Церковь и школа

Тезисы принудительной веры как еврейская традиция. — На­род, государство, Церковь. — Преодоление ветхого завета. — Пятое евангелие. — Сущность Христа. — Евангелие от Марка. — Ложь во спасение.

Германская народная Церковь - это сегодня мечта миллионов. Установление этого факта означает сегодня требование глубочайшей ответственности от тех, кто эту мечту выражает. Потому что о недостаточности для сегодняшнего дня форм и содержания наших Церквей говорилось достаточно, часто и более чем громко. На более глубоко лежащие корни этого ощущения неудовлетворенности в этой работе указано со всем должным уважением к религиозному мышле­нию, которое в любом случае облагорожено верой, жизнью и смертью. Но истина требует признания того, что новое стремление нигде еще не проявилось в качестве живого дела, в качестве живого эталона. Ни в одной из германских земель не появилось религиозного гения, чтобы наряду с существующими религиозными типами показать примером своей жизни новый тип. Этот факт является решающим, потому что ни один сознающий свою ответственность немец не может потребовать оставления Церкви теми, кто к Церкви привязан верой. Этим людям можно, наверное, внушить сомнения, расколоть их в ду­ховном плане, но невозможно дать им настоящую замену того, что у них отнимут. Либеральная эпоха и в церковной области произвела чудовищные опустошения, решив, что она при помощи эволюционных теорий, при помощи "науки" "победила" религию как таковую. Эти духовные пигмеи просмотрели, что понимание и разум представляют только одно средство для того, чтобы набросать картину мира, рели­гия же это совершенно другое средство, искусство опять же третье. Наука схематична, религия имеет волевой характер, искусство симво­лично. Каждая область имеет свои собственные законы. Наука может решительно повлиять на Церковь, если она отважится грубо и неве­жественно вмешаться в ее сферу, что, разумеется, уже имело и имеет место в тысяче случаев. Но никогда настоящая наука не сможет раз­венчать истинную религию только потому, что она является признаком органичных, связанных с волей ценностей. Если религию понадобится переплавить, создать заново или заменить другой, то внутренние цен­ности должны рухнуть или получить другую иерархию. Трагизм духов­ной истории последней сотни лет заключается в том, что Церкви сами сделали своими либералистско-материалистические взгляды в области науки, вместо того, чтобы защищать свои позиции в сфере ценностей. И еще больший трагизм заключается в том, что они должны были это сделать, потому что были выстроены в чисто историческом плане и правдивость ветхозаветных преданий и позже материалистических ле­генд выдали за свою существенную составную часть. Так эпоха дарви­низма получила легкую игру и смогла учинить чудовищную путаницу, открыв одновременно (сравни приведенную вначале связь между ин­теллектуализмом и магией) путь для оккультистских сект, теософии, антропософии и множества других тайных учений и шарлатанств. Ужасное смятение умов, вину за которое в равной степени несут дог­матизм и либерализм, стало знаком времени. Даже при христианско-социальной власти в Австрии за неполные десять лет свыше 200 000 человек вышли в из католической веры. Не во имя новых религиозных ценностей, а вследствие марксистской эгоистичной работы, разрушаю­щей общие ценности, работы, которая была направлена также против застывших, связанных с материей догм навязанной веры.

Между полчищами марксистского хаоса и верующих привержен­цев Церкви бродили миллионы людей. Внутренне полностью разрушенные, они становились жертвами путаных теорий и корыстолюбивых "пророков", стимулируемые большей частью сильным стремлением к новым ценностям и новым формам. И если мы должны констатиро­вать, что истинный гений, который откроет нам миф и воспитает в нас тип, нам еще не подарен, то это признание не освобождает ни одного более или менее глубоко мыслящего человека от обязанности вести такую борьбу, которая все еще была необходима, если новое чувство жизни стремилось к выражению, создавая душевные напря­жения. Это необходимо пока не пришло время для великого гения, который бы учил тому и жил так, как раньше миллионы могли лишь предполагать. Как уже было сказано в предисловии к этой работе, она не направлена на современное верящее в Церковь по­коление с целью помешать ему на выбранном им духовном пути, тем более на тех, кто уже в глубине души порвал с церковной верой, но еще не нашел пути к другому мифу. Этих людей необходимо спасти от отчаянного нигилизма при помощи повторного переживания ново­го чувства сплоченности – religare, что означает созидать – возрож­дения древних и все-таки вечно молодых, волевых ценностей, поднять которые до истинных религиозных форм и будет задачей более позднего гения, создать вероятные представления о котором является не менее важной обязанностью каждого в отдельности уже сегодня. Каждого в отдельности, потому что религиозные общины без рели­гиозных гениев сформируются в обычные союзы, мелкие секты, ко­торые еще более невыносимы, чем все другое. Поэтому заниматься религиозными вопросами - это не дело каких-либо существующих эти­ческих, социальных, политических союзов и, наоборот, их нельзя заставить нести ответственность за личное религиозное вероиспове­дание своих членов.

Из расцветающего заново националистического мира духовные силы растут во всех направлениях. Каждым из этих направлений может руководить только великая личность, и возможно, что одна из них во­площает много собранных воедино волевых частиц. Но заявить на это претензию может только действительно великий человек без единого изъяна в характере и душе. Так мы ждем поэта мировой войны, ве­ликого драматурга нашей жизни, великого архитектора и скульптора. Так боремся мы за руководителя нового рейха и намечаем волевые линии и для будущей германской народной Церкви, существенная ос­нова которой уже сегодня четко очерчена. С одной стороны, отказ от материалистического и колдовского мракобесия, показавшего тесную связь либерализма с церковной догматикой, с другой стороны, культивирование всех ценностей чести, гордости, внутренней свободы, "ари­стократической души" и веры в их нерушимость.

Все христианские (правильнее Павловы) Церкви сделали предпо­сылкой для принадлежности к ней признание определенных сверхъес­тественных учений в качестве навязанных тезисов веры (догм). Из общности убеждений образовалось стойкое равенство догм. При даль­нейшем их утверждении сложилась общность интересов или враждеб­ность. Объявление истинными метафизически - религиозных утвержде­ний, исторических и легендарных событий как условия для религии -это еврейские традиции, которые пробивали себе дорогу огнем и мечом и только сегодня - по крайней мере внешне - уступили вынуж­денной, более терпимой точке зрения, готовые, однако, затеять новую борьбу догм. Истинно германский государственный деятель и мы­слитель подойдет поэтому к религиозно-церковному вопросу с другой точки зрения.

Он предоставит беспрепятственно место любому религиозному убеждению, позволит свободно проповедовать нравственные учения разных форм при условии, что все они не будут стоять на пути национального учения, т.е. будут укреплять волевые духовные центры. Поддержку же определенных союзов такой деятель должен будет сде­лать зависимой от их позиции в отношении национального государ­ства. С этой точки зрения вопрос о взаимоотношениях государства, религии и Церкви как института решится сам собой. Истинно гер­манское государство может предоставить существующим в настоящий момент церковным общинам, несмотря на полную терпимость по отно­шению к ним, право на политическую и финансовую поддержку госу­дарства в той степени, в какой их жизнь и практическая деятельность сориентирована на укрепление души. Поэтому оно должно будет за­щищать также новые реформы в такой же степени, как и старые вероучения. Но новые требования уже весьма ощутимо заявили о себе. Согласно им навсегда должен быть отменен так называемый Ветхий Завет в качестве религиозной книги. Вместе с тем не состоится неудачная попытка последних полутора тысячелетий сделать нас духов­ными евреями, попытка, которой мы обязаны материальному господ­ству у нас евреев.

