2015-03-20
235
При выборе состава присяжных стороны чрезвычайно широко пользуются правом отвода, и без объяснения причин, и по причинам, легко получающим одобрение судьи [18]. С этим находится в связи явление, особо характеризующее чисто состязательный принцип американского процесса, что иногда состав присутствия ограничивается, за недостаточностью подходящих лиц по списку, одиннадцатью или даже только десятью присяжными, вместо двенадцати, если об этом состоится соглашение между сторонами. Соглашению принадлежит еще большая роль в так называемых компромиссах обвиняемого с судьею и обвинителем. Субъект, наприм., обвиняемый в краже со взломом, признает себя виновным, но только в простой краже, или обвиняемый в убийстве признает себя виновным, но лишь в нанесении побоев или раны. Тогда производство на этом оканчивается и судья приговаривает виновного к наказанию по установленному его признанием деянию. Английский суд также может при сознании обвиняемого в менее тяжком, чем ему приписываемое, деянии приступить без дальнейшего разбирательства к постановлению приговора о наказании; но на практике судьи там на это идут только тогда, когда разница в наказании от этого получается незначительная. Американские же судьи очень часто соглашаются на этот компромисс при явной даже выгоде от этого для обвиняемого, так как преобладающая у них тенденция, пользующаяся популярностью и среди населения, что дело борьбы с преступлением чрез наказания не столько в том, чтобы отягощать участь виновного, сколько в том, чтобы только не оставлять преступных деяний безнаказанными. Сходство начал уголовного процесса Америки с ее гражданским процессом, сказывающееся на многих других подробностях, на этом примере решающего значения, придаваемого соглашению сторон предпочтительно пред соображениями о суверенитете карающей власти государства и тому подобными суровыми принципами, особенно наглядно.
Своеобразную роль в англо-американском процессе играет вопрос о показании на суде самого обвиняемого. На смену системе пыток в новейшую эпоху, как известно, выработалось повсюду правило о том, что обвиняемый не может быть принужден к даче показаний и имеет право ограничиться заявлением, что он не признает себя виновным. Правило это учредители американского союза сочли настолько существенным правом гражданина что внесли его в свою конституцию в виде положения: никто но может ни в одном уголовном деле быть принужден к даче показания против самого себя (No person shall be compelled in any criminal case to be a witness against himself). Почему было сочтено нужным так риторично провозгласить это правило, будет понятно, если принять во внимание те приемы, к которым старый европейский режим прибегал в этом отношении, чтобы добиться по делу прежде всего показания самого обвиняемого. Относительно Англии мы, по Пайку, узнаем об этом следующее.
Когда произошла отмена ордалий, то выработалась другая мера для побуждения обвиняемых к даче показания, a именно: тех, которые, будучи призваны на суд, безмолвствовали, подвергали заключению в помещении не более обыкновенной клетки и не давали есть. Это называлось «prison forte et dure», установленное особым статутом Эдуарда I (в конце XIII ст.). Через сто лет, при Генрихе IV (в конце XIV стол.), «prison forte et dure» изменена была в «peine forte et dure», в особый вид пытки путем прессования, которая применялась к обвиняемым, отказывавшимся от ответов на допросе. До применения ее обвиняемый был предупреждаем о том, что ему грозит за его молчание, и ему давалось несколько часов на размышление. Если и после того он продолжал отказываться от дачи показания, над ним произносился приговор, буквально гласивший следующее: «Вы будете отведены назад в тюрьму, откуда вас привели, и будете помещены в яму, куда не проникает свет; будете там голый, с повязкою на бедре, положены спиною на голый пол; на ваше тело будет положен железный груз, какой оно только сможет вынести, и еще больший; вы не получите никакого питания, кроме трех кусочков черствого хлеба в первый день, трех капель вонючей воды из ближайшей к тюрьме лужи на второй день, и затем опять трех, кусочков черствого хлеба на третий день, трех капель воды на четвертый, и в такой очереди далее, день за днем, пока вы не умрете» [19].
