Тема 1.2. Философский анализ мифологии и религии как форм

объективированного мировоззрения (2 часа)

Мифология и религия являются первыми, по времени возникновения, объективированными системами мировоззрения. Объективированное мировоззрение – это система взглядов, содержание которых не зависит от сознания конкретного человека, но существуют исключительно через это сознание. Мифология и религия – это коллективные типы мировоззрения, то есть в их содержание внесли вклад целые поколения людей.

Мифология (от греческих слов mythos – «сказание» и logos – «знание») является первым, самым ранним, универсальным типом мировоззрения древних обществ. Мифология характеризуется тем, что в ней человек и мир фактически тождественны, неразличимы (синкретизм). Синкретизм – нерасчленённость, характеризующая неразвитое состояние какого-либо явления, в данном случае мифологического мировоззрения. В отношении понимания мира в мифологии присутствует перенос человеческих качеств на него (антропоморфизм) и нет разграниченности естественного и сверхъестественного. Антропоморфизм – это приписывание явлениям природы (стихиям, растениям, животным) человеческих качеств, таких как: разум, речь и т.д. У всех народов была мифология, которая содержала в своей в основе миф – вымышленный рассказ, произведение народной фантазии, в котором явления природы или культуры подаются в наивно-антропоморфной форме. Сравнительное изучение мифов разных народов показало, что, во-первых, похожие по содержанию мифы существуют у всех этносов, в разных частях мира и, во-вторых, миф был единственной универсальной формой сознания древних людей. Он отражал мироощущение, мировосприятие и миропонимание той эпохи, в которую создавался.

Почему же восприятие мира древним человеком приняло такую странную форму, как мифология? Дело в том, что мышление первобытного человека, еще четко не отделилось от эмоциональной сферы. Следствием этого стало наивное «очеловечивание» окружающей среды. Люди «перенесли» на природные объекты свои личные свойства, приписывали им жизнь, человеческие чувства и эмоции. В мифе невозможно отделить натуральное от символического, реальное от фантастического, существующее от вымыленного, духовное от телесного, человеческое от нечеловеческого, зло от добра и т др. Кроме того, миф для древних людей был не мнением или рассказом, а самой реальностью. В этом проявляется жизненность мифа. Долгое время в содержании мифов люди не сомневались, так как мифы считались «знанием богов». Поэтому мифология не стимулировала развитие мышления людей. Так как развитие человеческого мышления всегда основано на сомнении в чём-либо, на попытке ещё лучше, глубже, по-другому познать какое-либо явление мира.

Миф нельзя рассматривать как первоначальную форму науки, философии или религии – это особый вид мироощущения, специфическое конкретно-чувственное, образное, единое и неразделяемое представление о явлениях природы и общественной жизни. Мифотворчество возникает не из любознательности, а из жизненной потребности преодолеть господствующие над человеком силы природы и связанные с этим переживания (чувства зависимости, подчиненности, страха). Поэтому миф – это, прежде всего, санкционирование определенного поведения, оправдание каких-либо «священных» установлений, множество традиционных церемоний. Миф являлся надежным опытом, передаваемым из поколения в поколение, был объектом поклонения и образцом для воспроизведения.

В мифотворчестве первых людей мы сталкиваемся не с рациональным, строго логическим объяснением мира, а скорее с эмоциональным переживанием их собственных действий в этом мире. Первобытный человек привносит свои переживания, эмоции и намерения в объекты природы, в результате чего последние становятся живыми, чувствующими и стремящимися существами. Создавая мифический образ естественного мира, древний человек тем самым облегчал себе его понимание, преодолевал страх перед неизвестными, чуждыми, непредсказуемыми явлениями, учился находить взаимосвязь между ними и собой. И он с успехом достигал этого, не заботясь о логической и эмпирической достоверности своих умозаключений, но проводя аналогию с той личной жизнью, которую ощущал в себе самом, преувеличивая те стороны событий, которые вызывали наиболее сильные эмоции и переживания. Эти особенности древнего мифа во многом являются результатом неразвитости сознания первобытного человека. Оно было непосредственно включено в предметную деятельность, не было способно в полной мере различать слово и вещь, предмет и знак, причину и следствие. Человек этого периода безразличен к временным отношениям и противоречиям, а его рациональные познавательные способности неотделимы от эмоциональных переживаний. Поэтому в мифологической картине мира полно фантастического, чудесного, волшебного.

Древние люди, не видя и не осознавая различия между явлениями природы и живыми существами, отождествляли их, оживляя и одушевляя все вокруг. Для дикаря весь мир был наполнен личными душами, то парящими в воздухе, то обитающими в деревьях, скалах и водопадах и передающими этим материальным вещам свои личные свойства. Подобные представления об одушевлении всего мира имеются и в ранних понятиях ребенка. Первое, что доступно детскому пониманию, – это существа человеческие (родители и родственники). Поэтому, первым объяснением всего происходящего вокруг является такое, как будто стулья, палки, куклы приводятся в движение той же личной волей, что управляет действиями людей и животных. Даже у взрослых людей в минуту жестокой боли или какого-либо разочарования появляется желание ударить или укусить безжизненный предмет. Для древних стремление отомстить или умилостивить, задобрить неодушевленный предмет проявлялось не только в виде импульсивной привычки, но и в формально установленных законах и правилах, сохранивших свою жизнеспособность в течение многих тысячелетий. Например, в Древней Греции происходили целые судебные процессы над неодушевленными предметами: камнем, топором, куском дерева и т.д. В том случае, если они подвергались осуждению, то выбрасывались за пределы города.

Мифологическое мышление еще не могло обеспечивать логико-понятийное освоение объективных связей и отношений мира. Но в то же время миф есть и некоторое особое объяснение мира. Его особенность определяется, прежде всего, своеобразными трактовками причинности, пространства и времени. Объяснить какое-либо событие с точки зрения мифологии – значит рассказать о том, как оно произошло, как оно было сделано, сотворено в прошлом. В мифе существует также свое, особое мифологическое время и мифологическое пространство. Мифологическое время – это некое далекое прошлое, которое качественно отличается от настоящего, от современности. Вместе с тем мифологическое прошлое – это некая модель, образец современных событий. В мифе все современные события происходят по аналогии с событиями далекого мифологического времени. И только из этой аналогии могут быть объяснены. Мифологическое время легко переходит в мифологическое пространство и наоборот. Мифологическое пространство – это пространство родовой жизни, часть мира, в которой появился и функционирует данный род со своим определенным тотемом, т.е. родоначальником, в качестве которого выступает некая сущность – животное, растение или даже неживой предмет. Время жизни рода и его тотем определяют мифологическое пространство рода. В этом пространстве можно легко перейти из прошлого в настоящее и, наоборот, – из настоящего в прошлое. Силы, породившие данный род, не исчезли, они продолжают существовать. И человек верит, что может легко перейти из пространства окружающих его физических вещей в пространство тех тотемных сил, которые сотворили в прошлом самого человека, его род, общину (в частности, от смерти к жизни и от жизни к смерти и др.).

