К. С. Льюис

ЛЮБОВЬ
ВЛЮБЛЕННОСТЬ

...Я назвал привязанность тем видом любви, который
уподобляет нас животным. Как же так? Разве половое
влечение—не лучший пример? Лучший, конечно; но
я говорю о любви. Половое влечение интересует нас
сейчас в той мере, в какой оно входит в сложное
чувство, именуемое влюбленностью. Может оно и не
входить; что во влюбленности много другого, я и дока-
зывать не стану. Половое чувство без влюбленности
назовем, по старому обычаю, вожделением. Под ним
мы будем понимать не какие-то неосознанные импуль-
сы, а самое простое, явное влечение, которое не скрыто
от тех, кто его испытывает.

Итак, вожделение может входить во влюбленность,
может и не входить. Спешу заверить, что я различаю
их для четкости исследования, а не из нравственных

соображений. Я не считаю, что без влюбленности сои-
тие нечисто, низко, постыдно. Если все, кто совокуп-
ляется без влюбленности, гнусны и ужасны, происхож-
дением мы похвастаться не можем. На свете всегда
было гораздо больше таких союзов. Почти всех наших
предков женили родители, и они зачинали детей, пови-
нуясь только животному желанию. И ничего низкого
тут не было, а были послушание, честность, верность
и страх Божий. При самой же сильной, самой высокой
влюбленности соитие может быть прелюбодейным,
может означать жестокость, ложь, измену мужу или
другу, нарушение гостеприимства, горе для детей. Бог
не хочет, чтобы различие между грехом и долгом зави-
село от оттенков чувства. Как и всякое действие, соитие
оправдывается или осуждается четче и проще. Все дело
в том, выполняем мы или нарушаем обещанное, доб-
ры мы или жестоки, правдивы или лживы. Я вывожу
вожделение без влюбленности за пределы иссле-
дования просто потому, что оно не входит в наш
предмет.

Для поборника эволюции влюбленность — плод
вожделения, развитие и усложнение биологических ин-
стинктов. Так бывает, но далеко не всегда. Гораздо
чаще мы поначалу просто очарованы женщиной, нас
интересует в ней все, у нас и времени нет помыслить
о вожделении. Если нас спросят, чего мы хотим, мы
должны бы ответить: «Думать о ней и думать». Лю-
бовь наша созерцательна. Когда же со временем
проклюнется страсть, мы не решим (если наука не собьет
нас с толку), что в ней-то и было все дело. Скорее
мы почувствуем, что прилив любви, который смыл и
разрушил в нас много скал и замков, добрался и до
этой лужицы, всегда лежавшей на берегу. Влюблен-
ность вступает в человека, словно завоеватель, и пере-
делывает по-своему все взятые земли. До земли поло-
вого влечения она доходит не сразу и переделывает ее.

Лучше всего об этом сказал Оруэлл. Ужасный герой
«1984», гораздо менее похожий на человека, чем герои
замечательного «Скотного двора», говорит женщине:
«Ты любишь этим заниматься? Не со мной, я спраши-
ваю, а вообще?» Вожделение без влюбленности стре-
мится к соитию, влюбленность — к самому человеку.

Как неудачна фраза: «Ему нужна женщина!» Строго
говоря, именно женщина «ему» не нужна. Ему нужно
удовольствие, мало возможное без женщины. О том,
как он ее ценит, можно судить по его поведению через
пять минут. Влюбленному же нужна даже не женщина
вообще, а именно эта женщина. Ему нужна его воз-
любленная, а не наслаждение, которое она может дать.
Никто не прикидывает в уме, что объятия любимой
женщины приятнее всех прочих. Если мы об этом поду-
маем, мы с этим согласимся; но выйдем за пределы
влюбленности. Я знаю только одного человека, совер-
шившего такой подсчет,— Лукреция, и влюблен он при
этом не был. А ответил он так: влюбленность мешает
наслаждению, чувства отвлекают, труднее со знанием
дела смаковать удовольствие (поэт он хороший, но,
Господи, что же эти римляне были за люди!).

Читатель заметит, что влюбленность чудотворно
преображает удовольствие-нужду в высшее из всех
удовольствий-оценок. Нужда направлена здесь на всего
человека, и ценность его выходит далеко за пределы
нужды.