Борющиеся люди (не государственные политики) поэтому дол­жны продолжать укреплять движение, которое стремится вычеркнуть откровенно искаженные и суеверные постулаты из Нового Завета. Не­обходимое пятое Евангелие не должно при этом, конечно, приниматься синодом. Это будет творчеством одного человека, который также глубоко воспринимает стремление к очищению, как он исследовал науку Нового Завета.

В изображении Иисуса можно видеть различные черты. Его лич­ность выступает часто как мягкая и сочувствующая, потом снова как жесткая и суровая, но всегда движима внутренним огнем. В интересах властолюбивой римской Церкви - представить раболепное смирение как сущность Христа, чтобы обеспечить себе как можно больше слуг, воспитанных на этом "идеале". Исправить это представление является следующим обязательным требованием германского движения обновле­ния. Иисус представляется нам уверенным в себе в лучшем и самом высоком смысле этого слова. Для германского человека имеет смысл его жизнь, а не его мученическая смерть, успеху которой он был обя­зан у альпийских и средиземноморских народов. Могущественный и строгий проповедник в храме, человек, который звал за собой, и "все они" за ним шли, а не жертвенный ягненок еврейского пророчества, не распятый является сегодня творческим идеалом, озаряющим нас из Евангелия. И если бы не было этого озарения, Евангелия бы умерли.

Научная критика текста провела предварительную работу, создав все технические предпосылки для создания соответствующего общим взглядам нового творения. Евангелие от Марка содержит, вероятно (да­же в переработанном виде), собственное толкование миссии Сына Божьего в отличие от семитского учения о рабе Божием. Евангелие от Иоанна содержит первое гениальное толкование, ощущение вечной полярности добра и зла в отличие от ветхозаветного представления истины, где Яхве сотворил добро и зло из ничего, сказав о своем ми­ре, что это "очень хорошо", чтобы потом самому стать подстрекателем ко лжи, обману и убийствам. Но прежде всего - Марк ничего не знает о Иисусе как "исполнителе" еврейской идеи мессианства, которой нас одарили Матфей и Павел к несчастью для всего западноевропейского культурного мира. Более того. Когда болтливый Петр сказал об Иису­се: "Ты мессия" (Марк, 8, 29), Иисус пригрозил Петру и запретил своим ученикам говорить подобное. Наши Церкви Павлова толка явля­ются, таким образом, по существу не христианскими, а результатом стремлений еврейско-сирийских апостолов, которые ввел иерусалим­ский автор Евангелия от Матфея, а завершил независимо от него Павел. Непроизвольно от фарисея Павла ускользает, например, общееврейская вера: "Каким преимуществом обладают евреи, или какова польза от обрезания? Очень большим. Во-первых: им доверено все, что сказал Бог. Но, если некоторые в это не верят, что тогда? Должно ли их неверие отменить веру в Бога? До этого далеко" (Римляне, 3).

Затем типично еврейское самомнение и нетерпимость: "Говорю вам, милые братья, что Евангелие, которое я проповедую, нечеловечес­кой природы, потому что я воспринял его и изучил не от человека, а в результате откровения Иисуса Христа. - И поскольку Богу было угодно, разлучить меня с матерью и, открыв своей милостью во мне своего сына с тем, чтобы я проповедовал о нем язычникам через Евангелие, я не сразу поклялся плотью и кровью, не пошел в Иеру­салим к тем, кто были для меня апостолами, а отправился в Аравию, а потом снова вернулся в Дамаск." (Галат, 1)

Одновременно агитация, напоминающая действия моллюска: "По­тому что, хоть я и свободен от каждого, я сам себя сделал рабом каж­дого, получив таким образом многих из них. Я стал евреем, чтобы склонить на свою сторону евреев. Для тех, кто подчиняется закону, я тоже подчиняюсь закону, чтобы привлечь их на свою сторону. Для тех, кто закону не подчиняется, я тоже как бы не подчиняюсь закону (но для Бога я подчиняюсь закону Христа) и тем привлекаю их на свою сторону: Для слабых я становлюсь слабым и привлекаю на свою сторону слабых. Я для каждого разный и повсюду делаю счастливым многих".

И затем неосторожно честолюбиво: "Я скорее умер бы, чем позволил кому-либо уничтожить мою славу!" (1-е посл. Коринфянам, 9). Павел совершенно сознательно собрал всю государственную и духов­ную проказу в странах его мира, чтобы позволить возвыситься низмен­ному. Первая глава 1-го письма к коринфянам является единственной хвалебной песнью "безрассудным перед миром" и одновременно увере­нием в том, что "неблагородное перед миром и презренное" выбрал Бог с тем, чтобы обещать христианам власть судей: "Должны ли вы вершить суд над миром, если не совсем достойны судить более мелкие дела? Разве вы не знаете, что судить ангелов будем мы? Тем более о благах времени?" (6, 2-3). Для эфесян (1,21) Павел приписывает Иисусу все могущество и власть, их княжества и будущий мир. Совершенно неоспоримо его стремление взбудоражить мир при помощи декласси­рованных элементов всех государств и народов с целью насаждения теократии, что бросает тень на другие его признания. Фальшивая по­корность в сочетании со стремлением господствовать над миром, пламенное, как у всех представителей Востока, "религиозное" требо­вание самому шагать во главе восставших были Павловой фальсифи­кацией великого образа Христа. Иоанн толковал Христа гениально, но его вера, имеющая дело с антиеврейским, враждебным Ветхому Завету духом, была заглушена еврейскими традициями, которые объединились с отходами древнегреческого мира для создания новых форм в римской Церкви. Европа напрасно добивалась обновления этой восточ­ной Церкви. Существующее до сих пор почтение к ее "христианству" обрекли все попытки на неудачу. Но "христианские" Церкви - это чудовищная, сознательная и бессознательная фальсификация простой, радостной миссии Царства Небесного внутри нас, Сына Божьего, служ­бы добру и пламенной защиты от зла. Правда, в исходном Евангелии от Марка мы находим также легендарные черты одержимых, что мы точно так же можем отнести к народным сказаниям, как и украша­ющие добавки к приключениям Фридриха Великого и святого Фран­циска, который, говорят, проповедовал даже птицам. Но исходному Марку была абсолютно далека всякая восторженность, в которой пре­обладают элементы Нагорной проповеди. Непротивление злу насилием, подставление левой щеки, получив удар по правой и т.д. - это феми­нистское заострение вопроса, которое у Марка отсутствует. Это фаль­сифицирующие добавки других "авторов". Все существование Иисуса было пламенным противоречием самому себе. За это он должен был умереть. Значение трусливому учению придали только люди со сме­шанной кровью, как, например, Толстой, который именно это место сделал основой для своего пустого мировоззрения.

Любовь на службе у национального учения. — Подстрекаю­щая народ клятва священника. — Внешняя форма герман­ской народной церкви. — Старокатолическое движение; Бисмарк. — Протестантство под угрозой. — Германские ре­лигиозные сообщества. — Германская мечта от Одина до Лютера. — От мифа о народности форма германской Церкви.

Религия Иисуса несомненно была проповедью любви. Вся рели­гиозность представляет собой фактически прежде всего душевное воз­буждение, которое находится по крайней мере всегда в близком род­стве с любовью. Никто не будет игнорировать это чувство. Оно создает флюиды от человека к человеку. Но германское религиозное движение, которое должно развиться в народную Церковь, должно будет заявить, что идеал любви к ближнему необходимо подчинить идее национальной чести. Ни одно дело не может быть одобрено германской Церковью, если оно не служит в первую очередь охране народности. Это еще раз обнажило неразрешимый спор в отношении представления, которое открыто заявляет, что церковные связи выше связей национальных.

