Аксиодрама

Прослеживание переживания, а также ценностных представлений другого человека, которое становится воз­можным в психодраме благодаря обмену ролями, приво­дит в область аксиологии, науки о ценностях. Когда Ките в письме Дж. Г. Рейнолдсу пишет: «Аксиомы в фи­лософии не будут аксиомами до тех пор, пока они не «прощупаны»: мы читаем прекрасные вещи, но никогда не понимаем их во всей полноте, до тех пор пока не про­делали те же шаги, что и автор» (55), то этим он хочет сказать, что мы до тех пор полностью не поймем цен­ность философского труда, пока сами не переживем его содержание и сами не проследим за развитием его авто­ра. В этом смысле психодраму вместе с центральным значением обмена ролями можно, пожалуй, назвать в це­лом аксиоматическим методом. Под аксиодрамой же на­ряду с психодраматическим прослеживанием общих цен­ностных представлений Морено понимает прежде всего полемику с космическими аксиомами. Предпосылкой этого является глобальное использование дополнитель­ной реальности в психодраме. Она расширяет человече­ский горизонт во всех направлениях. Она развивает фантазию, гибкость, воображение, доверие к себе, актив­ность и креативность. Ослабляя эгоцентрическую фик­сацию на «Я», она вместе с тем способствует усилению «Я» благодаря эмоциональной и осознанной интеграции индивида во всеобъемлющие связи бытия.

Именно поэтому уже более полувека Морено отстаи­вает идею многостороннего понимания человека и мира и предостерегает от последствий одностороннего развития интеллекта в ущерб эмоциональной и социальной креа­тивности. Предполагая, что основанный исключительно на разуме образ мира, которым психоанализ сужает че­ловека, привел бы к духовному обеднению или к ком­пенсации пустоты душевного переживания наркотиками, Морено, будучи еще молодым медиком, вынужден был в беседе с Фрейдом адресовать основателю психоанализа следующие часто цитируемые слова: «Я начинаю свой труд там, где вы, господин Фрейд, его заканчиваете. Вы встречаете людей в неестественной обстановке вашего врачебного кабинета, я же встречаю людей в их естест­венном окружении: на улице и в их квартирах. Вы ана­лизируете сны людей. Я же хочу придать им мужество для новых сновидений. Я обучаю людей играть в Бога» (93). То, что подразумевается под этими загадочными словами, становится ясным только через понимание аксиодрамы.

Под аксиодрамой в узком смысле Морено понимает полемику человека на сцене с аксиоматическим положе­нием вещей бытия. Морено сводит весь свой труд к космической аксиоме, подобно тому как Евклид вывел всю свою геометрию из двенадцати аксиом. Наиболее важны­ми аксиомами Морено являются: 1. Существование все­ленной есть проявление невиданной креативности. 2. Ак­сиоматическим является также наличие креативных сил, стоящих за явлениями. 3. Человек — это всегда часть кос­моса в целом. Морено считает важным, что мы все более осознаем космические измерения и пропорции и пережи­ваем наше бытие во взаимосвязи со вселенной (92).

Благодаря введению психодраматических техник аксиодрама предоставляет для этого особые возможности. Человек, к примеру, в своем воображении «может поме­няться» ролями с мировым Творцом и попытаться раз­вить живое представление о силах, стоящих за всеми яв­лениями. После такой попытки он начинает осознавать невиданные измерения космоса, относиться к себе и своим проблемам с должным спокойствием. Если при обмене ро­лями мы пытаемся мыслить с позиции аксиоматического существования бесконечной вселенной, то мы не только развиваем более пластичное представление о креативных силах мира, но и приходим также к другому отношению к самим себе, к опыту, который Симона Вейль описывает следующими словами: «Как только в силу нашего согла­сия с необходимостью мы отказываемся от того, чтобы мыслить от первого лица, мы видим себя как бы извне, внизу нас, ибо мы встали на сторону Бога» (137). По­скольку наше узко ограниченное «Я» фактически связа­но с мышлением от первого лица, упомянутый Симоной Вейль «отказ» от него очень близок обмену ролями. Та­кой отказ от мышления от первого лица соответствует не­полному обмену ролями. Идея полного аксиоматического обмена ролями, возможно, бессознательно лежит в основе христианства, согласно учению которого в Христе Бог стал подлинным человеком, а человек — истинным Бо­гом. Подобного рода обмен ролями происходит тогда, когда человек на какое-то время перемещается в роль Бо­га и получает при этом доступ к космической креативно­сти, Творцу. Поэтическим выражением такого воображае­мого аксиоматического обмена ролями является «Заве­щание отца». Вошедшие в этот сборник стихотворения Морено следует понимать как проявление человеческого сознания, которое, словно при обмене ролями, идентифицируется с Творцом вселенной и предоставляет слово Со­здателю в человеческой речи.

Благодаря отказу от мышления в первом лице, как при обмене ролями, человек «встал на сторону Бога». Поэтому «инфляции "Я"» - по терминологии К.Г. Юн­га — не происходит (54).

Завещание отца начинается словами:

Я отец.

Я отец моего сына.

Я отец моей матери и моего отца.

Я отец моего предка и предка моего предка.

Я отец моего брата и моей сестры.

Я отец моего внука и моего правнука.

Я отец неба над моей головой и земли под моими ногами.

Я отец птицы на моем плече и зверя у моих ног.

Я отец молнии из моих туч и радуги над вашими крышами.

Я отец цветов перед моими глазами и слов,

обращенных к моим ушам.

Я отец твоих ушей и уст, возникших из моего слова.

Я отец клубов пыли и тишины в пустыне.

Я горб, изогнутый, чтоб вас нести.

Я щит, укрывающий, чтоб силы вам придать.

Я семя, всходящее, чтоб вас преумножить.

Я певец, поющий, чтоб чествовать вас.

Я птица, взлетающая, чтоб вас поднять.

Я небо, усыпанное звездами, чтоб вас короновать.

Я утешаю, я безутешен.

Я крещу, я не крещен.

Я сужу, я неподсуден.

Я сотворяю, я не сотворен.

Я благословляю, я не благословлен.

Я сгибаю, я несгибаем (79).

Если в этих стихах говорит человеческий дух, расши­ренный при обмене ролями до переживания мирового Творца, то в другом стихотворении в «Завещании отца» отец говорит непосредственно с сыном, Творец — непос­редственно с человеком:

Я — это я, и ты, и ты, и ты.

Не обманись, мой сын. Ты — не ты.

Когда ты руку к солнцу поднимаешь, тяжелую от плуга,

Не обманись, мой сын.

То, что движешь ты и видишь в ветре,

кровь твоя и лямка — Моя рука.

Когда ты ребенка своего зачинаешь,

когда весну приносишь в дом,

Не обманись, мой сын.

Что создал ты, несешь и поднимаешь в ветре — Мое дитя.

Когда, посеяв и пожав, ты тело серое зарываешь в пашню,

Не обманись, мой сын.

И то, что вскапываешь ты, возделываешь,

воспеваешь, — Моя земля (79).