Если бы мы этого не испытали, если бы мы судили
со стороны, мы бы просто не поняли, как можно желать
человека, а не удовольствие, удобство, пользу, которые
он способен дать. Действительно, объяснить это трудно.
Влюбленному повульгарней это кое-как удается, когда
он говорит: «Я бы тебя съел!..» Мильтону удалось
больше, когда он писал, что тела ангелов, состоящие
из света, полностью проникают друг в друга. Преуспел
и Чарлз Уильяме, сказавший: «Люблю ли я тебя? Да
я — это ты!»

Вожделение без влюбленности, как все желания, свя-
зано с нами. Во влюбленности оно связано скорее с
возлюбленной. Оно — средство восприятия и средство
выражения; потому оно так небрежно относится к нас-
лаждению. Мысли о наслаждении вернули бы влюблен-
ного в себя. И потом, о чьем наслаждении речь? Влюб-
ленность уничтожает разницу между словами «брать»
и «давать».

Пока что я просто описываю, еще не оцениваю.
Но неизбежно встанут и нравственные вопросы, и я не
скрою, что думаю о них. Все дальнейшее — лишь до-
гадки. Пусть меня поправят те, кто лучше меня жил,
влюблялся и верил.

Раньше считали и теперь считают люди попроще,
что духовная опасность влюбленности — именно в вож-
делении. Старым богословам, видимо, казалось, что
брак опасен полным и душепагубным погружением в
чувственность. Писание судит об этом не так. Апостол
Павел, отговаривая новообращенных от брака, ничего по
этому поводу не говорит и даже советует не уклонять-
ся надолго друг от друга (I Кор. 7, 5). Доводы его
иные: он боится, что муж станет «угождать» жене, же-
на — мужу. Самый брак, а не брачное ложе может
отвлечь нас от христианской жизни. Я и сам знаю по
опыту, что — ив браке, и вне брака — от нее сильнее
всего отвлекает комариный рой каждодневных забот.
Великое и постоянное искушение брака — не сладо-
страстие, а любостяжание. Что же до влюбленности,
при всем почтении к старым учителям, я помню, что
они монахи и, наверное, не знали, как воздействует
она на половую сферу. Влюбленность умягчает, утишает
блудную страсть. Не уменьшая желания, она намного
облегчает воздержание. Конечно, и само поклонение
возлюбленной может стать помехой, на духовном пути,
но причина тому — иная.

Я скажу позже, в чем, по-моему, духовная опас-

ность влюбленности. Сейчас поговорим об опасности,
которая связана с соитием. Тут я разойдусь во мнениях
не с человечеством, а с теми, кто вещает от его имени.
Мне кажется, нас учат относиться к этому действию
с неверной серьезностью. Чем дальше я живу, тем
важнее и многозначительней взирают люди на так назы-
ваемый секс.

Один молодой человек, которому я сказал, что некая
новая книга — чистая порнография, искренне удивился:
«Ну что вы! Она такая серьезная». Друзья наши, поклон-
ники «темных богов», собираются восстановить в правах
фаллический культ. Самые малопристойные пьесы
изображают все дело как «бездну упоенья», неумолимый
рок, религиозный экстаз. А психоаналитики так запугали
нас бесконечной важностью физиологической совмести-
мости, что молодые пары в кровать не лягут без тру-
дов Фрейда, Крафта-Эббинга, Хэвлока Эмиса и д-ра
Стопса. Честное слово, им больше помог бы старый
добрый Овидий, который замечал любую муху, но не
делал из нее слона. Мы дошли до того, что нам прежде
всего нужен старомодный здоровый смех.

«Как же так?— скажут мне.— Ведь это действитель-
но серьезно». Еще бы, куда уж серьезнее! Серьезно
с богословской точки зрения, ибо брачное соитие, по
воле Божией,— образ союза между Богом и человеком.
Серьезно как естественное, природное таинство, брак
неба-отца и матери-земли. Серьезно с точки зрения
нравственной, ибо налагает серьезнейшие в мире обя-
зательства. Наконец (иногда, не всегда), очень серьезно
как переживание.

Но и еда серьезна. С богословской точки зрения
мы вкушаем хлеб в Святом Причастии. С нравствен-
ной — мы должны кормить голодных. С социальной —
стол издавна соединяет людей. С медицинской — это
знают все, кто болел желудком. Однако мы не берем
к обеду учебников и не ведем себя за ужином, как в

храме. А если уж кто-то и ведет себя так, то чрево-
угодник, не святой.

