Борьба с природой как главный образ сталинизма

Важным лозунгом эпохи первых пятилеток был лозунг "борьбы с природой". Многие знаменитые производственные проекты того времени были связаны с этой идеей. Огромные гидроэлектростанции, бывшие всеобщей гордостью, строились, дабы приручить свободную и разрушительную силу рек. Коллективное модернизированное сельское хозяйство должно было перестать зависеть от причуд климата. Плотины должны были победить засухи, каналы - мелководья и т. п. Машины должны были взять верх над природными силами.

На волне реакции против ценностей эпохи первой пятилетки в риторическом словаре эпохи бог-машина заменился богом-человеком. Кое в чем менялся и сценарий "борьбы с природой". В художественной литературе тема социалистического строительства была быстро переведена из области географии, технологии, статистики и добродетелей социалистической системы "как, скажем, в романе М. Шагинян "Гидроцентраль", написанном в 1932 г.) в область эпической борьбы между человеком и силами природы, среди которых машина играет вспомогательную роль.

Чем дальше, тем менее тема борьбы с природой связывалась с социалистическим строительством, приобретая самостоятельное значение с явным героическим оттенком. Советский человек превосходил всех ранее живущих людей в борьбе с природными стихиями, имеющими большую символическую нагрузку, чем во всей предшествовавшей устной и письменной русской литературе: прежде всего это была борьба с водой и льдом "наводнениями, разрушениями, ледоколами, буранами и т. п.). Борьба со льдом, вне сомнения, была важнее борьбы с водой: советский человек побеждал холод, чего, конечно же, не удавалось людям, живущим в других климатических условиях18. Эта триумфальная победа над природой должна была присутствовать в биографии любого общественно значимого лица: общим местом в биографиях советских вождей, создававшихся в середине 1930-х годов, был рассказ об их ссылках в морозную Сибирь и бегстве через тайгу. Вождь вождей Сталин отличился и в этом: после нескольких побегов из Сибири он был отправлен в ссылку за полярный круг, которую в итоге прекрасно выдержал.

Писатели давали чудесные, не оставляющие сомнения образцы использования темы советского триумфа в снежных просторах. В 1935 году, когда в Ленинграде была организована встреча знамо, питых челюскинцев, Н. Тихонов, официальное лицо в Союзе писателей, провозгласил в своей речи, что легендарный лагерь челюскинцев стал настоящей крепостью, которая отразила все атаки арктической природы, и заметил, что это живой пример, который должен использовать социалистический реализм20. И действительно, писатель оппозиционного толка В. Каверин, который, подобно Е. Замятину, верил в образ художника-еретика, вписался в литературу сталинизма именно через арктическую тему. Из автора сомнительного романа "Художник неизвестен" "1931) он превращается в автора образцового соцреалистического романа "Два капитана" "1939), в котором и не пытается достичь интеллектуальных высот.

Арктическая тема в литературе имеет более ранних и политически приемлемых предшественников. Советский Союз считал своим американского писателя Джека Лондона, хорошо известного рассказами о диких просторах Аляски. Этот источник для советских писателей был тем более авторитетным, что Д. Лондон был любимым писателем Ленина; именно рассказы Лондона читали Ленину перед его кончиной в 1924 году. Крупская вспоминала, что любимым рассказом Ленина был "Любовь к жизни", где речь шла о борьбе между умирающим от голода человеком и дикой ледяной пустыней и конечной победе человека. Что, вне сомнения, не могло не порадовать Ленина в этом рассказе, так это победа человека над животными и стихией благодаря не только физической силе, но и врожденному уму и воле. Образ человека, выжившего в холоде благодаря воле, решимости и хитрости, типичный для Лондона, стал постоянным в литературе эпохи сталинизма.

Самым ярким примером подобного влияния американского писателя стала книга Б. Полевого "Повесть о настоящем человеке" "1946), где речь идет о летчике, сбитом фашистами, который с тяжелым ранением вынужден был пробираться к своим через лес зимой. В первой части повести описывается, как летчик Мересьев ползком возвращается на советскую территорию, многократно попадая в ситуации, уже описанные в "Любви к жизни" "правда, скажем, вместо волка герои встречается с медведем.). Вторая часть повести посвящена борьбе героя со своим недугом: Мересьев уже с ампутированными ногами все же пробивает чиновничий заслон и получает разрешение летать. Таким образом Полевой переводит повествование из романтического мира снега и холода в куда более прозаический мир советских реалий. Обычно ситуация разворачивается в обратном направлении, когда герой из мира прозаического переходит в мир природных стихий, где и происходят самые драматические события. Но в любом случае для советского романа важны аналогии между общественным и природным, чтобы подчеркнуть как повседневность, так и героические возможности изображаемого мира.

Одинокий человек, оставшийся без провизии один на один с холодом и смертельной опасностью, по сути, представляет удобную модель испытания человеческой воли и ума как природными катаклизмами, так и исторической необходимостью. Как говорят ученые, в условиях сверххолода человек умирает. Но в анализируемых нами романах человек остается жив, что очень важно для сталинской культуры. Хорошо известная идея фикс Сталина, усилившаяся в 1930-е годы, состояла в том, что все может быть достигнуто, если очень постараться: все законы науки - это лишь шоры на глазах человека, закрывающие от него его собственный потенциал. Следовательно, господство человека надо льдами становится ведущим символом антинаучного сталинского волюнтаризма. Снежные просторы становятся идеальным полигоном для испытания ключевых слов сталинской эпохи: непреклонность, воля, твердость.

