Брак и семья

Семья по своей сущности всегда была, есть и будет
позитивистическим мирским институтом благоустройст-
ва, биологическим и социологическим упорядочением
жизни рода. Формы семьи, столь текучие на протяже-
нии человеческой истории, всегда были формами со-
циального приспособления к условиям существования, к
условиям хозяйствования в мире. Нет феномена в жизни
человечества, который бы так удачно объяснялся эконо-
мическим материализмом, как семья. В этой области
социологический материализм одержал наибольшие по-
беды. Семья — хозяйственная ячейка прежде всего, и
ее связь с полом всегда косвенная, а не прямая. Связь
же семьи с любовью еще гораздо более отдаленная.
Половая жизнь человечества никогда не вмещалась ни
в какие формы семьи, всегда переливалась через все
границы. Но в процессе родового самосохранения и
устроения человечества необходимо было выработать
нормы приспособления и ограничения. Продолжение че-
ловеческого рода и его жизнеустройство на земле долж-
ны были быть поставлены в известную независимость
от естественной оргийности и хаотичности пола. Дол-
жен был образоваться легализированный, нормальный
пол как необходимое приспособление к данному состоя-
нию бытия. Тайна половой любви как абсолютная тайна
двух недосягаема для общества, но общество привыкло
регламентировать все, что имеет отношение к продол-
жению человеческого рода. Семья родилась из необ-
ходимости, а не из свободы. Религиозно семья вся
в Ветхом Завете, в законе, изобличающем грех. Семья
есть послушание последствиям греха, приспособление
к родовой необходимости. Семья всегда есть принятие
неизбежности рождающего сексуального акта, приспо-

собление к проистекающим из него необходимостям,
моральное искупление греха сексуального акта через
послушание бремени пола. В основе семьи лежит пад-
ший пол, непреодоленный дифференцированный акт по-
ловой жизни, утеря цельности пола, то есть целомудрия.
Семья религиозно, морально и социально оправдывает
грешную, падшую половую жизнь деторождением и для
деторождения возникает. Этим самым всякая идеология
семьи признает, что лишь то соединение мужчины и
женщины хорошо и оправданно, в котором совершается
сексуальный акт. Весь пафос семьи рождается из сек-
суального акта, и всякое иное соединение мужчины
и женщины не признается семейным, не считается оправ-
данным. Без сексуального акта нет деторождения, то есть
нет того, что оправдывает семью, для чего она и сущест-
вует. Всякое соединение мужчины и женщины, в котором
преодолевается грех сексуального акта, в котором вос-
станавливается цельность пола, не есть семейное соеди-
нение и не имеет оправдания в семье. Семья оказы-
вается пониженной формой общения полов, приспособ-
лением к непреодолимости полового греха. Всякое вос-
хождение в поле, всякий взлет к более высоким фор-
мам общения мужчины и женщины преодолевает семью,
делает ее ненужной. И идеология семьи, ставшая кон-
сервативной силой в мире, боится всякого восхождения
и полета в жизни пола, боится пуще греха и низости.
Семья соглашается быть упорядочением полового греха
и разврата в интересах устроения рода и всего более
боится революции в поле, угрожающей родовому по-
рядку. Моралисты семьи готовы оправдать низинный грех
пола как несение послушания и тяготы. Они не мирят-
ся с героическими и титаническими усилиями преодо-
леть ветхий пол во имя раскрытия нового пола и нового
полового соединения не в стихии рода, а в Духе. Мора-
листы семьи не знают, что делать с фактом соединения
мужчины и женщины вне сексуального акта, не знают,

