Современные теории международных отношений

Указанное выше многообразие намного осложнило и пробле­му классификации современных теорий международных отноше­ний, которая сама по себе становится проблемой научного иссле­дования.

Существует множество классификаций современных течений в науке о международных отношениях, что объясняется различи­ями в критериях, которые используются теми или иными авторами.

Так, одни из них исходят из географических критериев, выде­ляя англо-саксонские концепции, советское и китайское пони­мание международных отношений, а также подход к их изуче­нию авторов, представляющих «третий мир» (8).

Другие строят свою типологию на основе степени общности рассматриваемых теорий, различая, например, глобальные экспли-кативные теории (такие, как политический реализм и философия истории) и частные гипотезы и методы (к которым относят бихе­виористскую школу) (9). В рамках подобной типологии швейцар­ский автор Филипп Брайар относит к общим теориям политичес­кий реализм, историческую социологию и марксистско-ленинс-кую концепцию международных отношений. Что касается част­ных теорий, то среди них называются: теория международных акторов (Багат Корани); теория взаимодействий в рамках между­народных систем (Джордж Модельски, Самир Амин; Карл Кай­зер); теории стратегии, конфликтов и исследования мира (Люсь-ен Пуарье, Дэвид Сингер, Йохан Галтуиг); теории интеграции (Амитаи Этциони; Карл Дойч); теории международной организа­ции (Инис Клод; Жан Сиотис; Эрнст Хаас) (10).

Третьи считают, что главной линией водораздела является метод, используемый теми или иными исследователями, и, с этой точки зрения, основное внимание уделяют полемике между пред­ставителями традиционного и «научного» подходов к анализу международных отношений (11,12).

Четвертые основываются на выделении центральных проблем, характерных для той или иной теории, выделяя магистральные и переломные линии в развитии науки (13).

Наконец, пятые опираются на комплексные критерии. Так, канадский ученый Багат Корани выстраивает типологию теорий международных отношений на основе используемых ими мето­дов («классические» и «модернистские») и концептуального ви­дения мира («либерально-плюралистическое» и «материалисти-


ческо-структуралистское»). В итоге он выделяет такие направле­ния как политический реализм (Г. Моргентау; Р. Арон; X. Бал), бихевиоризм (Д. Сингер; М. Каплан), классический марксизм (К. Маркс; Ф. Энгельс; В.И. Ленин) и неомарксизм (или школа «зависимости»: И. Валлерстейн; С. Амин; А. Франк; Ф. Кардозо) (14). Подобным же образом Даниель Коляр останавливает вни­мание на классической теории «естественного состояния» (т.е. политическом реализме); теории «международного сообщества» (или политическом идеализме); марксистском идеологическом те­чении и его многочисленных интерпретациях; доктринальном ан­гло-саксонском течении, а также на французской школе между­народных отношений (15). Марсель Мерль считает, что основ­ные направления в современной науке о международных отно­шениях представлены традиционалистами — наследниками клас­сической школы (Ганс Моргентау; Стэнли Хоффманн; Генри Кис­синджер); англо-саксонскими социологическими концепциями би­хевиоризма и функционализма (Роберт Кокс; Дэвид Сингер;

Мортон Каплан; Дэвид Истон); марксистским и неомарксист­скими (Пол Баран; Пол Суизи; Самир Амин) течениями (16).

Примеры различных классификаций современных теорий международных отношений можно было бы продолжать. Важно однако отметить по крайней мере три существенных обстоятель­ства. Во-первых, любая из таких классификаций носит условный характер и не в состоянии исчерпать многообразия теоретичес­ких взглядов и методологических подходов к анализу междуна­родных отношений1. Во-вторых, указанное многообразие не оз­начает, что современным теориям удалось преодолеть свое «кров­ное родство» с рассмотренными выше тремя основными пара­дигмами. Наконец, в-третьих, вопреки все еще встречающемуся и сегодня противоположному мнению, есть все основания гово­рить о наметившемся синтезе, взаимообогащении, взаимном «ком­промиссе» между непримиримыми ранее направлениями.

Исходя из сказанного, ограничимся кратким рассмотрением таких направлений (и их разновидностей), как политический иде­ализм, политический реализм, модернизм, транснационализм и нео­марксизм.