Применение особых наказаний к обвиняемому за «непослушание» практиковалось очень долго в Европе даже после формальной отмены пыток. Пережиток этого содержится еще в настоящее время в нашем уложении о наказаниях, которое в числе обстоятельств, увеличивающих вину и наказание, признает и то «чем более виновный при следствии и суде оказывал неискренности и упорства в запирательстве» (ст. 129). Нечего и говорить о том, как широко применялось требование от обвиняемого «искреннего признания и покаяния» при следствиях по политическим делам. Вот почему отцы американской конституции, у которых беспрестанно носились в душе опасения, как бы в их новом отечестве не повторились акты европейской тирании и произвола властей, нашли нужным оградить в хартии свободы особым параграфом права обвиняемого как гражданина.
Таким образом ясно, что освобождение обвиняемого от активного участия в расследовании дела собственными показаниями происхождения чисто политического. Оно составляет по происхождению гарантию для обвиняемого, a не ограничение его в правах. Фактически же оно превратилось в это последнее, в ограничение его в правах. Англо-американский процесс не знает других показаний, как показания, данные под присягой; судьи же отказывали обвиняемому в приводе его к присяге, так как присяга обязывает к откровенности, a откровенность несовместима, если не имеется об этом какого-нибудь особого закона, с правом умолчания об одних обстоятельствах и раскрытия только тех, какие желает показывающий. Таким образом привилегия обвиняемого превратилась в privilegium odiosum для него, a процесс, самое следствие, вопреки общей тенденции к постановке его на возможно более свободных началах для собирания и оценки по внутреннему убеждению всех возможных видов доказательств, оказался лишенным одного из источников установления истины, каким не может же не быть признано и показание самого обвиняемого. Ограждение свободы обвиняемого впало в коллизию с требованиями свободы процессуального исследования дела. Сверх того, в столь строго проводимом отрицательном отношении к обвиняемому, как источнику правды, нельзя не чувствовать умаления достоинств обвиняемого, как гражданина. Поэтому должна была естественно появиться реакция против этого отношения к показанию обвиняемого на суде. Кампанию в этом смысле открыл еще в конце XVIII ст. Бентам. Успех ее в Англии сперва, и то не скоро, ограничился сферою гражданского процесса, где показание самих тяжущихся трактовалось так же, как показание обвиняемого в уголовном процессе. Законы, по которым разрешено было в Англии присяжное показание самой стороны в гражданском процессе или противной стороны по ее требованию, явились лишь в 1847 и 1854 г.г. Почти одновременно появились такие же законы штата Иллинойс (1845 г.) и Коннектикута (1849 г.). Пропаганда в пользу этой реформы в уголовном процессе требовала еще больше времени и встречала дальше принципиальные возражения. Но тут уже Америка значительно опередила Англию. Закон об этом для всех союзных судов прошел в конгрессе 16 марта 1878 г.; a в Англии лишь двадцать лет спустя—в судо-производственном законе Criminal Evidence Act 1898 г. Так что приоритет в демократическом развитии новой идеи здесь явственно принадлежит американскому народу. Полемика относительно значения этой реформы еще далеко не успокоилась; pro и contra ее имеют еще своих фанатических защитников и в литературе, и среди судебных деятелей на практике. Любопытна, наприм., корреспонденция в виде «Письма из Лондона», подписанного Barrister, в № 40 газеты Право за 1899 г., посвященная оценке с этой стороны Evidence Act'a 1898 г. По мнению ее автора, эта реформа не согласна с целями рациональной криминалистики. Он думает, что она должна даже дурно отразиться на участи обвиняемого, так как к показанию его присяжные никогда не могут относиться с таким доверием, как к другим показаниям; a к молчанию его теперь невольно будут относиться гораздо подозрительнее, так как оно не обязательное, как прежде, a добровольное; людям же очень свойственно думать, что невинный человек не может хранить молчание, когда над ним тяготеет несправедливое обвинение. Однако, автор корреспонденции признает, что и в Англии «почти вся пресса приветствовала закон 1898 г. как новое проявление гуманности в криминалистике, как прогресс либерализма в уголовной процедуре». Нас собственно с этой стороны больше всего интересует эта реформа; a также и то, что при такой своей тенденции она добилась успеха ранее в Америке, чем в своем отечестве, где мысль о ней давно зародилась; по существу же, с точки зрения европейского континентального права, мы готовы сказать, что эта реформа, пожалуй, не заслуживает, ni cet exces d'honneur, ni cette indignite.—По данному поводу еще уместно будет для характеристики того, как демократизируются гражданские законы Англии при переносе их в Америку, указать на то, что, наприм., английский закон о личном задержании за долги, и поныне весьма суровый, выработался в Америке в закон, по которому несостоятельный к платежу долга, как бы велика сумма его ни была, не может за это быть содержим в заключении более 30 дней; или что английский закон о единонаследии (майорате) в Америке отменен при самом провозглашении независимости и заменен равноправием всех детей мужского, как и женского пола, при наследовании в имуществе родителей.