Миф, как и само первобытное общество, исторически изменялся. Ранние мифы (архаичные, от слова «древность») – краткие, примитивные, сюжетно неразвернутые, очень простые по содержанию. Объяснения мира в них простейшие, не имеют логических связей, переходов. В наиболее древних мифах мир, и Земля, и Вселенная часто изображались в облике животного. Так, Земля мыслилась как огромный космический зверь. Это было так называемое зооморфное видение мира. В соответствии с ним и Земля, и Вселенная произошли из тела животного. В качестве такого животного выступали мамонт, бык, лошадь, черепаха, кит, птицы и т.п. Зверей рассматривали как демиургов (творцов) мира. Каждое из этих животных являлось тотемом (предком данного рода). Например, в древнеиндийских мифах присутствует изображение Вселенной в образе жертвенного коня. У северных народов Вселенная нередко изображалась в образе громадного лося. Леса рассматривались как шерсть огромного космического лося, животные – как паразиты на его теле, а птицы – как вьющиеся над ним комары. Устав от неподвижности, лось время от времени переступает с ноги на ногу, вызывая тем самым землетрясения.

Большое распространение в первобытных мифах имел также образ мирового дерева. Вселенная представлялась как громадное космическое мировое дерево. В таком дереве четко выявлялись три составные части, каждой из которых соответствовала своя самостоятельная часть мира. В качестве таких частей выступали: верхушка (где живут духи и боги), ствол (скрепляющий огромную махину космоса) и корень (уходящий в землю, на которой живут люди). По такому чудесному дереву можно проникнуть в иные миры Вселенной. Дерево – это путь, по которому боги могут спускаться на землю и возвращаться в божественный мир, на верхушку дерева. Образ мирового дерева не только выражал понимание древними людьми структурной организации Вселенной, но и воплощал идею плодородия (животворные водные ключи, плодородная земля, плоды, цветы и другие атрибуты плодородия). Образ мирового дерева был присущ, в частности, славянскому фольклору (сказкам, суевериям, преданиям, легендам).

Первобытная мифология развивалась в направлении развертывания, усложнения мифологических сюжетов, обогащения набора исходных образов, более явного выявления логических связей, переходов, а также постепенной замены образов животных и мирового дерева образами людей. Как уже было сказано выше, одной из сторон исторического развития мифа был процесс антропоморфизации, то есть на смену Вселенной в образе животного или мирового дерева постепенно приходит Вселенная в образе человека. Мироздание в целом приобретает человеческий облик. Все больше появляется мифов о гигантском космическом первочеловеке, из частей которого и был создан видимый мир. Так, в «Ведах» (священных книгах Древней Индии) есть рассказ о Пуруше (первочеловеке) из частей которого появился мир и все его части. В поздней мифологии понимание мира усложняется. Постепенно люди приходят к пониманию мира как о закономерно организованной природе. Такое представление об устройстве мира явилось важной предпосылкой становления в дальнейшем естественнонаучного познания. Вот, например, как изображали в своей мифологии происхождение и развитие Космоса (мира в целом) древние греки: «Вначале существовал лишь вечный, безграничный, темный Хаос, заключавший источник жизни мира. Все возникло из безграничного Хаоса – весь мир и бессмертные боги. Из Хаоса произошла и богиня Земли (Гея). Широко раскинулась она, могучая, давшая жизнь всему, что живет и растет на ней. Далеко же под Землей, в ее глубине родился мрачный Тартар – ужасная бездна, полная вечной тьмы. Из Хаоса, источника жизни, родилась и могучая сила, все оживляющая Любовь – Эрос. Так начал создаваться мир. Безграничный Хаос породил еще и вечный Мрак (Эреб) и темную Ночь (Нюкту). А от Ночи и Мрака произошли вечный Свет (Эфир) и радостный светлый День (Гемера). Свет разлился по миру, и стали сменять друг друга ночь и день. Могучая благодатная Земля породила беспредельное голубое Небо (Уран), и раскинулось Небо над Землей. Гордо поднялись к нему высокие горы, рожденные Землей, и широко разилось вечно шумящее море. Уран (Небо) взял в жены благодатную Землю. От их брака произошли: в первом поколении – Океан и Фетида (богиня всех рек); во втором поколении – Солнце (Гелиос), Луна (Селена), Заря (Аврора), звезды, которые горят на небе и все ветры».

В первобытной культуре имело место единство мифа и обряда. Мифологический образ мыслей предполагал мифологический образ действий, что выражалось в танцах, жестах, ритуалах. Именно в этих действиях находило свое непосредственное выражение чувство единства с силами природы и стремление овладеть ими. Это слияние с природой, покорение ее в мифологическом воображении и обрядовом действии вселяло уверенность, укрепляло волю, сплачивало первобытный коллектив, активизировало его деятельность, заставляя верить в осуществимость всего желаемого. Мифотворчество представляет собой в полном смысле слова коллективный труд. Мифы древности утверждали принятую в данном обществе систему ценностей, поддерживали определенные нормы поведения. Они являлись выражением коллективной всеобщности и целостности, были направлены на внушение чувства единства между членами коллектива и чувства сопричастности с мировым целым. Господство мифологического мировоззрения предполагает растворение индивида в коллективе, его обезличенность. В мифе коллективные представления, чувства и переживания преобладают над индивидуальными, господствуют над ними. Миф способствовал организации коллектива, содействовал сохранению его социальной и социально-психологической монолитности. Он воспринимался как священное слово, возвещенное оракулом, а значит имеющее силу доказательства, предписания, закона. Миф всегда был предметом веры, а не критики. К его образам, истинам, ценностям, нравоучениям относились как к реальности высшей формы. Эта черта мифотворчества значительно сближает мифологию с религией и наоборот противопоставляет ее науке.