Нельзя относиться с важностью к страсти, да и не-
возможно, для этого надо насиловать свою природу.
Не случайно все языки и все литературы полны шуток
на эти темы. Многие шутки пошлы, многие гнусны, и
все до одной — стары. Но, смею утверждать, в них
отражено то отношение к соитию, которое гораздо
невинней многозначительной серьезности. Отгоните
смех от брачного ложа, и оно станет алтарем. Страсть
обернется ложной богиней, более ложной, чем Афро-
дита, которая любила смех. Люди правы, ощущая, что
страсть — скорее комический дух, вроде гнома или
эльфа.

Если же мы этого не ощутим, она сама и отомстит
нам. Отомстит сразу — ибо, как говорил сэр Томас
Браун, она велит нам совершать «самое глупое дей-
ствие, какое только может совершить умный человек».
Если мы относились к этому действию серьезно, нам
станет стыдно и даже противно, когда, по словам того
же сэра Томаса, «безумие минует, и мы оглянемся и
увидим, как недостойно и нелепо себя вели».

Но бывает и месть похуже. Страсть — насмешли-
вое, лукавое божество, она ближе к эльфам, чем к
богам. Она любит подшутить над нами. Когда наконец
мы можем ей предаться, она уходит от обоих или от
одного из нас. Пока влюбленные обменивались взгля-
дами в метро, в магазине, в гостях, она бушевала во
всю свою силу. И вдруг ее нет, как не было. Сами
знаете, сколько за этим следует досады, обиды, подо-
зрений, жалости к себе. Но если вы ее не обожествляли,
если вы относились к ней здраво, вы только посме-
етесь. И это входит в игру.

Поистине, Господь шутил, когда связал такое страш-
ное, такое высокое чувство, как влюбленность, с чисто
телесным желанием, неизбежно и бестактно проявля-

ющим свою зависимость от еды, погоды, пищеварения.
Влюбившись, мы летаем; вожделение напоминает нам,
что мы — воздушные шары на привязи. Снова и снова
убеждаемся мы, что человек двусоставен, что он сродни
и ангелу, и коту. Плохо, если мы не примем этой
шутки. Поверьте, Бог пошутил не только для того, что-
бы придержать нас, но и для того, чтобы дать нам ни
с чем не сравнимую радость.

У нас, людей, три точки зрения на наше тело. Ас-
кеты-язычники зовут его темницей или могилой души,
христиане вроде Фишера ' — пищей для червей, по-
стыдным, грязным источником искушений для грешника
и унижением для праведника. Поклонники язычества
(очень редко знающие греческий), нудисты, служители
темных богов славят его вовсю. А святой Франциск
называл его братом ослом.

«Осел» — то самое слово. Ни один человек в здра-
вом уме не станет ненавидеть осла или ему покло-
няться. Это полезная, двужильная, ленивая, упрямая,
терпеливая, смешная тварь, которая может и умилить
нас, и рассердить. Сейчас он заслужил морковку, сей-
час — палку. Красота его нелепа и трогательна. Так и
тело: мы не уживемся с ним, пока не поймем, что
среди прочего оно состоит при нас шутом. Да это и
понимают все — и мужчины, и женщины, и дети,—
если их не сбили с толку теории. То, что у нас есть
тело,— самая старая на свете шутка. Смерть, живо-
пись, изучение медицины и влюбленность велят нам
иногда об этом забыть. Но ошибется тот, кто пове-
рит, что так всегда и будет во влюбленности. На самом
деле, если любовь их не кончится скоро, влюбленные
снова и снова ощущают, как близко к игре, как смешно,
как нелепо телесное ее выражение. Если же не чув-
ствуют, тело их накажет. На таком громоздком инстру-

' Фишер, Джон — английский кардинал XVI в.
29* 451

менте не сыграешь небесной мелодии; но мы можем
обыграть и полюбить самую его громоздкость. Высшее
не стоит без низшего. Конечно, бывают минуты, когда
и тело исполнено поэзии, но непоэтичного в нем гораздо
больше. Лучше взглянуть на это прямо, как на комиче-
скую интермедию, чем делать вид, что мы этого не
замечаем.