как оценить это соединение. Им нужно, чтобы было
что-нибудь из трех: или рождающая семейная половая
жизнь, или развратная половая жизнь, или аскетическое
отсутствие всякой половой жизни. И удивительнее все-
го, что в моральной идеологии семьи, как религиозной,
так и позитивистической, остается невыясненным отно-
шение к самому сексуальному акту, на котором поко-
ится вся эта идеология. Православные и католики не
верят, что можно совсем преодолеть сексуальный акт,
как не верят, что можно совсем не есть мясного.
Хорош ли и оправдан сексуальный акт сам по себе, или
он хорош и оправдан лишь как средство, как орудие
деторождения? В этой центральной точке проблемы пола
и проблемы семьи скопилось ужасное лицемерие. Мо-
ральный пафос деторождения, брезгливо презирающий
сексуальный акт, по существу, лицемерен. Религиозно,
морально патетическое отношение к деторождению
должно быть перенесено и на самый сексуальный акт.
Если божественно деторождение, то божествен и акт, от
которого оно зависит. В этом свято прав Розанов —
этот гениальный провокатор и вопрошатель христиан-
ской семьи. Если сексуальный акт греховен, если он
есть падение пола, то не может быть и невинного мо-
рального пафоса деторождения. В идеологии семьи всег-
да что-то лицемерно скрывается. Религиозные основы
семьи остаются невыясненными, так как остается дву-
смысленным отношение к центральной тайне пола. Се-
мья остается оправданной на буржуазной поверхности
мира. Семья прежде всего есть буржуазность «мира
сего», в ней глубины пола остаются неосознанными.
Факт существования «незаконной» семьи изобличает
социально-приспособительную природу семьи. И все-таки
семья, как и всякий закон, имеет то же религиозное
оправдание и смысл, что и государство.

Философия свободы. Смысл твор-
чества. М., 1989. С. 422—425

ЛЮБОВЬ К ИСТИНЕ
И СПРАВЕДЛИВОСТИ

МО ЦЗЫ
[III — II вв. до н. э.)

Откуда известно, что почитание мудрости является
основой управления государством?

Отвечаю: если благородные и мудрые управляют
глупыми и низкими, то царит порядок. Если же глупые
и низкие управляют благородными и мудрыми, то будет
смута. Благодаря этому знаем, что почитание мудрости
есть основа управления страной. Поэтому древние со-
вершенномудрые ваны высоко ценили почитание мудро-
сти, назначали на должность способных, не создавали
группировок из родственников, не питали благосклонно-
сти к знатным и богатым, не испытывали пристрастия
к внешней красоте. Мудрого человека выдвигали, делали
богатым и знатным, назначали начальником департа-
мента. Если человек оказывался неспособным, то на
него ван смотрел косо и удалял его, делал его бедным
и незнатным, ставил его слугой.

Таким образом, все простолюдины стремились полу-
чить награду вана и боялись его наказаний. Они под-
держивали друг друга в хорошем деле. Благодаря это-
му мудрых в государстве становилось все больше, а
неспособных и плохих людей все меньше. Поступать
таким образом — значит почитать мудрость. После этого
совершенномудрый человек прислушивается к словам
мудрого, смотрит за его поступками, изучает его спо-

собности и на основании этого осмотрительно назначает
его на службу — это и есть привлечение [на службу]
способных.

Древнекитайская философия. Собр.

текстов: В 2 т. М., 1973. Т. I.

С. 180—18)

М. Монтень
ОПЫТЫ

...Однажды, когда Демокрит ел во время обеда фиги,
пахнувшие медом, он вдруг задумался над тем, откуда
взялась у фиг эта необычная сладость, и, чтобы выяс-
нить это, он встал из-за стола, желая осмотреть то
место, где эти фиги были сорваны. Его служанка, узнав,
почему он всполошился, смеясь, сказала ему, чтобы он
не утруждал себя: она просто положила фиги в сосуд
из-под меда. Демокрит был раздосадован тем, что она
лишила его повода произвести расследование и отняла
у него предмет, возбудивший его любознательность.
«Уходи,— сказал он ей,— ты причинила мне неприят-
ность; я все же буду искать причину этого явления так,
как если бы оно было природным». И он не преминул
найти какое-то истинное основание для объяснения это-
го явления, хотя оно было ложным и мнимым. Указан-
ное происшествие с великим и прославленным фило-
софом служит ярким примером той страсти к знанию,
которая заставляет нас пускаться в поиски, заведомо
безнадежные. Плутарх рассказывает о сходном случае
с одним человеком, который не желал быть выведенным
из сомнения, одолевавшего его по поводу некоторых
вещей, так как это лишило бы его удовольствия доиски-
ваться; другой человек точно так же не желал, чтобы
врач исцелил его от перемежающейся лихорадки, что-

бы не лишиться удовольствия получать облегчение от
питья. Satius est supervacua discere quam nihil '.