О мифологической вере можно говорить в довольно условном смысле, так как сознание древних людей ещё не различало веру и знание. Мифологическое мировоззрение существует до осмысления их противоположности. Миф – это своеобразное видение мира, в котором реальное сливается с фантастическим. Он представляет собой творение с помощью воображения иной действительности – субъективной и иллюзорной, но к которой относятся как к подлинной, реальной, включающей в себя как часть и человеческое существование. Миф не противопоставляет идеальное и реальное, не проводит различия между чувственным и сверхчувственным, между индивидуальным и всеобщим, между символом и самой вещью,

Наука всегда претендовала на полную свою противоположность мифу. Древняя наука не является прямым порождением мифологии, но всегда сопровождается ею. Во-первых, и наука, и мифология пытаются ответить на одни и те же вопросы: "Как?", "Почему?", "Откуда?" Во-вторых, мифология, являясь первой формой духовного освоения мира, накапливает первоначальный материал для последующих научных обобщений и сомнений. В-третьих, древняя наука рождается в форме мифа, о чем убедительно свидетельствуют древнегреческие трактаты. Но она уже с самого начала отличается от традиционной мифологии, знакомой нам по литературным источникам. В науке всегда присутствует стремление к логическому обоснованию и к фактологическому подтверждению выдвигаемых истин. Наука строит абстрактные умозрительные конструкции, в которых нет места эмоциям. В мифе чувства преобладают над интеллектом, эмоции – над мыслью, волевые импульсы – над сознанием. Рассудочные моменты, характерные для познания, сопутствуют мифу, но не составляют его сущности. Миф проще для восприятия, он наивнее и непосредственнее науки, он насыщен эмоциями и реальными жизненными переживаниями. Он не претендует на логическую и опытную достоверность. Хотя в целом рационально-логическое мышление составляет противоположность мифологическому мировоззрению, тем не менее, оно не лишено элементов образного, в том числе, мифологического мышления.

Наука при всем своем стремлении к объективности, обоснованности, независимости от личностного пристрастия, никогда не может полностью очиститься от субъективности. Творческий научный поиск результативен именно тогда, когда он в полной мере вбирает в себя всю палитру эмоциональных переживаний ученого, его надежды, ожидания, страх, отчаянье, веру в неоспоримость используемых аргументов. Даже современная наука может служить основой для мифотворчества. Ученый зачастую творит миф по всем традиционным правилам, выдавая желаемые результаты за действительные, либо преувеличивая значимость и расширяя границы применимости своих открытий, или просто связывая перспективы научного развития только с одним из возможных вариантов, заранее объявляя все прочие заблуждением. Ярким примером такого околонаучного мифотворчества была биология Т.Д. Лысенко, абсолютизирующая мичуринское учение о роли среды и селекционного отбора в изменении видов растений и объявляющая генетические исследования лженаучными. Такого рода мифы – результат чисто личной заинтересованности, не всегда осознанной, но всегда присутствующей в научном поиске. Науку делают люди, одержимые желанием найти философский камень, создать вечный двигатель, установить в обществе всеобщую справедливость или найти загадочную Атлантиду.

В силу этого научное знание никогда не сможет полностью вытеснить исключительно личностную форму своего выражения – миф. Со временем эта мифическая сторона научных построений рассматривается как заблуждение и преодолевается новой научной теорией. Так, механика Ньютона построена на гипотезе однородного и бесконечного пространства. Евклидова геометрия – на аксиомах, которые являются очевидными в нашем земном пространстве. Сами по себе эти научные теории не содержат ничего мифологического, фантастического и чудесного. Научные построения исключают миф, но идея приложения и распространения научных выводов может быть мифологична. Убеждение в том, что никаких других пространств, кроме пространства Евклидовой геометрии не существует, или, что законы механики применимы к общественной жизни и могут объяснить устройство человеческой души (механистический материализм 17 в.) – это уже мифы. В этом же смысле мифологична и идея бесконечного прогресса в обществе, когда ее связывают исключительно с научно-техническими достижениями. Воплощение идеи всеобщего равенства и справедливости скорее также похоже на ожидание чуда, чем на научно-обоснованное предвидение равенства разнообразных человеческих запросов, потребностей, интересов.

В современном мифотворчестве, также как и в древности, переплетаются и отождествляются два плана жизни человека: один – реальный, повседневный, практический – внешне-исторический план; второй – план внутренних замыслов, целей, ожиданий, надежд, преднамеренностей. Каждый заинтересован, чтобы этот внутренний план не был пустой фантазией, а воплотился в реальную жизнь. Но когда происходит процесс осмысления внешних условий реализации задуманного, то в силу вступает целый ряд мыслительных способностей: понимать и объяснять, проводя аналогии, строя ассоциации, создавая метафоры, высказывая догадки и предположения о реальном ходе вещей, который далеко не всегда столь уж очевиден. Страстное желание воплотить в реальность все замыслы, страх, что это может не осуществиться, нередко приводит к тому, что чисто мыслительные ассоциации принимаются за действительную связь вещей. Человек бескорыстно начинает верить в предсказанный им самим ход событий, в обязательность предугаданного им результата. Он отождествляет два плана своей жизни, наделяя внешний чертами и свойствами, выведенными исключительно в сфере мыслительных ассоциаций, под влиянием чисто личной заинтересованности. Таким обрезом возникает миф, который содержит в себе черты реального мира, с идеальными свойствами и отношениями, которые воспринимаются человеком как действительно существующие.

Религия (от латинского слова religare – «связывать») – учение о связи человека с богом. Является вторым (после мифологии) типом объективированного мировоззрения и представляет собой особую форму осознания мира, обусловленную верой в сверхъестественное (богов, духов), включающую в себя свод моральных норм и типов поведения, обрядов, культовых действий и объединение людей в организации (церковь, религиозную общину). Это более зрелая форма мировоззрения, чем мифология. В ней устройство мира постигается не мифическими, а другими способами: а) в религиозном сознании уже четко разделяются субъект и объект, следовательно, преодолевается характерная для мифа неразделимость человека и природы; б) мир раздваивается на духовный и телесный, земной и небесный, естественный и сверхъестественный, к тому же земной начинает рассматриваться как следствие надприродного (божественного), так как порожден им; в) сверхъестественный (божественный) мир недоступен органам чувств, а потому в объекты этого мира надо просто верить; г) особенностью религиозного мировоззрения является также его практичность, поскольку вера без дел мертва; д) если для мифа главным является обоснование связи индивида с родом, то для религии главным является достижение единства человека с Богом как воплощением святости и абсолютной ценностью.