' Впрочем, они и не ставят перед собой подобную цель. Их цель в другом — осмысление состояния и теоретического уровня, достигнутого наукой о между­народных отношениях, путем обобщения имеющихся концептуальных подходов и сопоставления их с тем, что было сделано ранее.


Наследие Фукидвда, Макиавелли, Гоббса, де Ватгеля и Клау­зевица, с одной стороны, Витория, Греция, Канта, — с другой, нашло свое непосредственное отражение в той крупной научной дискуссии, которая возникла в США в период между двумя ми-Лрвыми войнами, дискуссии между реалистами и идеалистами. |Иг Идеализм в современной науке о международных отношени- уУ имеет и более близкие идейно-теоретические истоки, в качес-'тве которых выступают утопический социализм, либерализм и па­цифизм XIX в. Его основная посылка — убеждение в необходи­мости и возможности покончить с мировыми войнами и воору­женными конфликтами между государствами путем правового ре­гулирования и демократизации международных отношений, распространения на них норм нравственности и справедливости. Согласно данному направлению, мировое сообщество демокра­тических государств, при поддержке и давлении со стороны об­щественного мнения, вполне способно улаживать возникающие между его членами конфликты мирным путем, методами право­вого регулирования, увеличения числа и роли международных организаций, способствующих расширению взаимовыгодного со­трудничества и обмена. Одна из его приоритетных тем — это создание системы коллективной безопасности на основе добро­вольного разоружения и взаимного отказа от войны как инстру­мента международной политики. В политической практике идеа­лизм нашел свое воплощение в разработанной после первой миро­вой войны американским президентом Вудро Вильсоном програм­мы создания Лиги Наций (17), в Пакте Бриана-Келлога (1928 г.), предусматривающем отказ от применения силы в межгосудар­ственных отношениях, а также в доктрине Стаймсона (1932 г.), по которой США отказываются от дипломатического признания любого изменения, если оно достигнуто при помощи силы. В послевоенные годы идеалистическая традиция нашла определен­ное воплощение в деятельности таких американских политиков как госсекретарь Джон Ф. Даллес и госсекретарь Збигнев Бже-зинский (представляющий, впрочем, не только политическую, но и академическую элиту своей страны), президент Джимми Кар­тер (1976—1980) и президент Джордж Буш (1988—1992). В науч­ной литературе она была представлена, в частности, книгой та­ких американских авторов как Р. Кларк и Л.Б. Сон «Достижение мира через мировое право». В книге предложен проект поэтапно-

' Иногда это направление квалифицируется как утопизм (см., например: СаггЕ.Н. The Twenty Years of Crisis, 1919-1939. London. 1956.


го разоружения и создания системы коллективной безопасности для всего мира за период 1960—1980 гг. Основным инструментом преодоления войн и достижения вечного мира между народами должно стать мировое правительство, руководимое ООН и дей­ствующее на основе детально разработанной мировой конституции (18). Сходные идеи высказываются в ряде работ европейских ав­торов (19). Идея мирового правительства высказывалась и в пап­ских энцикликах: Иоанна XXIII — «Pacem in terns» or 16.04.63, Павла VI — «Populorum progressio» от 26.03.67, а также Иоанна-Павла II — от 2.12.80, который и сегодня выступает за создание «политической власти, наделенной универсальной компетенцией».

Таким образом, идеалистическая парадигма, сопровождавшая историю международных отношений на протяжении веков, со­храняет определенное влияние на умы и в наши дни. Более того, можно сказать, что в последние годы ее влияние на некоторые аспекты теоретического анализа и прогнозирования в области международных отношений даже возросло, став основой практи­ческих шагов, предпринимаемых мировым сообществом по де­мократизации и гуманизации этих отношений, а также попыток формирования нового, сознательно регулируемого мирового по­рядка, отвечающего общим интересам всего человечества.

В то же время следует отметить, что идеализм в течение дли­тельного времени (а в некотором отношении — и по сей день1) считался утратившим всякое влияние и уж во всяком случае — безнадежно отставшим от требований современности. И действи­тельно, лежащий в его основе нормативистский подход оказался глубоко подорванным вследствие нарастания напряженности в Европе 30-х годов, агрессивной политики фашизма и краха Лиги Наций, развязывания мирового конфликта 1939—1945 гг. и «хо­лодной войны» в последующие годы. Результатом стало возро­ждение на американской почве европейской классической тра­диции с присущим ей выдвижением на передний план в анализе международных отношений таких понятий, как «сила» и «баланс сил», «национальный интерес» и «конфликт».

