Нордическое германское право

Фальсификация германской правовой идеи. — Самооборона и защита чести. — "Право" на предательство страны. — Снисходительная социальная политика либерализма. — Защи­та интересов спекулянтов. — Безнаказанное оскорбление германского народа. — Новый закон.

В фальсификации нордической правовой идеи, признающей честь, заключается одна из глубочайших причин нашей социальной разобщенности, Чисто частнокапиталистическая римская идея "освяща­ет" независимо от того, воплощает ли ее монархия или республика, разбойничий набег небольшой группы людей, которые лучше всего су­мели проскользнуть через ячейки чисто формальной сети параграфов. При этом неизбежно культивировалось духовное обнищание, а право его защищало. Смутная неприязнь угнетенных миллионов, хоть и была фальсифицирована марксизмом, но это было более чем оправдано по сравнению с издевательством над всеми понятиями германского права, вина за которое в равной степени ложится на государство и Церковь. Владея всей властью, "государство" хоть и издавало так называемые законы, но не во имя чести народа, справедливости и долга, а как по­дарок сверху, якобы из знаменитой '"христианской" любви, милости, из сострадания и милосердия. Это не было ни хорошо, ни справедливо, как нас пытаются убедить многие, восхищенно оглядываясь на пред­военное время. Напротив, это было продолжение оскорбления нашей народности, которое сделал своим принципом либерализм всех форм.

То, что было начато либеральными монархами, завершил марк­сизм во всех своих оттенках, потому что он, несмотря на так называе­мую борьбу против капиталистической демократии, происходит от то­го же поклоняющегося материи мировоззрения, что и она. Никогда еще бесчестное "право" не имело такой власти, как после того, как не­ограниченную власть получили деньги. "Право" возникало везде - не­смотря на свою метафизическую привязку - в результате самозащиты.. Сначала в виде неприкрытой борьбы за возможность существования, за сохранение внешней свободы, затем на службе определенным ценнос­тям характера. Атака на честь отдельного лица стала исходной точкой Юридически признанной личной обороны. Эта самозащита была затем распространена на сохранение интересов и чести клана. И только по­степенно появились более крупные объединения - Церковь и государ­ство - с тем, чтобы заменить самозащиту в угоду обществу, воплощае­мому епископом или королем, общепринятым судом. По германским понятиям это вмешательство в частную жизнь может быть оправдано только в том случае, если оно представляет собой защиту чести. Цер­ковь отклонила эту первичную идею нордического Запада или же про­тив своей воли приняла частично. Наше действующее право до сегод­няшнего дня знало только так называемое "сохранение справедливых интересов", причем безразлично, имеют ли эти интересы честный ха­рактер или сомнительный. Естественным шагом от защиты чести от­дельного лица к защите клана могло бы быть провозглашение защиты чести народа. Но именно здесь мы стоим, может быть, перед страш­нейшим аналогом падения характера, которое началось давно, но толь­ко сейчас стало известным, как никогда прежде. Во всех "германских" законах нет ни одного определения среди тысяч, которое бы устана­вливало наказание за оскорбление чести народа! Поэтому могло слу­читься, что имя и авторитет германского народа может кто угодно безнаказанно осквернить. Берлинские евреи называли "Германию" -символ немецкой культуры - проституткой, а весь народ - "вечным бошем", "нацией конторской падали, серой массой избирателей и Убийцами"... Ни один прокурор до 1933 года пальцем не пошевелил, чтобы посадить этих людей в тюрьму. Напротив, люди, которые называли этих евреев негодяями, бесцеремонно наказывались за "ос­корбление".

Из этого положения дел вытекало все дальнейшее, гротескное сумасбродное, чем так богато наше время. Заведомых изменников ро­дины не отправляли ни в каторжную, ни в простую тюрьму, а "наказы­вали" почетом. Пацифистские взгляды открыто приводились германски­ми судьями как смягчающие обстоятельства, в то время как людей, покрытых сотнями ран, и в тяжелейшее время борьбы уничтожавших оплаченных шпионов, приговаривали как участников расправы по при­говору тайного судилища к смерти или пожизненной каторге. Тому. кто наносит народу вред, оказывают почести, а у борца за народ пы­таются отнять честь. К таким ужасным результатам может прийти без­душная ''юстиция", потому что ей не хватает критериев в отношении интересов и чести народа. Германское понимание права признает за каждым представителем народа право словом и делом представлять честь нации, в том числе и путем самозащиты действием, если обстоя­тельства не позволяют обратиться в суд. Признавать пацифистские взгляды изменников родины смягчающими вину обстоятельствами, зна­чит уравнять в правах труса с храбрым человеком. Поэтому совер­шенно оправдана постановка, в конце концов, следующего требования:

"Каждый немец или проживающий в Германии ненемец, виновный в оскорблении немецкого народа словом, письменно или действием, на­казывается в зависимости от тяжести случая тюрьмой, каторжной тюрьмой или смертью".

"Немец, который совершает указанное преступление за предела­ми рейха, если он не предстает перед судом, объявляется бесчестным. Он теряет все гражданские права, навсегда изгоняется из страны, объявляется вне закона. Его состояние конфискуется в пользу госу­дарства".

В практике пользования правовой идеей, возможно, лежит мощ­ная типообразующая сила, но также и сила типоразрушающая. Если взгляды философского или религиозного характера часто далеки от жизни, то ежедневное существование требует постоянного практичес­кого участия регулирующего закона. В зависимости от высшей ценнос­ти народа, государства или другого правового представительства опре­деляется, формируется или разлагается поведение граждан и стиль мышления. Идея чести и верности была основной чертой германского нордического права, которая действовала и за пределами Германии в плане строительства народа и государства. Идея римского права гарантировала только настроенный на личное характер капиталисти­ческого времени. Бесчестная идея иудаизма - воплощенная в Талмуде и Шульхан-Арухе - создавала разлагающий элемент всегда там, где еврей мог стать "представителем права". Один только факт, что среди "на­ших" сегодняшних адвокатов действует такое чудовищное число ев­реев, и действует "успешно", доказывает любому думающему человеку, что немецкое право у нас отобрали.

Древнегерманские понятия чести как правовая мысль. — Саксонское зерцало. — Проникновение римского права. — Крестьянские войны как обоснованное возмущение; Лютер. — Рыцарское сословие как "профессиональный союз". — Корпус юрис каноници. — Право лангобардов, саксонское право, любекское право.

На рыцарское понятие чести я уже указывал в начале. Но оно выступает нам навстречу во всех правовых документах германского человека во все времена как вечный миф нордической расовой души. Способность пожертвовать своей жизнью ради идеи исландские саги рассматривают как сущность нордического мужчины. Это благо защи­щалось пожертвованием всех других благ. Сначала каждым персональ­но, затем через представительство общества, воплощенного в судье, и основывающемся также на понятии чести. "Лучше защищать свободу с оружием, чем запятнать ее уплатой процентов", - сообщает Паулюс Диаконус о взглядах лангобардских королей. Достойный уважения Заксеншпигель заявляет: "Имущество без чести не следует считать иму­ществом. Не имеющее чести тело обычно по праву считают мертвым". "Прав" по германским понятиям был только тот, чья честь была не­прикосновенна; после 1918 года "прав" был тот, у кого было больше денег, даже если он был величайший негодяй. "Остальной народ, кото­рый принимает имущество за честь", по городскому праву Шт. Пёльтена считался неспособным занимать гражданские посты. "Цехи должны быть настолько чисты, как если бы они были собраны из го­лубей", - говорили ремесленники прошлого. "Где верность, там и честь", - говорит Заксеншпигель, а слова Шиллера о недостойной нации, которая не все ставит на честь, является выражением той души, которая тысячелетиями творила в нашей жизни, пока чужое право не заполнило эту жизнь чужой, еще не преобразованной религией и рим­ской государственной идеей.