Но эту столетиями культивируемую точку зрения нельзя было преодолеть ни запретами, ни приказами. Государство со своими члена­ми должно было только позаботиться о том, чтобы не было нападок со стороны Рима и его слуг с точки зрения власти и политики. Римс­кий священник, вступая в должность, должен был дать клятву, озна­чающую не что иное, как подстрекательство к конфессиональной и классовой ненависти. Кроме того она означает прямо таки признание предательской по отношению к стране деятельности, если государство не подчиняется римским интересам. Эта римская клятва епископа зву­чала: "Лжеучителей, отреченных от апостольского престола, бунтовщи­ков против нашего Господа и его последователей я буду по мере сво­их сил преследовать и подавлять". Германское государство должно та­кую клятву запретить. Напротив, оно должно связать всех священников клятвой за сохранение чести нации, подобной прежней клятве монар­хам в некоторых государствах на конституции. В остальном главной задачей пробуждающейся Германии будет деятельность в пользу мифа нации путем создания германской народной Церкви, пока второй мас­тер Эккехарт не снимет напряжение и не воплотит это германское со­дружество душ, не оживит, не сформирует его.

Представителю армии во всех государствах партийно-политичес­кая деятельность запрещена. Это имеет свое основание, заключающееся в том, чтобы сохранить в руках государственно-политический ин­струмент как единое целое, не разъединенное политической борьбой. То же должно касаться и священников всех вероисповеданий. Их сфе­рой является забота о душе, политизирующий парламентский каноник -это в высшей степени неприятное явление политического либерализма. Это фашистское государство уже поняло. Конкордат в 1929 году запретил католическому духовенству политическую деятельность, като­лические союзы бойскаутов тоже были распущены, чтобы не допус­тить образования государства в государстве. Поскольку Ватикан одоб­рил это для Италии, он больше ничего не смог по существу сделать против введения таких же мер и в других национальных государствах.

Если это разъединение было осуществлено согласно словам Иисуса "Отдайте Богу Богово, а кесарю кесарево", то необходимого в другом случае вмешательства национального государства в церковную сферу вероисповедания совершенно не требуется. Никогда такой го­сударственный деятель не будет влиять на какие-либо метафизические догматы веры или вовсе устраивать религиозные преследования. Поэ­тому борьба за этот мир представлений и эти ценности будет про­исходить от человека к человеку, от формы к форме внутри всего народного организма без использования средств политической власти для этой цели.

Во всех этих религиозно-реформаторских рассуждениях следует делать различия между духовным проповедником и политическим ру­ководителем государства. Если первый открывает внутреннее направле­ние нового поиска и при этом естественным путем подавляет старое содержание и формы при создании заново духовно-интеллектуального организма, то он ни в коем случае не имеет права требовать полити­ческой, судебной и военной защиты государства. Роковым для истин­ного религиозного рвения было то, что римская Церковь при помощи политических организаций добивалась того, чтобы обеспечить себе повсюду "мировой рычаг". Этим она завоевала сегодня положение, даю­щее чудовищно сильную власть, но и стала во многом - благодаря го­сударственным дотациям - зависимой от этих государств в том плане, что денежный запрет во многих местах может опасно поколебать ог­ромный организационный аппарат. Но политическое положение, дающее власть, - старая жалоба лучших духовников в течение столетий - изгнало искренность. То же самое повредило также протестантству, которое не считало возможным отстать в аналогичных стремлениях. Веяние вре­мени на разделение государства и религиозных организаций будет ска­зываться еще долго, поэтому германская Церковь сразу должна будет отказаться от этого и сделать себя зависимой от государства. Она может претендовать только на то, чтобы иметь свободу агитации, чтобы ее сторонникам не наносили ущерб старые Церкви и чтобы при видимом изменении числа сторонников им были предоставлены необходимые церкви. Такие же меры должны утвердиться и для других вероиспо­веданий. Католики и протестанты должны обеспечить свою церковь за счет добровольных взносов, а не добывать деньги угрозами наложения ареста на имущество. Только таким образом будет обеспечено спра­ведливое соотношение между силой веры и внешней формой. Го­сударственный деятель только за счет такого принципа может быть справедливым для всех сторон и отделить религиозную борьбу отдель­ных лиц и групп населения от политической борьбы в целом.

Германская Церковь не может провозглашать принудительные тезисы "верить" в которые каждый ее прихожанин принуждается под угрозой лишения вечного блаженства. Она будет охватывать общины, которые придерживаются красивых католических обычаев (которые часто являются древненордическими), которые предпочитали лютеран­ские формы христианского богослужения, которые, может быть, пред­почтут другую форму христианского богослужения. Но германская Церковь предоставит также равные права тем, кто вообще порвал с церковным христианством и сплотился в новую общину (может быть под знаком духовной силы Эккехарта). Для всех прихожан действуют установленные вначале условия. При создании германской националь­ной Церкви речь идет не о защите каких-либо метафизических утвер­ждений, не о требовании веры в истинность исторических или ле­гендарных повествований, а о создании высокого ощущения ценности, т.е. об отборе людей, которые при всем разнообразии религиозных и философских убеждений приобрели снова глубокую внутреннюю веру в собственный тип, завоевали героическое понимание жизни. Именно этот интеллектуально-духовный поворот представляется мне особенно революционным, потому что только за счет этого основной объем прежних религиозных войн - метафизические догматы навязанной веры (догмы) - признаются незначительными, а их представительство является делом отдельного лица, а не общин. Борьба по поводу соот­ношения человека и Бога в Иисусе, спор о любви и милости, о бес­смертии и смертности души выпадают из взглядов германско-немецкого религиозного обновления, как критерий принадлежности к новой общине возникает признание тех ценностей, которые были нам откры­ты в германском драматическом искусстве и максимально проявились в мистике мастера Эккехарта. Но община должна быть целью, даже если нас, сегодняшних, пронизывает признание того, что мы не будем боль­ше ее свидетелями; потому что при всех своих силах один даже могу­чий человек не всегда сможет достигнуть высоты своего героического момента. Но сознание общности может поднять его еще выше и повлечь за ним более слабых, более уверенно ввести их в новый рели­гиозный стиль нашего будущего, как когда-то германская армия 1914 года сделала миллионы скромных людей способными на героические жертвы и дела.

После бесчестного Ватиканского собора честные католики, не признавая сущности тысячелетней догматики, пытаются вызвать к жиз­ни так называемый старый католицизм. Многие из этих приверженцев веры подвергались злейшим преследованиям, потому что не захотели позволить топтать свою честь ногами. Бисмарк тогда не воспользо­вался случаем, чтобы защитить этих чистосердечных людей. Само же движение было слишком слабо, чтобы атаковать столетние традиции. Действия Бисмарка были жестоко отомщены. Старокатолические общи­ны хиреют среди могущественной римской техники удушения, имею­щей в своем распоряжении мировые политические средства власти. Эта техника создала себе в Германии послушную партию центра в качестве "гвардии своей святости". "Да здравствует церковная инквизиция!" – кричал в 1875 году иезуит Венг. "Не должно быть никакого конфес­сионального мира!" - отвечала 16 мая 1924 года "Власть меча" после достигнутого триумфа. Так первая действенная попытка способствовать зарождению нового в лоне капитализма осталась бесплодной. Но, не­сомненно, что и сейчас тысячи великолепных немцев действуют в качестве священников внутри римской Церкви и в глубине души стре­мятся со всей страстностью ни к чему другому, как к очищению хрис­тианства от сирийских суеверий и к углублению религиозной жизни путем отказа от государственных денег и соблазна политической влас­ти. Вы все знаете, что за возможность читать немецкие проповеди своим соотечественникам они заплатили потоками крови еретиков, ко­торые когда-то по приказанию Рима должны были взойти на костер инквизиции или были замучены в ее подвалах. Они будут рады, если однажды смогут все очищенное богослужение, служа высоким ценнос­тям, проводить исключительно на святом родном языке. Еще не насту­пило время, когда немецкие священники среди высшей касты, связан­ной с Римом, смогут выступить с требованием преобразований в душе, голове и теле. Но оно наступит. И здесь тоже должны быть свои му­ченики. Но перед германским государством встает тогда долг защи­щать этих людей от преследований и принять их в германскую на­родную Церковь.