Политический реализм не только подверг идеализм сокруши­тельной критике, — указав, в частности, на то обстоятельство, что идеалистические иллюзии государственных деятелей того вре-

' В большинстве изданных на Западе учебников по международным отношениям идеализм как самостоятельное теоретическое направление либо не рассматрива­ется, либо служит не более, чем "критическим фоном" при анализе политическо­го реализма и других теоретических направлений.


мени в немалой степени способствовали развязыванию второй мировой войны, — но и предложил достаточно стройную тео­рию. Ее наиболее известные представители — Рейнхольд Нибур, Фредерик Шуман, Джордж Кеннан, Джордж Шварценбергер, Кеннет Томпсон, Генри Киссинджер, Эдвард Карр, Арнольд Уол-ферс и др. — надолго определили пути науки о международных отношениях. Бесспорными лидерами этого направления стали Ганс Моргентау и Реймон Арон.

1 Работа Г. Моргентау «Политические отношения между наци-\я]Ми. Борьба за власть», первое издание которой увидело свет в •|48 году, стала своего рода «библией» для многих поколений (Д||аентов-политологов как в самих США, так и в других странах ''JSffaaa. С точки зрения Г. Моргентау международные отношения / ппЬдставляют собой арену острого противоборства государств. В остюве всей международной деятельности последних лежит их стремление к увеличению своей власти, или силы (power) и умень­шению власти других. При этом термин «власть» понимается в самом широком смысле: как военная и экономическая мощь го­сударства, гарантия его наибольшей безопасности и процветания, славы и престижа, возможности для распространения его идео­логических установок и духовных ценностей. Два основных пути, на которых государство обеспечивает себе власть, и одновремен­но два взаимодополняющих аспекта его внешней политики — это военная стратегия и дипломатия. Первая из них трактуется в духе Клаузевица: как продолжение политики насильственными средствами. Дипломатия же, напротив, есть мирная борьба за власть. В современную эпоху, говорит Г. Моргентау, государства выражают свою потребность во власти в терминах «националь­ного интереса». Результатом стремления каждого из государств к максимальному удовлетворению своих национальных интересов является установление на мировой арене определенного равно­весия (баланса) власти (силы), которое является единственным реалистическим способом обеспечить и сохранить мир. Собствен­но, состояние мира — это и есть состояние равновесия сил меж­ду государствами.

Согласно Моргентау, есть два фактора, которые способны удерживать стремления государств к власти в каких-то рамках — это международное право и мораль. Однако слишком доверяться им в стремлении обеспечить мир между государствами — означа­ло бы впадать в непростительные иллюзии идеалистической шко­лы. Проблема войны и мира не имеет никаких шансов на реше­ние при помощи механизмов коллективной безопасности или по-


средством ООН. Утопичны и проекты гармонизации националь­ных интересов путем создания мирового сообщества или же ми­рового государства. Единственный путь, позволяющий надеяться избежать мировой ядерной войны — обновление дипломатии.

В своей концепции Г. Моргентау исходит из шести принци­пов политического реализма, которые он обосновывает уже в са­мом начале своей книги (20). В кратком изложении они выглядят следующим образом.

1. Политика, как и общество в целом, управляется объектив­ными законами, корни которых находятся в вечной и неизмен­ной человеческой природе. Поэтому существует возможность со­здания рациональной теории, которая в состоянии отражать эти законы — хотя лишь относительно и частично. Такая теория поз­воляет отделять объективную истину в международной полигике от субъективных суждений о ней.

2. Главный показатель политического реализма — «понятие интереса, выраженного в терминах власти». Оно обеспечивает связь между разумом, стремящимся понять международную по­лигику, и фактами, подлежащими познанию. Оно позволяет по­нять политику как самостоятельную сферу человеческой жизне­деятельности, не сводимую к этической, эстетической, экономи­ческой или религиозной сферам. Тем самым указанное понятие позволяет избежать двух ошибок. Во-первых, суждения об инте­ресе политического деятеля на основе мотивов, а не на основе его поведения. И, во-вторых, выведения интереса политического деятеля из его идеологических или моральных предпочтений, а не из его «официальных обязанностей».

