Юнг К. Г. 2 страница

Одной из идей Юнга, оплодотворенных восточной мудростью, был принцип относительности как реальности, так и качества психических образований (тут можно усмотреть и воздействие эйнштейновской теории относительности). Реаль­ность содержаний бессознательного (но не самого бессозна­тельного) условна и зависит от установки сознания. Эта идея тесно связана с положением о психическом характере реальности: «...Психическое бытие есть единственная категория бытия, о которой мы знаем непосредственно, ибо ничто не может быть предметом знания, если не выступает в качестве психического образа. Непосредственно достоверно только психическое существование. И если мир не принимает форму психического образа, то его можно считать практически несу­ществующим»¹⁰.

А если уж мир имеет психическую природу, то именно сознанию как единственной инстанции, обладающей свободой воли, подобает определять, что будет в этом мире реально существующим, а чтб — нет. Например: автономные ком­плексы бессознательного «реальны, когда не признаются ре­альными и потому проецируются; относительно реальны, ког­да соотносятся с сознанием... и ирреальны, поскольку созна­ние начинает отвязываться от своих содержаний»¹¹. Не здесь ли, кстати, следует искать путь к разрешению коллизии, воз­никающей при столкновении двух противоположных идей:

пустоты и содержательности архетипов? В случае положитель­ного ответа на этот вопрос остается признать, что если проти­воречие и снимается, то отношение между двумя названными идеями все равно будет энантиодромией, или парадоксом. Но парадоксальные высказывания, по Юнгу,— единственно вер­ные в психологическом смысле (а другого смысла и нет, коль скоро мир имеет психическую природу).

Услышав о своем царском положении в психическом мире (т. е. мире вообще) впервые, какое-нибудь сознание, вероят­но, расцвело бы от счастья. Однако следующая идея Юнга принесла бы ему жестокое разочарование: оказывается, и само сознание в высокой степени условно. Правда, некоторым уте­шением ему послужил бы тот факт, что условно и бессозна­тельное. Новое проявление энантиодромии, свойственной юнговскому мышлению, гласит, что психические содержания «в одно и то же время сознательны и бессознательны, т. е. в некотором смысле — сознательны, а в другом — бессозна­тельны... Психика представляет собой, скорее, некую созна­тельно-бессознательную целостность»¹².

Отсюда следует, что раз сознанию не пристало претендо­вать на исключительную роль, но при этом в нормальной психике преобладает естественная негэнтропийная тенденция, то должна существовать некая более высокая, нежели созна­ние, инстанция, служащая ориентиром и целевой причиной процесса индивидуации, иначе говоря, естественного направления развития психики. К точно такому же результату — необходимости существования более высокой и еще не по­знанной инстанции — Юнг подошел одновременно (в логи­ческом смысле) и с другой стороны, а именно исходя из свое­го представления об объединении противоположностей в нор­мальном психическом процессе (уже — в процессе аналитиче­ского лечения).

Перед нами снова парадокс: с одной стороны, сознание и бессознательное суть противоположности, а с другой — гра­ницы между ними условны и текучи. А если каждый раз нель­зя точно сказать, чтб имеет место: сознание или бессознатель­ное, то как же можно фиксировать их в качестве противопо­ложностей? Правила логики тут, очевидно, бесполезны, но парадокс становится приемлемым, если, вслед за Юнгом, при­знать, что сознание и бессознательное проявляются как тен­денции, а не состояния. Такая констатация будет гораздо более реалистичной и жизненной, нежели чистый схематизм, прово­дящий дихотомию двух психических состояний. Именно в процессуальности, во взаимном движении противоположностей и состоит ключ к загадкам юнговских энантиодромии.