То же касается и тех, кто понял, что протестантство перестало протестовать против Рима, зато сегодня оно в неожиданном ослепле­нии проявляет рвение против возрождающейся новой жизни. Бывшие протестантские "отщепенцы" выступили против своей Церкви во имя "религии" "Второго рейха", во имя либерализма. Они выступали за об­новление в "Берлинер Тагеблат". Это означает церковно-духовное бан­кротство ЯХ века, обнаружившееся во всех областях. Из страха перед этим признаком очевидного краха молодое поколение снова вернулось к строгой церковности. Где оно сейчас безнадежно закоснело на ге­неральских суперинтендантских должностях. Сегодня снова имеет мес­то движение к лютеранской Церкви. Против пробуждающихся здесь новаторов, естественно, раздувается буря. "Лютеранские" кабинетные ученые и фарисеи созывают сегодня из чувства самосохранения мировые конгрессы, как Рим созывал свои соборы. Но на этот раз они смотрят не в сторону либерализирующего явления разложения, а в сто­рону содержательной основы жизни людей, в сторону полнокровного мифа, ощущения жизни, имеющего центр, вокруг которого все форми­руется и образуется. Во всей Германии существуют уже сегодня за­родышевые клетки этого нового пробуждения. Этот новый германский рейх должен представить и им государственную защиту от предстоя­щих преследований.

Германские религиозные товарищества до сих пор не вышли за пределы теоретических начал. Практические попытки не были вооду­шевляющими. Но чем бы они не закончились, исследования этих сою­зов в области нордической религиозной истории станут основой борь­бы, которая приведет к победе прежних католических и прежних лютеранских составных частей германской Церкви. Потому что место ветхозаветных историй о сутенерах и торговцах скотом займут норди­ческие легенды и сказки. Сначала просто рассказанные и услышанные, потом - понятые как символы. Нордические германские сказания воз­буждают не мечту о ненависти и убийственном мессианстве, а мечту о чести и свободе. Начиная с Одина через древние легенды до Эккехарта и Вальтера из Фогельвайде. Гениальной руке принадлежит преиму­щественное право выбрать из духовного поражения тысячелетий дра­гоценные камни германского духа, с которыми до сих пор обращались недостаточно уважительно, и органично объединить их. Обусловленное временем, римским и еврейским влиянием становится сегодня яснее, чем когда-либо. Но тем отчетливее пробивается к нам истинное сер­дечное биение героев наших сказок и героев нашей истории – Эккехарта, Лютера. Для более подготовленных исследователей развернется красочная картина религиозных исканий Ирана, Индии и даже Эллады, картина чуждая и близкая одновременно. Стремление нордической ра­совой души дать германской Церкви ее форму под знаком народного мифа - это тоже величайшая задача нашего столетия. Как римский миф о представительстве Бога папой охватил и связал совершенно раз­ные народы и расходящиеся направления, так и миф крови - однажды понятый - как магнит даст всем личностям и религиозным общинам, независимо от их разнообразия, четкую структурную опору, связь с центром и животворное внедрение в народную целостность. Подроб­ности осуществления прояснит и определит грядущая жизнь. Сегодня предусмотреть это не дано никому.

Эти члены народной Церкви, защищенные всеми средствами го­сударства от преследований, в остальном же предоставленные сами себе со своей стороны образуют кристаллизационные центры. Пред­ставленные в их распоряжение в зависимости от величины и значения идеологических общин церкви обеспечат непосредственную просвети­тельскую деятельность, и без насильственного вмешательства в протес­тантство или в римскую Церковь произойдет духовный поворот,.который подействует, подобно большому глотку свежего воздуха, поскольку тяжелая корка сирийско-римского господства не сможет больше давить на всех стремящихся навстречу чести и свободе. Римский гарус-пик и ветхозаветный суперинтендант постепенно утратят свою власть над отдельными личностями, а следовательно, и над политическими устремлениями. Будут созданы первые предпосылки для религиозного, но также и для культурного и государственного стиля жизни.

Изменение церковных обрядов. — Распятие и геройство. — Старое изображение Христа. — Памятники воинам как места паломничества в будущем. — Герои мировой войны как мученики новой веры. — Мастер Эккехарт и герман­ский солдат под стальным шлемом.

С отменой проповеди о рабе и козле отпущения в качестве агнца Божьего, о поручении Петру основать римскую Церковь, об "исполнении" Ветхого Завета, об отпущении грехов, о магических чу­додейственных средствах и т.д. должно произойти соответствующее из­менение народных обычаев (обрядов). Этот процесс должен идти рука об руку с популяризацией великой просветительской литературы, ко­торая должна распространяться священниками германской Церкви в существовавших до сих пор общинах. Но из нового внутреннего отно­шения к образу Христа неизбежно вытекает необходимое, кажущееся на первый взгляд лишь внешним, изменение: замена изображающего муки распятия в церквях и на сельских улицах. Распятие является символом учения о принесенном в жертву Агнце, образом, который дает нам почувствовать крушение всех сил и при помощи почти всегда страшного изображения боли одновременно внутренне подавляет, дела­ет "покорным", что и является целью правящих Церквей. Хоть и сохра­нились еще изображения германских рыцарей и богов в образах св. Георгия, св. Мартина, св. Освальда, но они ведут лишь подчиненное существование. С другой стороны, хоть целование реалистически изо­браженных гноящихся кровавых ран, которое римская Церковь под­держивает у многих южноамериканских верующих, еще не проникло в Северную Европу, но несомненно жалкий распятый стал тем средством, при помощи которого Рим ослабляет души своих приверженцев и овладевает ими.

Германская Церковь постепенно будет вместо распятия использо­вать изображения просвещающего духа огня, героя в самом высоком смысле. Уже почти все художники Европы лишили лицо и фигура Христа всех признаков еврейской расы. Как бы искаженно учением о Боге-Агнце ни изображали своего спасителя, у всех великих художни­ков нордической Западной Европы Иисус строен, высок, светловолос, с крутым лбом и узким лицом. Великие художники юга также не пред­ставляли себе Спасителя с кривым носом и плоскостопием. Уже и "Воскресении" Маттиаса Грюневальда Иисус светловолос и строен. У груди Сикстинской мадонны белокурый Иисус смотрит в мир "прямо-таки героически", так же, как и голубоглазые головы ангелов с обла­ков. Наше возрождающееся заново ощущение жизни не знает идеала самобичевания, подлинное распятие сегодня не может - как уже гово­рилось - ни быть изображенным в живописи, ни быть высеченным из камня, ни воспетым в поэзии или музыке. Перед всем миром искус­ства, изображающим сегодня спокойную жизнь со спаржей и огурцами. новый рейх поставил великую задачу заботы о германской душе. Цер­кви и общины германской религии следует обязать к тому, чтобы в святых местах, посещаемых паломниками, постепенно заменить нечис­токровные фокусы времён барокко иезуитского толка картинами и скульптурами Создателя жизни, чтобы, между прочим, снова появился Бог с копьем. Далее необходимо установить портреты и изречения мастера Эккехарта и других немецких проповедников. С нефов и с алтарей германской народной Церкви исчезнут гипсовые гирлянды, блеск мишуры и все то, что наводняет нашу жизнь благодаря барахлу иезуитского стиля и позднему нечистокровному рококо. Немецкого архитектора здесь будут ждать задачи, по которым скучают уже тысячи тех, кто устал строить купеческие дома и дворцы для бан­ков. Легче всего позволяет использовать себя наша музыка. У Баха и Глюка, Моцарта, Генделя и Бетховена, несмотря на церковные стихи, пробивается героический характер. Но и здесь чудовищное поле деятельности найдет безыдейная расслабляющая музыка, одно­временно сборники церковных песен будут очищены от песен в честь Иеговы.