Политический реализм включает не только теоретический, но и нормативный элемент: он настаивает на необходимости рацио­нальной политики. Рациональная полигика — это правильная по­литика, ибо она минимизирует риски и максимизирует выгоды. В то же время рациональность политики зависит и от ее моральных и практических целей.

3. Содержание понятия «интерес, выраженный в терминах власти» не является неизменным. Оно зависит от того полити­ческого и культурного контекста, в котором происходит форми­рование международной политики государства. Это относится и к понятиям «сила» (power) и «политическое равновесие», а также к такому исходному понятию, обозначающему главное действую­щее лицо международной политики, как «государство-нация».

Политический реализм отличается от всех других теоретичес­ких школ прежде всего в коренном вопросе о том, как изменить


современный мир. Он убежден в том, что такое изменение может быть осуществлено только при помощи умелого использования объективных законов, которые действовали в прошлом и будут действовать в будущем, а не путем подчинения политической реальности некоему абстрактному идеалу, который отказывается признавать такие законы.

4. Политический реализм признает моральное значение по­литического действия. Но одновременно он осознает и сущес­твование неизбежного противоречия между моральным импера­тивом и требованиями успешного политического действия. Глав­ные моральные требования не могут быть применены к деятель­ности государства как абстрактные и универсальные нормы. Они должны рассматриваться в конкретных обстоятельствах места и времени. Государство не может сказать: «Пусть мир погибнет, но справедливость должна восторжествовать!». Оно не может позво­лить себе самоубийство. Поэтому высшая моральная добродетель в международной политике — это умеренность и осторожность.

5. Политический реализм отказывается отождествлять мораль­ные стремления какой-либо нации с универсальными моральны­ми нормами. Одно дело — знать, что нации подчиняются мо­ральному закону в своей политике, и совсем другое — претендо­вать на знание того, что хорошо и что плохо в международных отношениях.

6. Теория политического реализма исходит из плюралисти­ческой концепции природы человека. Реальный человек — это и «экономический человек», и «моральный человек», и «религиоз­ный человек» и т. д. Только «политический человек» подобен животному, ибо у него нет «моральных тормозов». Только «мо-ральныйчеловек» — глупец, т.к. он лишен осторожности. Только

*PeJЭДi^^fe^йLчeлoвeкoм'> может быть лишь святой, поскольку у него^й^Ынв^^еланий.

^Тризнжвая это, политический реализм отстаивает относитель­ную автономность указанных аспектов и настаивает на том, что познание каждого из них требует абстрагирования от других и происходит в собственных терминах.

Как мы увидим из дальнейшего изложения, не все из выше­приведенных принципов, сформулированных основателем тео­рии политического реализма Г. Моргентау, безоговорочно разде­ляются другими приверженцами — и, тем более, противниками— данного направления. В то же время его концептуальная строй­ность, стремление опираться на объективные законы обществен­ного развития, стремление к беспристрастному и строгому ана-


лизу международной действительности, отличающейся от абстрак­тных идеалов и основанных на них бесплодных и опасных иллю­зиях, — все это способствовало расширению влияния и авторите­та политического реализма как в академической среде, так и в кругах государственных деятелей различных стран.

Однако и политический реализм не стал безраздельно господ­ствующей парадигмой в науке о международных отношениях. Превращению его в центральное звено, цементирующее начало некоей единой теории с самого начала мешали его серьезные недостатки.

Дело в том, что, исходя из понимания международных отно­шений как «естественного состояния» силового противоборства за обладание властью, политический реализм, по существу, сво­дит эти отношения к межгосударственным, что значительно обед­няет их понимание. Более того, внутренняя и внешняя политика государства в трактовке политических реалистов выглядят как не связанные друг с другом, а сами государства — как своего рода взаимозаменяемые механические тела, с идентичной реакцией на внешние воздействия. Разница лишь в том, что одни государства являются сильными, а другие — слабыми. Недаром один из вли­ятельных приверженцев политического реализма А. Уолферс стро­ил картину международных отношений, сравнивая взаимодейст­вие государств на мировой арене со столкновением шаров на бил-лиардном столе (21). Абсолютизация роли силы и недооценка зна­чения других факторов, — например таких, как духовные цен­ности, социокультурные реальности и т.п., — значительно обед­няет анализ международных отношений, снижает степень его до­стоверности. Это тем более верно, что содержание таких ключе­вых для теории политического реализма понятий, как «сила» и «национальный интерес», остается в ней достаточно расплывча­тым, давая повод для дискуссий и многозначного толкования. Наконец, в своем стремлении опираться на вечные и неизмен­ные объективные законы международного взаимодействия поли­тический реализм стал, по сути дела, заложником собственного подхода. Им не были учтены весьма важные тенденции и уже произошедшие изменения, которые все в большей степени опре­деляют характер современных международных отношений от тех, которые господствовали на международной арене вплоть до на­чала XX века. Одновременно было упущено еще одно обстоя­тельство: то, что указанные изменения требуют применения, на­ряду с традиционными, и новых методов и средств научного ана­лиза международных отношений. Все это вызвало критику в ад-