Религия является достаточно самостоятельным явлением в сфере человеческой культуры. У неё есть следующие функции: 1) мировоззренческая функция религии реализуется благодаря наличию в ней определенного типа взглядов на человека, общество, природу; религия включает миропонимание (объяснение мира в целом и отдельных явлений и процессов в нем), миросозерцание (отражение мира в ощущении и восприятии), мирочувствование (эмоциональное принятие или отвержение), мироотношение (оценку); 2) регулятивная функция – религия выполняет наряду с другими формами сознания и деятельности человека и общества, такими как мораль и право; эта функция заключается в создании и обосновании норм общественного поведения, которые регулируют поведение человека во всех, даже в самых интимных отношениях, таких как питание и сексуальная сфера; 3) компенсаторная (утешительная) функция религии проявляется в том, что религия дает верующему человеку облегчение в страданиях (например, утверждается, что души умерших людей продолжают своё существование и это даёт надежу на встречу с ними в будущем), показывает выход из трудных, кажущихся безвыходными ситуаций; 4) коммуникативная функция проявляется в том, что люди вступают в отношения между собой, общаются по поводу совершения религиозных обрядов; религия объединяет людей одной конфессии; 5) воспитательная функция заключается в том, что религия способствует социализации индивида, прививая определенные правила и навыки поведения в обществе, формируя систему ценностей, включающую и общечеловеческие.

С момента своего возникновения религия, до определённого момента, развивалась. Самые древние религии называются архаичными. Они примитивны и основаны на обожествлении природных сил (воды, земли, ветра) и на попытках воздействовать на эти явления (умилостивить их). Они основаны на верованиях и мифах, составляющих основу мифологии. Архаичные верования выступают ранней формой современной религиозной веры. Потому они и называются верованиями, а не верой. Верование – это убежденность, эмоциональная приверженность какой-либо идее, реальной или иллюзорной. Архаичные религии политеистические (вера во множество богов). Им присущи: анимизм, культ предков, магия, теротеизм, тотемизм, фетишизм, шаманизм. Например, теротеизм (поклонение животным) был развит в Древнем Египте. Египетские храмы были посвящены самым различным животным: кошке, обезьяне, быку, козлу, барану, крокодилу, шакалу. Вместо алтарей и статуй божеств в них стояли массивные, украшенные барельефами животных клетки-капеллы из гранита, в которых за дорогими решетками находились божественные животные. Перед этими клетками совершались обряды, читались молитвы, приносились жертвы, и боги-животные отвечали жестами на молитвы их приверженцев. Затем появились народностно-национальные религии – это религии отдельных народов, племён, этносов (например, синтоизм – религия японцев, иудаизм – религия евреев, индуизм – религия индусов). Их цель – сплотить народ, задать единые правила поведения, отделить «свой» народ от «чужого». Ещё позже появились три мировые религии (христианство, ислам, буддизм), в которые верят люди, принадлежащие к разным народам. Мировые, или наднациональные религии объединяют людей общей веры по всему миру, независимо от их места жительства, этнических, языковых или политических особенностей. Христианство и ислам – монотеистические религии (поклонение одному Богу, который является Творцом мира).

Религия – это явление многоплановое и многозначное. Сегодня, несмотря на научные достижения, которые, казалось бы, отрицают ее мировоззренческие положения, религия продолжает быть большой социально организованной и организующей силой в мире. В значительной степени это связано с тем, что она по-своему отражает большой жизненный опыт человечества, сохраняет систему эмоционально-образных представлений и переживаний, ценностей, норм и нравственных идеалов, которые так нужны современному человечеству. С помощью обрядности религия культивирует такие человеческие чувства как любовь, добро, терпимость, сострадание, милосердие, справедливость. Но в религиозном мировоззрении могут отображаться и противоположные идеи: фанатизм, враждебное отношение к людям другой веры.

Вопросы и задания для самопроверки:

1. Что такое «объективированное мировоззрение»? Что к нему относится?

2. Что такое мифология? Почему именно мифология была первым типом мировоззрения древних людей?

3. Назовите черты мифологии, которые могут быть критерием отличия мифологического мировоззрения от иных типов объективированного мировоззрения?

4. Как следует понимать жизненность мифа? В чем миф негативно влияет на человека?

5. Можно ли рассматривать миф как первоначальную форму науки, философии или религии?

6. Почему в мифологии много фантастичного и волшебного? Чем мифологическое мировоззрение древних людей схоже с психикой ребенка?

7. Как в мифе понимается пространство и время?

8. Как развивалось понимание устройства мира с развитием самой мифологии?

9. Почему миф тесно связан с обрядом? Какие цели преследовали обряды? Какие еще цели были у мифологии, кроме овладения силами природы?

10. Почему к содержанию мифов нельзя было относиться критично?

11. Почему в мифе не различается вера и знание? Почему наука полностью противоположна мифу?

12. Почему даже в науке возникают мифы? Почему наука никогда не сможет вытеснить миф?

13. Что такое религия? Почему это – более зрелая форма мировоззрения, чем мифология?

14. Охарактеризуйте функции религии. Есть ли схожесть с функциями философии?

15. Определите причины жизнеспособности религии. Почему с точки зрения философии религиозные верованиями можно охарактеризовать как иллюзии?

16. Сравните архаичные, народностно-национальные и мировые религии.

17. Назовите плюсы и минусы религии.

Подготовка по фрагменту из произведения Э.Я. Голосовкера

«Логика античного мифа»

Биографическая справка.

