Питерское

Болотистая вязкая основа

Навязывает правила игры,

Где искренность серебряного слова

Дороже золочёной мишуры.

Не взятый неприятельскою ратью,

Живя не то во сне, не то в бреду,

Наградою какой-то иль проклятьем

Мне этот город писан на роду.

Он в чуждый монастырь сумел вселиться.

Храня иной порядок и устав,

И остаётся северной столицей,

Формально быть столицей перестав.

Здесь невских вод ритмично колыханье,

Морщинящихся кожею старух,

Здесь в тупиках спирается дыханье –

На площадях захватывает дух.

Здесь проступают, как из негатива,

По-достоевски острые углы,

И устремился Невский в перспективу

Адмиралтейской солнечной иглы.

Здесь даже после века атеизма

Крестов сияет сорок сороков,
А город, всем огромным организмом,

Открыт ветрам и с флангов, и с фронтов.

Здесь мысль родится в ноющем затылке

И по дворам пускается в полёт,

Но вдруг, со звуком лопнувшей бутылки,

В брандмауэр ударившись, замрёт.

Здесь лето начинается в июле,

А к августу – сникает, изнурив,

Но мы, «пока болты не затянули»,

Насвистываем радостный мотив,

Когда ампир такой, что только ахать,

Дробится в современном витраже,

А на стене у магазина «Яхонт»

Позолотили надпись: «Фаберже».

* * *

Илья…

У Голландии Новой – названье – по-прежнему ново…

Цвет запёкшейся крови окрасил её корпуса.

На газоне – цветник, треугольниками разлинован,

Но суха и горька вдоль канала его полоса.

А сегодня – Илья, по приметам, уже и не лето,

Но под вечер дома отдают накопившийся зной.

Я в партер городской, как всегда, прохожу без билета.

Если что, улыбнусь и скажу: у меня проездной.

Я, конечно же, всех не упомню имён и названий,

Но меня не смутит переулок, тупик и проезд…

Я проспектами шла – молодой и, как водится, ранней –

Избегаю теперь этих людных и значимых мест.

Старый клён-узколист опрокинулся в воды канала,

Надломившийся ствол бросил крону в неспешный поток…

Я почти что себя в этой жертве стихии узнала,

И ему посвятила шестнадцать рифмованных строк.

* * *