double arrow

Мировой двигатель, 1815-1914 657


Теобальд фон Бетман-Гольвег (1856-1920) был настоящим прусским чиновником Образованный, воспитанный и серьезный, он провел всю свою жизнь в высших эшелонах государственной бюрократии. Он происходил из семьи банкиров из Франкфурта, которые перебрались в Берлин и были пожалованы дворянством еще за два поколения до канцлера. Их прославил дедушка Теобальда Мориц Август, профессор права, отличившийся тем, что находился в либеральной оппозиции режиму Бисмарка. Сам Теобальд был еще слишком юн, чтобы лично участвовать в франко-прусской войне, которую возненавидел его дед. Ero с братом Максом отослали в школу-интернат Furstenschule Pforta (Фюрстеншуле Пфорта), затем последовало изучение права в Страсбурге и Лейпциге и успех на труднейших экзаменах на право поступления на государственную службу. Primus omnium (первый ученик) в школе, ставший доктором юриспруденции не достигнув еще 30 лет, Теобальд был вполне готов к быстрому шествию наверх по лестнице бюрократической карьеры: оберпрезидент (советник) в Потсдаме, регирунгспрезидент (начальник округа) в Бромберге (Быдгоще), оберпрезидент (губернатор провинции) Бранденбург, имперский министр внутренних дел в 1905 г., заместитель рейхсканцлера в 1907 г., с 1909 г. — рейхсканцлер и премьер-министр Пруссии. С этого времени и до июля 1917 г. он отвечал за всю внутреннюю и внешнюю политику самого могущественного государства Европы115.

Бетман-Гольвег не был типичным юнкером. Он получил в наследство прекрасное поместье в Гогенфинове, к востоку от Берлина, но Rittergut (дворянское поместье), купленное дедом, не имело корней в семейной традиции. Он служил в местном полку (15-м уланском), но всего лишь один год после школы. Он постепенно глубоко привязался к Гогенфинову — огромному трехэтажному зданию из красного кирпича в конце длинной липовой аллеи, стоявшему посреди 7 500 акров земли на отвесном берегу Одера. Своим девизом он взял слова Ego et domus mea serviemus domino ("Я и мой дом станем служить Господу"). Но в молодости он пережил годы беспокойной, романтической страсти к путешествиям и много бродил, читая стихи, по горам Эйфель и Зибенгебирге со своими друзьями из мира богемы. Он стыдился за брата, бежавшего в Техас, чтобы там торговать

недвижимостью, вместо того, чтобы сдавать государственные экзамены. Однажды он выставлялся на выборах в рейхстаг от местного избирательного округа, однако даже те немногие голоса, которые он собрал, были отвергнуты избирательной комиссией в связи с какой-то формальностью, и он больше никогда не пытался участвовать в избирательной кампании. Он женился на несколько необычной девушке Марте Пфуэль-Вилькендорф, которая, когда ему предложили высший пост в Рейхе, воскликнула: «Тео, дорогой, ты не можешь этого сделать!»116

Бетман был очень непростым человеком. Он жил строго но заведенному порядку, даже в Берлине начиная утро в 7 часов с долгой верховой прогулки. Но непреклонность его привычек не делала его работу эффективнее, а ero самого решительнее. Он исключительно хорошо выражал свои мысли и был хорошо информирован; но у него была несчастная привычка вечно медлить и совершать промашки, которых более разумный политик избежал бы. Ему было исключительно не по себе в военном окружении кайзера; пугали его и социал-демократы, очень влиятельные в демократическом секторе германской политики. Много информации о времени его канцлерства почерпнуто из дневников его личного помощника Курта Рицлера, который проработал с ним бок о бок все время кризиса 1914 г. Рицлер пишет:«Он столь же хитроумен, сколь и неумел в работе»1'7. Биограф Бетмана упоминает его «агрессивно-защитную заносчивость»118.

Бетман занял свой пост отчасти по старшинству на государственной службе, отчасти же благодаря убеждению его сторонников, что он может держаться между радикалами и консерваторами. По германским стандартам он был очень умеренный консерватор: во внешней политике много раз демонстрировал свою приверженность миру, много раз предостерегал против милитаризма. В этом отношении он был для Пангерманского союза настоящим bete noire (жупелом), и оттого члены союза жаждали его смещения.