Яков Эммануилович Голосовкер (1890-1967) – русский философ, писатель, переводчик. Главное произведение Голосовкера – это «Античная мифология как единый миф о богах и героях». Первая, теоретическая часть под названием «Логика античного мифа» была подготовлена автором к концу 1940-х годов. Вторая часть должна была представлять собой художественное произведение по мотивам античной мифологии. Это произведение не было написано, а черновики стали основой детской популярной книги «Сказания о титанах» (1955). Философские произведения Голосовкера вышли в свет только в 1988 году. В 1995 был впервые издан перевод Голосовкера книги Ницше «Так говорил Заратустра». В 1930-е годы занимался переводами для издательства «Academia» древнегреческих лириков, немецких романтиков. В 1936 году Голосовкер был арестован, три года провёл в лагере в Воркуте, затем, в 1939-1942 годах – в ссылке в городе Александров под Москвой. Рукописи писателя дважды погибали: в 1937 году (уничтоженные другом после ареста Голосовкера) и в 1943-м при пожаре дома. Написанное было им частично восстановлено после возвращения из ссылки. Так был восстановлен «Сожженный роман» (опубликован в 1991 году), который переведен на французский, немецкий, польский языки. В нижеприведенном отрывке Голосовкер указывает, что есть «обычная логика» (рациональная, с четкими причинно-следственными связями), а есть некая «логика чудесного» (она присутствует в мифах, ее основой является воображение). Чтобы по-настоящему понять содержание мифов древних людей, нужно подходить к ним особо – не с позиций современного научного разума, а с позиций чувств, эмоций, «включая» воображение. Именно воображение автор называет «высшей формой мышления».

Фрагмент из произведения.

Есть люди большого ума, но с детской душой. Они стесняются детскости своей души и скрывают ее иногда под сугубо внешней сухостью или шутливостью. Такая душа была, вероятно, у великого русского полководца А. Суворова. Им будет близка эта книга «Логика античного мифа», невзирая на охлаждающее ее слово «логика». Мне самому оно в данном контексте не по душе. Но при завоевании истины не всегда ходят путями души. Слово «логика» отпугивает читателей. Им слышится в этом слове нечто формально-схематическое, школьное. Художники им свысока брезгают: для них «логика» – антипод искусству, некая антипоэзия, дело умственных закройщиков. Это наивность. Но преодолеть наивность, как и всякую предвзятую настроенность, нелегко. Многим все еще кажется, что логику изобрел Аристотель. Кое-кто усматривает в сочетании понятий «логика» и «миф» внутреннее противоречие, вроде сочетания «влажность огня». Не буду разубеждать. Таким людям бесполезно доказывать, что логика по отношению к творческому мышлению не есть взятые в бетон берега реки, а само движение воды, ее течение. Замечу только, что все имеет свою структуру: и атом, и течение, и вихрь, и мышление. Конечно, и сама логика, прежде всего, – структура. Мы представляем себе структуру статически, как кристалл. На самом деле это только ее нам необходимая проекция. Структура динамична и диалектична. Такова она и у атома, и у течения реки, и у вихря, и у мышления. Структуру имеет и миф. Есть в нем историческая структура, есть и динамическая, есть и диалектическая. Динамична его поэтическая форма.

…Историческая структура античного мифа нас занимает здесь, только в целях реконструкции древнейших утраченных вариантов мифа. Динамическая структура мифа есть структура метаморфозы его образов и их движения по кривой смысла. Это и есть собственно логика мифа. Диалектическая структура мифа есть структура его смысла. Миф многосмыслен. Раскрытие его многосмыслия и обнаруживается как логика его смысла. Смысл мифа об Эдипе начинается не с загадки Сфинкса: «Кто ходит утром на четырех ногах, днем на двух ногах, а вечером на трех?», а с разгадки этой загадки Эдипом, когда он отвечает Сфинксу: «Человек». Загадкой Сфинкса оказалась тайна человеческого знания: что может знать человек? Сказание об Эдипе ставит перед нами проблему: миф как знание. Поиски путей к раскрытию мифа, его мира чудес и знания, таящегося в его смысле, относятся к логике мифа. Логика чудесного есть часть логики мифа.

…Не только все физическое, но и все духовное имеет свою структуру. …Физическое ранение и нравственное ранение обладают одинаковой реальностью. В их структуре есть некое подобие. Толстой отчетливо выразил это в одной из глав «Войны и мира», говоря о духовной «ране». Нравственная боль бывает столь же нестерпимой, как и физическая. Мать, услыхав о гибели сына, умирает от разрыва сердца. Любовное страдание, чувство позора, потеря чести доводят до самоубийства. Умирают от тоски. Оскорбленное, то есть раненое, самолюбие и тщеславие ненавидит смертельно. Обида становится гангреной. Ее вылечивает месть: «Граф Монте-Кристо». И все это имеет свою структуру. Если структурой обладает свет солнца, то ею обладает и свет мысли. Любой вид знания имеет свою структуру. Но наряду со структурой знания существует и структура заблуждения и невежества. Наряду со структурой света существует и структура мрака – в том числе и духовного мрака. А если есть структура заблуждения, невежества и духовного мрака, то не невозможна и структура чудесного. Поскольку заблуждения могут рассматриваться как система заблуждений, постольку и «чудеса» могут рассматриваться как система чудесного. А где есть система, там есть и логика. Следовательно, возможна и «логика чудесного».

Не странно ли, что в век столь глубокого проникновения в мир микрокосмоса – бесконечно малого, читатель часто поневоле пренебрегает искусством пристального чтения. Читая мифы, ум редко вглядывается в чудесный механизм, движущий миром мифологии, потому что он не вооружен знанием этого механизма. Внимание скользит по мифологической фабуле и мифологическим образам, как по чему-то давно знакомому, улавливая только явную или весьма прозрачную аллегорию или «сюжет». Мы любуемся чешуей мифологического зверя, не видя в этом фантастическом чудовище всей таинственной ночи античного космоса и тех первых загадочных лучей познания, которые бросает ум-воображение на все самое нежное и самое кровожадное в человеке и в мире. Миф и загадочность мира для нас соотношение естественное. В таких случаях разум охотно пользуется словом «иррациональный». Но сами эти нам давно знакомые мифы в своей сущности, как мир познания, нам вовсе не так уж хорошо знакомы и понятны. С высоты научного знания мы и не задумываемся над существом мифологического образа и над «логикой чудесного» мира этих образов. Ведь это мир фантазии! А фантазии доступно все – любой калейдоскоп нелепостей. Познание же требует законов. Но какие законы могут быть в алогическом мире чудесного! Понятие «закон» есть всегда высшее выражение логики, некое якобы торжество разума.

…Но я позволю себе спросить: как обстоит дело с воображением, которое порой отбрасывает от себя здравый смысл и вызывает самый разум с его формальными категориями на поединок? …Что скажет наука, если какой-либо мыслитель выставит воображение в качестве высшей познавательной силы разума (в широком смысле этого слова)? Художнику такое манифестирование воображением простилось бы. Мыслитель же тотчас попал бы под подозрение: не мистик ли он? не шарлатан ли он? Многие философы-классики пренебрегали воображением в смысле его познавательной способности, более того, они видели в воображении помеху для познания, обвиняя его во всех познавательных грехах.

