на изучение микроуровневых объектов. «История должна [была] повернуться к условиям повседневной жизни, таким, какими их испытывали простые люди». Такой переход от макроистории, анализирующей крупные структуры, к микроистории, направляющей усилия на изучение малых сообществ и «маленького человека», знаменовал переключение исследовательского интереса на историю повседневной жизни. При этом новые историки повседневности не идентифицировали себя с той «историей повседневности», которую предлагал в 1960-е гг. Ф. Бродель («Структуры повседневной жизни». В 3 т. «Материальная цивилизация и капитализм». Лондон, 1981). Их внимание было обращено не на материальные условия повседневности, а на то, как эти условия испытывались людьми.

Карло Гинзбург. «Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в.» [114] Профессор Калифорнийского университета (Лос-Анджелес) и Болонского университета Карло Гинзбург (род. в 1939 г.) - один из самых оригинальных и ярких современных историков. Все работы Гинзбурга отличаются заостренно-методологическим характером; они посвящены узловым точкам современного гуманитарного знания и находятся в центре сегодняшних методологических дискуссий. Автор работает на стыках таких дисциплин, как история и антропология, история и искусствоведение, история, фольклористика и психоанализ. Книга Карло Гинзбурга "Сыр и черви" впервые вышла в Италии в 1976 году и с тех пор остается одной из самых популярных исторических монографий на Западе. Детальная реконструкция биографии религиозного диссидента XVI века, предпринятая Гинзбургом по материалам инквизиционных допросов, стала классическим исследованием в жанре "микроистории", породившим волну научных подражаний. Название книги происходит из космогонических фантазий мельника Меноккио, утверждавшего перед лицом инквизитора, что "в начале ничего не было, а потом море взбилось в пену и затвердело, как сыр, и в нем появилось множество червей, и эти черви стали людьми, а самый сильный и мудрый стал Богом"... Выбор сюжета произведен итальянцем безошибочно. Фигура "упертого" Меноккио - эксцентричная и трогательная, а Карло Гинзбург - тонкий и ироничный наблюдатель. Ведь везде и всегда есть кто-то, кто живет на мельнице, говорит на птичьем языке, выдумывает свой странный мир, своего "Бога", и любит заводить с первым встречным концептуальные беседы.

Интерпретация Гинзбурга в 70–80-е годы определялась идейной программой “нетрадиционной медиевистики”. Эта последняя была частью того широкого движения мысли, которое в 60–70-е годы в разных дисциплинарных перспективах поставило проблему культуры как центральную проблему наук о человеке. “Открытие культуры” в 60–70-е годы читалось предельно недвусмысленно: оно означало протест интеллигенции против коммунистического режима, который пытался навязать обществу идеал личности участника классовой борьбы и соответствующую систему ценностей. В противоположность этому идеалу историки и теоретики культуры выдвигали понимание личности как субъекта культуры. Пафос утверждения ценности культуры и свободы человека в противовес несвободе вовлеченной в коммунистический активизм личности после падения коммунизма утратил релевантность. Поскольку этот пафос лежал в основе едва ли не всех наиболее значительных достижений социальных наук 60–80-х годов, неудивительно, что сегодня социальные науки переживают кризис. То идейное послание, которое определяло их проблематику и логику на протяжении нескольких десятилетий, едва ли может быть востребовано в современном мире, стремительно перестраивающемся вокруг новых (но еще не определившихся) линий напряжения. Сейчас у социальных наук нет ни сколько-нибудь ясного понимания новых размежеваний, ни нового идейного послания, ни существенно новой проблематики. Трудности микроистории заключаются в том, что она невозможна как самостоятельная по отношению к распавшейся макроистории перспектива. Ее проблематика и ее понятия заимствованы у макроистории и получают смысл только благодаря имплицитному соотнесению с “большими нарративами”. Именно поэтому микроистория гораздо естественнее вписывается в логику кризиса социальных наук, нежели в логику его преодоления, и оказывается по одну сторону баррикад с лингвистическим поворотом, против которого направлен ее реалистический пафос.