рее политического реализма со стороны приверженцев иных под-хов, и, прежде всего, со стороны представителей так называемого модернистского направления и многообразных теорий взаимоза­висимости и интеграции. Не будет преувеличением сказать, что эта полемика, фактически сопровождавшая теорию политичес­кого реализма с ее первых шагов, способствовала все большему осознанию необходимости дополнить политический анализ меж­дународных реалий социологическим.

Представители ^модернизма*, или «научного» направления в ана­лизе международных отношений, чаще всего не затрагивая ис­ходные постулаты политического реализма, подвергали резкой критике его приверженность традиционным методам, основан­ным, главным образом, на интуиции и теоретической интерпре­тации. Полемика между «модернистами» и «традиционалистами» достигает особого накала, начиная с 60-х гг., получив в научной литературе название «нового большого спора» (см., например: 12 и 22). Источником этого спора стало настойчивое стремление ряда исследователей нового поколения (Куинси Райт, Мортон Кап-лан, Карл Дойч, Дэвид Сингер, Калеви Холсти, Эрнст Хаас и мн. др.) преодолеть недостатки классического подхода и придать изучению международных отношений подлинно научный статус. Отсюда повышенное внимание к использованию средств матема­тики, формализации, к моделированию, сбору и обработке дан­ных, к эмпирической верификации результатов, а также других исследовательских процедур, заимствованных из точных дисцип­лин и противопоставляемых традиционным методам, основан­ным на интуиции исследователя, суждениях по аналогии и т.п. Такой подход, возникший в США, коснулся исследований не только международных отношений, но и других сфер социальной действительности, явившись выражением проникновения в об­щественные науки более широкой тенденции позитивизма, воз­никшей на европейской почве еще в XIX в.

Действительно, еще Сеи-Симон и О. Конт предприняли по­пытку применить к изучению социальных феноменов строгие научные методы. Наличие солидной эмпирической традиции, методик, уже апробированных в таких дисциплинах как социоло­гия или психология, соответствующей технической базы, даю­щей исследователям новые средства анализа, побудило амери­канских ученых, начиная с К. Райта, к стремлению использовать весь этот багаж при изучении международных отношений. Подоб­ное стремление сопровождалось отказом от априорных суждений относительно влияния тех или иных факторов на характер меж-


дународных отношений, отрицанием как любых «метафизичес­ких предрассудков», так и выводов, основывающихся, подобно марксизму, на детерминистских гипотезах. Однако, как подчер­кивает М. Мерль (см.: 16, р. 91—92), такой подход не означает, что можно обойтись без глобальной объяснительной гипотезы. Исследование же природных явлений выработало две противо­положных модели, между которыми колеблются и специалисты в области социальных наук. С одной стороны, это учение Ч. Дар­вина о безжалостной борьбе видов и законе естественного отбора и его марксистская интерпретация. С другой — органическая фи­лософия Г. Спенсера, в основу которой положена концепция постоянства и стабильности биологических и социальных явле­ний. Позитивизм в США пошел по второму пути — пути уподоб­ления общества живому организму, жизнь которого основана на дифференциации и координации его различных функций. С этой точки зрения, изучение международных отношений, как и любо­го иного вида общественных отношений, должно начинаться с анализа функций, выполняемых их участниками, с переходом за­тем к исследованию взаимодействий между их носителями и, на­конец, — к проблемам, связанным с адаптацией социального ор­ганизма к своему окружению. В наследии органицизма, считает М. Мерль, можно выделить два течения. Одно из них уделяет главное внимание изучению поведения действующих лиц, другое — артикуляции различных типов такого поведения. Соответствен­но, первое дало начало бихевиоризму, а второе — функционализ­му и системному подходу в науке о международных отношениях (см.: там же, р. 93).