Становится, в частности, ясно, как разрешить вопрос о пустоте и одновременной содержательности автономных ком­плексов бессознательного: они пусты, поскольку представляют собой энтропийную энергию (бессознательного); и содержа­тельны, когда соотносятся с сознанием и в этом смысле час­тично сознательны (стало быть, содержания архетипов проис­ходят все-таки от сознания). Раз так, то они суть скрытые смыслы¹³, неспособные к своему раскрытию без некоей (уже упомянутой) высшей инстанции. Эта инстанция — не созна­ние, ибо последнее, в сущности, само бессознательно, по­скольку оно не в состоянии соотносить себя со своим же собственным внутренним моментом — моментом бессозна­тельного. А если бы оно было в состоянии это делать, то уже не было бы сознанием, а было бы чем-то большим и высшим, т. е. именно той самой высшей инстанцией, о которой шла речь и которую Юнг назвал самостью:

Самость — наивысшее и самое трудное для постижения понятие в и без того сложном для рационального мышления учении Юнга. Непривычная для нашего ума суть этого уче­ния, суть, которую мы не умеем выразить в словах иначе, чем назвав ее «противоречивой двойственностью» (при этом, разу­меется, невольно внося в смысл таких слов более или менее заметный оттенок отрицательной оценочности), достигает в этом пункте максимальной полноты. Термин «энантиодромия» опять-таки оказывается наиболее подходящим для опи­сания и понятия и стоящей за ним реальности (впрочем, в рамках юнговского подхода выражение «стоящая за ним» име­ет весьма условный смысл). Здесь следует заметить, что энантиодромия не имеет ничего общего с абсолютным релятивиз­мом, поскольку последний есть абстрактный принцип, просто объявляющий, что «все относительно». Метод Юнга, постоян­но работавшего на границе теории и практики, ухватывает саму суть жизни, или, выражаясь более торжественно, саму тайну бытия, совпадение не просто противоположных понятий, а внутреннего и внешнего в их конкретно данной, бытийной стихии. Рассуждая о самости. Юнг подходит к границам тео­ретического, абстрактного познания. Вот почему его высказы­вания об этой реальности подчас граничат со способом выра­жения мистиков, перешагивавших за рамки теоретического постижения действительности. Поэтому такого рода познание, проходящее в энантиодромии теоретического и внетеоретического, вполне уместно назвать гносисом.

Попробуем, однако, присмотреться к понятию самости, как оно трактуется Юнгом. «Как эмпирическое понятие самость означает целокупность всех психических феноменов, имеющих место в человеке»¹⁴. Самость есть соединение противоположно­стей сознания и бессознательного в процессе индивидуации. Она есть одновременно и символ такого соединения, и его реальность. В силу своей принципиально двойственно-единой природы она и сознательна, и бессознательна, но одновремен­но и трансцендентна по отношению к обоим своим модусам, а потому «может быть описана лишь отчасти, а отчасти до поры до времени остается непознаваемой и неопределимой»¹⁵. Она реально действует в психике и в то же самое время является виртуальным центром личности, выступая целевой причиной, притягивающей к себе психические процессы.

На бессознательном уровне самость есть архетип, обнаруживаюший себя эмпирически «в сновидениях, мифах и сказ­ках в качестве "высокопоставленной личности", как то: царя, героя, пророка, спасителя и т. д., или символов целостности, каковы круг, квадрат, квадратура круга, крест и т. д.»¹⁶. Мало того, это не просто архетип, а «архетип архетипов», центральный из них и объединяющий вокруг себя все остальные. Юнг называет его бессознательной самостью. С точки зрения «энергетики души» бессознательная самость воплощает в себе природную, космическую негэнтропийную тенденцию, проявляющуюся и в человеческой психике. Сознанию архетипическая самость дана в виде символов¹⁷ сновидений, фольклора, искусства и религии, а также моральных представлений коллективного в своей основе порядка, например представления о совести, беспристрастном, всевидящем и всезнающем судье.

Наивысшего выражения архетип самости достигает в рели­гиозных представлениях о Боге. Гносис Юнга подходит тут, пожалуй, к своей кульминации («Психология и религия», 1940, «Психология и алхимия», 1944, «Mysterium conjunctionis», 1955-56, «Aion», 1950, «Ответ Иову», 1952, а также серия работ, посвященных западным и восточным религиям). Такое обилие работ, трактующих религиозную тематику с психоло­гической точки зрения, неслучайно. Ведь современное обще­ство утратило, по Юнгу, живую связь с корнями души — ар­хетипами бессознательного в их негэнтропийной ипостаси, а стало быть, с путем индивидуации и самостью как самореали­зацией, «целью человеческой полноты». Одно из средств уврачевания недугов «европейской души» — оживление и освеже­ние религиозных символов и их связывание с потребностями коллективной психики. Поэтому Юнг с энтузиазмом привет­ствовал, например, принятие католической церковью догмата успения Богородицы (в Апостолической конституции папы Пия XII, 1950) — ведь его содержание соответствует психоло­гическим потребностям и «чаяниям масс», суть которых состо­ит в соединении противоположностей в форме «священного брака» и в «прогрессирующем воплощении Бога», выражаю­щем стремление человека к самости («Ответ Иову», разд. 19). А нечувствительный к таким потребностям, холодно-рациона­листический протестантизм удостоился суровой критики со стороны ученого, так же как и некритическое, слепое усвое­ние Западом восточных религий и культов.