Кризис истории в 80–90-е годы привел к стремительному устареванию значительного большинства новых классиков дисциплины. Это не значит, однако, что в современной историографии нет таких направлений, которые предлагали бы более продуманные способы если не реконструкции глобальной истории, то по крайней мере переосмысления роли истории в обществе. Можно указать, например, на историю памяти Пьера Нора или историю понятий Рейнхарта Козеллека. Сложившиеся раньше микроистории или одновременно с ней, эти историографические направления в результате распада глобальной истории оказались не менее, а скорее более актуальными. Они сосредоточены не столько на том, что на самом деле происходило в прошлом, сколько на том, как прошлое конструируется и функционирует в настоящем. Изучение конструирования истории дает точку отсчета, отправляясь от которой можно заново организовать исторический опыт. Иными словами, состояние историографии сегодня – тяжелое, но не беспросветное. Однако Карло Гинзбург едва ли имеет отношение к просветам в истории.

В Германии так же имела место тенденция к изучению роли «маленького» человека в истории, его повседневной жизни, взаимоотношениям с социальными структурами. Развитие немецкой истории повседневности привело к тому, что в начале 90-х гг. она стала самостоятельным направлением, выходящим за рамки национальной историографии и играющим существенную роль в мировой исторической науке. Она понимается как частное выражение общественных процессов. Это комплексный объект, выступающий как единство многообразных функций или воплощение социальных связей, как исторически конкретная социально-пространственная форма существования общественной системы, воспроизводящей и концентрирующей её основные элементы и отношения.

Заложив современные основы истории повседневности, германские исследователи наполнили её собственными категориями. Одна из них – способы «присвоения мира» (Aneignug). Суть Aneignug состоит в том, что человек, оказавшись в той или иной жизненной ситуации, будет вести себя в соответствии со своим мировоззрением, отношением к действительности, зачастую не следуя определенным социальным нормам. Объяснять поведение человека приходится не с точки зрения бездумного подчинения его системе групповых норм, а с позиции вариативности ситуации и неповторимости каждого человека. В этой связи А. Людтке приводит в качестве примера традицию празднования 1 Мая – дня национального труда в гитлеровском рейхе. Большинство немцев сознательно шло в этот день на митинги, демонстрации, поддавшись нацистским идеям. Однако многие участие в подобных акциях расценивали как лишний шанс увеличения заработной платы, повышения по службе и др. [115] Другая категория истории повседневности - (Eigensinn), игнорирование общих групповых установок. Eigensinn, означает своеобразную форму социальной организации индивида, в генезисе которой условно можно выделить два этапа: на первом этапе происходит кристаллизация определённых черт характера субъекта (самоуверенность, самоуважение, своенравность и др.); на втором – все более определённо обнаруживаются тенденции к конфронтации между субъектом и сложившимися в обществе социальными структурами.

Признание исторической наукой повседневности в качестве важнейшего компонента социальной реальности и научного знания влечет за собой ряд последствий принципиального характера. Оно предполагает отказ от рассмотрения исторического развития с точки зрения теории прогресса и модернизации, которые предлагают обществу всеобъемлющий проект переустройства и не учитывают многих обстоятельств, в частности таких, как менталитет человека, его повседневную жизнь.

В связи с новыми установками изменились и подходы к изучению традиционных исторических сюжетов. Классическим образцом новой «рабочей истории» является работа немецкого исследователя А. Людтке, где прослеживается повседневная действительность рабочего, его жизненные установки, стратегии поведения в эпоху кайзеровской империи и в период национал-социализма.

Через призму повседневности ученые попытались раскрыть феномен тоталитаризма. Несмотря на наличие огромного количества исследований в этой области, до сих пор не выяснено главное – социальная поддержка режимов. Историки повседневности считают, что тоталитарный гитлеровский режим опирался не только на террор и пропаганду, но и на значительный уровень общественного консенсуса германского общества 30-40-х гг. Значительный процент общественного настроения приходился на долю осознанной поддержки власти.

Появление истории повседневности дало шанс преодолеть сложившуюся привычку к широким умозрительным обобщениям, в которых нивелировались асинхронность, социальная противоречивость и разнородность картины мира в сознании человека. Через изучение отдельных «сегментов», многообразных форм восприятия людьми своего опыта, отношений на производстве и в быту открывались возможности понимания специфики групповых и личностных идентификаций в обществе.