Рассмотрев многозначительные проявления защитительной тенденции американского уголовного процесса по отношению к обвиняемому до и во время суда, нам нужно теперь остановиться на признаках той же тенденции в последующих фазисах процесса, a именно, когда обвиняемый превращается в обвиненного, т.е. когда последует над ним обвинительный вердикт присяжных.
В этом случае американский судья имеет право все же отпустить обвиняемого вследствие формальных недостатков, усмотренных им в постановке обвинения, или же по отсутствию состава преступления в юридическом отношении. Так что судья имеет право не постановлять своего приговора тотчас после произнесения присяжными обвинительного вердикта; a в некоторых штатах существует закон об обязанности выжидать в течение известного срока, не будет ли со стороны защиты возражений формального свойства против применения наказания. Практика таких формальных поводов для приостановления обвинительного вердикта и для отмены наказания, по утверждению Гартмана, ушла в Америке гораздо дальше, нежели в Англии и, конечно, в сторону благоприятную для обвиняемого, так как отмена приговора или назначение нового разбирательства существует только в случае обвинительного приговора; оправдательный приговор ни в каком случае кассации не подлежит. Характерную особенность нового рассмотрения дела составляет в Америке то, что оно происходит под председательством того же судьи; это нечто совершенно несовместимое с европейской точки зрения на кассацию, так как здесь существует прочно вкоренившаяся презумпция, что тот же судья, хотя бы по причинам чисто психическим, не может вновь заседать по тому же делу, будучи склонным непременно поддерживать раз проявленную уже в деле тенденцию. Американцы считают своих судей стоящими выше этих погрешностей самолюбия; но во всяком случае, так как новое разбирательство происходит только потому, что судьею усмотрено в состоявшемся приговоре что-нибудь, идущее вразрез с правами обвиняемого, они считают, что при прежнем судье дело будет идти в желательном направлении, т.-е. более в интересах обвиняемого, нежели обвинения. Поэтому Гартман и в этой подробности американского процесса правильно усматривает еще одно из проявлений защитительной его конструкции. В этом смысле он тут же указывает на то, что практика американских судов менее всего стремится к сокращению сроков для обвиняемого на обжалование обвинительного приговора. В Европе, говорит он, срок для следствия неограничен, a для вступления состоявшегося приговора, хотя бы и обвинительного, в окончательную силу, очень короток. В этом отношении европейский взгляд как раз перенес без надобности требования гражданского правосудия на уголовное. Американцы же эти сроки для обвиняемого чрезвычайно расширяют; в некоторых штатах он по закону годичный. Сверх того, судьи весьма легко восстановляют обвиняемому пропущенный срок.