Эти слова звучали и раньше, в период Гражданской войны. Они снова возникают в риторике 1930-х в связи с идеей борьбы против множества внешних и внутренних врагов, что помогало проводить аналогии с золотым веком Гражданской войны. Классическое произведение соцреализма 1930-х "Как закалялась сталь" "1932 - 1934) было написано преимущественно о периоде революции и Гражданской войны. В этом романе устанавливалась связь между годами Гражданской войны и 1930-ми: во второй части романа, написанной в 1934 году, автор вовлекает героя в борьбу с голодом и холодом.

Драма человека, вступающего в борьбу со стихиями, обычная в литературе 1930-х годов, разворачивается в символическое сказание о герое, на долю которого выпали самые страшные испытания. Верные партии авторы описывали именно борьбу с внутренними и внешними врагами "например, М. Шолохов в "Поднятой целине" и П. Павленко в "На Востоке"), но большая часть писателей предпочитала переводить эту тему в символический план борьбы с природой. Это происходило не только из-за мрачности реальности, от которой хотелось таким образом дистанцироваться, но и из-за привлекательности такого поворота темы. В риторике этих лет угрожающая стихийная мощь природы стала ключевой метафорой для определения борьбы с чем-то, требующим напряжения всех сил, что было в принципе близко традиции русской литературы, идущей еще от романтиков "к ней принадлежали Лермонтов, Тютчев, Аполлон Григорьев, Блок). В течение 1930-х годов широко использовались такие полные фатальной привлекательности образы, как шторм, темнота, дикие страсти и т. п., из богатого романтического арсенала. В революционной литературе к ним обращались уже не в первый раз: ими изобиловали, скажем, и "Андрей Кожухов", и публицистика "Правды".

В 1930-е годы, впрочем, было одно существенное отличие: самоуправство или анархия не могли победить, в конечном итоге порядок все равно торжествовал. Любопытно, что в начале 1920-х годов среди советских читателей были популярны такие западные книжки, как "Тарзан" Е. Барру "переведен в 1922 г.)22. Многие теоретики авангарда, в частности Е. Замятин, Л. Лунц, В. Каверин, В. Шиловский, заявляли, что советской литературе следует быть более занимательной и учиться этому у западных писателей. Советских писателей призывали писать "коммунистический пинкертон": приключенческие книги в стиле "Тарзана"24. Тогда эта тенденция показалась опасной, поскольку вестернизация советской литературы могла привести к ее легковесности, но в 1930-1940-е годы тарзаны и пинкертоны, ускользнувшие от критики, вновь проникли на страницы советской печати, на сей раз подчинившись идее революционной сознательности.

Хорошим примером соцреалистического произведения, замешанного на авантюрной фабуле, можно считать повесть В. Катаева "Белеет парус одинокий" "1936). Название книги было взято из лермонтовского стихотворения "Парус" "1832), как известно, заканчивающегося словами: "А он, мятежный, просит бури, как будто в буре есть покой". Действие катаевской повести происходит в Одессе в период революции 1905 года и во многом перекликается с горьковской "Матерью". Своеобразным аналогом Ни-ловны, простой женщины, вступившей на путь обретения сознательности, выступает Гаврик, мальчик из бедного сословия. У него нет политического опыта, ему приходится перешагивать через собственные предрассудки. Он делает это, потому что его, как и Ни-ловну, привлекают более сознательные, чем он, рабочие, и он сначала принимает их сторону в революционной борьбе, а потом и сам начинает в ней участвовать, поднося восставшим патроны и помогая побегу матроса с "Потемкина". Но в этой деятельности Гаврики привлекает не столько пример старших или "свет" их глаз, сколько "дух опасности".

Таким образом, в литературе 1930-х годов опасности и приключения уравновешиваются порядком и разумностью. Во многом это проистекает из ощущения реальности как борьбы; даже сталинскую публицистику этого времени можно рассматривать как полный событий и приключений сериал.

Но каким образом при отношении к жизни как к борьбе могло появиться в словаре эпохи понятие сада" Можно ли использовать в контексте сталинизма противопоставление сад/машина, примененное Л. Марксом" Впрочем, можно применить и противопоставление город/деревня, использованное Р. Уильямсом. И все же для сталинской культуры при описании интересующих нас в этой главе оппозиций лучше использовать не машину /сад или город/ деревню, но традиционные термины: культура/природа. И то и другое понятие в этом противопоставлении не являются однозначными. Так, в понимании природы в сталинской культуре доминируют два главных смысла: природа как сад гармонии и природа как арена борьбы, где проверяется воля. "Природа" в сталинской культуре столь же многозначна, как, например, электричество, но встраивается в еще более богатый ассоциативный ряд. В литературе природа превращается в точку, где могут объединиться большевики, беспартийная интеллигенция и даже сугубо сталинские писатели. В типичном сталинском романе "природа" играет решающую роль, но в то же время она является потенциальным источником изменений, местом, где проявляются традиционные интеллигентские отношения.

Неудивительно, что и в сталинские времена, и в настоящее время оппозиция природа/культура является диалектической в советской интеллектуальной жизни. В одни времена перевешивают ценности машинной эры "порядок, эффективность, технологии, планирование, образование), в другие - ценности природы, понятой либо как источник гармонии, либо как источник борьбы. Можно ли усомниться в значимости и нерушимости этой диалектики"