Однако это терапевтическое «средство» неполноценно, ибо затрагивает лишь архетипическую сторону самости, а ведь правильный путь индивидуации проходит через «осрзнанивание» архетипов, и если сознание не участвует в соединении проти­воположностей активно, то самость не будет реализована как целостность, а значит, не будет достигнута и цель всей психи­ческой жизни человека — личность. Тотальное же слияние противоположностей сознания и бессознательного есть, по Юнгу, нечто в отношении психики трансцендентное и потому может лишь предвосхищаться в постоянном асимптотическом приближении, всегда оставаясь идеальным пределом реализа­ции личности. (Этот идеальный предел можно было бы на­звать полной самостью в отличие от бессознательной самости.)

Процесс приближения к полной самости реализуется через серию малых циклов слияния частичных, конкретных психи­ческих содержаний, характеризующихся как противоположно­сти. Переход от одного такого цикла к другому, более высоко­му, Юнг назвал трансцендентной функцией. Именно эта функ­ция перехода от одного психического состояния к другому, более сознательному, и есть механизм индивидуации, причем «на этой ступени водительство переходит от бессознательного к Я»¹⁸. Трансцендентная функция внешне проявляется в виде «живых символов». Этот момент изложен Юнгом не очень-то артикулированно, однако можно понять, что речь идет о со­единении в таком символе смысла как активной формообразующей деятельности сознания и содержания, поставляемого бессознательным.

Такой-то путь целительства и предлагает Юнг современно­му обществу, считая себя не первооткрывателем, а продолжа­телем некогда процветавшей, но затем угасшей традиции — алхимии как гностической медицины. Его интерес к алхимии (выразившийся в указанных выше и нескольких других рабо­тах зрелого и позднего периодов) основывался не столько на обилии предлагаемого ею для иллюстрации процесса индиви­дуации материала, сколько на стремлении представить эту традицию миру в свете ее «психотерапевтических» возможно­стей. Разумеется, речь шла не о воскрешении традиции, а о привлечении внимания к собственным юнговским идеям (что в какой-то мере и удалось их автору).

Что же касается религий — будь то мировых или марги­нальных,— то Юнг весьма скептически оценивает их способ­ность быть «водителями душ» к спасению. В их недрах уже не зарождаются «живые символы», которые содействовали бы продвижению, к самости, а те, что там имеются, утратили связь с потребностями сегодняшнего дня (точнее говоря, со­временность не нащупывает контакта с этими ценностями). Поэтому, по Юнгу, Бог становится все более далеким душам нынешних людей, а ведь он жив именно в душе. «То обстоя­тельство, что божество на нас воздействует, мы можем конста­тировать лишь посредством психики; при этом, однако, мы не в состоянии решить, исходят ли эти воздействия от Бога или от бессознательного, т. е. невозможно определить, являются ли божество и бессознательное двумя разными величинами»¹⁹ (под бессознательным имеется в виду специально архетип са­мости). Увлеченный столь драматичной энантиодромией, Юнг «забывает» здесь о сознании. Вероятно, лучше было бы гово­рить не об архетипе самости, а о полной самости как трансцендентно-имманентном, знакомо-непостижимом принципе души и мира.

Именно эта интуиция вышла на передний план в поздние годы жизни мыслителя. «Переживание бессознательного в ка­кой бы то ни было форме есть приближение к целостности. Это то переживание, которое отсутствует в современной циви­лизации. Оно — via regia к unus mundus»²⁰,— пишет Юнг в 1960 г. Эта идея единого мира, имеющего ту же природу, что и душа, идея двойственно-единая, ясно-загадочная, выражен­ная темным языком алхимии, стала высшим «живым симво­лом» Юнга-личности, идеей и одновременно реальностью его самости.

Итак, если «мир и переживание мира имеют одну и ту же природу»²¹) то, стало быть, возможно непосредственное воз­действие души на мир, т. е. психики на материю, а воспри­ятие мира возможно не только через органы чувств, но и способом прямого контакта, т. е. сверхчувственно. Факты се­рий «случайных» совпадений внутренних (психических) и внешних событий, предвидения будущего, телепатии и ясно­видения независимо от субъективного к ним отношения неиз­бежно должны были попасть в поле зрения психолога. А вос­точные штудии Юнга только подстегнули такой интерес. Уже в 1930 г. появляется «Предисловие к И Цзин», где впервые излагается принцип подхода к «паранормальным явлениям» с точки зрения психологии бессознательного. Более двадцати лет Юнг не решался опубликовать результаты своих исследо­ваний в этой области, видимо опасаясь непонимания со сто­роны коллег-ученых. Однако нашлись ученые, относившиеся к занятиям Юнга сочувственно и даже помогавшие ему в спе­циальных вопросах естественных наук.

В 1952 г. выходит в свет его книга «Синхронизм как прин­цип акаузальных связей». Под явлениями синхронизма Юнг понимает наличие смысловой связи между различными собы­тиями при отсутствии между этими же событиями причинной зависимости. Фактически речь идет о принципе чуда, однако в «едином мире» не может быть ничего сверхъестественного (потому что он во всем одинаково естественный), и потому Юнг (при помощи солидных ученых, например, известного физика Вольфганга Паули) пытается подвести под принцип синхронизма естественнонаучную базу, в частности, матема­тический статистический анализ. Вывод гласит: «...Либо пси­хика не локализуема в пространстве, либо пространство пси­хически относительно. То же относится к временнбму измере-'нию психики и соответственно времени»²². Пространство, вре­мя и причинность — категории относительные, и наряду с ними для объяснения «природных процессов» должна быть введена еще одна, охватывающая феномены синхронизма и дающая возможность понимать их как «индивидуальные твор­ческие акты».

Не идет ли речь о судьбе? Юнг всю свою жизнь сознатель­но чурался философствования, крепко держась за эмпириче­ский стиль мышления, однако гностический «противочлен» его пожизненной энантиодромии позволяет различить про­должение намеченной мыслителем траектории. Вполне веро­ятно, что Юнг имел в виду возможность управления собствен­ной судьбой как индивидуальной целостностью души и мира, т. е. жизнь в движении к полной самости — возможность свободного творчества, предполагающего в том числе и чудо.

Такая жизнь становится индивидуально и всеобще осмыслен­ной судьбой, и оказывается, что она была осмысленной с само­го начала, если человек шел к самому себе. Разве — в рамках жизни Юнга — не исполнено глубокого смысла, что, начав с «так называемых оккультных феноменов», он пришел к «объ­яснительным для парапсихологии» феноменам синхронизма как свободному творчеству личности в едином мире? Разве не сотворил он для многих людей чудо — исцеляя их души и помогая им возвыситься? Но Золотой Цветок чуда вырастает только из души.

Вадим Бакусев

О ПСИХОЛОГИИ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО

Предисловие к первому изданию

Это небольшое сочинение* — результат предприня­той мной по просьбе издателя работы по подготовке ко второму изданию статьи «Новые пути психологии», вы­шедшей в 1912 г. в ежегоднике издательства Рашера. Предлагаемое сочинение представляет собой, таким об­разом, прежнюю статью в измененной форме и увели­ченном объеме. В той статье я ограничился изложени­ем одной существенной части открытого Фрейдом спо­соба психологического исследования. Ввиду многооб­разных и значительных изменений, произошедших в психологии бессознательного в последние годы, я был вынужден существенно расширить объем моей прежней статьи. Различные рассуждения о Фрейде здесь сокра­щены, но зато принята во внимание психология Адлера и, насколько это представлялось возможным в рамках настоящего сочинения, было дано также общеориентирующее изложение моих собственных взглядов. Я дол­жен обратить внимание читателя на то, что здесь речь идет об изложении, которое из-за своего довольно сложного материала требует значительного терпения и внимания. Я отнюдь не считаю, что это сочинение в каком-либо отношении является окончательным или достаточно убедительным. Этому требованию могли бы удовлетворить лишь обширные научные труды, посвя­щенные отдельным затронутым в этой работе пробле­мам. Поэтому тому, кто хочет глубже вникнуть в затро­нутые вопросы, я советую обратиться к специальной литературе. Мое намерение состоит лишь в том, чтобы дать определенную ориентацию относительно современных взглядов на сущность психологии бессознатель­ного. Я считаю проблему бессознательного настолько важной и актуальной, что, по-моему, было бы большой потерей, если бы эта проблема, столь близко затрагива­ющая каждого, будучи отправленной «в ссылку» на страницы какого-нибудь специального научного журна­ла, выпала из поля зрения образованных непрофессио­налов, чтобы влачить призрачное бумажное существо­вание на библиотечной полке. Психологические про­цессы, сопровождающие современную войну,— прежде всего невероятная деградация общепринятых суждений, взаимная клевета, небывалая страсть к разрушению, неслыханные потоки лжи и неспособность людей оста­новить кровавого демона,— как ничто другое способны с настойчивостью обратить взор мыслящего человека на проблему хаотического бессознательного, беспокой­но дремлющего под упорядоченным миром сознания. Эта война неумолимо доказала культурному человеку, что он еще варвар, и вместе с тем показала, какая кара уготовлена ему, если, скажем, ему еще раз взбредет в голову возложить ответственность за свои собственные дурные качества на своего ближнего. Психология от­дельного человека, однако, соответствует психологии на­ций. То, что делают нации, то делает и каждый отдель­ный человек, и пока он это делает, это делает и нация. Лишь изменение установки отдельного человека стано­вится началом изменения психологии нации. Великие проблемы человечества еще никогда не решались по­средством всеобщих законов, но всегда решались лишь посредством обновления установки отдельного человека. Если и было время, когда самоосознание было безу­словно необходимым и единственно правильным, то это — наша современная катастрофическая эпоха. Но каждый, кто осознает самого себя, сталкивается с гра­ницами бессознательного, которое как раз содержит именно то, что прежде всего необходимо было бы знать.

Кюснахт—Цюрих, декабрь 1916 г.

Автор

Предисловие ко второму изданию

Я рад, что этому небольшому сочинению посчастли­вилось в столь короткий срок пережить второе изда­ние, несмотря на то что его содержание многим, разу­меется, нелегко понять. Я в основном оставляю второе издание неизменным, за исключением небольших изме­нений и исправлений, хотя вполне осознаю, что имен­но последние главы в силу чрезвычайной трудности и новизны материала требовали бы гораздо более про­странной разработки, чтобы легко найти всеобщее по­нимание. Однако более подробное рассмотрение из­ложенных там основоположений настолько выходило бы за рамки более или менее популярно ориентирую­щего сочинения, что я предпочел разобрать эти вопро­сы с подобающей им подробностью в отдельной книге, которая сейчас готовится к изданию².

Из многих писем, которые я получил после выхода в свет первого издания, мне стало ясно, что и среди широкой публики интерес к проблемам человеческой души намного живее, чем я ожидал. Этот интерес мож­но было бы в немалой степени объяснить тем глубоким потрясением, которое наше сознание пережило во вре­мя мировой войны. Вид этой катастрофы отбрасывает человека с чувством полной беспомощности назад к себе самому; это чувство обращает его вовнутрь, и по­скольку все шатается, то он ищет нечто, что дает ему опору. Слишком многие еще ищут вовне; одни верят в обман победы и победоносную власть, другие верят в договоры и законы, а третьи — в разрушение суще­ствующего порядка. Еще слишком мало тех, кто ищет внутри, в своей самости, и еще слишком мало тех, кто задает себе вопрос, не полезнее ли было бы в конце концов для общества, если бы каждый сначала у себя самого, исключительно на своей собственной личности и в своем собственном внутреннем государстве подверг испытанию и то устранение прежнего порядка, и те за­коны, и те победы, о которых он проповедует на каж­дом углу,— вместо того, чтобы требовать этого от окружающих. Каждому отдельному человеку необходимы переворот, внутреннее раздвоение, разложение устойчиво существующего и обновление, а не навязы­вание всего этого окружающим под лицемерным пред­логом христианской любви к ближнему или чувства со­циальной ответственности — или какие бы там еще ни находились красивые слова для обозначения бессозна­тельной личной жажды власти. Самоосознание отдель­ного человека, возвращение индивида к основе челове­ческой сущности, к своей собственной сущности и ее индивидуальной и социальной определенности есть на­чало для исцеления от слепоты, которая правит сегод­няшним днем.