Что касается оправдательного приговора, то, как уже было указываемо, для него не существует никаких способов отмены. Пересмотр оправдательного вердикта был бы для американца нарушением его политических прав, ибо в одном из дополнительных пунктов к союзной конституции сказано, что «никто не может, ни жизнью, ни единым членом, быть дважды подвергнут опасностям судебного разбирательства за одно и то же деяние» (nor shall any person be subject for the same offence to be twice put in jeopardy of life or limb). Опасностью судебное разбирательство может быть для обвиняемого только в смысле риска быть обвиненным; поэтому правило это о недопустимости суда за то же деяние более одного раза практикою разумеется только в том смысле, что оправданный обвиняемый не может быть подвергнут риску нового разбирательства; но для обвиненного новое разбирательство есть только новый шанс на оправдание и потому, как мы выше видели, оно допускается американскими судами очень либерально по многоразличным поводам. Бывали в отдельных штатах попытки ввести закон о возможности в исключительных случаях пересмотра оправдательного приговора по требованию обвинителя; но и там, где это осуществилось, такая отмена имеет только значение для сборника прецедентов; практически же для данного обвиняемого в этом не заключается никакой опасности, так как его вторично после отмены оправдательного приговора судить не станут. Так что эта отмена приговора по ходатайству обвинителя имеет один лишь отвлеченный, теоретический характер. Гартман почему-то называет такой процессуальный порядок Европе незнакомым, тогда как § 409 французского устава уголовного производства также устанавливает, как общее правило, что кассационное производство, возникающее по протесту прокурора против оправдательного приговора, чем бы оно ни кончилось, ни в чем не может вредить оправданному обвиняемому, т.е. при отмене оправдательного приговора имеет только такой же отвлеченный, теоретический характер для предупреждения тех или других признанных за существенные нарушений закона в других случаях.
Заслуживает упоминания то, что Гартман, перечислив и подробно рассмотрев построение и практику американского суда присяжных и приведя в связь все его особенности с политическими и культурными особенностями страны, высказывается, однако, в конце-концов в отношении предстоящей уголовной реформы в Германии за сохранение и в ней суда присяжных; тогда как официальный проект, хотя и допускающий в принципе широкое участие общественного элемента в уголовном суде, находит по едино-гласному, притом, мнению его составителей, что для Германии оно должно иметь исключительно форму суда шеффенского, т.е. с сословными представителями, функционирующими совместно с коронными судьями, a отнюдь не в виде демократически составляемой и самостоятельной коллегии присяжных.
IV.
Уже было указано, как широко американский судья пользуется правом, не произнося своего приговора тотчас после обвинительного вердикта присяжных, затем назначать, по ходатайству защиты, новое разбирательство (new trial). Этот порядок послужил началом к нарождению нового института уголовного права—отсрочки наказания, по которому применение следующего за признанную вину наказания откладывается на известное время, по истечении которого, при доказанной в течение его добропорядочности поведения обвиненного, он может и совсем быть освобожден от наказания. Этот институт породил и родственный ему институт—условного осуждения, по которому приговор о наказании судьею постановляется, но с условием, что если обвиненный в течение известного срока не учинит никакого другого преступления, приговор этот остается без исполнения, т.е. ему прощается первое деяние. Институты эти, в особенности последний, получили уже широкое распространение по свету; происхождение же их американское. Они представляют собою несомненное усовершенствование в карательной системе, усовершенствование гуманитарного направления, которое знаменует особенно рельефно отречение этой системы от принципа возмездия во что бы то ни стало и переход ее к принципу целесообразности, допускающему применение наказания только как крайности, когда другие способы воздействия на провинившегося оказались безуспешными. Такая роль уголовного судьи должна была выработаться в Америке скорее всего, в виду того, что судья там не только карающая и воздающая власть, a вместе с тем и хранитель мира. При отсрочке наказания судьи там, действительно, часто требуют от обвиненного поручительства в поведении. Отсрочка наказания и условное осуждение отнюдь не должны быть рассматриваемы как осуществление признаваемого за судьею права помилования. Нет. В атом отношении американцы, наоборот, проявляют тенденцию к тому, чтобы это право по возможности сокращать и во всяком случае ограничивать у представителей единоличной власти. Прежде им обширно пользовались губернаторы отдельных штатов и мэры отдельных городов. Теперь же решение вопросов о помиловании поставлено в зависимость от согласия особого коллегиального учреждения (Board of Pardon). Вообще же этот институт, как в существе своем недемократичный, ибо он, хотя только в известных случаях, но ставит усмотрение выше судебного приговора, в Америке находится в стадии вымирания. Там ведь не имеется жертв режима, для которых требуются амнистии; для всех же остальных случаев, кроме весьма редкого—иным путем неисправимой судебной ошибки, есть средства, гораздо более рациональные и более правильно индивидуализуемые, для оказания чрезвычайной помощи осужденным и заключенным. В случаях же, когда нужно предупредить применение смертной казни, как было уже указано, самим присяжным принадлежит право на это, для чего они к обвинительному вердикту присовокупляют особую оговорку: «guilty, without capital punishment».