…Отсюда проистекает также понимание мифологического мышления, то есть мышления под господством воображения, как некоего антипода знанию – иначе говоря, как мышления при господстве перепуганной и пугающей фантазии. Это мифологическое мышление принимается только за мышление первобытное и примитивное, причем само воображение снижается до мышления инфантильного. Оно предоставляется, пожалуй, искусству, поэзии как сфере, оперирующей образами, то есть методами того же мифологического мышления. Словом, воображение отдают детскому и художественному творчеству. …Такое пренебрежительное понимание не парадокс, а злое недоразумение. Против него направлена эта книга. Деятельность воображения рассматривается в ней не как примитивное мышление, а как высшая форма мышления, как деятельность одновременно и творческая и познавательная.

Замысел раскрыть воображение как познавательную способность в разрезе логики давно занимал меня, но мне не хватало конкретного материала, такого, где бы воображение непосредственно и искони выявляло эту свою логику, пока я не вгляделся пристально в мифологию древних эллинов (древних греков). В ней чудесное как сфера чистого воображения проявляет себя сплошь в категориях материального чувственного мира, не выходя из его вещности, и в то же время оно, чудесное, играет этой вещностью так, как если бы законы и категории материального чувственного мира не носили для него характера общеобязательности и необходимости. Ни у одного народа образы мифологии не отличаются такой конкретностью, и самый смысл этих образов – такою осязаемой телесностью во всех его вариациях и нюансах, как у древних эллинов. Исстари воображение эллинов не было заторможено подозрительностью скепсиса и формальной рассудочностью с ее требованием «достаточного основания». Оно не требовало цепей причины и следствия. Не обладая еще аналитическими методами научного знания, не отчленяя индукцию от дедукции, древние эллины исстари познавали мир непосредственно – одним воображением. Именно само воображение служило им как бы познавательным органом, выражая результаты этого познания в образах мифа. Эти образы заключали в себе только идеи, а не сознательные цели, которые культурное сознание ставит практически перед собою при познании мира.

Хотя миф не ставит перед собой сознательно, в качестве своей цели, раскрытие тайн природы, однако идеи многих научных открытий предвосхищены мифологией эллинов. Так же и иные чисто теоретические и философские идеи живут в эллинской мифологии. Мы узнаем, как произвольно миф играет временем, как один и тот же предмет может казаться то большим, то меньшим (по своей величине), как один и тот же объект может в одно и то же время находиться в двух местах, как для того, чтобы перейти с одного места на другое, предмет преодолевает пространство, равное нулю, или аннулирует время: время выключено. И притом все это дано не как теоретическая предпосылка, а якобы как самоочевидность, будто бы вопреки здравому смыслу, а на самом деле в рамках здравого смысла. Мы увидим в логике мифа нечто чрезвычайно любопытное и двойственное: мы увидим явно «абсолютную логику», но построенную скрыто на основе «логики относительности» и при этом в конкретных телесных образах эвклидова мира. Мы увидим, что воображаемый мир мифа обладает часто большей жизненностью, чем мир физически данный, подобно тому, как герой иного романа бывает для нас более жизненным и исторически конкретным, чем иное, когда-то жившее, историческое лицо.

Мы можем сказать, что миф, и особенно древнегреческий миф, есть запечатленное в образах познание мира во всем великолепии, ужасе и двусмыслии его тайн. Такое утверждение глубоко антично. Напрасно иные из современных мыслителей полагают, что замкнутый космос античного человека исключает идеи безначальности и бесконечной глубины этих тайн. Бесконечность ужасала богов Олимпа уже у Гесиода. Те страшные переплетенные между собой корни земли и всесущего, пребывающие в вечной бездне Вихрей под Тартаром, вызывали у них трепет и отвращение. Если в этих якобы наивных мифах скрыто предузнавание «законов» мира и грядущих открытий науки, то предузнавание дано в мифе как бы бессознательно, только как эстетическая игра, утверждающая абсолютную свободу желания, то есть творческой воли. В таком предузнавании нет прямого указания человечеству на ту или иную конкретную цель: познай то-то, открой то-то. Но сколько разума скрыто в этом, так называемом бессознательном акте мифотворческой мысли!

Однако как порождение только воображений миф до сих пор не исследовали. В науке обычно не отделяли мифы эллинов от истории их религии и культа, связывая миф с этнографией, лингвистикой и другими областями научного знания. Для объяснения мифа прибегали к генетическому методу, применяемому к историко-культурным явлениям. Историко-культурные стимулы – торговля, войны, эволюция религиозных и моральных воззрений и прочие, о которых мифотворцы могли уже сами ничего не знать, считаются решающими фактами для раскрытия и реконструирования мифа. В равной мере ценны для науки данные сравнительного языкознания. Факты мифологического сюжета (образ Химеры, Кентавра), вызываемые у мифотворца самой логикой образа, сюжета, смысла – развитием самой темы при данной исторической обстановке, – пытаются объяснить, исходя прагматически только из исторической действительности.

Живописец изобразил на картине пожар. Зрителю объясняют, что пожар, изображенный на картине, произошел, по всей вероятности, или от брошенной непотухшей папиросы, или от поджога, или от затлевшей балки в системе отопления. Может ли такое объяснение помочь пониманию картины, или законов живописи, или дара живописца и так далее? Однако для объяснения мифа прибегают именно к подобному методу. Полагают, что если объяснить гигантомахию (борьбу богов и гигантов) как отголосок борьбы эллинских племен-дорян с автохтонами, то тайна мифа о гигантах перестанет быть тайной: и миф раскрыт и понят. Полагают, если миф о рождении воинов-эхионов, выросших из посеянных зубов дракона и истребивших друг друга, объяснить как аллегорическую картину посева, всхода колосьев и жатвы, то миф о воинах, поднявшихся из земли в полном вооружении, в шлемах и с копьями, обретет смысл и раскрыт. Предпосылка такого объяснения проста: свести необычное к обычному, к бытовому или историческому факту, и в этом усмотреть его смысл. Но ведь смысл Химеры не в том, что фантастический образ Химеры можно свести к сочетанию трех кусков: куска льва, куска козы и куска змеи, или к разновидности восточного дракона. Смысл образа Химеры также не в том, что она огнедышащий вулкан, ибо из пасти ее вылетает огонь и дым, и не в том, что она грозовая туча и вихрь, ибо шерсть ее сверкает, как молния, и она сама крылата, как вихрь, и мохната, как туча. Для нас смысл этого крылатого, трехтелого, огнедышащего, всеми цветами радуги переливающегося дракона – в его невероятности и нелепости, которая нас одновременно и ужасает и восхищает. Но когда в мифе огненное дыхание этого дракона угасло, краски померкли, крылья бессильно распластались по земле – Химера исчезает: перед нами лежит холодеющее чудовище – красоту сменило уродство, и мы вместо Химеры видим только нелепость. В этой смене химерического нелепым, безумной фантазии отвратительной глупостью – смысл второго плана мифа о Химере. Но в мифе о Беллерофонте и Химере есть еще третий план. Поразив Химеру, Беллерофонт сам подпал под власть Химеры: им овладела химерическая мечта взлететь на Пегасе на Олимп. Попытка осуществить эту мечту кончается безумием. Сброшенный Пегасом с облаков на землю Беллерофонт теряет разум. Победитель Химеры сам становится жертвой Химеры – таков смысл третьего плана этого мифа.