Явившись реакцией на недостатки традиционных методов изучения международных отношений, применяемых в теории политического реализма, модернизм не стал сколь-либо одно­родным течением — ни в теоретическом, ни в методологическом плане. Общим для него является, главным образом, привержен­ность междисциплинарному подходу, стремление к применению строгих научных методов и процедур, к увеличению числа подда­ющихся проверке эмпирических данных. Его недостатки состоят в фактическом отрицании специфики международных отноше­ний, фрагментарности конкретных исследовательских объектов, обусловливающей фактическое отсутствие целостной картины международных отношений, в неспособности избежать субъек­тивизма. Тем не менее многие исследования приверженцев мо­дернистского направления оказались весьма плодотворными, обо­гатив науку не только новыми методиками, но и весьма значи-


мыми выводами, сделанными на их основе. Важно отметить и то обстоятельство, что они открыли перспективу микросоциологи­ческой парадигмы в изучении международных отношений.

Если полемика между приверженцами модернизма и полити­ческого реализма касалась, главным образом, методов исследова­ния международных отношений, то представители транснацио­нализма (Роберт О. Коохейн, Джозеф Най), теорий интеграции (Дэвид Митрани) и взаимозависимости (Эрнст Хаас, Дэвид Мо-урс) подвергли критике сами концептуальные основы классичес­кой школы. В центре нового «большого спора», разгоревшегося в конце 60-х — начале 70-х гг., оказалась роль государства как учас­тника международных отношений, значение национального ин­тереса и силы для понимания сути происходящего на мировой арене.

Сторонники различных теоретических течений, которые мо­гут быть условно названы «транснационалистами», выдвинули общую идею, согласно которой политический реализм и свой­ственная ему этатистская парадигма не соответствуют характеру и основным тенденциям международных отношений и потому должны быть отброшены. Международные отношения выходят далеко за рамки межгосударственных взаимодействий, основан­ных на национальных интересах и силовом противоборстве. Го­сударство, как международный актор, лишается своей монопо­лии. Помимо государств, в международных отношениях прини­мают участие индивиды, предприятия, организации, другие него­сударственные объединения. Многообразие участников, видов (культурное и научное сотрудничество, экономические обмены и т.п.) и «каналов» (партнерские связи между университетами, ре­лигиозными организациями, землячествами и ассоциациями и т.п.) взаимодействия между ними, вытесняют государство из центра международного общения, способствуют трансформации такого общения из «интернационального» (т.е. межгосударственного, если вспомнить этимологическое значение этого термина) в «трансна­циональное* (т.е. осуществляющееся помимо и без участия госу­дарств). «Неприятие преобладающего межправительственного подхода и стремление выйти за рамки межгосударственных взаи­модействий привело нас к размышлениям в терминах трансна­циональных отношений», — пишут в предисловии к своей книге «Транснациональные отношения и мировая политика» американ­ские ученые Дж. Най и Р. Коохейи.

Революционные изменения в технологии средств связи и транс­порта, трансформация ситуации на мировых рынках, рост числа


и значения транснациональных корпораций стимулировали воз­никновение новых тенденций на мировой арене. Преобладаю­щими среди них становятся: опережающий рост мировой торгов­ли по сравнению с мировым производством, проникновение про­цессов модернизации, урбанизации и развития средств коммуни­кации в развивающиеся страны, усиление международной роли малых государств и частных субъектов, наконец, сокращение воз­можностей великих держав контролировать состояние окружаю­щей среды. Обобщающим последствием и выражением всех этих процессов является возрастание взаимозависимости мира и от­носительное уменьшение роли силы в международных отноше­ниях (23). Сторонники транснационализма1 часто склонны рас­сматривать сферу транснациональных отношений как своего рода международное общество, к анализу которого применимы те же методы, которые позволяют понять и объяснить процессы, про­исходящие в любом общественном организме. Таким образом, по существу, речь идет о макросоциологической парадигме в подхо­де к изучению международных отношений.

