Лирическое отступление. Живешь только дважды: поправимость vs

Живешь только дважды: поправимость vs. непоправимость

С течением времени человеческая жизнь становится все бо­лее поправимой, и этот феномен отражается в разных обла­стях культуры: литературе, кинематографе, особенно отчет­ливо проявляясь в рекламе.

Компьютеры бесповоротно сменили пишущие машинки, и от­ныне единственная опечатка уже не способна загубить це­лую страницу текста: ошибку можно поправить, нет необхо­димости искуплять ее собственной кровью. Остался в про­шлом культ девичьей невинности, дававший героине, роман­ной или реальной, единственную попытку прожить свою жизнь. Отныне романист уже не может бесцеремонно вывес­ти из игры однажды согрешившую героиню: он обязан приду­мать более правдоподобный поворот сюжета. Раненный на дуэли герой тоже остается равноправным участником пове­ствования - возможности медицины за последние сто лет сильно изменились.

Эстетика поправимости в литературе и кинематографе ха­рактеризуется прежде всего возможностью пересказать ис­торию еще раз (или даже несколько раз, если потребуется) и постепенно все исправить. Смерть и драма оказываются не­настоящими. Отдельные примеры такого рода можно встре­тить и в более ранних произведениях (например, история зай­чика, несмотря на происки охотника, оставшегося в живых), однако феноменом культуры поправимость стала относи­тельно недавно, в последние десятилетия прошлого столе­тия, а феноменом массовой культуры - совсем недавно.

Следуя собственным литературным пристрастиям, упомяну «Назову себя Гантенбайн» М. Фриша и «Глиняную книгу» О. Сулейменова (у читателя, вероятно, возникнут свои, не менее достойные, примеры), а кроме того, «Принцессу и лю­доеда» Г. Сапгира, «Жил-был слоненок» Э. Успенского и «Сказку по вашему вкусу» Р. Кено. Поправимость особенно характерна для детской литературы: взрослые относятся к себе чрезвычайно серьезно, гордясь тем, что все в их жизни не случайно и непоправимо. На экране эстетика поправимости породила, в частности, такие сюжеты, как «День Сурка», «Беги, Лола, беги», «Любит - не любит».

Реклама, вероятно, древнейший и упорнейший носитель фи­лософии глобальной поправимости. Любой, самый невзрач­ный, продукт помогает кардинально изменить жизнь (Лоск -вы неотразимы!). Перемотаем пленку назад и встретим хоро­шенькую девочку уже со жвачкой в зубах - и все поправится. Союз «и» в значении «следствия» - символ поправимости: и пятен как ни бывало, и перхоть отступает, и все микробы врассыпную, и последние станут первыми, и без кипячения! Живите без боли, по крайней мере на этот раз! Так изящная литературная игра стала массовым развлечением.

И чаша - через край, уже даже заметен некоторый отход назад, в сторону поправимости. Появляются рекламы-само­опровержения и фильмы-предостережения: «Да прекратите вы играть, мадмуазель Амели!» Похоже, скоро будет спрос на драмы в духе античности, ибо «жизнь дается человеку один раз и прожить ее нужно так, чтобы не ошибиться в ре­цептах».

В общественном сознании еще не закрепилась мысль, что реклама - своеобразная плата за демократию и свободу сло­ва. Без рекламы будут существовать только избранная ин­формация (государственные каналы) и информация для из­бранных (платные каналы). Кампания, разъясняющая, что ре­клама необходима, проводилась лишь однажды: сериальный герой-любовник пояснял сериальной героине, что их свадьба отменяется, поскольку зрители отказались от рекламы и ка­налу не на что закупать новые серии. Кампаний, воспеваю­щих рекламу, не было вовсе, а у читателя наверняка найдет­ся немало доводов в ее защиту.