Как бы научно мы ни объясняли непримиримые противоречия древнего эллинского мифа, приводя неопровержимые аргументы, вроде напластования, интеграции и дифференциации праэлллинских и эллинских, малоазиатских и материковых, племенных и локальных туземных богов и героев, связанных с религиозными воззрениями, которые были созданы, вольно и невольно, «народом», то есть воображением его поэтов и мыслителей, какие бы мотивы вплоть до чисто сказочных ни вплетались в мифологическую ткань – одно все-таки останется неопровержимым, а именно то, что эти противоречия в течение веков существовали в живом сознании народа и его поэтов. Эпос, лирика и трагедия, одновременно или разновременно, разрабатывали и хранили как свое достояние все эти противоречия верований и образов. Ни каноническая система олимпийцев, ни мистериальные таинства, ни философская интерпретация, ни александрийская наука не могли внести единообразие и упорядоченность в античную мифологию. Они не могли распутать весь этот мифологический клубок со всеми его узлами, весь этот смысловой хаос, когда, например, герой после смерти мог одновременно быть вознесен на Олимп или перенесен на Острова Блаженства и в то же время мог уныло бродить – то тенью, то призраком, то душой – по полумраку Аида (подземное царство мертвых); когда он мог быть одновременно смертным и бессмертным, исчезнуть навсегда и все же появляться. Его жизнь, жизнь героя и всех связанных с ним существ, протекала в мифах не одной, а многими жизнями в самых разнообразных комбинациях, вплоть до смерти героя, всем по-разному ведомой и, в конце концов, часто вовсе неведомой.

Однако моя задача отнюдь не в том, чтобы переводить мифологические образы, поэтическую фантазию, в историко-культурный план: сводить, например, миф о рождении воинов-эхионов из посеянных зубов дракона к земледелию и их взаимоистребление – к жатве колосьев. Моя задача: не выходя из мира воображения, раскрыть те логические законы, по которым построены и живут образы этого мифа или его чудесные акты, ибо независимо от того, когда образ создан, логика воображения работает одинаково. Моя задача, например, показать, что там, где в мире действительном проявляется причина и действие согласно законам естественной необходимости, там, в мире воображения, в мифе, имеется в латентной (скрытой) форме основание и следствие, порожденные и связанные между собой только абсолютной свободой и силой желания, то есть творческой волей воображения, играющего роль естественной необходимости. «Так хочет» моя логика – таков закон необходимости в творческом желании. Но и в идее этого «так хочет» моя логика, то есть логика, этого желания, воображения, этой воли художника, живущей в душе человека, заключено предвосхищение устремлений и целей культуры и науки. Поэтому мертвый герой в мифе воскресает, хотя он рассечен на части, сварен или изжарен и даже частично съеден. Он воскресает вопреки здравому смыслу, потому что так хочет миф и его логика.

В основе логики здравого смысла лежат, в сущности, перспективные категории, выросшие из приспособления нашего существа к данной системе действительности, чтобы ее выдержать и ею овладеть. В логике мы формулируем только законы и правила здравого смысла. Мы до сих пор не сознаемся в том, что высшая познавательная и творческая способность «разума» есть работа воображения и что она протекает якобы алогически и, тем не менее, дает поразительные результаты: именно к ним мы применяем слово «гений». Слово «гений» импонирует. Слово «логика» не импонирует. Один мыслитель даже пренебрежительно отметил, что логика «шлепает ногами позади воображения гения». Если бы творчество гения улеглось целиком в обычную «логику», мы лишили бы гения его высшей прерогативы «прозрения», создания нового, небывалого и тем самым аннулировали бы его. В то же время нас поражает логическая сила гениальной мысли, разгадывающая и выражающая тайны бытия и пути истории. Напомню еще раз: гении – это воображение.

Чудесный мир эллинской мифологии насквозь материален и чувствен. В нем все духовное, идеальное – вещественно. В нем даже метафоры, тропы и фигуры суть вещи. И, наоборот, в нем все вещественное может обнаруживаться как идеальное, оставаясь трехмерным, не выходя из ограниченности космоса. Оно может стать вне естественных законов чувственного мира – вне категорий его пространства, времени, причинности. Сохраняя всю видимость логических отношений и связей, оно может действовать в полном разрыве с положениями обычной логики, а в силу своих особых якобы «алогических» законов мифа. Они сверхъестественны для здравого смысла, приноровленного к системе современных пространственно-временных отношений, и естественны для мира чудесного. Бог, душа, само бессмертие в этом мире чудесного телесны. Тень смертного в Аиде не беспредметный предмет. Хотя она телесно неосязаема, «бесплотна», она все же существо: она обоняет, она вкушает кровь жертвенного животного; она теряет память, пролетая мимо Белого Утеса пред входом в царство Аида, но, вкусив кровь, выходит из состояния забытья – к ней возвращается память; она говорит, предвещает, но тщетно пытаться живому Орфею или Одиссею обнять тень телесной рукой. Рука скользит по пустоте. Для обычной логики такая бестелесная телесность алогизм, но в мире чудесного мифа, как и в сказке – своя логика.