Транснационализм способствовал осознанию ряда новых яв­лений в международных отношениях, поэтому многие положе­ния этого течения продолжают развиваться его сторонниками и в 90-е гг. (24). Вместе с тем, на него наложило свой отпечаток его несомненное идейное родство с классическим идеализмом с при­сущими ему склонностями переоценивать действительное значе­ние наблюдаемых тенденций в изменении характера междуна­родных отношений. Заметным является и некоторое сходство положений, выдвигаемых транснационализмом, с рядом положе­ний, которые отстаивает неомарксистское течение в науке о меж­дународных отношениях.

Представителей неомарксизма (Пол Баран, Пол Суизи, Самир Амин, Арджири Имманюель, Иммануил Валлерстайн и др.) — течения столь же неоднородного, как и транснационализм, так­же объединяет идея о целостности мирового сообщества и опре­деленная утопичность в оценке его будущего. Вместе с тем ис­ходным пунктом и основой их концептуальных построений вы­ступает мысль о несимметричности взаимозависимости современ-

' Среди них можно назвать не только многих ученых США, Европы, других реги­онов мира, но и известных политических деятелей — например таких, как быв­ший президент Франции В. Жискар д'Эстэн, влиятельные неправительственные политические организации и исследовательские центры — например. Комиссия Пальме, Комиссия Брандта, Римский клуб и др.


ного мира и более того — о реальной зависимости экономически слаборазвитых стран от индустриальных государств, об эксплуа­тации и ограблении первых последними. Основываясь на неко­торых тезисах классического марксизма, неомарксисты представ­ляют пространство международных отношений в виде глобаль­ной империи, периферия которой остается под гнетом центра и после обретения ранее колониальными странами своей полити­ческой независимости. Это проявляется в неравенстве экономи­ческих обменов и неравномерном развитии (25).

Так например, «центр», в рамках которого осуществляется около 80% всех мировых экономических сделок, зависит в своем развитии от сырья и ресурсов «периферии». В свою очередь, страны периферии являются потребителями промышленной и иной про­дукции, производимой вне их. Тем самым они попадают в зави­симость центра, становясь жертвами неравного экономического обмена, колебаний в мировых ценах на сырье и экономической помощи со стороны развитых государств. Поэтому, в конечном итоге, «экономический рост, основанный на интеграции в миро­вой рынок, есть развитие слаборазвитое™» (26).

В семидесятые годы подобный подход к рассмотрению меж­дународных отношений стал для стран «третьего мира» основой идеи о необходимости установления нового мирового экономи­ческого порядка. Под давлением этих стран, составляющих боль­шинство стран — членов Организации Объединенных Наций, Ге­неральная Ассамблея ООН в апреле 1974 года приняла соответ­ствующую декларацию и программу действий, а в декабре того же года — Хартию об экономических правах и обязанностях госу­дарств.

Таким образом, каждое из рассмотренных теоретических те­чений имеет свои сильные стороны и свои недостатки, каждое отражает определенные аспекты реальности и находит то или иное проявление в практике международных отношений. Полемика между ними способствовала их взаимообогащению, а следова­тельно, и обогащению науки о международных отношениях в целом. В то же время, нельзя отрицать, что указанная полемика не убедила научное сообщество в превосходстве какого-либо од­ного над остальными, как не привела и к их синтезу. Оба этих вывода могут быть проиллюстрированы на примере концепции неореализма.

Сам этот термин отражает стремление ряда американских ученых (Кеннет Уолц, Роберт Гилпин, Джозеф Грейко и др.) к сохранению преимуществ классической традиции и одновре-


менно — к обогащению ее, с учетом новых международных реа­лий и достижений других теоретических течений. Показательно, что один из наиболее давних сторонников транснационализма, Коохейн, в 80-е гг. приходит к выводу о том, что центральные понятия политического реализма «сила», «национальный инте­рес», рациональное поведение и др. — остаются важным средст­вом и условием плодотворного анализа международных отноше­ний (27). С другой стороны, К. Уолц говорит о потребности обо­гащения реалистического подхода за счет той научной строгости данных и эмпирической верифицируемости выводов, необходи­мость которой сторонниками традиционного взгляда, как прави­ло, отвергалась.

Возникновение школы неореализма в Международных отно­шениях связывают с публикацией книги К. Уолца «Теория меж­дународной политики», первое издание которой увидело свет в 1979 году (28). Отстаивая основные положения политического ре­ализма («естественное состояние» международных отношений, рациональность в действиях основных акторов, национальный интерес как их основной мотив, стремление к обладанию силой), ее автор в то же время подвергает своих предшественников кри­тике за провал попыток в создании теории международной поли­тики как автономной дисциплины. Ганса Моргентау он критику­ет за отождествление внешней политики с международной поли­тикой, а Раймона Арона — за его скептицизм в вопросе о воз­можности создания Международных отношений как самостоя­тельной теории.