Что касается условного осуждения, то, не взирая на сравнительную новизну этого института, он получил уже весьма большое распространение не только вширь, но и в глубь. Дело в том, что первоначально применение условного осуждения допускалось только в случаях незначительных сравнительно поступков и незначительного сравнительно наказания, как-то: денежного штрафа или краткосрочного лишения свободы. Жизнь же скоро показала, что не только число поступков, за которые его оказывается целесообразным применять, все больше и больше, но что и самый характер поступков, где его следует применять, должно видоизменить.
В штате Нью-Йорк в 1893 г. был издан закон, по которому условное осуждение применимо лишь к деяниям, влекущим за собою не более десяти лет заключения; a законом 1903 г. оно распространено и на тягчайшие преступления, за исключением только тех, за которые следует смертная казнь или пожизненное заключение. За Нью-Йорком в этом отношении последовало несколько других штатов. За Америкой же следует Европа и при том с достойной особого внимания быстротой. Например, во Франции закон об условном осуждении введен в 1891 г., a в 1901 г. его автор, сенатор Беранже, уже вносит законопроект о расширении действия этого закона, как вполне оправдавшего возлагавшиеся на него надежды по сокращению надобности в чрезмерном применении репрессивных мер. По поводу этого института, данного человечеству уголовной практикой американской жизни, должно сказать, что он представляет собою знамение глубокого переворота, происшедшего во взгляде на преступника и права общества на расправу с ним. Переворот этот можно иллюстрировать сопоставлением с видоизменениями, происшедшими во взглядах на военного врага. Что делали в разные эпохи с внешними врагами? Сперва убивали; затем, превращали в рабство; затем, наконец, стали заключать с ними мир на известных условиях. В том же роде перемены происходят в обращении с внутренним врагом— с преступниками: сперва их убивали (кровавая месть); потом перешли к уголовному рабству (заключение); теперь вводят условное осуждение, т. е. заключают с осужденным на известных условиях мир.
Условное осуждение есть мера судебная, так как, применяя сто, судья отпускает обвиненного им субъекта без применения к нему соответствующего наказания. Отпуск же обвиненного ранее отбытия им всего наказания, к которому он был судом приговорен, практиковался еще раньше, но как мера, применяемая не судом, a тюремной администрациею. Это оказалось средством весьма целесообразным для воздействия на заключенных в исправительном духе. Институт этот, известный под названием досрочного освобождения, производимого на слово заключенного (release on раrole), что он обязуется к добронравному поведению на свободе, иначе подвергается снова заключению, получил повсюду популярность в пенитенциарном деле сравнительно давно. Но в Америке из него вырос совершенно новый институт, составляющий, так сказать, последнее слово современного уголовного правосудия. A именно: постановление судами приговоров о наказании с неопределенным сроком (indeterminate sentence). В силу такого приговора размер и продолжительность заключения определяется тюремною администрациею. С этой стороны это было бы тем же досрочным освобождением. Но тут это связано с отбытием самого наказания в исправительных заведениях нового типа, получившего название реформаторий. Это заведения, устраиваемые в видах перевоспитания взрослых субъектов на началах, применявшихся обыкновенно лишь к малолеткам. Сюда приговаривают обвиняемых среднего возраста от 16 до 30 лет, того возраста, который считается критическим для карьеры, так называемых, привычных преступников: кто выйдет из этого возраста, не сделавшись таковым, тот, по наблюдениям компетентных лиц, уже им не делается. Для перевоспитания попадающих в эти заведения применяются самые разнообразные приемы физического, умственного и нравственного влияния.