Интермедия нужна нам. Наслаждение, доведенное до
предела, мучительно, как боль. От счастливой любви
плачут, как от горя. Страсть не всегда приходит в
таком обличье, но часто бывает так, и потому мы не
должны забывать о смехе. Когда естественное кажется
божественным, бес поджидает за углом.

Легкость особенно нужна, если мужчина, пусть не-
надолго, ощутит себя властелином, победителем, за-
хватчиком, женщина — добровольной жертвой. Любов-
ная игра бывает и грубой, и жестокой. Разве могут
нормальные люди на это идти? Разве могут христиане
это себе позволить?

Мне кажется, это не причинит вреда при одном усло-
вии. Мы должны помнить, что участвуем в некоем «язы-
ческом таинстве». В дружбе каждый представляет сам
себя. Здесь мы тоже — представители, но совсем иные.
Через нас все мужское и все женское начало мира,
все активное и все пассивное, приходит в единение.
Мужчина играет Небо-Отца, Женщина — Мать-Землю;
мужчина играет форму, женщина — материю. Поймите
глубоко и правильно слово «играет». Тут и речи нет о
притворстве. Мы участвуем, с одной стороны, в мисте-
рии, с другой — в веселой шараде.

Женщина, приписавшая лично сеое эту полную жерт-
венность, поклонится идолу — отдаст мужчине то, что
принадлежит Богу. Мужчина, приписавший себе власть
и силу, которой его одарили на считанные минуты,
будет последним хлыщом, более того, богохульником.
Но можно играть по правилам. Вне ритуала, вне шарады

и женщина, и мужчина — бессмертные души, свободные
граждане, просто два взрослых человека. Не думайте,
что мужчина, особенно властный в соитии, властен и в
жизни; скорей наоборот. В обряде же оба — бог и
богиня, и равенства между ними нет; вернее, отно-
шения их асимметричны.

...Вернемся от вожделения к самой влюбленности.
Здесь все очень похоже. Как вожделение влюблен-
ных не стремится к наслаждению, так влюбленность
во всей своей полноте не стремится к счастью. Вся-
кий знает, что бесполезно пугать несчастиями людей,
которых мы хотим разлучить. Они не поверят нам,
но не в этом дело. Вернейший знак влюбленности
в том, что человек предпочитает несчастье вместе с
возлюбленной любому счастью без нее. Даже если
влюбились люди немолодые, которые знают, что раз-
битое сердце склеивается, они ни за что не хотят
пройти через горе расставанья. Все эти расчеты недо-
стойны влюбленности, как холодный и низменный рас-
чет Лукреция недостоин вожделения. Когда самим влюб-
ленным ясно, что союз их принесет одни мучения, влюб-
ленность твердо отвечает: «Все лучше разлуки». Если
же мы так не ответим, мы не влюблены.

В этом — и величие, и ужас любви. Но рядом с вели-
чием и ужасом идет веселая легкость. Влюбленность,
как и соитие,— вечный предмет шуток. Когда у влюб-
ленных все так плохо, что, глядя на них, плачешь —
в нищете, в больнице, на тюремном свидании,— ве-
селье их поражает нас и трогает так, что это невоз-
можно вынести. Неверно думать, что насмешка всегда
враждебна. Если у влюбленных нет ребенка, над кото-
рым можно подшучивать, они вечно подшучивают друг
над другом.

Влюбленность не ищет своего, не ищет земного
счастья, выводит за пределы самости. Она похожа на
весть из вечного мира.

И все же она — не Любовь. Во всем своем величии
и самоотречении она может привести и ко злу. Мы
ошибаемся, думая, что к греху ведет бездуховное, низ-
менное чувство. К жестокости, неправде, самоубийству
и убийству ведет не преходящая похоть, а высокая,
истинная влюбленность, искренняя и жертвенная свыше
всякой меры.

Некоторые мыслители полагали, что голос влюблен-
ности запределен, и веления ее абсолютны. Согласно
Платону, влюбившись, мы узнаем друг в друге души,
предназначенные одна для другой до нашего рож-
дения. Как миф, выражающий чувства влюбленных,
это прекрасно и точно. Если же мы примем это бук-
вально, возникнут затруднения. Придется вывести, что
в том мире дела идут не лучше, чем в этом. Ведь
влюбленность нередко соединяет совершенно неподхо-
дящих людей. Многие заведомо несчастные браки
были браком по любви.