Настаивая на том, что любая теория международных отноше­ний должна основываться не на частностях, а на целостности мира, принимать за свой отправной пункт существование гло­бальной системы, а не государств, которые являются ее элемен­тами, Уолц делает определенный шаг к сближению и с трансна­ционалистами.

При этом системный характер международных отношений обусловлен, по мнению К. Уолца, не взаимодействующими здесь акторами, не присущими им основными особенностями (связан­ными с географическим положением, демографическим потен­циалом, социо-культурной спецификой и т.п.), а свойствами структуры международной системы. (В этой связи неореализм нередко квалифицируют как структурный реализм или просто структурализм.) Являясь следствием взаимодействий международ­ных акторов, структура международной системы в то же время не сводится к простой сумме таких взаимодействий, а представляет


собой самостоятельный феномен, способный навязать государ­ствам те или иные ограничения, или же, напротив, предложить им благоприятные возможности на мировой арене.

Следует подчеркнуть, что, согласно неореализму, структур­ные свойства международной системы фактически не зависят от каких-либо усилий малых и средних государств, являясь резуль­татом взаимодействий между великими державами. Это означает, что именно им и свойственно «естественное состояние» между­народных отношений. Что же касается взаимодействий между ве­ликими державами и другими государствами, то они уже не могут быть охарактеризованы как анархические, ибо приобретают иные формы, которые чаще всего зависят от воли великих держав.

Один из последователей структурализма, Барри Базан, развил его основные положения применительно к региональным систе­мам, которые он рассматривает как промежуточные между гло­бальной международной и государственной системами (29). Наи­более важной особенностью региональных систем является, с его точки зрения, комплекс безопасности. Речь идет о том, что госу­дарства-соседи оказываются столь тесно связанными друг с дру­гом в вопросах безопасности, что национальная безопасность одного из них не может быть отделена от национальной безопас­ности других. Основу структуры всякой региональной подсисте­мы составляют два фактора, подробно рассматриваемые автором:

распределение возможностей между имеющимися акторами и от­ношения дружественности или враждебности между ними. При этом как то, так и другое, показывает Б. Базан, подвержено ма­нипулированию со стороны великих держав.

Воспользовавшись предложенной таким образом методоло­гией, датский исследователь М. Мозаффари положил ее в основу анализа структурных изменений, которые произошли в Персидс­ком заливе в результате иракской агрессии против Кувейта и по­следовавшего затем разгрома Ирака союзническими (а по сущес­тву — американскими) войсками (30). В итоге он пришел к выво­ду об операциональности структурализма, о его преимуществах по сравнению с другими теоретическими направлениями. В то же время Мозаффари показывает и слабости, присущие неореа­лизму, среди которых он называет положения о вечности и неиз­менности таких характеристик международной системы, как ее «естественное состояние», баланс сил, как способ стабилизации, присущая ей статичность (см.: там же, р. 81).

Действительно, как подчеркивают другие авторы, возрожде­ние реализма как теоретического направления гораздо меньше


объясняется его собственными преимуществами, чем разнород­ностью и слабостью любой другой теории. А стремление к сохра­нению максимальной преемственности с классической школой означает, что уделом неореализма остается и большинство свой­ственных ей недостатков (см.: 14, р. 300, 302). Еще более суровый приговор выносят французские авторы М.-К. Смуи и Б. Бади, по мнению которых теории международных отношений, оставаясь в плену западноцентричного подхода, оказались неспособными отразить радикальные изменения, происходящие в мировой сис­теме, как и «предсказать ни ускоренную деколонизацию в после­военный период, ни вспышки религиозного фундаментализма, ни окончания холодной войны, ни распада советской империи. Короче, ничего из того, что относится к грешной социальной действительности» (31).

Неудовлетворенность состоянием и возможностями науки о международных отношениях стала одним из главных побудитель­ных мотивов к созданию и совершенствованию относительно ав­тономной дисциплины — социологии международных отноше­ний. Наиболее последовательные усилия в этом направлении были предприняты французскими учеными.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  




Подборка статей по вашей теме: