Размышление об эросе

Я не собираюсь писать об эротической стороне своей
жизни. Мне противны всякие признания в этой области.
Я вообще не хочу писать о своей интимной жизни, о
своих интимных отношениях с людьми, менее всего хочу
писать о близких мне людях, которым более всего
обязан. Совсем не таков характер этой книги. Я, веро-
ятно, должен быть причислен к типу эротических фило-
софов, но страсти этические (страсти, а не нормы) во
мне были сильнее страстей эротических. И, может быть,
наиболее соблазнен я свободой и красотой отречения.
Но я принадлежу к той породе людей и, может быть,
к тому поколению русских людей, которое видело в
семье и деторождении быт, в любви же видело бытие.
Мне хотелось бы здесь сообщить некоторые размыш-
ления, основанные на опыте, наблюдении и интуициях.
Я много думал об отношениях, которые существуют
между разными типами любви, и прежде всего между
любовью-жалостью и любовью-эросом, между карита-
тивной любовью и любовью-влюбленностью. Пол совсем
не есть одна из функций человеческого организма, пол
относится к целому. Это признает современная наука.

И пол свидетельствует о падшестве человека. В поле
человек чувствует что-то стыдное и унижающее чело-
веческое достоинство. Человек всегда тут что-то скры-
вает. Он никогда не скрывает любви-жалости, но скло-
нен скрывать любовь сексуальную. Меня всегда пора-
жало это сокрытие пола в человеке. В самом сексуаль-
ном акте есть что-то уродливое. Леонардо да Винчи
говорил, что половой орган так уродлив, что род чело-
веческий прекратился бы, если бы люди не впадали
в состояние одержимости (не помню точно выражения,
но таков смысл). В сексуальной жизни есть что-то уни-
зительное для человека. Только наша эпоха допустила
разоблачение жизни пола. И человек оказался разло-
женным на части. Таков Фрейд и психоанализ, таков
современный роман. В этом — бесстыдство современ-
ной эпохи, но также и большое обогащение знаний о
человеке. Мне всегда думалось, что нужно делать раз-
личие между эросом и сексом, любовью-эросом и фи-
зиологической жизнью пола. Это сферы переплетаю-
щиеся, но они различны. Жизнь пола — безликая, ро-
довая. В ней человек является игралищем родовой
стихии. В самом сексуальном акте нет ничего индиви-
дуального, личного, он объединяет человека со всем
животным миром. Сексуальное влечение само по себе
не утверждает личности, а раздавливает ее. Пол безлик,
не видит лица. В жизни пола есть безжалостность в
отношении к человеку, есть согласие отказаться от чисто
человеческого. Индивидуализация полового влечения
есть ограничение власти пола. Любовь — лична, инди-
видуальна, направлена на единственное, неповторимое,
незаменимое лицо. Половое же влечение легко согла-
шается на замену, и замена действительно возможна.
Сильная любовь-влюбленность может даже не увели-
чить, а ослабить половое влечение. Влюбленный нахо-
дится в меньшей зависимости от половой потребности,
может легче от нее воздержаться, может даже сде-

латься аскетом. Любовь всегда относится к единичному,
а не к общему. Эротическая любовь коренится в поле,
без пола ее нет. Но она преодолевает пол, она вносит
иное начало и искупает его. Эрос имеет и другое про-
исхождение, происходит из иного мира. Природа
любви-эроса очень сложная и противоречивая и создает
неисчислимые конфликты в человеческой жизни, по-
рождает человеческие драмы. Я замечал в себе про-
тиворечие. Любовь-эрос меня притягивала, но еще
более, еще сильнее отталкивала. Когда мне рассказы-
вали о романах знакомых мне людей, я всегда защи-
щал право их на любовь, никогда не осуждал их, но
часто испытывал инстинктивное отталкивание и предпо-
читал ничего не знать об этом. Я всегда защищал сво-
боду любви и защищал страстно, с негодованием, против
тех, которые отрицали эту свободу. Я ненавидел мо-
рализм и законничество в этой области, не выносил
проповеди добродетелей. Но иногда мне казалось, что
я любил не столько любовь, сколько свободу. Настоя-
щая любовь — редкий цветок. Меня пленяла жертва
любовью во имя свободы, как пленяла и свобода
самой любви. Любовь, которой пожертвовали и кото-
рую подавили во имя свободы или жалости, идет в глу-
бину и приобретает особый смысл. Мне противны были
люди, находящиеся в безраздельной власти любви.
И многие проявления любви вызывали возмущение.
Но в ционисической стихии любви есть, правда, возвы-
шения над властью закона. Я остро чувствую конфликт
любви-эроса с любовью-жалостью, так же как конфликт
любви со свободой. Нельзя отказаться от любви, от пра-
ва и свободы любви во имя долга, закона, во имя
мнения общества и его норм, но можно отказаться во
имя жалости и свободы. Любовь так искажена, про-
фанирована и опошлена в падшей человеческой жизни,
что стало почти невозможным произносить слова люб-
ви, нужно найти новые слова. Настоящая любовь воз-

никает, когда встреча не случайна и есть встреча суже-
ного и суженой. Но в неисчислимом количестве слу-
чаев встреча бывает случайной, и человек мог бы встре-
тить при других обстоятельствах более подходящего
человека. Поэтому такое огромное количество нелепых
браков.

Меня всегда возмущало, когда общество вмешива-
лось в эротическую жизнь личности. Социальные огра-
ничения прав любви вызывали во мне бурный протест,
и в разговорах на эту тему мне случалось приходить
в бешенство. Любовь есть интимно-личная сфера жиз-
ни, в которую общество не смеет вмешиваться. Я во-
обще не люблю «общества». Я человек, восставший
против общества. «Когда речь идет о любви между
двумя, то всякий третий лишний»,— писал я в книге
«О назначении человека». Когда мне рассказывали о
любви, носящей нелегальный характер, то я всегда
говорил, что это никого не касается, ни меня, ни того,
кто рассказывает, особенно его не касается. Любовь
всегда нелегальна. Легальная любовь есть любовь умер-
шая. Легальность существует лишь для обыденности,
любовь же выходит из обыденности. Мир не должен
был бы знать, что два существа любят друг друга.
В институте брака есть бесстыдство обнаружения для
общества того, что должно было бы быть скрыто, ох-
ранено от посторонних взоров. У меня всегда было
странное впечатление неловкости, когда я смотрел на
мужа и жену, как будто бы я подсматривал что-то,
что мне не следует знать. Социализация пола и любви
есть один из самых отталкивающих процессов чело-
веческой истории, он калечит человеческую жизнь и
причиняет неисчислимые страдания. Семья есть необ-
ходимый социальный институт и подчинена тем же зако-
нам, что и государство, хозяйство и пр. Семья очень
связана с хозяйственным строем и имеет мало отно-
шения к любви, вернее, имеет отношение к карита-

тивной любви и лишь косвенное отношение к полу.
Элементы рабства всегда были сильны в семье, и они
не исчезли и до настоящего времени. Семья есть иерар-
хическое учреждение, основанное на господстве и под-
чинении. В ней социализация любви означает ее подав-
ление. Брак, на котором основана семья, есть очень
сомнительное таинство. Христианство не знает своего
таинства брака, оно лишь подтверждает брак язычества
и юдаизма. В этом натуральном таинстве происходит
социализация того, что в природе своей неуловимо для
общества, неуловимо и для церкви как внешнего рели-
гиозного общества. Но подлинным таинством должно
было бы быть признано таинство подлинной любви.
Это таинство не поддается никакому социальному выра-
жению, никакой рационализации. В этом трагизм любви
в жизни человеческих обществ. Общество отвергает
любовь. Любящий в высшем смысле этого слова —
враг общества. Мировая литература защищала право
и достоинство любви, и именно любви несоциализиро-
ванной. Первыми были провансальские трубадуры. Го-
ворю о серьезной литературе и исключаю литературу,
помешанную на сексе. Легальное богословие, легаль-
ная мораль, легальное общественное мнение всегда в
этом вопросе относились враждебно к литературе и с
трудом ее терпели. Кстати сказать, несмотря на мою
большую любовь к Л. Н. Толстому, я всегда относился
отрицательно и враждебно к идее, положенной в основу
«Анны Карениной». Я всегда считал преступлением не
любовь Анны и Вронского, а брачные отношения Анны
и Каренина. Мне казалось поверхностной и внешней
постановка вопроса о разводе. Настоящий вопрос не в
праве на развод, который, конечно, должен быть при-
знан, а в обязанности развода при прекращении любви.
Продолжение брака, когда любви нет, безнравственно,
только любовь все оправдывает, любовь-эрос и любовь-
жалость. Вопрос о детях совсем другой вопрос, и очень,

конечно, важный. Но когда родители не любят друг
друга, то это очень плохо отзывается на детях. Я знаю,
что моя точка зрения будет признана асоциальной и
опасной. Но я рад этому. Если социализация хозяйства
желательна и справедлива, то социализация самого
человека, которая происходила во всю историю, есть
источник рабства и духовно реакционна. Главное же,
я не принимаю категории опасности. Опасность совсем
не плохая вещь, человек должен проходить через опас-
ности.

«Что делать?» Чернышевского художественно без-
дарное произведение, и в основании его лежит очень
жалкая и беспомощная философия. Но социально и
этически я совершенно согласен с Чернышевским и очень
почитаю его. Чернышевский свято прав и человечен
в своей проповеди свободы человеческих чувств и в
своей борьбе против власти ревности в человеческих
отношениях. При этом в книге его, столь оклеветан-
ной правыми кругами, есть сильный аскетический эле-
мент и большая чистота. Интересно, что сам Черны-
шевский, один из лучших русских людей, относится
с трогательной, необычайной любовью к своей жене.
Его письма с каторги к жене представляют собой доку-
мент любви, редко встречающейся в человеческой
жизни. У него была свободная любовь и свободная
верность жене. У этого нигилиста и утилитариста был
настоящий культ вечной женственности, обращенный на
конкретную женщину, эрос не отвлеченный, а конкрет-
ный. И Чернышевский осмелился восстать против рев-
ности, столь связанной с любовью эротической. Я всегда
считал ревность самым отвратительным чувством,
рабьим, порабощающим. Ревность не соединена со сво-
бодой человека. В ревности есть инстинкт собствен-
ности и господства, но в состоянии унижения. Нужно
признавать право любви и отрицать право ревности,
перестав ее идеализировать. Это сделал Чернышевский

в прямолинейной и упрощенной форме, не обнаружив
никакой утонченной психологии. Ревность есть тира-
ния человека над человеком. Особенно отвратительна
женская ревность, превращающая женщину в фурию.
В женской любви есть возможность ее превращения
в стихию демоническую. Существуют демонические
женщины. Они иногда писали мне письма, у них была
склонность к астральным романам. Это очень тяжелое
явление. Есть несоизмеримость между женской и
мужской любовью, несоизмеримость требований и ожи-
даний. Мужская любовь частична, она не захватывает
всего существа. Женская любовь более целостна. Жен-
щина делается одержимой. В этом смертельная опас-
ность женской любви. В женской любви есть магия,
но она деспотична. И всегда есть несоответствие с иде-
альным женским образом. Образ женской красоты
часто бывает обманом. Женщины лживее мужчин, ложь
есть самозащита, выработанная историческим беспра-
вием женщины со времен победы патриархата над мат-
риархатом. Но женская любовь может подниматься до
необычайной высоты. Таков образ Сольвейг у Ибсена,
Вероники у Жуандо. Это любовь, спасающая через
верность навеки. Мне всегда казалось, что самое тяже-
лое и мучительное неразделенная любовь, как обык-
новенно думают, любовь, которую нельзя разделить.
А в большинстве случаев любовь нельзя разделить.
Тут примешивается чувство вины. У меня было больше
дружеских и близких отношений с женщинами, чем
с мужчинами. Мне иногда казалось, может быть ил-
люзорно, что женщины меня лучше понимают, чем
мужчины. У женщин необыкновенная способность по-
рождать иллюзии, быть не такими, каковы они, на са-
мом деле. Я мог чувствовать женское очарование. Но
у меня не было того, что называют культом вечной
женственности и о чем любили говорить в начале XX в.,
ссылаясь на культ Прекрасной Дамы, на Данте, на Гёте.

Иногда я даже думал, что не люблю женской стихии,
хотя и неравнодушен к ней. Я еще понимал и ценил
провансальских трубадуров, которые впервые в истории
культуры внесли идеальную любовь-влюбленность. Но
мне чуждо было внесение женственного и эротиче-
ского начала в религиозную жизнь, в отношение к Богу.
Мне ближе была идея андрогина Я. Беме как преодо-
левающая пол. Одно время у меня была сильная реак-
ция против культа женственного начала. Тип эротики
В. Соловьева меня отталкивал. Я очень ценил и ценю
статью В. Соловьева «Смысл любви», это, может быть,
лучшее из всего написанного о любви. Но я вижу боль-
шое противоречие между замечательными мыслями
этой статьи и его учением о Софии. Верно, что жен-
ственная стихия есть стихия космическая, основа тво-
рения, лишь через женственность человек приоб-
щается к жизни космоса. Человек в полноте своей
есть космос и личность.