Метод построения мира чудесного отнюдь не прост: все перевернуть по принципу «шиворот-навыворот», то есть сделать все осмысленное бессмысленным, все бессмысленное якобы осмысленным. Сказка знает такой мир, где все шиворот-навыворот – страну-наизнанку: там телега тащит осла, там кубы катятся, там носят воду решетом, варят уху из еще не пойманной рыбы и шьют одежды из шкур еще не убитых зверей. Но чудеса страны-наизнанку – сплошь обнаженный сарказм. Мифу же для создания чудесных существ и предметов, для совершения чудесных действий не нужно прибегать к сарказму, к скрытой карикатуре и к иронии. Налицо полная серьезность. И логика чудесного серьезна, и мир чудесного трагичен, а не комичен. В нем даже образ Химеры трагичен. В нем от взора Медузы действительно окаменевают, и золотая стрела, попав только в пяту героя, смертельна: ибо она стрела солнцебога Аполлона. Каким образом? Почему? На это простого ответа пока нет. Категория причинности здравого смысла снята. Право задавать вопросы «Почему?» и «Каким образом?» в мире воображения у здравого смысла отнято. Почему камень, повисающий в пустоте над головой Тантала, только грозит упасть, но не падает, – почему? Потому что так хочет Зевс, отвечает миф.

Овидий в «Метаморфозах» описывает с натуралистической детализацией момент превращения человеческого тела в птицу, в змею, в цветок, в дерево... Приемы описания такого превращения, то есть метод – всегда один и тот же. Но этот процесс метаморфозы есть описательное «как», а не объяснительное «как». Объяснения нет. Так хотели боги или Мойра-судьба, то есть абсолютная творческая воля или сила желания. Законы природы якобы сняты. Есть только закон желания. Какова же логика желания или творческой воли? 1. Для желания нет предела. 2. Для желания нет невозможного. Правда, есть еще «недопустимое», нечто такое, за что полагается кара. Но это уже моральное требование. Желание же в мифе сначала осуществляется, а затем уже следует возмездие. Так Тантал захотел испытать всеведение богов. Он угостил их блюдом из мяса своего сына Пелопса. Богиня Деметра съела кусок плеча Пелопса, а затем превращенный в жаркое Пелопс восстанавливается в своем прежнем виде, но только с плечом из слоновой кости, а Тантал терпит вечную казнь.

Итак, логика чудесного в мифе как бы играет произвольно категориями – временем, пространством, количеством, качеством, причинностью. Играя пространством и временем, миф по своему произволу сжимает, растягивает или вовсе их снимает, не выходя при этом из предметной вещности мира. Пространство остается эвклидовым, события протекают во времени, но сам чудесный акт или предмет в них не нуждается. Бог может ускорить срок жизни, положенный герою судьбой-Мойрой, может по своему произволу удлинить его. Ослепленному Тиресию даруется взамен глаз долголетие. И не ему одному. Наоборот, фракийскому царю Ликургу жизнь укорачивается. Можно жить без возраста и в любом возрасте; можно возвращать былую юность; можно прожить вторую жизнь – воскреснуть после смерти. Боги могут рождаться в любом возрасте. Зевс родился младенцем, рос не по дням, а по часам, но достигнув зрелости, перестал стареть. Время для него остановилось. Ребенком родился и Гермес, но с разумом взрослого. Младенец оказался смышленее Аполлона: он изобрел лиру и подарил ее богу искусств, научив его «божественной игре». Но до полной зрелости в рамках олимпийского пантеона он не развился, равно как и Аполлон: оба они остались вечными юношами. Зато Эрос, сын Афродиты, остается вечным ребенком- подростком.

Играя временем, логика чудесного играет одновременно и пространством, снимая его полностью по своему произволу. Скорость и способ передвижения бога в пространстве вполне произвольны. Бог запрягает божественных, иногда крылатых, коней (ветры) в золотую колесницу и с произвольной скоростью мчится на ней по эфиру, по воздуху, по гребням морских волн. Но богу достаточно надеть для этого на ноги крылатые сандалии (обычная обувь Гермеса-вестника) или прикрепить волшебные подошвы (Афина), то есть сказочные сапоги-скороходы, и в них перелететь небесное пространство. Длительность полета – любая: бог всегда поспевает вовремя. Но если нужно, бог одолеет пространство и без чудесной обуви. Когда-то боги были крылатыми. Вестница Ирида осталась крылатой. Эрос крылат. Ника-победа крылата. Но Олимпийцы без крыл пересекают все пространство небес и земли, причем если этого требуют обстоятельства, снимается либо время, либо пространство, то есть оно приравнивается к нулю.

Можно ли быть одновременно в двух местах? Можно, – отвечает логика чудесного. Ахилл после смерти пребывает в Аиде как тень героя, в доспехах, вместе с друзьями, сохраняя память (тени героев не теряют памяти в Аиде). Но он же пребывает бессмертным на Островах Блаженства, где он пирует в кругу героев, празднуя свою вечную свадьбу с Еленой. Логика чудесного не спрашивает: каким образом боги проносятся по воздуху или живут в воде, или каким образом Тезей, подобно Садко, мог с корабля на дельфине спуститься в чертоги подводные Посейдона, не став человеком- амфибией, и вновь вернуться на корабль. Но тот же Тезей, сброшенный Ликомедом со скалы в море, утонул: ибо он уже исчерпал свой смысл и стал лишним. …Таким образом, в сюжете любого мифа можно найти напластования мифов различных эпох и племен, отзвуки различных религиозных и моральных воззрений, исторических событий, отголоски родового и племенного строя, пестрые остатки культов, переплетение сюжетных мотивов и даже целых мифов, героических сказаний и сказок. Словом, сюжет мифа – это сложнейший конгломерат во всех разрезах его сюжетного тела.

Вопросы и задания к тексту:

1. Почему люди считают, что слова «логика» и «миф» противоречат друг другу?

2. Как понимает понятие «логика» автор?

3. В чем проявляется логика мифа?

4. Чем духовное начало человека подобно его физическому (телесному) началу?

5. Почему автор считает, что современные люди поверхностно читают мифы?

6. По каким причинам многие современные ученые считают миф антиподом (чем-то противоположным) настоящему знанию?

7. Как к феномену воображения относится сам Голосовкер?

8. Почему именно древнегреческая мифология является самой лучшей?

9. Почему воображаемый мир древнегреческого мифа обладает большей жизненностью, чем наш физический мир?

10. По каким причинам современные ученые неправильно объясняют содержание древнегреческих мифов?

11. Как нужно правильно объяснять содержание мифов?