Интерес к проблеме человеческой души есть симп­том этого инстинктивного возвращения к самому себе. Этому интересу пусть служит мое сочинение.

Кюснахт—Цюрих, октябрь 1918 г.

Автор

Предисловие к третьему изданию³

Эта работа была написана во время мировой войны и своим возникновением существенно обязана психо­логическому резонансу великого события. Теперь война позади, и произведенные этим потрясением волнения начинают медленно утихать. Но великие проблемы человеческой души, которые подняла война, все еще занимают душу и дух всех тех, кто мыслит и ищет. Вероятно, благодаря этому обстоятельству настоящее небольшое сочинение пережило и послевоенную эпоху и теперь выходит в свет третьим изданием. Ввиду того что со времени выхода второго издания прошло семь лет, я счел необходимым сделать довольно крупные из­менения и исправления: в особенности в главах о ти­пах и о бессознательном. Главу «Развитие типов в ана­литическом процессе» я полностью опустил, так как за это время данный вопрос был подробно разработан в моей книге «Психологические типы», к которой я по этому поводу и предлагаю обратиться.

Всякий, кто уже пробовал писать, так сказать, попу­лярно о чрезвычайно сложной материи, которая нахо­дится в стадии научного становления, согласится со мной, что это непростая задача. Но трудность усугуб­ляется еще тем фактом, что многие душевные процес­сы и проблемы, которые мне приходится разбирать, ра­зумеется, почти совершенно неизвестны. Многое стал­кивается, возможно, с предрассудками или может пока­заться произвольным; но надо учитывать, что задача такого сочинения может состоять самое большее лишь в том, чтобы дать приблизительное понятие о своем материале и тем самым возбудить к нему интерес, а вовсе не в том, чтобы входить во все детали рассужде­ний и доказательств. Если эта небольшая книга отвеча­ет такой задаче, то я вполне удовлетворен.

Кюснахт—Цюрих, апрель 1925 г. Автор

³ В третьем издании название было изменено следующим образом: dos Unbewufite im normalen und kranken Seelenleben.

Предисловие к четвертому изданию

За исключением некоторых исправлений, четвертое издание выходит без изменений. Из многочисленных откликов моей публики я узнал, что особый интерес вызвала идея коллективного бессознательного, которо­му я посвятил главу в этой работе. Поэтому я хотел бы обратить внимание моих читателей на последние вы­пуски ежегодника Eranos-Jahrbuch (Rheinverlag), кото­рые содержат весьма значительные в этом отношении работы различных авторов. Предлагаемая книга не пре­тендует на то, чтобы дать, так сказать, развернутую информацию об аналитической психологии в ее пол­ном объеме; поэтому многое здесь остается лишь наме­ченным, а кое-что вовсе не упоминается. Я надеюсь, однако, что она и в дальнейшем будет выполнять свою скромную задачу.

Кюснахт—Цюрих, апрель 1936 г. Автор

Предисловие к пятому изданию⁴-

Со времени последнего, не содержащего изменений издания прошло шесть лет; мне поэтому показалось своевременным при подготовке к теперешнему новому изданию подвергнуть эту книжку о бессознательном ос­новательному пересмотру. Это дало возможность устра­нить многие недостатки и излишества. Такой трудный и сложный материал, как психология бессознательного, служит источником не только новых знаний, но и за­блуждений. Перед нами еще необозримая область неиз­веданного, куда мы пытаемся проникнуть, и лишь окольными путями открываем мы прямую дорогу. Хотя я старался отразить в своем тексте как можно больше новых точек зрения, все же читателю не следует здесь ожидать сколько-нибудь полного изложения всех ос­новных моментов современного психологического зна­ния в этой области. В этом популярном сочинении я излагаю лишь некоторые из самых существенных взгля­дов, относящихся как к медицинской психологии, так-и к моему собственному исследовательскому направле­нию,— и все это лишь в масштабах введения. Основа­тельное знание может быть приобретено, с одной сто­роны, лишь посредством изучения специальной литера­туры, а с другой — посредством практического опыта. Я в особенности хотел бы рекомендовать тем читате­лям, которые хотят получить подробные знания в этой области, не только изучить основные труды по меди­цинской психологии и психопатологии, но также осно­вательно просмотреть учебники по психологии. Это — наиболее верный способ получить необходимое знание о месте и значении медицинской психологии.

Из этого сравнительного изучения станет понятно, насколько оправданы жалобы Фрейда на «непопуляр­ность» его психоанализа и собственное мое ощущение, что я нахожусь в изоляции. Думаю, не будет преувели­чением, если я скажу, что представления современной медицинской психологии имеют еще слишком мало до­ступа в науку, представленную в университетах, хотя иногда, в противоположность тому, что было раньше, дело доходит до заслуживающих признания исключе­ний. Новые идеи, которые не просто привлекательны, как правило, требуют по меньшей мере одного поколе­ния, чтобы иметь возможность утвердиться, а психоло­гические новшества, возможно, еще больше, так как особенно в этой области каждый, так сказать, считает себя авторитетом.

Кюснахт—Цюрих, апрель 1942 г. Автор

⁴ Название изменено на: Ober die Psychology des Unbewu/Sten.

ПСИХОАНАЛИЗ

Врач, так называемый невропатолог, нуждается в психологических занятиях, если он хочет помочь своим пациентам, ибо нервные расстройства — во всяком случае, все то, что называют «нервозно­стью», истерией и т. д.,— имеют психическое проис­хождение и логически требуют психотерапевтического подхода. Холодная вода, свет, воздух, электричество и т. д. оказывают преходящее действие, а порой и вовсе неэффективны. То, что заставляет больного страдать,— это его душа, и притом в ее сложнейших и высших функциях, которые теперь уже едва ли осмеливаются причислить к сфере медицины. Здесь врач должен быть также психологом, т. е. знатоком человеческой души. Раньше, более пятидесяти лет назад, с психологиче­ской подготовкой врача дело обстояло еще довольно плохо. Его учебник по психиатрии ограничивался лишь клиническим описанием и систематизацией душевных болезней, а преподаваемая в университетах психология была либо философией, либо так называемой экспери­ментальной психологией, начало которой положил Вильгельм Вундт¹. Школа Шарко (Salpetriere*, Париж) дала первые импульсы развитию психотерапии невро­зов: Пьер Жане² начал свои эпохальные исследования психологии невротических состояний, а Бернхейм³ в Нанси с большим успехом снова возродил в свое время забытую инициативу Льебо⁴ по лечению неврозов суг­гестивным методом. Зигмунд Фрейд перевел книгу Бернхейма, которая стала значительным импульсом его собственного творчества. Психологии неврозов и пси­хозов тогда еще не было. Именно Фрейд, и в этом его бессмертная заслуга, заложил основы психологии нев­розов. Его учение исходило из практического опыта лечения неврозов, т. е. из опыта применения метода, который он назвал психоанализом.

Предваряя более подробное изложение, следует кое-что сказать об отношении к обозначенной проблеме прежней науки. Здесь мы наблюдаем любопытную кар­тину, снова подтверждающую замечание Анатоля Фран­са: «Les savants ne sont pas curieux»*. Первая крупная работа⁵ в этой области с трудом вызвала едва слышный отклик, хотя она дала совершенно новое понимание неврозов. Некоторые авторы отзывались об этом с одобрением и вместе с тем на следующей же странице продолжали рассматривать случаи истерии по-старому. Они поступали примерно так, как если бы кто-то при­знавал идею или факт шаровидной формы Земли и при этом спокойно продолжал представлять Землю в виде диска. Следующие публикации Фрейда вообще оста­лись без внимания, хотя они, в частности, содержали наблюдения, имевшие для психиатрии неоценимое зна­чение. Когда Фрейд в 1900 г. написал первый труд по психологии сновидений⁶ (до этого в данной области господствовал почти полный мрак), это вызвало смех, а когда около 1905 г. он выпустил книгу о психологии сексуальности⁷, это вызвало брань. И не в последнюю очередь именно этот поток «ученого негодования» спо­собствовал чрезвычайно широкой известности, прости­рающейся далеко за пределы науки.