От одного только внутреннего возвращения к религиозно-метафизическим взглядам будет зависеть будущее нашей жизни. Из одного центра выйдет заливающий все поток, оплодотворяющий душу пропо­ведника, государственного деятеля так же, как и фантазию лишенного сегодня центра и поэтому почти безумного художника и мыслителя. Если сегодня проехать по германским городам и селам, то можно с радостью констатировать, что всюду установлены памятники и скуль­птуры героев. Германский фронтовой солдат представляет тип подлин­ного германца, надписи на пьедесталах указывают имена героев, цветы и венки свидетельствуют о любви, которой охвачена память о павших на полях брани... Мы все это пережили сами, еще миллионам жертвы мировой войны были лично знакомы со всеми присущими им челове­ческими качествами. Они еще не смогли стать эталоном в той степени, в какой они им являются. Но это знание человеческих качеств отдель­ных личностей постепенно исчезает. Типичные черты страшного и все-таки великого времени с 1914 по 1918 год станут сильнее и могу­щественнее. Уже подрастающее поколение увидит в памятнике воинам мировой войны святое знамение мученичества новой веры. Это пред­ставляет собой стадию развития, которая прокладывает себе путь во всех государствах Европы. Могилы "Неизвестного солдата" во Франции, Италии, Англии хоть и служили часто местом для парадов, но все-таки уже стали одновременно для миллионов людей мистическим центром, подобно памятникам немецким воинам, непобежденным немецким сол­датом. Множество французских клерикальных газет, например, называ­ют эту новую, тщательно соблюдаемую форму уважения нехристиан­ской и не без основания опасаются, что "Неизвестный солдат" может занять место святых. И хотя непогрешимая Церковь сожгла когда-то Жанну д'Арк, объявив ее затем святой, она также скоро объявит "като­ликом" и "Неизвестного солдата" и при помощи святой воды фальси­фицирует смысл духовного поворота, который она предчувствует, так же как любой другой истинно народный порыв. Она сделала это уже в 1870-1871 годах, когда началось особое почитание героев. Если Герма­ния действительно возродится и будет собирать по воскресеньям де­ревню не вокруг колонн св. Марии, а вокруг скульптур немецких солдат-пехотинцев, тогда ураганный огонь поднимется против этого "новоязыческого" обычая так же верно, как крест на церковной башне.

Церковь объявляла каждого убитого миссионера мучеником и причисляла к лику святых. Даже когда Эммеран*, считающийся по христианским традициям евреем, изнасиловал дочь баварского герцога и потому был убит, непогрешимая Церковь объявила этот позорный конец смертью за веру. Сегодня Эммеран – святой, которому молятся в благочестивом Регенсбурге. Но долг подрастающего поколения заклю­чается в том, чтобы имена тех, кто в дождь и непогоду боролся за величие и честь немецкого народа, произносить с почтением и ува­жать так, как они этого заслуживают: как мучеников за народную веру. Здесь, в уголке нашей души, живет также единственная наша на­дежда на то, что народы Европы осознают сущность ужасных ката­строф, признают повсюду истинных народных вождей более позднего времени по самому ценному, по человеческой крови своей нации,, на то, что признание последних может стать, наконец, выходом. Вовсе не уважение или признание какой-либо формы "христианства" или либе­рального пацифизма формирует сегодня такую мощную силу для от­лучения душ от Церкви. Напротив, дух и слово римского легата Алеандра: "Мы, римляне, будем заботиться о том, чтобы вы, немцы, побили друг друга и захлебнулись своей кровью", - сегодня объектив­но так же, как 400 лет тому назад. "Войну Лютер проиграл", - гордо сказал Бенедикт XV, обращаясь к еврейскому "историку" Эмилю Люд­вигу. Масонская гуманность с ее лживым торгашеским пацифизмом не может послужить для истинной воли к миру, потому что ее действия­ми правит "коммерция". Лишь признание чести у друга и врага, у не­известного солдата, мертвого, но непобежденного и есть то самое зер­но, которое является сегодня общим для лучших людей Европы, стоя­щих выше всех неполноценных народов. Оно везде уже дало свои всходы. Даст ли оно плоды - это вопрос будущего. Но одно сегодня уже ясно: созреет человек чести только тогда, когда он освободится от сорной травы вокруг себя, которая сегодня нагло разрослась. Все вырождающиеся силы во всю мощь стараются не допустить того, чтобы эти мученики народной чести стали жизненным символом более прекрасного германского будущего. Во имя мира на земле и так называемого христианского смирения они сеют раздор или пытаются при помощи лживого пацифизма убить истинную создающую честь любовь к миру.

* См.: д-р Зепп. " Баварский клан". Мюнхен, 1882r.

В ощущении жизни прошедшей эпохи заключалось то, что гре­хом считалось, если католик поднимал руку на католика. В более поз­днее время воспринималось как естественное, когда монархи должны были выступать совместно против республиканцев. ДХ век призвал насчитывающие миллионы рабочие армии не выступать с оружием от имени государства против товарищей по классу другого народа. Все эти ценности разрушены. Уважение чести своего народа - это новое, только что зародившееся ощущение жизни. Во имя этой новой ре­лигии народной чести может пробудиться то нордическое европейское сознание (не в признании так называемых "общих экономических инте­ресов", которыми сегодня нечистокровные "паневропейцы" идут торго­вать), которое единым фронтом должно однажды противостоять черно­му югу и еврейским паразитам, если не все погибнут. Здесь немец должен вернуться к своей великолепной мистике, снова познать вели­чие души мастера Эккехарта и почувствовать, что этот человек и геро­ический солдат под стальным шлемом - это по сути одно и то же. Тогда откроется дорога для гуманной народной религии будущего, для истинной германской Церкви и для единой культуры германского народа.

Преобразование идеи любви. — Создание аристократии духа. — Сущность подлинной верности. — Религия Иисуса; Хердер.

Из этих требований вытекает также признание ценности любви, Как было сказано в первой книге, она не означает типообразующей силы ("Любить можно только индивидуальное" - Гёте), а всегда стояла на службе у другой ценности. Причем, разумеется, извлекающие из этой ослабляющей идеи любви и гуманности пользу - римская Церковь и денежная аристократия - пытались этот факт отрицать. Этой направ­ленной на подчинение силе мы хотим противопоставить правдивость и сознательно поставить любовь под влияние типообразующей силы идеи чести. В результате этого именно любовь приобретает характер чест­ности, подлинности, силы. На месте любви, с целью подчинения, будет стоять - сведенная к формуле - любовь к чести. Теперь в качестве са­мого главного следует добавить, что к добровольно построенной на идее национальной и личностной чести германской народной Церкви примкнут автоматически только те люди - независимо от того, к какой вере они принадлежат, - которые и внешне обладают нордическими чертами. То, что сегодня уже наблюдается в добровольном рейхсвере, повторится в облагороженном смысле в религиозном возрождении. Жертвенная любовь в этом случае будет помощницей создаваемой духовной аристократии. Но одновременно она будет служить пусть даже только с внешней стороны повторному приобретению немецким народом нордических черт, что было бы невозможно сделать другим путем.