Чуждые народу имперские доктора внедрили в германские кла­ны чужое право и бесчестные идеи. Они действовали как неприкры­тые слуги господствующих церковных и римско-государственных влас­тей. Уже Гейлер фон Казерберг жалуется на "болтунов", "которые своей болтовней вредят общему делу" и заботятся только о своих собственных делах. В 1513 году появилось его стихотворение "Чуже­земная порода", которая сознательно объясняет потерю германской свободы римским правом. Ульрих фон Гуттен со своей стороны указы­вает (в беседе "Разбойники") на Нижнюю Саксонию, которая в своем праве обходится без новых докторов. Для Германии было лучше, когда право еще заключалось в оружии, а не в книгах. Так первой и до сих пор единственной социальной германской революцией, полностью оправданной по своей сущности, было крестьянское возмущение в на­чале XVI века против римской кабалы в ее троекратной форме в виде Церкви, государства и неправедного суда. Сегодня, в начале XX века нравственно-духовная революция продолжается. И будет продолжаться до окончательной победы!

Фальсификация древнегерманского права в пользу "законных" церковных и светских тиранов было причиной социального насилия XV века. Крестьян, которые указывали на свои древние права, осмеи­вали и отправляли домой. Точно также указание "Башмака" на то, что это закабаление "не соответствует слову Божьему" так же мало имело воздействие на римских прелатов, как и на римских докторов у кня­зей. Так, начиная с 1432 года, возникают крестьянские восстания про­тив юнкеров и епископов, но также и против расплодившихся еврей­ских ростовщиков, которые бежали в города под защиту неправедной власти. В 1462 году архиепископ Зальцбургский ввел чудовищные нало­ги, и когда измученный народ поднялся против него, на помощь ему поспешил герцог Людвиг Баварский, чтобы разгромить крестьян. В 1476 году появился первый "социалист" - Иоганн Бём, который требо­вал экспроприации князей и прелатов. С огромным войском он хотел выступить из Никласхаузена, но был арестован, похищен и сожжен в Вюрцбурге. Удивительно, что параллельно этим социальным боям про­ходило мистическое движение бегардов, в котором когда-то принимал участие мастер Эккехарт. Всюду поднимались угнетенные слои нашего народа против враждебных форм мышления, религиозного одурманива­ния, низких нарушений закона. "Башмак" и "Бедный Конрад" прошли под руководством лучших рыцарей (Флорин Гейер) по немецкой земле. Но насилие, совершаемое долгое время угнетенными массами, усмирить было невозможно. Сжигая и грабя, дикие толпы топтали все, что попадалось на их пути. Лютер - чтобы защитить свою рефор­мацию от социальной борьбы - встал на сторону крупных княжеств и лишил стихийную силу крестьянского движения ее преимуществ. Так без великого вождя было разгромлено возмущение немецких крестьян, которое было умеренным и основывалось на нравственных устремле­ниях, требовало в своих двенадцати тезисах многое из того, что се­годняшняя программа обновления снова вынуждена требовать, но к чему руководители Церкви и государственной сущности в то время так же мало прислушивались, как и в XIX веке, когда бесчестная мировая экономика снова "законно" закабалила миллионы.

Когда-то действие идеи товарищества было сильнее римско-государственной. Во главе этой создающей общество силы в раннем сред­невековье стояло рыцарство. Образованный им ленный союз представ­лял собой в переводе на наш язык первый немецкий профсоюз. Этот "профсоюз" и был тем, что удерживало всю империю от распада, имен­но он, а не римская Церковь, как это хотели представить нам фальси­фикаторы истории. За рыцарским "профсоюзом" последовали союз го­родов, гильдий, объединения деревень и судов, сельские общины. Это было полнокровной немецкой правовой сущностью, которую следует рассматривать как первый знак утверждения нашей жизни, когда с XIII века начало действовать церковное право corpus juris canonici, которое как раз во время мировой войны 1917 года было обновлено и объяв­лено принципиально неизменным.

В соответствии с ним это так называемое "божественное право" не может быть изменено на основании обычаев и ни при каких обсто­ятельствах. Наряду с "божественным", неизменным правом существует изменяемое низкое право. И оно изменяется при заверении Церковью. Народ в этом участия не принимает. "Народ молится, служит, кается". "Божественное" право - это неограниченная власть папы, епископа, причастия. Как видно и здесь, Рим последователен и высасывает из мифа о представительстве Бога последнюю каплю меда.

Если представить, насколько плодотворным и животворным было когда-то древнегерманское право, тем более можно это ограничение истинных творческих сил немецкого народа оценить во всем их ги­бельном объеме.

В 643 году появилось лангобардское право короля Ротариса и создало большое число процветающих правовых школ с центром в Павии. Основные правовые законы более поздних союзов между горо­дами Ломбардии и в Германии восходили к этому творению лангобар­дов. Франки, Алеманы и т.д. при своих перемещениях несли с собой и свои понятия о праве и вытесняли древнеримское право. Более позд­ние примеси в крови франков и баварцев снова способствовали появ­лению древнеримского права. "Великая" французская революция озна­чала уничтожение германских составных частей и понимания права. С тех пор "Франция" получила еврейско-римское предопределение. Сак­сонское право создало Англию. Норманнское право послужило основой древнерусского государства. Германское право создало жизнь и обычаи в восточных поселениях рыцарского ордена, в дальнейшем - в Ганзе. Основной закон немецких городов сформировал муниципальную сущ­ность даже на Украине. Любекское право знали и культивировали в Ревеле, Риге, Новгороде. Магдебургское право создало фундамент польского государства.

Оно было связывающим звеном, которое продолжало действо­вать в плане образования типа даже тогда, когда польское государство распалось в результате антиреформации и пошло навстречу своей гибели.

Право и политика. — Право и несправедливость как расо­вая проблема. — Формалистическая юстиция. — Бесчестная экономика без правовой идеи. — Защита расы как высший правовой принцип. — Сущность наказания за бесчестный проступок.

В течении столетий идет спор о том, следует ли ставить право выше политики или политику выше права, т.е. должна ли преобладать мораль или власть... Пока существовали поколения дела, власть всегда побеждала бесконечные принципы. Но если эпохой вместо формирую­щего закона управляло поколение сытых и эстетов, то боевым кличем было постоянно "народное право" и "нравственные принципы", за ко­торыми, однако, чаще всего прячется не что иное, как великая тру­сость. Даже там, где этого не было (Кант), вопрос о праве и политике ставился неправильно. До сих пор оба понятия рассматривали как два существующих сами по себе почти абсолютных единства, а затем в зависимости от характера и темперамента давали свои оценки жела­тельному соотношению между ними. Зато забыли, что они - право и политика - являлись не абсолютными сущностями, а только определен­ными действиями людей с определенными задатками. Обе идеи с точки зрения преобладания народного к стоящему над ними политикой и правом относятся к принципу, который должен управлять ими как с точки зрения внутригосударственных, так и внешнегосударственных отношений и, в зависимости от возможности применения на службе более высокому, вводится в структуру жизни.