В наши дни больше любят теорию, которую я на-
звал бы романтической, а поборник ее Бернард Шоу
называл «метабиологической». Оказывается, устами
влюбленности глаголет не потусторонний мир, а жиз-
ненная сила, некий «импульс эволюции». Настигая ту
или иную пару, влюбленность подыскивает предков
для сверхчеловека. И счастье, и нравственность — ни-
что перед будущим совершенством вида. Если бы это
было так, я не понимаю, зачем нам повиноваться. Все
описания сверхчеловека столь отвратительны, что в
монахи пойдешь, лишь бы его не зачать. Кроме того,
если верить этой теории, получается, что жизненная
сила плохо знает свое дело. Сильная влюбленность
ни в коей мере не обеспечивает высокосортного по-
томства и потомства вообще. Чтобы ребенок был хо-
рош, нужны не влюбленные, а хорошие «производи-
тели». И потом, что эта сила делала столько столетий,
когда деторождение зависело чаще всего от сватов-

ства, набегов и рабства? Быть может, ей лишь в наши
дни захотелось улучшить вид?

Ни Платон, ни Шоу христианину тут не помогут.
Мы не поклоняемся Жизненной Силе и ничего не знаем
о том, что было с нами до рождения. Когда влюблен-
ность говорит, как власть имеющий, мы не обязаны
ее слушаться. Конечно, она божественна по сходству;
но не по близости. Если мы не пожертвуем ради нее
ни любовью к Богу, ни милосердием, она может при-
близить нас к Царствию. Ее полное самоотречение —
модель, заготовка любви, которой мы должны любить
Бога и человека. Природа помогает нам понять, что
такое «слава»; влюбленность помогает понять, что такое
любовь. Христос говорит нам ее устами: «Вот так —
так радостно, так бескорыстно, ты должен любить Меня
и меньшего из братьев Моих».

Конечно, это не значит, что всякий обязан влю-
биться. Некоторые должны пожертвовать влюблен-
ностью (но не презирать ее). Другие вправе ее исполь-
зовать, как горючее для брака. В самом браке ею
одной не обойдешься, да и выживет она лишь в том
случае, если мы будем непрестанно очищать и обере-
гать ее.

Если же мы поклонимся ей безусловно, она станет
бесом. А она как раз и требует безусловного подчи-
нения и поклонения. Она по-ангельски не слышит зова
самости, по-бесовски не слышит ни Бога, ни ближнего.
Когда я много лет назад писал о средневековой поэзии,
я был так слеп, что счел культ любви литературной услов-
ностью. Сейчас я знаю, что влюбленность требует куль-
та по самой своей природе. Из всех видов любви она,
на высотах своих, больше всего похожа на бога и всегда
стремится превратить нас в своих служителей.

Богословы часто опасались, что этот вид любви при-
ведет к идолослужению; кажется, они имели в виду,
что влюбленные обоготворят друг друга. Но бояться

надо не этого. В браке это вообще исключено: пре-
красная простота и домашняя деловитость супружеской
жизни обращают такой культ в явную нелепость. Ме-
шает ему и привязанность, в которую неизбежно обле-
чется влюбленность мужа и жены. Но и вне брака
человек, знающий или хотя бы смутно понимающий
тягу к запредельному, вряд ли вознадеется удовлет-
ворить ее с помощью одной лишь возлюбленной. Воз-
любленная может ему помочь, если она стремится к
тому же, то есть если она друг; но просто смешно
(простите за грубость) воздавать божеские почести
ей самой. Настоящая опасность не в этом, а в том,
что влюбленные поклоняются влюбленности.

Посмотрите, как неверно понимают слова Спаси-
теля: «Прощаются грехи ее многие за то, что она воз-
любила много» (Лк. 7, 47). Из контекста, а особенно
из притчи о должниках, явствует, что речь идет о ее
любви к Христу, простившему ей много грехов. Но
обычно понимают не так. Сперва решают почему-то,
что грешила она именно против целомудрия, а потом —
что Христос простил ее разврат, потому что она была
сильно влюблена. Получается, что великий Эрос смы-
вает любое зло, порожденное им самим.

Когда влюбленные говорят: «Мы это сделали ради
любви», прислушайтесь к их тону. «Я это сделал из
трусости» или «со зла» произносят совсем иначе. За-
метьте, как гордо, почти благоговейно они выговари-
вают слово «любовь». Они не ссылаются на смягчаю-
щие обстоятельства, а взывают к высшему авторитету.
Это не покаяние, а похвальба, иногда вызов.

Далила у Мильтона говорит, что права перед зако-
ном любви. В этом вся суть: у любви свой закон. Непо-
виновение ему — отступничество, греховное искуше-
ние — глас Божий. Влюбленные обрастают своей, осо-
бой религией. Бенжамен Констан заметил, что за не-
сколько недель у них создается общее прошлое, к

которому они благоговейно обращаются, как псалмо-
певец к истории Израиля. Это их Ветхий Завет, память
о милостях к избранникам, приведшим их в обетован-
ную землю. Есть у них и Новый Завет. Теперь, соеди-
нившись, они уже под благодатью, закон им не писан.

Это оправдывает все, что бы они ни сделали. Я имею
в виду не только и не столько грехи против цело-
мудрия, сколько несправедливость и жестокость к «внеш-
ним». Влюбленные могут сказать: «Ради любви я оби-
жаю родителей — оставляю детей — обманываю дру-
га — отказываю ближнему». Все это оправдано законом
любви. Влюбленные даже гордятся. Что дороже со-
вести? А они принесли ее на алтарь своего бога.

Тем временем бог этот мрачно шутит. Влюблен-
ность — самый непрочный вид любви. Мир полнится
сетованиями на ее быстротечность, но влюбленные об
этом не помнят. У влюбленного не надо просить обе-
тов, он только и думает, как бы их дать. «Навсегда» —
чуть ли не первое, что он скажет, и сам поверит себе.
Никакой опыт не излечит от этого. Все мы знаем людей,
которые то и дело влюбляются и каждый раз убеж-
дены, что «вот это — настоящее!»

И они правы. Влюбившись, мы вправе отвергать
намеки на тленность наших чувств. Одним прыжком
преодолела любовь высокую стену самости, пропитала
альтруизмом похоть, презрела бренное земное счастье.
Без всяких усилий мы выполнили заповедь о ближнем,
правда, по отношению к одному человеку. Если мы
ведем себя правильно, мы провидим и как бы репети-
руем такую любовь ко всем. Лишиться всего этого
поистине страшно, как выйти из Христова искупления.
Но влюбленность сулит нам то, что ей одной не выпол-
нить.

Долго ли мы пробудем в этом блаженном состоя-
нии? Спасибо, если неделю. Как и после обращения,
скоро окажется, что старая, недобрая самость не так уж

мертва. И там и тут она сбита с ног, но отдышится,
приподнимется хотя бы на локоть и снова примется за
свое. А преображенное вожделение, вполне возмож-
но, выродится в простейшую похоть.

Все эти неприятности не расстроят союза двух хоро-
ших и умных людей. Опасны они — смертельно опас-
ны — для тех, кто поклонился влюбленности. Такие
люди вознадеялись на нее как на бога; сочли, что
простое чувство обеспечит их навечно всем необхо-
димым. Когда надежда эта рухнет, они винят любовь
или друг друга. Себя они винить могут, а влюблен-
ность винить не за что. Как крестная мать, она дала
за нас обеты, а уж наша работа — исполнить их. Мы
сами должны стараться, чтобы каждодневная жизнь
уподобилась райскому видению, мелькнувшему перед
нами. Влюбленность препоручает нам свое дело. Это
знают все, кто любит правильно, хотя немногие могут
это выразить. А настоящие христиане знают, что это
скромное с виду дело требует смирения, милосердия
и Божьей благодати, то есть христианской жизни.

Как и все виды естественной любви, влюблен-
ность своими силами устоять не может; но она так
сокрушительна, сладостна, страшна и возвышенна, что
падение ее поистине ужасно. Хорошо, если она разобь-
ется и умрет. Но она может выжить и безжалостно
связать двух мучителей, которые будут брать, не давая,
ревновать, подозревать, досадовать, бороться за власть
и свободу, услаждаться скандалами. Прочитайте «Анну
Каренину» и не думайте, что «такое» бывает только у
русских. Вульгарная фраза «Я бы тебя съел» оказы-
вается правдой.

Вопросы философии. 1989. №8.
С. 132—139