И теперь мы имеем, пожалуй, право сказать также, что любовь Иисуса Христа представляет собой любовь человека, сознающего бла­городство своей души и силу своей личности. Иисус пожертвовал собой как господин, не как раб. Из "аристократии духа" вышел также его великий последователь, мастер Эккехарт, чья любовь на службе этой ценности точно так же была сильной, сознательной, абсолютно не сентиментальной. Эта любовь служила, не "трясясь от страха", как этого требовал Игнатий. Она служила не системе порабощения души и уничтожения расы, она служила исключительно сознающей честь сво­боде. И Мартин Лютер очень хорошо знал, что имел в виду, когда не­задолго до своей смерти писал: "Эти три слова: свободный, христиан­ский, немецкий - для папы и римского двора не означают ничего ино­го, как яд, смерть, черт и ад; он не может их ни терпеть, ни видеть, ни слышать. Иначе и быть не может, это ясно"*

* Против папства в Риме. учрежденного чертом. 1545, IV. 124.

Желательно было увидеть сущность германцев в их верности. Конечно в виду имелась не верность трупа у Лойолы, а верность "вы­бранному самим господину". И в самом деле, в истории многие гер­манцы выбрали себе чужих господ и "верно" служили им: в качестве солдат, философов, теологов. Этих людей мы сегодня будем называть не верными, а дезертирами. Верный - это тот, кто остается верным своей собственной свободе. Многим это удалось в рамках еще не определившейся Церкви, несмотря на то, что почти всем великим сре­ди них угрожали тюрьмой, ядом и кинжалом. Но со времен господства иезуитов ни один нордический человек не мог быть германцем и од­новременно сторонником Лойолы. "Главное - будь верным самому се­бе", только при таких условиях произойдет германское возрождение изнутри и снаружи. "Глубокое уважение к самому себе", как требовал Гёте, "быть единым с самим с собой", как учил и жил мастер Экке­харт. Честь и свобода - это идеи, верность - это действие. Честь выра­жается в верности самому себе.

Я полагаю, что совершенно точно знаю, какие бои в религиоз­ной жизни вызываются идеей германской национальной Церкви. Но я думаю, что знаю также и то, что сотни тысяч людей, ведущие уже в течение десятилетий поиск, заявили о пробуждении нового истинного ощущения жизни, что эти люди устали от старого пошлого скепсиса и, несмотря на индивидуальные переживания, заняты поисками общности. Но никогда в мировой истории старые формы не обновлялись за счет того, что содержание и форма одной сущности просто вводилась в рамки уже существующей другой. Напротив, обе должны были быть перекрыты и объединены совместными взглядами. Следует прочитать последнее, относящееся уже наполовину к вечности, произведение X. Ст. Чемберлена "Человек и Бог" и четко понять, как происходит по­иск прямого пути к личности Христа. Хердер требовал когда-то, чтобы религия об Иисусе стала религией Иисуса. Именно к этому стремился Чемберлен. Совершенно свободный человек, внутренне овладевший всей культурой нашего времени, проявил самое тонкое ощущение ве­ликой сверхчеловеческой простоты Христа и изобразил Христа таким, каким он однажды явился: посредником между человеком и Богом:

Чтобы вернуться к нему, нужно выдержать огромную духовную борьбу, если мы не хотим задохнуться во лжи и бесславно погибнуть. Нужно отказаться от чужих пророков и принять руку помощи тех людей, заслуга которых заключается в возрождении самых прекрасных качеств германской души. Миф о римском наместнике Бога следует также преодолеть, как и миф о "святой букве" в протестантстве. Но­вый объединяющий и формирующий центр лежит в мифе о народной душе и чести. Служить ему - долг нашего поколения. Новое спаситель­ное сообщество будет основано следующим поколениям...

Воспитание характера. — Различные типы школ. — Свобод­ное исследование и свобода учений. — История как оценка; признания иезуитов. — Деградация либералистической "раз­ведки ".

Если государственный деятель германского будущего ко всем ре­лигиозным движениям своего народа независимо от личного вероис­поведания относится с величайшей осторожностью и, по возможности. избегает вмешательства в борьбу, то школа требует совершенно иной, положительно определенной, целеустремленной и убедительно пред­ставленной позиции. Первоочередной задачей воспитания является не передача технических знаний, а создание характера, т.е. укрепление тех ценностей, которые затаились в самой глубине германской сущ­ности и должны тщательно культивироваться. Здесь национальное госу­дарство без всякого компромисса должно претендовать на единолич­ную власть, если оно хочет воспитать граждан государства, пустивших корни в землю, которые однажды должны осознать, за что они в жиз­ни борются, к какой системе ценностей они, несмотря на отдельные черты, относятся.

Единственный великий духовный хаос сегодняшней жизни пред­ставляет собой следствие безудержной борьбы множества идейных систем за господствующее положение. Среди них бескровный гума­низм, который, заглядывая глубоко в прошлое, за схематичной тре­нировкой памяти задушил истинный импульс жизни; реализм, который платит дань духу времени либералистской техники. С недавних нор -это усиливающиеся церковные попытки снова присвоить себе контроль за школами.

У нас ровно столько типов школ, сколько существует систем, основывающихся на разных ценностях, считающихся высшими. Сущес­твуют конфессиональные школы, которые вполне серьезно даже гео­графию и математику собираются преподавать на основе своих ветхо­заветных откровений, хотя, преисполненные злобой, вынуждены при­знать, что сразу после их "религиозного" представления творения Яхве из ничего, Ноева ковчега и после знаменитых 6000 лет сотворения ми­ра провозглашается вечность вселенной и утверждается миллион лет и качестве предпосылки нашего существования на земле* Принцип свободного исследования стоил Европе лучшей крови в отличие от Церкви, которая в надменной ограниченности и сегодня еще по чис­той логике отваживается проповедовать вещи, побежденные разумом, как "вечную истину" и вопреки своим "ученым в области естественных наук" доказывает только то, что не нордический порыв к исследова­нию истины и познания руководит действием, а враждебная нам систе­ма навязанной веры, с которой внутри давно уже покончено. Армия римских церковных ученых преследует только одну цель - естествен­ную науку; вообще всю науку поставить на службу старому суеверию, раз и навсегда разгромленному Коперником. Так Хаммерштайн (общес­тво Иисуса) утверждал, что Церковь превысила свои права, когда не разрешила в естествознании говорить о происхождении человеческого рода от разных предков в связи с тем, что при этом падет пропове­дуемое учение о первородном грехе. Старое повествование об Адаме и Еве открыто поднимается, следовательно, до уровня критерия для всех исследований! Папа Пий XI в начале 1930 года в энциклике не­двусмысленно подтвердил предопределение Ватиканского собора, по которому "здравый смысл" для того и существует, чтобы доказывать истину навсегда установленной "веры". Таким образом, Церковь после­довательна только тогда, когда она выступает против свободы обуче­ния и признает только одно изображение мировых событий, а именно то, которое излагает ее учение откровения.

* Иезуит Kapтрайн открыто требовал конфессионального счета и письма.