Старый индийский правовой принцип из нордического доистори­ческого времени гласит: "Право и несправедливость не ходят взад и вперед, говоря: вот мы. Справедливо то, что справедливым считают арийские мужчины". Это дает понять, что право так же мало пред­ставляет собой не связанную с кровью схему, как религия и искусство, что оно навеки связано с определенной кровью, с которой оно появ­ляется и с которой оно уходит. Если теперь политика означает в луч­шем смысле истинно государственную внешнюю безопасность с целью укрепления народности, то "право" нигде ей не противостоит, если оно понимается в правильном смысле как "наше право", где оно яв­ляется служащим, а не правящим элементом внутри архитектурного це­лого народности. Как наши искусствоведы смотрели на Элладу только как на образец художественности, а не как на органичное образо­вание, так и наши правоведы смотрят на Рим. Они тоже просмотрели тот факт, что римское право было порождением римского народа и не могло быть позаимствовано нами, потому что оно было соотнесено с другой высшей ценностью, отличной от нашей. Общественный и воен­ный типаж Рима породил в качестве эквивалента чисто индивидуалист­ский основной закон. Pater familias, распоряжавшийся жизнью и смертью членов клана, является аналогом римской объективизации по­нятия собственности, выдвигаемой на первое место. В римском основ­ном законе одновременно заключается канонизация индивидуалистско­го капитализма. Экономическая индивидуальная сущность становится высшей ценностью, которой позволено защищать свои "обоснованные интересы" почти всеми средствами, не задумываясь о том, не терпит ли ущерб честь народа при обосновании этого экономического понятия "я".

Конечно, древнеримское право, имеющее за счет обычного типа­жа неписанные границы, не может нести ответственность за позднеримские кровосмесительные явления (которые, впрочем, имели неко­торые родственные лангобардские элементы), которыми нас одарили римское государство и римская Церковь с тем, чтобы "законно" завер­шить закабаление свободных народов. Потому что, в результате одного только получения неограниченного частно-капиталистического правового принципа, не имея возможности действительно заново про­жить всю древнеримскую жизнь, он был вырван из органичного госу­дарственного здания, которое служило ему системой опорных балок. получил другую действенность (функцию), и кроме того, функция эта стала абсолютным критерием. Из противоположности к обычно застыв­шему типу безудержность стала законом. Этот факт до сих пор пыта­ются завуалировать формальностями. "Люди никогда не приумножили бы наследие человечества за счет идеи самостоятельного, равноцен­ного государству права, если бы они не поддержали с энергичной субъективностью противоположность ins singolum и ins populi. Здесь суверенитет единой и неделимой государственной власти, там сувере­нитет индивида, - такими были мощные рычаги римской правовой истории". Так О. Гирке удачно охарактеризовал форму римской по­лярности жизни. Тысячи параграфов воспринимаются современным индивидуалистическим обществом как камни, которые существуют для того, чтобы их обошли. Это естественно, потому что в силу того, что безудержный экономический индивидуализм, "право" представляется и применяется без ссылки на расу и народ, так как и учение о народе не является определяющим центром, то и пути к экономической цели оцениваются с формально-юридической точки зрения, а не с точки зрения нордическо-германского осознания чести.

Многие, испугавшись возможности этих вещей стать достоянием общественности, пытались спастись тем, что стали требовать "независимости права" от партийной, денежной и прочих властей. Но при этом они не замечают, что эта, так называемая свобода, т.е. отрыв от формирующего центра обязана именно сегодняшнему состоянию бесправия. И все это потому, что политика, как было сказано, по­нималась как победа чисто формального государственного авторитета. а не как достижения на службе народу и его высшей ценности.

Право и государство находились над нами как два других наслоения, как религия, искусство и наука. Их пустое выражение власти возбудило революционные силы. Сначала силу отчаявшихся социально угнетенных. Сегодня, наконец, и революционную силу нор­дической германской расовой души, у которой отняли ее высшую ценность.

Это важный факт, который, конечно, затемнен правовыми компромиссами, представленными, например, в германском гражданском кодексе (в котором снова добились признания лишь некоторые черты позднегерманского правового сознания).

Если связать выводы из этого опыта с высказанными вначале, то получается (сначала во внутригосударственном понимании), что право и политика представляют собой лишь две разные формы выражения одной воли, которая стоит на службе нашей высшей расовой цен­ности. Первым долгом судьи является принятие решения в защиту уче­ния о народе от любых нападок, а обязанность политики - всецело проводить такое решение в жизнь. В другом случае долг политики -как законодательной и исполнительной власти - заключается в том, чтобы издавать только такие законы, которые в социальном, религи­озном и общем плане формирования планов служат высшей ценности нашего народа. В этом судья имеет право совещательного голоса.

Идолом XIX века была экономика, прибыль. Все законы были сориентированы на этот принцип, вся собственность стала товаром, ке искусство - предметом торговли, религия в колониях и языческая миссия - пособниками торговцев опиумом и спекулянтов бриллиантами или владельцев плантаций. Напрасно национальная идея боролась про­тив рассеивания нашей жизни, свойственной расе. Она была слишком слаба, потому что была не всеохватывающим мифом, а только счита­лась ценностью у других. Далеко не высшей ценностью, часто в качес­тве удобного вспомогательного средства для эксплуатации. Так и право стало продажной девкой экономики, т.е. страсти наживы, денег, ко­торые определяли политику. "Германская" демократия ноября 1918 года означала победу самой грязной спекулятивной идеи, которую до сих пор знал мир. Если сегодня мы представляем закон в том виде, как он был намечен с самого начала, то это означает сознательное наступле­ние на сущность всех современных демократий и их большевистских отпрысков. Это означает замену бесчестного понятия товара идеей чести и требование полного воцарения народного над всяким интерна­ционализмом. Этой идее в равной степени должно служить все: рели­гия, политика, право, искусство, школа, общественная наука.

Из требования защиты чести народа следует, как самое главное, жесткое осуществление защиты народа и расы.

Это признание духовного показателя совпадает полностью с ду­ховной сущностью различных описаний германского основного закона. Говорят ли, как Гирке: "Мы не можем отказаться от великой германской идеи единства права, не отказавшись от нашего будуще­го"; хотят ли вместе с М. Ботт-Боденхаузеном на место древнего понятия, на место объединений поставить функцию, динамику, все, тем не менее, сводится к тому, чтобы через вещи, товары, деньги установить внутренние связи между правом и долгом. Вопреки рацио­нальному методу разобщения этот вид создания права представляет собой волевую, нравственно объединяющую деятельность. Не непри­косновенное право владельца на вещь, собственность одобряет немец (вопреки § 903 Германского гражданского уложения), а только влияние этого обладания собственностью. Внедренность в органичное целое, идея долга, живое отношение, все это характеризует германский ос­новной закон и все это соответствует волевому центру, поддержание чистоты которого мы называем защитой чести.

Ни один народ Европы не является единым с точки зрения ра­сы, в том числе и Германия. Согласно новым исследованиям мы предполагаем пять рас, которые обнаруживают заметно разные типы. Теперь нет сомнения в том, что истинным носителем культуры для Европы в первую очередь была нордическая раса. Ее кровь дала нам великих героев, художников, основателей государств. Они строили прочные замки и святые кафедральные соборы. Нордическая кровь сочиняла стихи и создавала те музыкальные произведения, которые мы почитаем нашими величайшими откровениями. Нордическая кровь сформировала прежде всего и германскую жизнь. Даже те круги, где она в чистоте составляет лишь незначительную часть, имеют от нее свой фундамент. Немецкая раса является нордической и оказывала вли­яние в плане создания культуры и типа на все западные, динарские, восточно-балтийские расы. И преимущественно динарский тип часто оказывается внутренне сформированным в нордическом плане. Это вы­движение нордической расы не означает сеяния "расовой ненависти" в Германии, напротив, оно означает осознанное признание полнокровно­го цементирующего средства внутри нашей народности. Без этого це­ментирующего средства, которое сформировало нашу историю, Герма­ния никогда бы не стала Германской империей, никогда не появилась бы германская поэзия, никогда бы идея чести не овладела правом и жизнью и не облагородила их. В тот день, когда нордическая кровь иссякнет, Германия распадется, погибнет в лишенном характера хаосе. То, что многие силы работают в этом направлении, обстоятельно обсуждалось. При этом они в первую очередь опираются на альпий­ский нижний слой, который, не имея собственной ценности, несмотря на германизацию, остался, по существу, суеверным и рабски настроен­ным. Теперь внешняя связка древней идеи империи распалась. Эта кровь вместе с другими кровосмесительными явлениями двинулась, чтобы стать на службу вере в колдовство или к безоговорочному демократическому хаосу, провозглашаемому в паразитическом, но ин­стинктивно сильном иудаизме.

Если германское обновление хочет воплотить в жизнь ценности нашей души, оно должно сохранять и укреплять материальные пред­посылки этих ценностей. Защита расы, расовый отбор и расовая ги­гиена являются необходимыми требованиями нового времени. Расовый отбор в плане наших глубочайших поисков прежде всего означает защиту составных частей нордической расы нашего народа. Первым долгом германского государства является создание законов, соответ­ствующих этому основному требованию. И снова Ватикан предстал злейшим врагом культивирования ценного и защитником сохранения и распространения самого низменного. И против серьезной католичес­кой евгеники папа Пий М в начале 1931 года в своей энциклике "По поводу христианского брака" сказал, что было бы неправильным как-либо нарушать физическую целостность людей, готовых к вступлению в брак, которые предположительно могут дать только неполноценное потомство. Потому что каждый имеет право распоряжаться своими членами и должен использовать их согласно "их естественному назна­чению". Это диктует как разум, так и "христианское учение о нравс­твенности", и светская власть не имеет никакого права через это пере­шагивать. Предоставление возможности беспрепятственного разведения идиотов, детей сифилитиков, алкоголиков, сумасшедших как "христи­анской нравственной теории" - это, несомненно, вершина противо­естественного и антинародного мышления, которое и сейчас многие, вероятно, считают невозможным, и которое в действительности пред­ставляет собой не что иное, как неизбежное влияние той хаотической в расовом плане системы, в качестве которой выступила сирийско-африканско-римская догматика. Таким образом, каждый европеец, же­лающий видеть свой народ физически и духовно здоровым, высту­пающий за то, чтобы идиоты и неизлечимо больные не инфицировали его нацию, согласно римской теории должен предстать как антикатолик и как враг "христианской теории нравственности". И он должен выбирать, будет ли он антихристом, или основатель христианства действительно представляет разведение всех неполноценных видов как догму, как этого так смело требует его наместник. Итак, кто хочет здоровую и духовно сильную Германию, тот должен со всей страстью отвергнуть эту папскую энциклику, исходящую из культивирования недочеловеков и вместе с ней основы римского мышления, как проти­воестественные и враждебные нашей жизни.

Въезд в Германию, который раньше оценивался по вероиспове­данию, а потом регулировался на основе еврейской "гуманности", сле­дует осуществлять в будущем с нордически-расовой и гигиенической точек зрения. Получение прав гражданства согласно этому для сканди­нава не составит трудностей; притоку же мулатизированных элементов с юга или востока должны быть поставлены непреодолимые преграды. Людям, пораженным болезнью, оказывающей влияние на будущее по­томство, следует запрещать длительное пребывание в нашей стране или при помощи врачебного вмешательства лишать способности к раз­множению. То же самое относится к преступникам-рецидивистам. Бра­ки между немцами и евреями следует запрещать, пока вообще евреям разрешается жить на немецкой земле. (То, что евреи теряют права гражданства и получают новое, подобающее им право, разумеется само собой). Сексуальные отношения, изнасилование и т.д. между немцами и евреями в зависимости от тяжести случая следует наказывать конфис­кацией имущества, выдворением из страны, заключением в каторжную тюрьму или смертью. Государственное право гражданства не является подарком с колыбели, а должно быть заслужено. Только исполнение своего гражданского долга и служба народу имеет следствием полу­чение этого права, которое должно происходить так же торжественно, как сегодняшняя конфирмация. Только если что-то принесено в жер­тву, за него будут готовы пойти на бой.

Это последнее распоряжение почти автоматически поставит на передний план те расовые элементы, которые органично более всего способны служить высшей ценности нашего народа. Достаточно того, чтобы мимо вас прошло несколько рот нашего вермахта или штурмо­вых отрядов, чтобы увидеть в деле эти приходящие из подсознания героические силы. Но чтобы оградить их от нового предательства с тыла, нужно позаботиться о его чистоте.

В одном из приговоров венского суда в обосновании его смягче­ния было сказано, что обвиняемый, главным образом, находился в окружении коммерсантов, поэтому его обман следует рассматривать как менее тяжелый. Это было сказано совершенно искренне. Норди­ческая идея прежних лет строго отделять бесчестные действия от дру­гих поступков, в демократической безрасовой правовой жизни так же исчезла, как и в безрасовой политике и экономике. Последние остатки, правда, продолжают жить в отказе от почетных прав на определенное время или пожизненно. Эти создающие ценности остатки являются так­же последними типообразующими и сохраняющими народ силами, которые, однако, почти истощены. Под знаком демократии даже с продажными министрами обходились как с почитаемыми людьми, тех же кто называл их негодяями, сурово наказывали. Это происходило во имя защиты государства. Уже только на этом примере видно, что это было за "государство". Новый германский закон снова введет оценку, делающую различие между честным и бесчестным, которая ужесточит наказание за бесчестные проступки. Только таким образом может снова возникнуть тип немецкого человека.

Сущность труда и собственности. — Схематическое и родственное мышление. — Собственность как завершенная работа. — Забастовка и увольнение (локаут). — Границы и вечная ценность понятия собственности. — Марксистская фальсификация этой идеи.

Наказание - это не средство воспитания, как нас пытаются убе­дить наши апостолы гуманности. Наказание - это и не месть. На­казание - это (здесь речь идет о наказании за бесчестные проступки) просто выделение чуждых типов и чужеродной сущности. Поэтому наказание за бесчестные проступки должно автоматически повлечь за собой потерю нравственных прав гражданства, в более тяжелых слу­чаях - пожизненное выдворение из страны и конфискацию имущества. Человек, который не признает народность и учение о народе как высшую ценность, лишает себя права быть защищаемым этим народом. То что за предательство по отношению к народу и к стране следует каторжная тюрьма или смертная казнь, разумеется само собой.

Немец имеет, как уже много раз было сказано, роковую особен­ность как наследство гуманизма и либерализма: рассматривать боль­шинство проблем не в связи с кровью и землей, а чисто абстрактно, как будто определения понятий существуют "сами по себе", и что все Дело в том, чтобы найти более или менее растяжимое определение для программы самой яростной борьбы. Типом такого абстрактного "пра­вового" философа демократического толка был, например, Карл Хрис­тиан Планк, который и во время германо-французской войны пытался выяснить только, обладает ли Германия правом отстаивания своей жизненной необходимости. В результате долгих философских рассуж­дении он пришел к заключению, что Германия должна отказаться от национальной идеи, потому что эта идея "провокационно" действует на соседей. Но то, что националистическая волна соседних государств должна и в Германии привести к оправданному появлению защитной реакции, "правовому" философу Планку и всем его последователям до Шюккинга и Фридриха Вильгельма Фёрстера в голову не пришло. Практически же в результате этого бескровного схематизма получи­лось то, что у немецкого народа урезали его жизненные права в поль­зу национальной воли других народов. То, что получило внешнеполи­тическое значение, в равной степени прошло и во внутриполитичес­ком плане. Въезжающим восточным евреям с точки зрения чисто абстрактного "права" были предоставлены права, которые не только ничего общего не имели с настоящими правами немецкого народа, но и противоречили им. И дело, естественно, дошло до того, что из аб­страктного права возникло преимущественное право евреев по отно­шению к немцам.

Тем же способом, каким демократические псевдо-мыслители бо­ролись за "право", убежденный социал-демократ боролся против "капи­тала". Снова объектом спора для миллионов стало лишенное крови понятие, вернее голое слово. При этом было ясно, что между капи­талом и капиталом существовали существенные различия. Бесспорно то, что капитал необходим для любого предприятия, и только спраши­вается, в чьих руках этот капитал находится и какими принципами он регулируется, управляется или контролируется. Это имеет решающее значение, и крики против "капитала" оказались сознательной дезин­формацией демагогов, которые под понятием враждебного народу ка­питала понимали продуктивные средства и природные богатства, зато упустили из виду свободный международный ссудный капитал.

Если бы сознательному немецкому социал-демократу было ясно, что все дело в том, чтобы этот свободный, легко перемещаемый из одного государства в другое финансовый капитал путем вмешательства власти привязать к государству и народу, тогда борьба против настоя­щего разрушающего капитализма проводилась бы в нужной форме. Он же пошел, одурманенный фразами, за еврейскими демагогами и позво­лил сделать себя в результате разрушения капитала, связанного с землей, поборником разрушающего народ международного финансо­вого капитала.

Причина этой трагической катастрофы снова заключалась в том, что немец слишком легко принимал общие пустые понятия за факты и был готов отдать свою кровь за фантомы.

И в политических кругах до сегодняшнего дня не полностью освободились от таких лишенных крови противопоставлений. Некото­рые писатели заявляют, что сегодня "капитал" или "собственность" господствует над "трудом", и что, следовательно, в плане "вечной спра­ведливости" стремления любого справедливого человека и патриота должны быть направлены на то, чтобы поднять труд как мерило цен­ности над собственностью. В таком абстрактном понимании противо­поставление так же несостоятельно, как и абстрактные философские исследования в отношении "права" и социал-демократическая борьба против абстрактного капитала. И здесь следует различать между собс­твенностью и собственностью. В настоящем, истинном смысле (в смыс­ле принадлежности) собственность - это не что иное, как воплощен­ный труд. Потому что любое, действительно творческое достижение труда, неважно в какой области, - это не что иное, как создание собственности. (Выше этого поднимается лишь таинственный гений, который вообще не поддается оценке.) Неистребимо проникло в чело­веческую душу стремление поднять результат своего труда над удовле­творением ежедневного бытия таким образом, чтобы после того, как уляжется мгновенный порыв, осталась собственность. И точно так же, как по необъяснимому порыву человек хотел бы продолжиться в своих детях, он стремится оставить свою собственность в наследство будуще­му, своим потомкам. Если бы такое стремление не было бы свойс­твенно человеку, он никогда бы не был изобретателем, первооткрыва­телем, он никогда не был бы творцом. Это чувство личной соб­ственности точно так же распространяется на произведения искусства и научные труды, которые возникли от избытка формирующих сил и не представляют собой ничего другого кроме собственности, получен­ной на основе избытка рабочей силы и избытка трудового достиже­ния. Бороться же против собственности как понятия, таким образом, -это, по крайней мере, бессмысленно. В практическом плане такая борьба приведет к таким же результатам как и социал-демократическая борьба против "капитала".

Конечно, существует и другая собственность, которая представ­ляет собой не результат творческого труда, а использование этого труда в биржевых сделках на курсовую разницу или в лживой службе информации. Здесь также создается совершенно практический крите­рий оценки происхождения собственности. Таким образом, следует не вести борьбу против "собственности" как таковой, а добиваться обо­стрения совести, осознания чести и понимания долга в соответствии с ценностями германского характера и способствовать победе этой позиции.

Что же касается труда, то само собой разумеется, что любое занятие, поскольку оно включается в рамки германского сообщества, достойно той же чести, и Адольф Гитлер здесь несколько раз четко очерчивал единственный критерий для трудящегося человека: степень незаменимости человека внутри всего народа определяет оценку зна­чения его труда. То, что и здесь возникает степень значимости, само собой разумеется; но отсюда следует, что труд сам по себе не может быть противопоставлен собственности самой по себе как противопо­ложность. Напротив, противопоставление осуществляется в разграниче­нии между собственностью и собственностью и между трудом и тру­дом, между талантом и талантом. Мы должны заботиться о том, чтобы добытую нечестным спекулятивным путем "собственность" государство конфисковало или отбирало в виде налогов, а собственность, пред­ставляющую собой воплощенный труд, признавало неприкосновенной как вечный стимулирующий культурный фактор. И при различии меж­ду трудом и трудом следует также создавать стимулирующий момент тем, что в расчете на оценку значения в пользу всего народа каждый будет стремиться к тому, чтобы распространить успехи труда индивида по возможности на более широкие круги. Затем это примет форму основной точки зрения, с позиции которой ни один будущий немец не должен подходить к проблемам работы, собственности, спекуляции и капитализма. Везде следует уважать кровь и все, что связано с народом, как способствующее движению вперед, а не слово, не пустое понятие.

То же самое относится к анализу экономической борьбы внутри народной целостности. Забастовка и локаут взаимно обусловливают друг друга. Если разрешено одно, нельзя запрещать другое. Если про­мышленник имеет право отказать в возможности получить работу, то и рабочий имеет такое же право забрать у него свою рабочую силу. И в частности, организованно, потому что только тогда обе стороны будут иметь соотношение 1:1.

Забастовка и локаут в своей сегодняшней форме являются деть­ми либералистской идеи. Первая ничего общего не имеет с социализ­мом, второй - ничего общего с национальной экономикой. Обе части исходят из понятия "я" или класса и их интересов, без учета народной целостности. Прежняя служба третейских судей социалистического ми­нистра была посмешищем и только показывала, как безнадежно безы­дейно использовался государственный аппарат. Существовало даже опа­сение, что здесь будут приняты диктаторские меры, потому что это обусловливало понятную ответственность демократического государс­твенного министра труда. Но это доказало тогда меру нашей беспо­мощности перед мировым капиталом без возможности завуалировать этот факт и переложить вину на чужие плечи. Этого финансовые мар­ксисты боялись по очень понятным причинам.

В результате немецкая творческая нация стала жертвой трех факторов: промышленности, подстрекаемых ремесленников и беспо­мощного министерства демократического и социал-демократического тома.

Ответственными за великий кризис были наши прежние прави­тельства и партии, на которые они опирались: то есть весь рейхстаг.

Предприниматели, завод и рабочие - это не индивидуальности сами по себе, а члены органичного целого, без которого все они в отдельности ничего не будут значить. Поэтому в силу необходимости свобода действий как предпринимателя, так и рабочего были ограни­чены настолько, насколько этого требуют общие интересы народа. По­этому могут наступить времена, когда стачка и локаут будут запреще­ны. Однако это может произойти только если вступающая в действие правительственная власть сама не вышла из чисто заинтересованных групп. Но отсюда следует далее, что парламентаристская смесь эконо­мического индивидуализма и партийной политики была раковой опу­холью нашего проклятого существования до 1933 года, что поэтому социальный вопрос никогда не мог быть услышан социал-демократией, еще меньше коммунизмом, который всю жизнь хотел поставить с ног на голову, объявив часть целым, и еще в меньшей степени его могли услышать и принять во внимание те "национальные" экономические мощности, которые отказали уже в 1917 году, а сегодня представляют­ся еще более бессильными. "Социальным вопросом я не занимался ни­когда, главное было, чтобы дымили трубы", - сказал Хуго Штиннес 9 ноября 1918 года господину фон Сименсу. Так "думает" и сегодня еще часть германской тяжелой промышленности, которая так же культиви­ровала классовую борьбу "сверху".

Так умирают, если смотреть с этой стороны практической жизни, на наших глазах в страшных муках старый псевдонационализм и старый псевдосоциализм. Оба были и сейчас остаются противоестественно связанными с "экономической демократией", отравлены ею, и противоядием для них могут быть только новый национализм и новый социализм, которые обеспечат готовность новой государственной идеи органичной в расовом плане.

Сущность, послужившая основой для таких взглядов, которые не противостоят напрямую ни бюргерско-либералистским, ни марксист­ским догмам, представляет собой древнее, сегодня утратившее свое значение германское ощущение права. Если римское право рассматри­вает только формальную сторону собственности, выделяет эту соб­ственность, так сказать, как дело особое из всех отношений, то гер­манское понимание права вообще не знает этой точки зрения, а знает и признает только отношения. Отношения в плане обязательств между частной собственностью и собственностью общественной, которые придают характеру собственности смысл справедливой собственности. В этом месте наступает, наверное, самое глубокое отравление социа­листической идеи. Наряду с тремя огромными опустошениями благода­ря марксизму, а именно благодаря учению об интернационализме (ко­торый подрывает народную основу всякого мышления и ощущения), благодаря классовой борьбе (которая должна разрушить нацию, т.е. живой организм, подстрекая одну часть к мятежу против другой) и благодаря пацифизму (который должен завершить это разрушительное дело путем оскопления во внешней политике), в качестве четвертого и наверное самого глубокого подтачивания появляется разрушение поня­тия собственности, которое наитеснейшим образом связано с германс­кой личностью вообще. Когда-то марксизм подхватил брошенное Прудоном слово: "Собственность - это кража", и провозгласил это как принцип борьбы против частной собственности, как лозунг против так называемого капитализма. Этот внутренне лживый лозунг (понятие кражи вообще не может существовать, если нет идеи собственности) привел всех демагогов в марксистское руководство и исключил из него всех честных людей. В итоге получилось так, как должно было полу­читься: при марксистском господстве с 1918 года не собственность бы­ла объявлена кражей, а совсем наоборот, величайшие кражи были признаны законной собственностью.

Этот факт показывает в ярком свете, что скрывает в себе поня­тие собственности.

Безыдейное бюргерство упрекает германское движение обновле­ния во враждебности по отношению к собственности, потому что оно предусматривает возможность экспроприации в случае необходимости во имя национального государства. Так даже обворованный инфляцией бюргер цеплялся пугливо за устаревшее понятие собственности и чув­ствовал себя, таким образом, скорее связанным с величайшими вреди­телями народа, вместо того, чтобы объявить себя готовым подвергнуть свои старые идеи строгой проверке. Приведенное выше определение показывает, что во всем споре речь идет только о том, где между кра­жей и законной собственностью начинает действовать идея законности. у германского человека, который идеи права всегда связывает с идеей честных поступков и долга, определить законную собственность не­трудно. В отличие от этого, при старом понятии собственности у де­мократии, люди, которые должны были сидеть в тюрьме или висеть на.виселицах, в великолепнейших фраках ездят на международные эконо­мические конференции в качестве представителей так называемой сво­бодной демократии. Новое понятие, которое нечестно приобретенную собственность не может признать собственностью, стало мощнейшим защитником и хранителем истинно германского понятия собственности, которое полностью совпадает с древнегерманским чувством права.

И здесь мы видим тот же характерный факт, который возвра­щает нас к сказанному выше: социализм для нас не только целесо­образное проведение защищающих народ мер, он, следовательно, не только экономико-политическая или социал-политическая схема, но восходит к внутренним оценкам, т.е. к воле. От воли и ее ценностей происходит идея долга, происходит идея права. Кровь составляет еди­ное целое с этой волей и в результате появляется слово о том, что со­циализм и национализм не являются противоположностями, а глубоко по существу представляют собой одно и то же, философски обосно­ванные как раз тем, что оба выражения нашей жизни восходят к об­щим, волевым первопричинам, оценивающим нашу жизнь в определен­ном направлении.

Только когда продумаешь и переживешь борьбу нашего време­ни, узнаешь те предпосылки, которые всем остальным отдельным тре­бованиям придают все их содержание, окраску и единство. Но если каждый немец по всем встающим перед ним вопросам жизни проверя­ет себя с точки зрения высшей ценности обусловленной кровью на­родности, то он, конечно, может иногда ошибаться, но всегда может вскоре осознать и исправить свою ошибку.

Власть денег. — Экономика как "судьба". — Изгнание и объявление вне закона. — Создание новой аристократии. — Внебрачный ребенок. — Новый миф как предпосылка к новому экономическому праву. Правовая идея и материальная природная законность. — Гибель и возрождение.