На помощь тут призвана медицина, педагогия, школа, литература и работа ремесленная, профессиональная и всякая иная. Игры и забавы играют такую же роль, как и серьезные занятия. Музыка занимает место столь же видное, как и физический труд. Главный же стимул, которым побуждают заключенного к выполнению требований исправительного режима, состоит в том, как это фигурально определял основатель первой реформатории (в Эльмайре) Броквэй, что «заключенному дают в собственные руки ключ от его кельи», т. е. скорейший выход на свободу находится в зависимости от повседневных усилий заключенного. A это основано на том, что каждый заключенный должен окупать свое содержание. Все, что он получает в заведении—платье, пища и даже лекарства, ему дается за плату, определяемую особой таксой; но за то и все, что, так сказать, от него берется, как-то: работы в мастерских, школьные занятия и даже военные упражнения, ему также оплачиваются по особой таксе. Каждый заключенный на этом основании имеет свой особый счет, в который ежедневно записывается, что он имеет и что должен. Его прилежание, работы, успехи ежедневно ему считаются в особую сумму; a дурное поведение влечет за собою обременение счета штрафами, налагаемыми администрациею. Результаты ежемесячного баланса по этому счету определяют дальнейшую участь каждого. Для отпуска на свободу баланс должен представлять такую сумму в пользу заключенного, на которую он в состоянии доехать до избранного места и просуществовать там некоторое время в ожидании заработка. Отпуск на свободу сперва пробный на шесть месяцев, a затем уже окончательный, если поведение отпущенного не обманет надежд тюремной администрации. Такса составлена так, что через год каждый может быть уже отпущен на слово, а, значит, через восемнадцать месяцев и на полную свободу, хотя бы деяние, за которое он попал в реформаторию, влекло за собой по закону заключение на двадцать лет [20]. Тот же Броквэй задачу реформатории определяет противоположением ее прежним системам уголовной расправы так: «тогда как Старый Свет, карая, имеет, между прочим, в виду исправлять, мы в Новом Свете должны исправлять, имея, между прочим, в виду покарать. Когда обвиненный поступил в исправительное заведение, у нас прошедшее его забывается и имеется в виду только его будущее».
Режим американских тюрем вообще, a не только таких заведений, как усовершенствованные во всех отношениях реформатории, отличается более духом участия, нежели кары. Индивидуальные надобности заключенного пользуются гораздо большим вниманием, нежели требования, так называемой, спасительной строгости. Гартман обращает внимание европейских тюремных администраторов на то, напр., что в американских тюрьмах запрет на табак из регламентов окончательно исчез и свобода курения, даваемая заключенным, наверно предупреждает значительную часть той их нервности, на которую постоянно слышатся жалобы в европейских местах заключения. В Америке и заключенный не чувствует себя отверженным; между ним и обществом, от которого он отлучен, не образуется, как в Европе, непроходимой пропасти, и поэтому он более просто и нормально возвращается потом в него обратно. Сплошь и рядом заключенные состоят членами тех многочисленных обществ попечения об них и патроната над освобожденными, которыми изобилует Америка. В особенности же Гартман останавливается на устройстве американских тюрем для женщин. Женщина-преступница, как известно, в Америке составляет еще меньший относительно процент, нежели в Европе. Но и те из них, которые на себя навлекают уголовные кары, отбывают их, по свидетельству Гартмана, в заведениях, напоминающих скорее приюты и убежища филантропических обществ. Наибольшего же расцвета гуманитарные идеи Америки, как и следовало ожидать, достигают в области борьбы с детской преступностью.