Яснее всего это проявляется, естественно, в одном предмете, ко­торый больше всего воздействует на мир человека, в преподавании истории. Потому что история, больше чем все другие, представляет со­бой оценку, а не пустое перечисление фактов. То, что римская ''исто­рия" все свои фальсификации отвергает, само собой разумеется. То, что она проклинает всякий истинный национализм, также делается все­гда последовательно, в крайнем случае она может его время от време­ни использовать как средство в определенных целях. То, что Лютер был гнусным негодяем, для римских учителей во всех государствах разумелось само собой. Каждый может говорить об "отвратительном культивировании", которое позволял Лютер, и поэтому евангелисты для него - это "зачумленные люди". Иезуитское произведение Imago prini saeculi объявляет Лютера "мировым чудовищем и страшной чумой". Папа Урбан VII называет его "отвратительным чудовищем". И это про­должается до сегодняшнего дня. Совершенно неправильно было бы се­товать на это, не понимая в корне римской системы. "Печально обстоят дела с наукой, которая не может предложить ничего другого кроме печного поиска истины". Эта действительно великолепная фраза инсбрукского профессора Йозефа Доната раскрывает самые большие глубины направленного против Европы духовного мира, против кото­рого все, что было в нас истинного и великого издавна боролось и проливало кровь и уверяло Фауста: "Того, кто постоянно находится в стремлении, мы можем спасти".

Ветхозаветная и в дальнейшем доказуемо сфальсифицированная научная "истина" римского исторического изображения хоть и сомни­тельна в том плане, что каждый ученик гимназии может ее сегодня разоблачить, но показывает дальнейшее существование римских тези­сов, показывает, как мало определяют человека одни только взгляды, как сильно при этом действуют воля, инстинкт и фантазия. Римская система всей своей властью обращается именно к этим свойствам чело­веческой души. Орден иезуитов представляет собой опробованный ин­струмент для того, чтобы запуганное "я" при помощи подстегивания фантазии поставить себе на службу и сделать разум слепым к пещам, которые сразу видит пробудившийся рассудок человека. Весь церков­ный римский аппарат с колыбели до могилы действует, пытаясь овла­деть фантазией и не допустить в этом влиянии паузы. Отсюда магичес­кое действие причастия, отсюда одурманивающие разум формы, отсюда требование конфессионального преподавания - вплоть до преподавания чистописания.

Этой замкнутой системе до сих пор пытался противостоять только размягчающий либерализм. Он является неприятным следствием происшедшего наконец прорыва нордической души Роджера Бэкона к Леонардо, Галилею, Копернику. Но через требование свободы исследо­вания он не пробился к политическому ядру. Но в конце концов - сам того не желая - принцип определил также свободу учения либерализу­ющей эпохи: догму о том, что каждому полагается свое, и что всякая форма - это не что иное, как барьер и помеха для развития.

Эта "лишенная предпосылок" наука идет сегодня навстречу свое­му трагическому концу, после того, как она сама создала гибельную предпосылку к нашему расовому падению. Намеченное вначале пони­мание мировой истории как истории расовой представляет сегодняш­ний отказ от этого погибающего учения гуманизма. И здесь идея гер­манского обновления противостоит римской и либеральной, как ясно осознанное и обоснованное в себе требование. Она отрицает так называемое лишенное предпосылок познание, она борется против обращения к фантазии, она сознательно признает духовно и расово обусловленную волю как исходный феномен и предпосылку ко всему своему существованию. И она требует оценки прошлого и настоящего в зависимости от того, усиливают или ослабляют эту единственную волю, создающую культуру, исторические события или личности. Не о том сегодня возникает вопрос, не вредят ли знания адамовым "насле­дуемым грйсам", не тем характеризуется величие Фридриха, что он за­воевал власть, а тем что он и его дела были вехами на пути к вели­чию Германии. Поэтому уже сегодняшнее наше поколение требует при всем добросовестном отношении к фактам новой оценки нашего прошлого, как в плане политической, так и в плане культурной исто­рии. Отсюда вытекает, однако, и отклонение принятой до сих пор не­ограниченной свободы обучения к любом направлении для всех про­фессий. Свобода исследований остается, конечно, неотъемлемым завое­ванием в борьбе против Сирии и Рима. Во всех областях. Нельзя зату­шевывать историю, нельзя затушевывать и слабости наших великих мыслителей, но необходимо ищущей душой почувствовать и сформиро­вать возвышающееся над ними вечное, мифическое. Тогда возникнет целый ряд духов Одина, Зигфрида, Видукинда, Фридриха II Гогенштауфена, Эккехарта, духа из Фогельвайде, Лютера, Фридриха Единственно­го, Баха, Гёте, Бетховена, Шопенгауэра, Бисмарка. Далеко в стороне от этой духовно-расовой линии развития германской души стоят для нас Инститорис, Канисий, Фердинанд II, Карл V. Далеко в стороне окажут­ся однажды и Рикардо, Маркс, Ласкер, Ратенау. Служить этой новой оценке призвана школа будущей германской империи. Ее самой благо­родной, если не единственной задачей в ближайшем десятилетии, яв­ляется деятельность в области просвещегтя и воспитания до тех пор, пока эта оценка не станет естественной. Но эта школа ждет еще ново­го великого учителя германской истории, обладающего волей к гер­манскому будущему. Он придет, когда миф станет жизнью.

Антагонистическая оценка гения. — Кант и Гете в свете иезуитской "науки". — Преследование национального чувства вплоть до настоящего времени. — Родной язык и иезуитский порядок обучения. — Бескомпромиссное решение!

Если при этом оценка германского прошлого противостоит в це­лом враждебно римской и еврейско-либеральной оценке, то это тем более касается оценки великого отдельного человека. Здесь в защите германских великих идей заключается самое важное право вмешатель­ства народного государства в школу. Следует уяснить себе то, что римская мировоззренческая система, основной "смысл которой лежит вне всяких политических ценностей, должна увидеть воплощение на­ции, гения совсем в другом свете. Она удивительным образом коснется духовных чужих заповедей, узнав, что иезуитский писатель Т. Майер представляет Иммануила Канта - как раз самого благородного препода­вателя идеи долга - как "источник нравственной, а также религиозной гибели для государства и общества". Его товарищ по ордену X. Хоффманн заявляет, что Кант "никоим образом" не решил задачи заложе­ния основ истинной науки. Причем интересно слышать эти слова из уст представителя мировоззрения, которое подавляло всякую науку вез­де, где оно имело достаточно власти. Еще более последовательным яв­ляется К. Кемпф (общество Иисуса), который провозглашает: "Кант поколебал веру в нашу способность мыслить". Совершенно четко вы­сказывается ведущий иезуит Т. Пеш, который имеет наглость сравни­вать Канта с "дыханием чумы". По его мнению Кант отравляет якобы всю жизнь нации, и мышление его представляет собой "введение в заблуждение и мистификацию", тогда как Картрайн (общество Иисуса) подчеркивает, что теория нравственности Канта подрывает якобы основы всякого нравственного порядка, а Брорс (общество Иисуса) пытается убедить немцев в том, что вряд ли кто-либо другой так навредил "нашему отечеству", как Кант. Согласно почитаемому всеми обманутыми католиками патеру Дуру, "добродетельный герой" Канта "есть не что иное, как морализирующий нигилист"; систематическая работа мысли должна сломать "колдуна Канта", мировоззрение "изжив­шего себя маразматического старца из Кенигсберга".

То, что писатели римской Церкви в Мартине Лютере видят "по­зорное пятно Германии", "свинью Эпикура", "подлого вероотступника" или называют его и вовсе "грязной свиньей", "растлителем монахинь" и "свиным рылом" (Феттер, общество Иисуса), ввиду обстоятельств цер­ковной борьбы уйдет в прошлое; ужасно то, что приходится констати­ровать, что вплоть до нашего времени ведущие церковные писатели и сейчас еще занимаются очернением Гёте. Ведущий иезуит Векслер не­истовствует против "языческой безбожной литературы", рекомендуемой в качестве "национального образования" и против "так называемых ве­ликих классиков". Дос (общество Иисуса) возмущается по поводу мне­ния о том, что нет образования без знания Гёте и Шиллера, но ут­верждает, что "с идола сорвана маска", что разгромит Гёте и "некото­рых других модных кумиров". Но с особым бешенством это делает величайший "критик искусства" из ордена иезуитов швейцарец Баумгартен, который выпустил в свет два мерзких памфлета против герман­ского Веймара. Для этого господина Шиллер является "ремесленником от литературы", который роется в поисках "пикантных исторических материалов, чтобы заполнить свое "ревю" и заработать свой гонорар". Гёте представляется ему в высшей степени посредственным сборщиком фрагментов. В отношении "Фауста" Баумгартен понял только то, что "все его помыслы и стремления" вертятся только вокруг Гретхен и Елены. Остальная поэзия Гёте становится "прославлением самых обыч­ных приземленных поступков, глупых театральных приключений, поис­ка чувственных наслаждений" "эгоистичного полубога, разглашающего тайны старца", который представляет "опасность для религии и нра­вов". Отсюда для иезуита следует вывод о том, что произведения Гёте по сути должны быть ограничены в обращении, причем школе не раз­решалось принимать участие в "культе Гёте": "вместо бесконечных безапелляционных решений молодежи следует открывать, как низко Гёте стоит как человек, как пусто и поверхностно его мировоззрение, как безнравственны и пагубны его жизненные принципы..." "Юноши и мужчины не будут больше воспринимать Вертера, Вильгельма Майстера и Фауста как типы истинного германского духа, а должны видеть в них поэтические образы времени, очень низко павшего в нравствен­ном отношении". Таким ограниченным и подлым образом из величай­шей культурной силы в руках иезуитов появляется "бывший ярмароч­ный горлопан из Плюндерсвайлера, Веймар для иезуита Диля - это вообще "грязная лужа".

Вся эта борьба инстинктивно и сознательно в результате посто­янного культивирования в течение столетий планомерно направлялась против великих представителей народа, связанных с типом для того, чтобы загасить для этого народа путеводные звезды его жизни, отнять У него его собственные идеалы, сковать поток его органичной жизненной силы. Слова генерала иезуитского ордена Никкеля из XVII века о том, что национальный дух представляет собой чуждый, злоб­ный, несущий чуму ветер, являются сегодня основным убеждением не только иезуитов, но и римской Церкви вообще, даже если она не всег­да может провести его ввиду национального пробуждения. "Он (нацио­нальный дух) - заявляет Никкель в циркулярном письме ко всему сво­ему ордену от 16 ноября 1б5б года, то есть через несколько лет после окончания Тридцатилетней войны - является заклятым и злейшим вра­гом нашего общества; его мы должны всей душой опасаться... К ис­треблению этого чумного духа вы должны стремиться, несмотря на просьбы и предупреждения". В конце ЛХ века известный римский ка­толический писатель Картрайн заявил: ''К самым бесславным достиже­ниям нашего времени относится принцип национальностей". В годы "благополучия" (1920-1928) германский национализм был охарактеризо­ван "германским" кардиналом Фаульбахером как "величайшая ересь" на съезде католиков в Констанце и во всей церковной римской прессе (только на немецком языке). Мюнхенский пастор д-р Мёниус под за­щитой своих покровителей окончательно сформулировал эти взгляды в одном предложении: "Католичество сломает хребет любому нацио­нализму".

Но этим тянущим вниз силам сегодня уже противостоят непо­колебимые духовные силы, так что к борьбе против расового хаоса можно однажды приступить сознательно, если мы будем начеку и ни­когда, ни на один миг не забудем, что все, в том числе то, что мы понимаем под народной культурой в широком смысле, было отобрано у этих сил в ходе многовековой борьбы. Отсюда становится понятным возникновение народного хаоса и его организаций. Я говорю все, до самого корня родного языка. В уставах иезуитов мы читаем: "Исполь­зование родного языка во всех делах, касающихся школы, никогда не должно быть разрешено..." Там, где это самое нежное движение души становилось заметно, Рим выступал против него. Грубо, если он имел власть. Как бы терпимо уступая, если он чувствовал себя слабо. Когда в дальнейшем Рим вынужден был снизить свои требования, Орден в 1830 году попытался исключить по крайней мере поэзию (!), и это в то время, когда немецкая классика уже существовала, а Гёте был бли­зок к могиле. В 1832 году, после 250-летней борьбы, "порядок обуче­ния" иезуитов вынужден был разрешить преподавание родного языка, чтобы не быть полностью вытесненным. Но и здесь следует заметить, что, как констатирует Хоенсброех, новое официальное издание уставов (Флоренция 1892/93) содержит также "порядок обучения", не включающий небольшие изменения 1832 года. Официально, таким образом, по­рядок от 1599 года существует с полным основанием, и конкордаты, законы для школ империи и т.д. нацелены на то, чтобы превратить германскую школу в инкубатор кипящего народного хаоса. А ведущий иезуит Дур позволил вырваться у себя высказыванию: "Это осталось и впредь принципом: тренировка в родном языке достойна рекоменда­ции, но делать из него специальный школьный предмет не следует..."

Эти примеры показывают необходимость бескомпромиссного решения школьного вопроса. При всей терпимости к формам веры ни один немецкий государственный деятель не имеет права передать вос­питание молодежи Церкви, потому что следствием этой уступки бу­дет - сначала осторожное, а затем все более сильно повторяющееся -оттеснение великих личностей немецкой народности, что подобно обесцениванию творцов нашей культуры, которые не стояли на службе у Церкви. Поддержка протестантством католических требований к вос­питанию показывает, что оно, ценя только свои сферы, совсем не со­знает опасности для общегерманской культуры и слепо представляет церковные интересы, противостоящие германским. Человек "сам по се­бе" ничего не представляет, он является личностью только, если в ду­ховном и интеллектуальном отношении присоединяется к органичному ряду предков из тысяч поколений. Укреплять, обосновывать это созна­ние и воспитывать таким образом волю, продолжать наследование поз­нанных ценностей, бороться за целое - это составляет задачу государс­тва, которое может воспитать истинных граждан, только руковод­ствуясь этим познанием. Подводить метафизический фундамент под это исходное ощущение, утешать тех, кто совершает ошибку, и укреплять души должно стать задачей духовенства. Эта задача требует самой вы­сокой степени человечности, она настолько велика, что может запол­нить также жизнь величайших личностей. Но, поскольку во многих че­ловеческих обществах проповедники любой конфессии вынуждены стремиться к тому, чтобы поставить его частью над целым, их нельзя подвергать соблазну воздействия на всех граждан без исключения. Особенно, если среди них находятся представители систем, которые принципиально стремятся принизить великих деятелей немецкой культуры.

Все другие споры по поводу школы и проблемы, какими бы важными они ни были, могут здесь остаться без внимания. В порядке обобщения можно много еще сказать. Сегодняшний спор о школе име­ет ту же причину, что и борьба вокруг политики: у нас нет больше образа Германии. Результатом всех старых партий никогда не могла поэтому быть германская школа, а только нетворческий компромисс между католичеством, протестантством и еврейским либерализмом, т.е. духовное разделение народа.

Спор вокруг школы, пожалуй, яснее всего раскрыл все крушение нашего времени, но одновременно доказал право германского идеала, который не признает компромисса, а требует своего господства. Кон­фессии являются не самоцелью, а временным средством на службе у национального ощущения жизни и ценностей германского характера. Если они таковыми не являются, то это говорит о заболевании народ­ной души.

Конфессии до сих пор были шаблонами, пытавшимися закрепить свои нормы в живом существовании наро