С представленной государственной и правовой точки зрения вся наша сегодняшняя экономическая система, несмотря на свои гигантские масштабы, представляется нам внутренне прогнившей и пустой. Между­народный процесс образования в мире трестов празднует бесчестный триумф на крупных экономических конференциях с 1919 года. Никогда еще мир не видел более бессовестной власти денег над всеми другими ценностями, в то время как миллионы людей лежали на кровавых по­лях сражения, были принесены в жертву и верили в то, что боролись за честь, свободу, отечество. Это бесстыдство международного бирже­вого пиратства, которое после своей победы позволило сбросить все маски с масонской гуманности, показало с ужасающей отчетливостью не только демократический упадок, но и крушение старого национа­лизма, который с мечом в руке состоял на рабской службе у бирж. Эта власть бирж в качестве высшей ценности признавала только самое себя. "Экономика - это судьба", - гордо заявлял герой международного финансового духа Вальтер Ратенау. Заниматься экономикой ради эко­номики было "идеей" бездуховной эпохи. Во всей экономике XIX века во всех государствах отсутствовала идея чести независимо от того, проводилась ли она националистами или интернационалистами. Поэто­му она и привела к господству негодяев над честными людьми. Во всех высших учебных заведениях профессора преподавали так называе­мые законы экономики, которым мы обязаны были подчиняться. Но они забыли, что всякое действие закона имеет исходную точку, пред­посылку, из которой возникает необходимый процесс. Искусственно внушенная нам золотая лихорадка, например, была предпосылкой для международной золотой валюты, которая считается "естественной", однако с устранением золотой лихорадки, она исчезнет так же, как ис­чезла одержимость инквизиторского Средневековья после эпохи про­свещения. Расовый хаос мировых городов - это естественное следствие идеи права свободного передвижения и повсеместного проживания. Диктатура биржи - это необходимое следствие поклонения экономике, прибыли как высшей ценности. Она исчезнет, как только новая идея будет положена новыми людьми в основу экономической жизни. И здесь нордическое понятие чести создаст однажды при помощи своих представителей новое право. Когда-то даже невинный банкрот считал­ся бесчестным, потому что своим крахом губил не только себя, но и других людей. В сегодняшнем мире даже преднамеренное банкротство является хорошим делом, а спекулянт - полезным членом демократи­ческого общества. Право будущего рейха поработает здесь железным веником. Здесь следует усвоить слова Лагарде о евреях, сказавшего, что трихин следует не культивировать, а как можно скорее обезвре­живать. Миллионы стонут сегодня от чудовищной несправедливости и ждут спасение через повышение зарплаты, повышение золотого пари­тета и т.д. Они забывают, что их нищета обусловлена общей пред­посылкой нашей экономики как высшей ценностью. Но они сразу пой­мут, о чем шла речь в последнем столетии, когда веревка и виселица начнут производить чистку. Когда-нибудь вызовет удивление то, как быстро разваливается призрак, когда энергичный кулак сильного и честного человека схватит за воротник гордо шагающий в шелковом фраке сброд от банка и биржи и обезвредит его при помощи легаль­ных средств новой юстиции. Право для нас - это исключительно толь­ко то, что служит германской чести, справедливой экономикой поэто­му является также только такая, которая берет свое начало отсюда, как когда-то благородный промысел, которым даже сегодня еще занимается Ганза.

Можно иметь разное мнение по поводу технических мероприя­тий. Об этом речи не будет, потому что другие положения делают необходимыми средства, которые не могут быть сегодня правильно оценены. Нельзя установить досконально законов духовной революции. Нужно знать только исходный момент и цель и со всей страстью к ней стремиться.

С нашей точки зрения экономика входит в систему типообразующих сил как функция, аналогичная праву и политике. Все служит одному и только одному. Будущее немецкое государство поставит в центр своего правосудия два важных дополнительных мероприятия, которые соответствуют органичному процессу естественного отбора: изгнание и объявление вне закона. Если немец позволил себе тяжкое нарушение своего национального долга в результате проступка, кото­рый можно искупить и который касается только личной сферы, то для единого немецкого народа перестанет существовать основание продол-тать терпеть в своих рядах этот вредный элемент и кормить его; поэтому он своим судом приговорит его к изгнанию на определенный срок или навсегда. В тяжелых случаях уклонения от германского суда преступника следует объявить вне закона. Ни один немец на всем зем­ном шаре не сможет тогда общаться с ним ни в личном, ни в деловом плане. Это решение должно быть проведено в жизнь всеми политичес­кими и экономическими средствами. Насколько это должно коснуться членов семьи преступника, следует решать в каждом конкретном слу­чае, во всяком случае это необходимо учитывать. Демократическое го­сударство, потакая преступникам, способствует враждебному крови антиотбору, заставляет трудовой народ кормить определенный процент преступников и заботиться также об их обременительном потомстве, Лишение прав гражданства, изгнание, объявление вне закона очень скоро обеспечат заметное очищение зараженной сегодня жизни. подъем всех творческих сил, укрепление уверенности в себе, первую предпосылку также для внешнеполитической активности.

С отвратительным лицемерием рассматривается сегодня вопрос о внебрачных детях. Церкви приговаривают "падших" к позору, презре­нию, исключению из общества, тогда как органические враги нации выступают за устранение всех барьеров, за расовых хаос, групповой секс, за свободу делать аборты. С точки зрения расовой теории вещи предстают совсем в ином свете. Моногамию, конечно, следует защи­щать и всячески сохранять как органическую ячейку народности, но уже профессор Вит-Кнудсен по праву указал на то, что порой без многоженства германский народный поток прежних столетий никогда не появился бы, и не было бы предпосылок для культуры Западной Европы*. Это то, что освобождает этот исторический факт от мора­лизирования. Было время, когда число женщин значительно превышало число мужчин. Сейчас это тоже имеет место. Разве должны эти мил­лионы женщин подвергаться сочувственному подшучиванию как старые девы и лишенными своих жизненных прав идти по жизни? Разве имеет право лицемерное сексуально удовлетворенное общество презрительно судить об этих женщинах? Будущий рейх на оба вопроса отвечает отрицательно. При сохранении моногамии оно будет также оказывать такое же уважение матерям немецких детей, рожденных вне брака обеспечит равенство внебрачных детей с детьми, рожденными в браке в общественном и юридическом плане. Ясно, что борьба будет вестись и против таких определений представителей Церкви и правлений всех "социальных" и "нравственных" союзов, которые без церемоний счита­ют брак между немцем-католиком и мулаткой католического вероиспо­ведания допустимым и истинно христианским, а против брака между немцем-протестантом и немкой-католичкой используют все рычаги церковного и общественного принуждения. Эти силы стоят на той точ­ке зрения, что расовый позор может быть абсолютно нравственным и христианским, но поднимают лицемерный крик, когда соответствующие законам жизни (биологические) отношения между полами рассматрива­ются как с точки зрения личного и духовного, так и с точки зрения сохранения расы и укрепления народности за счет наследственного размножения. Мы стоим перед фактом, что увеличение рождаемости в Германии на 1000 жителей в 1874 году составляло еще 13.4, в 1904 году 14.5, а в 1927 году только 6.4! Так как показатель смертности мог несколько снизиться, общая картина показывает, что увеличение рож­даемости в 1874 году составляло 0.56%, в 1927 году 0.40%. Более чем удобно! При этом скрывается недостаток способных к деторождению женщин. По Ленцу** для стабилизации численности своего народа Гер­мании требуется на 78 миллионов 1 366 000 живых новорожденных. Но в 1927 году было только 1 160 000 новорожденных, т.е. для минималь­ного числа необходимого для сохранения численности способных к деторождению женщин не хватает уже 15%. Существующее в настоящее время увеличение рождаемости поэтому не может быть длительным. Через несколько десятилетий, те кто сейчас имеют средний возраст перейдут в старческий возраст; а потом начнется высокая смертность. Если учесть, что на востоке население постоянно увеличивается - в России ежегодно прибавляется, несмотря на нищету, три миллиона жителей - то вопрос с немецким народом стоит так, что остается или быть готовым победить в будущем споре или погибнуть. Итак, если ввиду множества сознательно бездетных браков при избытке женщин здоровые незамужние женщины произведут на свет детей, то это явит­ся приростом сил для германского сообщества. Мы идем навстречу ве­личайшим боям за саму субстанцию. Но если этот факт будет установ­лен, и из него будут сделаны выводы, то тогда появятся все пресы­тившиеся в сексуальном плане моралисты и президенты различных женских организаций, которые для негров и готтентотов вяжут напульсники, усердно жертвуют деньги на ''миссию" зулукафферов и решительно выступают против "безнравственности". Если человек заяв­ляет, что сохранение субстанции, которой грозит смертельная опас­ность является самым важным, перед чем все остальное должно отсту­пить на задний план - это требует культивирования здоровой немец­кой крови. Истинная нравственность и получение свободы всей нацией без этой предпосылки немыслима. Критерии, которые хороши при упорядоченных мирных отношениях, во времена судьбоносной борьбы могут стать роковыми, могут привести к гибели. Германский рейх бу­дущего оценит весь этот вопрос с новой точки зрения и создаст соответствующие жизненные формы. Дополнения к этому рассуждению появятся при оценке расового смешения. Если немецкая женщина свя­жется добровольно с неграми, желтыми, метисами, евреями, то юриди­ческой защиты ей не полагается. То же касается ее рожденных в бра­ке или внебрачных детей, которые с самого начала будут лишены прав граждан Германии. Изнасилование, совершенное лицом чужой расы, наказывается плетьми, заключением в каторжную тюрьму, кон­фискацией имущества или пожизненным выдворением из Германского рейха.