Подобно тому как всякая пища часто доставляет
только удовольствие, между тем как далеко не все то
приятное, что мы едим, бывает питательным и здоровым,
точно так же нам неизменно доставляет наслаждение
все то, что наш ум извлекает из занятий науками,
даже когда оно не бывает ни питательным, ни целеб-
ным.

Вот что говорят ученые: «Изучение природы служит
пищей для нашего ума; оно возвышает и поднимает
нас, оно заставляет нас презирать низменные и земные
вещи по сравнению с возвышенными и небесными; само
исследование вещей сокрытых, и значительных — весьма
увлекательное занятие даже для того, кто благодаря
этому проникается лишь благоговением и боязнью су-
дить о них». Эти слова выражают убеждение их авторов.
Еще более ярким образом такой болезненной любозна-
тельности является другой пример, на который они по-
стоянно с гордостью ссылаются. Евдокс умолял богов
дать ему возможность хоть один раз увидеть вблизи
солнце и узнать, каковы его форма, величина и красота,
даже ценою того, чтобы быть им тотчас же сожженным.
Он жаждал ценою жизни приобрести знание, которым
он не смог бы воспользоваться, и ради этого мгновен-
ного и мимолетного познания готов был отказаться от
всех имевшихся у него знаний и от тех, которые он
мог бы еще приобрести в дальнейшем.

Аристотель считает, что душевное величие заключа-
ется в том, чтобы одинаково открыто выказывать и
ненависть, и любовь, чтобы судить и говорить о чем бы
то ни было с полнейшей искренностью и, ценя истину
превыше всего, не обращать внимания на одобрение
и порицание, исходящие от других. Аполлоний сказал,

¹ Лучше изучить лишнее, чем ничего не изучать (лат.).
34* 531

что ложь — это удел раба, свободным же людям подо-
бает говорить чистую правду.

Первое и основное правило добродетели: ее нужно
любить ради нее самой. Тот, кто говорит правду потому,
что в силу каких-то посторонних причин вынужден к это-
му, или потому, что так для него полезнее, и кто не боится
лгать, когда это вполне безопасно, того нельзя назвать че-
ловеком вполне правдивым. Моя душа по своему складу
чуждается лжи и испытывает отвращение при одной мыс-
ли о ней; я сгораю от внутреннего стыда, и меня точит со-
весть, если порой у меня вырывается ложь, а это иногда
все бывает, когда меня неожиданно принуждают к этому
обстоятельства, не дающие мне опомниться и осмотреться.

Вовсе не требуется всегда говорить полностью то,
что думаешь,— это было бы глупостью, но все, что бы
ты ни сказал, должно отвечать твоим мыслям; в против-
ном случае это — злостный обман. Я не знаю, какой
выгоды ждут для себя те, кто без конца лжет и притво-
ряется; на мой взгляд, единственное, что их ожидает,
так это то, что, если даже им случится сказать правду,
им все равно никто не поверит. Ведь с помощью лжи
можно обмануть людей разок-другой, но превращать
в ремесло свое притворство и похваляться им, как это
делают иные из наших властителей, утверждавшие, что
«швырнули б свою рубаху в огонь, если б она была
осведомлена об их истинных помыслах и намерениях»
(что было сказано одним древним, а именно Метеллом
Македонским), или утверждать во всеуслышание, что,
«кто не умеет как следует притворяться, тот не умеет
и царствовать»,— это значит заранее предупреждать тех,
кому предстоит иметь с ними дело, что всякое слово,
слетевшее с уст подобных властителей, не что иное,
как ложь и обман. Quo quist versutior ei callidior est,
hoc invisior et suspectior, detracta opinione probitatis '.

Чем человек изворотливее и ловчее, тем больше в нем ненависти и
подозрительности, когда он утратил свою репутацию честности.

Человек, который, подобно Тиберию, взял себе за пра-
вило думать одно, а говорить другое, может одурачить
своей болтовней и притворной миной разве что настоя-
щего болвана; и я не знаю, на что, собственно, могут
рассчитывать такие люди в отношениях с другими людь-
ми, раз все, что бы ни исходило от, них, не принимается
за чистую монету. Кто бесчестен в отношении правды,
тот таков же и в отношении лжи.

Опыты: В 3 кн. М., 1979. Кн. \—2.
С. 446—447, 577—578