Что касается исправительных заведений в тесном смысле слова, то в этом отношении Америка ранее других стран стала в контингенте преступников выделять малолеток и подростков, создавая для них особые помещения и колонии; числом же и разнообразием этих учреждений она в настоящее время превосходит остальные страны вместе взятые. При склонности к постоянным нововведениям и реформам в воспитательном деле вообще, столь свойственной американцам, эта специальная отрасль педагогии не могла не привлечь к себе их специального внимания с натуральными для Америки в этом случае последствиями, т.е. оригинальности в приемах и самостоятельной общественной и личной деятельности. Таким-то образом в девяностых годах прошлого столетия возникла по инициативе мистера Джорджа близ города Итаки республика юнцов для беспризорных и обездоленных детей, созданная на началах свободного управления и устройства своих дел самими детьми по образцу истой республики с выборными представителями для двух палат, с собственным судом присяжных, с собственной монетной системой, с собственными хозяйственными предприятиями и проч.; словом «управление детей из детей для детей» [21].
Реформаторские попытки в этой области, проникая все глубже и глубже в сущность общественной беды, знаменуемой детской преступностью, привели американцев к сознанию, что пересозданию подлежат не только обстановка и устройство учреждений, куда попадают сбившиеся с пути дети после суда над ними, но и самая система судопроизводственных правил, по которым надлежит производить над ними этот суд. Результатом этого явились, так называемые, Детские суды (Childrens’ Juvenile Courts), представляющие собою истинную новинку в этой области, привлекающую теперь внимание радетелей интересов общества и „малых сих» во всем свете.
Началась эта реформа, как всегда в Америке, с отдельных практических попыток по указаниям реальной жизни. Прежде всего, напр., обнаружились неудобства рассмотрения в судах дел о малолетних на ряду и в вперемешку с делами о взрослых преступниках. Поэтому судьи стали для этих дел назначать особые дни в неделе или особые сессии. Затем, выяснение действительной обстановки случая и деяния, доходившего до рассмотрения суда, нельзя было, конечно, ожидать от самого судимого дитяти. Это повлекло за собою привлечение к участию в процессе участковых попечителей (probation officers), которые вообще ведают надзором над бесприютными или подвергающимися дурному обращению детьми. Оказалось, далее, что все такие же особенности носят не только дела, в которых дети фигурируют в качестве обвиняемых, но и большинство дел, в которых дети являются потерпевшими; так что и эти последние дела требуют особых приемов расследования и особой обстановки суда. Для всего этого роль судьи не только как органа, применяющего карательные статьи закона, но и как хранителя общественного мира, оказалась больше пригодною в последнем качестве. Таким генезисом, с обычною опять-таки у американцев быстротою, запросы реальной жизни получили новое воплощение в форме детских судов. Суды эти имеют особый состав присяжных; руководит заседанием обыкновенно тот из коллегии судей, который специализировал себя на изучении этой области жизни (больших городов, в особенности); приемы следствия имеют характер наивозможно простой с участием в расспросах, в беседе, в доставлении материала самих детей, их родителей, участковых попечителей и просто добрых людей, пожелавших принять на пользу общую в этом участие. Разбирательство всегда производится публично. Результат же разбирательства состоит отнюдь не в определении меры карательного взыскания, a в определении того вида особого попечения, которому подлежит провинившееся дитя: отдачей его, либо в семью, либо в школу, либо в приют и т. п.; наказания, если этим судом произносятся, то только по отношению к лицам, которые своим небрежением, дурным обращением или преступным образом действий поставили дитя или подростка (до 16 лет) в положение, вызвавшее вмешательство суда. Таким положением является не непременно какой-нибудь зловредный проступок дитяти, a и простое тунеядство его, праздношатание, посещение трактирных или иных неподходящих для его возраста заведений или увеселений. Закон Штата Иллинойс, посвященный этому, гласит в § 21 следующее: «Настоящий закон подлежит свободному толкованию, дабы была достигнута конечная цель его, состоящая в том, чтобы попечение и надзор над детьми и обращением с детьми по возможности приближались к попечению, надзору и руководству, которое дитя должно иметь от родителей, и дабы дитя во всех случаях, в которых это может быть надлежаще исполнено, было помещено в лучшую семью и путем узаконения или другим способом стало действительным членом этой семьи».