* Профессор д-р К.А. Вит-Кнудсен "Женские вопросы и феминизм". Штутгарт, 1926 г. Это, возможно, лучшая работа из тех, что были написаны до сих нор на тему. В указанном месте дословно звучит; "Я тоже сторонник моногамии, но это мне мешает понимать следующий факт: временное многоженство наших предков является причиной того, что вышедши из жалкого северо-западного угла Европы белый человек наперекор всем препятствиям так многочисленно представлен сегодня, в то время с борьбой христианства против многоженства началось одновременное падение военно-политического влияния нашей расы – логическая связь, которая до сих нор не признана и не оценена". Подтверждении этого факта смотри и отличном сборнике произведений "Сексуальный характер н народная сила". Дармштадт. 1930 г.

* Баур Фишер Ленц. "Человеческий отбор н расовая гигиена". Т. II. С. 178.

Мужчины же, которые в борьбе за будущий рейх находились на передовых позициях - в духовном, политическом, военном плане, дали основу для создания новой аристократии. При этом в случае внутрен­ней необходимости окажется, что эти люди, пожалуй, на 80 процентов и внешне приблизятся к нордическому типу, так как соблюдение тре­буемых ценностей полностью совпадает с высшими ценностями этой крови. У других наследственность преобладает над индивидуальностью, что было доказано делами. Нет ничего более поверхностного, чем подходить к оценке конкретного человека с сантиметровой меркой и числовыми замерами головы, здесь необходимо в первую очередь про­верить на деле служение нации, с которым культивирование породы должно идти рука об руку к расовому нордическому идеалу красоты.

Новая аристократия, следовательно, должна быть аристократией крови и достижений. Это звание передается от отца к сыну, но будет утрачено, если сын позволит себе совершить затрагивающий честь проступок. Оно не будет восстановлено и в четвертом поколении, если третье поколение будет иметь малоценные достижения. Герман­ский аристократический орден должен быть в первую очередь орде­ном свободного крестьянства и орденом меча, потому что в крови, ко­торая овладевает этими профессиями, наилучшим образом оказывается сохраненным чисто физическое здоровье, благодаря чему также наиболее вероятна предпосылка к получению здорового потомства. Более осторожным должен быть подход к присвоению аристократического титула художникам, ученым, политикам. Причем, тем не менее, вели­кие достижения делают возможными и большие почести. Старая демо­кратия платила деньгами, ничем кроме денег. Новая Германия сумеет заплатить народу за службу его великим вождям почестями. С 1918 го­да аристократия - это только имя, а не обеспеченное законом сооб­щество. Появляющийся рейх не будет создавать это аристократическое сообщество, а сделает подтверждение аристократического титула зави­симым от испытания в борьбе за Германию. При неподтверждении старое аристократическое имя переходит в гражданское. Аристократичес­кое звание, полученное на основании действий в мировой войне, сохраняет свое значение без повторного подтверждения.

В результате такого регулирования аристократия больше не при­вязана к касте как горизонтальный слой общества, а проходит верти­кально через все сословия народа и будет стимулировать все здоро­вые, сильные, творческие силы. Эти силы будут направлены не просто на демократический принцип открывать дорогу деловому человеку, даже если он обтирает рукавами тюремные стены, а на достижения, которые с самого начала определены личным и национальным поняти­ем чести.

Этими замечаниями охарактеризованы направления разработки нового права.

Нужно, однако, пойти еще глубже: идея расового права пред­ставляет собой нравственную сторону признания вещной естественной законности. Право воспринималось как нечто святое. Боги, которые вначале были воплощением сил природы, стали в дальнейшем носите­лями нравственной идеи. Народ, который не знает естественной закон­ности, не почувствует в своей сущности и полной ее противополож­ности, нравственного права. То есть мировоззрение, считающее совершенно серьезно, что космос возник произвольно, из ничего, про­возгласит и произвольного бога, не признающего внутренних связей. Создание мира из ничего требует принципиальных убеждений в том, что этот "созидающий" бог и в дальнейшем вмешается или может вмешаться извне в мировой механизм, если захочет. Это отрицает внутреннюю закономерность событий в природе. Таково мировоззре­ние семитов, евреев и Рима. Вера в чудеса шамана неразрывно связана с провозглашением "всесильного" вмешивающегося извне божества. По­этому этим системам незнакома органичная правовая идея, а знакомо только тираническое господство их "бога" или его наместника, который хотел бы извне навязать свой corpus juris canonici всему миру как "универсализм".

Нордический западноевропейский человек, который признает вечную естественную законность и благодаря этим духовным взглядам вообще делает возможной истинно космическую науку, когда-то и у Одина потребовал великой аналогии нравственной идее права. Один, верховный бог, был хранителем права и договоров. Право было свя­щенным подобно клятве. Все поколение богов должно было погибнуть, потому что Один сам согрешил против святости договора - даже если это было несознательно и в результате обмана со стороны полукровки Локи. Только его гибель была искуплением. И в этом смысле идея чести оказалась высшим критерием оценки для нордического человека. Оскорбление ее может быть искуплено не иначе, как через смерть. И здесь действует духовно обусловленная естественная законность, мимо которой наши ученые мужи, однако, проходят, ничего не подозревая. Сегодняшнее наше крушение повторяет миф Эдды, которая под знаком нынешних мировых событий достигает мистического, сверхчеловечес­кого величия. Когда честь, право и воля к власти распались, ушло под землю и поколение богов, разбилась в ужасном кроваво-красном по­жаре 1914 года мировая эпоха. Задача будущего заключается в том, чтобы снова объединить эти три величины под знаком первого под­линно германского народного государства.

V