Пол принадлежит жизни рода. Любовь же принад-
лежит личности. Сталкивание от родовой жизни при-
надлежит к самым первоначальным и неистребимым
свойствам моего существа. Отталкивание во мне вызы-
вали беременные женщины. Это меня огорчает и ка-
жется дурным. У меня было странное чувство страха
и еще более странное чувство вины. Не могу сказать,
чтобы я не любил детей, я скорее любил. Я очень
заботился о своих племянниках. Но деторождение мне
всегда представлялось враждебным личности, распаде-
нием личности. Подобно Кирхенгардту, я чувствовал
грех и зло рождения. Перспективы родового бес-
смертия и личного бессмертия, противоположны. Тут
я не только согласен с Вл. Соловьевым, но так всегда
думал, до чтения Вл. Соловьева, и еще более так
чувствовал. Родовая жизнь может вызывать чувство жа-
лости, но не может вызвать любви-эроса. Идеальная
влюбленность несоединима с жизнью рода, она есть

победа личности над безликой родовой стихией, в этом
смысле над полом. Эрос побеждает пол. В сильной
эмоции любви есть глубина бесконечности. Но пол мо-
жет не интегрироваться в целостную преображен-
ную жизнь, может остаться изолированной сферой
падшести. В этой изолированности его от целостной
личности и заключается ужас пола. Поэтому он так
легко может делаться началом распада. Нельзя допус-
тить автономию пола. Было уже сказано, что любовь
есть выход из обыденности, для многих людей, может
быть, единственный. Но таково только начало любви.
В своем развитии она легко подпадает под власть обы-
денного. В любви есть бесконечность, но есть и конеч-
ность, ограничивающая эту бесконечность. Любовь
есть прорыв в объективированном природном и соци-
альном порядке. В ней есть проникновение в красоту
лица другого, видение лица в Боге, победа над урод-
ством, торжествующим в падшем мире. Но любовь
не обладает способностью к развитию в этом мире.
И если любовь-эрос не соединяется с любовью-жа-
лостью, то результаты ее бывают истребительные и
мучительные. В эросе самом по себе есть жестокость,
он должен смиряться жалостью, caritas. Эрос может
соединяться с Агапэ. Безжалостная любовь отврати-
тельна. Отношение между любовью эротической и
любовью каритативной, между любовью восходящей,
притяжением красоты и высоты, и любовью нисходя-
щей, притяжением страдания и горя в низменном мире,
есть огромная и трудная тема. Эрос платонический
сам по себе безличен, он направлен на красоту, на
божественную высоту, а не на конкретное существо.
Но в христианском мире эрос трансформируется, в него
проникает начало личности. Половой пантеизм, который
так блестяще защищал Розанов, не есть эрос, это
возврат к языческому полу. Полюс, обратный мыслям
Вл. Соловьева и моим мыслям. У Вл. Соловьева, в

противоположность его персоналистическому учению о
любви, был силен Эрос платонический, который на-
правлен на вечную женственность Божью, а не на кон-
кретную женщину. Эрос порождает прельщающие ил-
люзии, и их не так легко отличить от реальности. Чело-
веку свойственна мечта о любви. Это прекрасно опи-
сано Шатобрианом. Но в эросе есть реальное ядро,
заслуживающее вечности. Очень мучительно забвение.
В забвении есть измена, предание вечности потоку
времени. Иногда сон напоминает о забытом, и тогда
печаль схватывает душу. Жизнь эротическая, за выче-
том отдельных мгновений,— самая печальная сторона
человеческой жизни. Если забвение бывает изменой
ценному, то воспоминание часто бывает восстановле-
нием и того, что противоположно ценному. Я никогда
не любил воспоминаний в этой сфере жизни, никогда
не говорил об этом. Любви присущ глубокий внут-
ренний трагизм, и не случайно любовь связана со смер-
тью. Существует трагический конфликт любви и твор-
чества. Эта тема гениально выражена Ибсеном. Мне
всегда казалось странным, когда люди говорят о ра-
достях любви. Более естественно было бы при глубо-
ком взгляде на жизнь говорить о трагизме любви и
печали любви. Когда я видел счастливую любящую
пару, я испытывал смертельную печаль. Любовь, в сущ-
ности, не знает исполнившихся надежд. Бывает иногда
сравнительно счастливая семейная жизнь, но это счаст-
ливая обыденность. Если я и был романтиком, то роман-
тиком, лишенным иллюзий, надежды и способности к
идеализации действительности, романтиком, слишком
реалистически воспринимавшим действительность. В со-
циальной стороне любви я себя чувствовал революцио-
нером и требовал революции в этой области. Я обли-
чал низость организующейся и деспотической обыден-
ности. У меня была страсть к свободе, к свободе и в
любви, хотя я отлично знал, что любовь может быть

рабством. Больше всего трогала меня любовь кари-
тативная, любовь-жалость, и отталкивала любовь эго-
центрическая и вампирическая. Но бывает, хотя и не-
часто, необыкновенная любовь, связанная с духовным
смыслом жизни.

Эрос и личность. М., 1989. С. 22—
29, 117—142