По-видимому, он руководствовался принципом Weltmacht und kein Krieg («Власть над миром, но никакой войны»). Еще в ноябре предыдущего года он упрекал кронпринца за недостаток сдержанности: «Позвякивать саблей при всяком затруднении... это не только ошибка, это преступле-

DYNAMO

ние»119. Размышляя о перспективах вскоре после Сараево, он делился с Рицлером:

«Любой всеобщий конфликт [приведет] к революционному изменению всего существующего»120. Двумя неделями позже он лично выразил протест кайзеру по поводу грозных заявлений кронпринца и некоторых печатных изданий.

В июле 1914 г. Бетману было 58 лет, всего за два месяца до этого умерла его жена. Он постоянно совершал поездки между Гогенфиновом и Берлином, один или в сопровождении Рицлера. По отношению к Англии Бетман был настроен дружественно. Его сын Эрнст, который будет убит на войне, учился в Оксфорде в 1908 г. Все, что он писал или говорил до кризиса, свидетельствовало о его желании и надежде восстановить rappro-chement («дружеские отношения») Англии и Германии.

Но поведение Бетмана не вызывало восхищения ни у кого, кроме его ближайших


соратников. Рицлер восхищался ero стойкостью в условиях, когда на него оказывали давление, и сравнивал его «угрызения совести» с «холодным лицемерием» Грея. «Канцлер

— дитя первой половины XIX в., — писал он, — и наследник более идеалистической культуры»121. Но кайзер был резок: когда в середине июля дела пошли плохо и Бетман предложил уйти в отставку, кайзер, предположительно, сказал: «Вы заварили эту кашу, теперь ешьте ее»122. Не больше симпатии высказал и Альберт Баллин, президент пароходной компании «Гамбург-Америка» и неофициальный посредник в сношениях с Лондоном. Друг предшественника Бетмана на посту канцлера, он называл Бетмана «местью Бюлова», говорил о его «апатии», «пассивности», «недостатке инициативы», о ero

«чудовищной некомпетентости». «Бетман, — отзывался он, — был человеком, который обладал даром изумительно говорить... но не отдавал себе отчета в том, что политика — грязное дело»123. Фон Бюлов, бывший канцлер, указывал как на фатальную ошибку на то, что «было бы вполне достаточно сказать Вене [после Сараево] что мы определенно не санкционируем никакого разрыва между Сербией и Австро-Венгрией»124.

В Англии Бетмана критиковали еще беспощаднее. В печати ему припоминали не только его «нерешительность» и «половинчатость», но также и «прусское по преимуществу представление о морали». Все полагали, что Бетман, проводя вне-

шнюю политику Германии, не понимал, что государственным кораблем Германии правят военные125. После войны Бетман сделает своим коньком разговоры о коллективной вине. «Все нации виновны, — настаивает он в своих мемуарах. - И на Германии тоже лежит большая вина»126.

Бетман встал на путь, ведущий к войне, в первую неделю июля. Поскольку министр иностранных дел отсутствовал (у него был медовый месяц), Бетман с самого начала взял руководство дипломатией Германии в свои руки. Он постоянно торжественно заявлял о решимости избежать международного конфликта. Утром 5 июля его вызвал кайзер, чтобы узнать ero мнение в связи с требованием Австрии о помощи в ее конфликте с Сербией. Было принято два противоречивых решения: воздержаться от прямого ответа и уверить Франца Иосифа, что Германия его не покинет. Днем Бетман присутствовал на совещании военных советников кайзера, где преобладало мнение, что РОССИЯ не вмешается, так что Сербию следует наказать, «и чем скорее, тем лучше». Это побудило Бетмана заявить послу Австро-Венгрии: «Вене придется принять решение, о том, что сделать для прояснения отношений Австрии с Сербией. [Тем не менее,] в этом она вполне может полагаться на поддержку Германией [австро-венгерской] монархии как союзника и друга — какое бы ни было принято решение»127.

Это был знаменитый карт-бланш на войну Австрии с Сербией.

Вернувшись в Гогенфинов, вечером 8-го Бетман разговаривал с Рицлером «на веранде под звездным небом». Он объяснил опасности всеобщего конфликта. Затем он сказал, что бездействие — это худшая политика. Он был одержим страхом перед Россией: «Будущее принадлежит России, которая растет и растет, нависая над нами, как ночной кошмар»128. В глубине души канцлер, таким образом, был согласен с теми более откровенными генералами, которые говорили, что позиция Германии только пострадает от промедления. Шесть дней спустя, 14-го, хотя ничего особенного не произошло, Рицлер сообщает, что канцлер сказал: «Наше положение отчаянное... Это просто прыжок во тьму и как таковой он является нашей суровой обязанностью». Казалось, что Бетман уже смирился с

«просчитанным риском» континентальной войны129.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: