2015-04-06
252
29 января 1928 г.
Сегодня был чрезвычайно любезно принят Пуанкаре. Сославшись на сведения о моей прежней жизнн во Франции и деятельности в Швеции, Пуанкаре выразил удовлетворение
* Копия телеграммы была направлена и. о. консула СССР в Пекине И. И. Спильванеку. ** См. док. № is. *** Начальник центрального дипломатического управления Трех Восточных Провинций Китая.
**** См. также док. № 29, 125. ***** См. также док. № 22.
по поводу моего назначения, а также уверенность, что рука об руку с французским правительством я буду способствовать дружбе между Советским Союзом и Францией. Переходя к вопросу о долгах, Пуанкаре сообщил о решении французского правительства продолжать переговоры дипломатическим путем в Париже, мотивируя это отсутствием надобности в конференции, которая уже подготовила необходимый материал для конкретного разрешения вопроса, находящегося исключительно в компетенции правительства, а также стремлением избежать преждевременной огласки хода переговоров. Я изложил Пуанкаре наши доводы за сохранение советско-французской конференции, но он остался непреклонен. На вопрос, как быть с делегациями, которые были назначены правительствами, Пуанкаре ответил, что он не имеет возражений против сохранения советской делегации в качестве подсобного органа при мне. Отметив, что я могу не торопиться с возобновлением переговоров, с тем чтобы успеть ближе познакомиться с материалами, Пуанкаре заявил, что затяжка в переговорах отнюдь не помешает моей деятельности в деле укрепления отношений между Францией и Советским Союзом. Для более детального разговора Пуанкаре отослал меня к Бриану, с которым у него-де полное единогласие. Свой визит к Бриану я отложу до получения ваших директив как по существу заявления Пуанкаре, так и по вопросу о том, нужно ли мне брать инициативу переговоров с Брианом или же предоставить эту инициативу ему *.
Довгалевский
Печат по аох.
27. Запись бесед Заместителя Народного Комн"саоа Иностранных Дел СССР с Послом Франции в СССР Эрбет-том, Посланником Польши в СССР Патеком н Посланником Грецнн в СССР Панурнасом**
30 января 1928 г.
1. Обменялись мнениями с Эрбеттом по поводу разговора т. Довгалевского с Пуанкаре***. Я выразил мнение, что предлагаемый Пуанкаре дипломатический путь замедлит темп переговоров, каковая цель, вероятно, и преследуется Пуанкаре, и что переговоры, по-видимому, возобновятся французами не раньше осени. Эрбетт против этого не возражал, заметив лишь, что дипломатические дела со м.ной не претерпевают замедления.
* См. также док. № 30, 37, 38. ** Беседы имели место на приеме в латвийской миссии в СССР. *** См. док. № 26.
2. Коснувшись польско-литовских переговоров, Эрбетт высказал несколько критических замечаний по поводу ответной ноты Вольдемараса *. В частности, он указал, что требование компенсации за Вильно является новой постановкой вопроса. Я высказал надежду, что Польша не даст этому пункту эрбеттовской интерпретации. На вопрос Эрбетта, верно ли, что мы и Германия вручили Вольдемарасу идентичные ноты, я ответил отрицательно, сказав, что мы вообще никаких нот по поводу переговоров с Польшей не вручали, но что наши и германские советы Вольдемарасу могут в значительной степени совпадать.
3. Была упомянута история с провозом пулеметов через Венгрию,э, причем я сообщил Эрбетту, что Румыния уклоняется от протеста по той простой причине, что она сама таким же путем получала оружие из Италии и что, по нашим сведениям, Муссолини успокаивает Венгрию, заявляя, что Италия целиком примет на себя ответственность.
4. Эрбетт спрашивал, известно ли мие об отъезде Голувко и Соколовского. Я сказал, что отъезд вызывает у нас полное недоумение и приписывается нами детской политике Патека, который в данном деле действовал вразрез с инструкциями Залесского, заявившего Богомолову еще в субботу вечером, что им даны инструкции о немедленном начатии переговоров**. Эрбетт сказал, что делегаты уехали потому, что не получили приглашения явиться в НКИД, каковое объяснение он получил как от Патека, так и от самого Голувко, из чего он заключает, что никакого расхождения между ними не было. Я высмеял это объяснение и просил Эрбетта поставить себя иа место делегатов и сказать мне, поступил бы он таким же образом, если бы он был послан своим правительством в какую-нибудь страну с определенным поручением и вместо того, чтобы явиться к правительству, он засел бы в своем посольстве и ждал бы специального приглашения. Когда я ездил в Берлин или Париж и хотел что-либо сообщить минин-делу или узнать от него что-либо, я звоинл по телефону и просил свидания. Так поступают все дипломаты. Эрбетт на это слабо возражал, указав, что польские делегаты приехали без всяких предложений в ожидании, что мы им что-нибудь сообщим и поэтому ждали вызова, а не получив этого вызова, оии уехали. Я подробно развил Эрбетту наше объяснение инцидента.
5. Патек все время вертелся около нас, стараясь присоединиться к нам. Наконец он подошел близко ко мие, и Эрбетт
* См. сб. «Международная политика в 1928 году...», М., 1929, стр. 127—129.
** См. док. № 22, 25, 28.
сейчас же удалился. После какой-то нейтральной фразы Па-тек первый заговорил об отъезде польской делегации. Они приехали-де, чтобы кое-что выяснить у него, и, поговоривши с ним, они вернулись в Варшаву. Я сказал полушутя, что делегация собственно к нам не приезжала, так как оставалась все время в миссии, на польской территории. Перейдя на серьезный той, я сказал, что из Варшавы нам сообщили, что целью делегации было выяснение кое-каких вопросов не с Патеком, а с нами и что вряд ли Патек Мог дать им те сведения, которые они желали получить от нас. Патек тогда заговорил о неблагоприятной атмосфере для переговоров, создавшейся в Москве процессом Скальского 18 и упрекал нас в том, что процесс был назначен чуть ли не в день приезда делегации, что по требованию НКИД суд опорочил польскую миссию, ибо все в Москве поняли, какая миссия подразумевается под «иностранной», что мы не обсудили с ним вопроса о сроке слушания дела, что мы не известили его о вторичном слушании дела, о котором не писалось даже в газетах и, наконец, что мы после оправдания Скальского в шпионаже не извинились перед опороченной польской миссией. Я на это дал следующий ответ: дела назначаются судом без согласования даты с НКИД: мы не были осведомлены о дате, как и суд не был осведомлен о предстоящем приезде польской делегации, так что совпадение было совершенно случайное; суд не может откладывать дела по требованию иностранной миссии, в особенности когда это требование поступает за три часа до слушания дела. Тов. Стомоняков максимально пошел навстречу просьбе Зелезинского и с большим трудом добился закрытия дверей. Это было нелегким делом, так как суд долго не соглашался на закрытие дверей, требовавшее изменения всей намеченной процедуры; мы не могли объясниться с Патеком, так как он лично к иам не являлся и свидания не просил; Зе-лезинский говорил лишь, что, в случае желания со стороны т. Чичерина видеть Патека, последний будет к его услугам, но это совершенно непривычная форма испрашивания свидания; мы решили, что Патек не придает большого значения данному делу, если он не счел нужным лично явиться и послал советника; поскольку дело было назначено к слушанию при открытых дверях, суд не мог не объяснить публично причины внезапного закрытия дверей, но он был настолько деликатен, что ие упомянул о польской миссии; перенесение дела на следующий день было вызвано технической невозможностью изменения процедуры, требовавшейся закрытием дверей, и было для нас самих полной неожиданностью, поэтому мы миссию об этом известить не могли, суд же тоже ие может посылать приглашений иностранным миссиям; посылка билетов на процесс не есть приглашение, а предоставление возможности
присутствовать на,нем; оправдание Скальского в шпионаже должно было дать Полное удовлетворение польской миссии, с которой было снято подозрение, которое косвенно заключалось в мотивировке закрытия дверей; суд не может извиняться перед иностранными миссиями; кроме того, не может же суд публично извиняться перед польской миссией, которая раньше нигде не была названа, извиняться же перед какой-то анонимной иностранной миссией было бы нелепостью; когда речь идет о польском суде, нам заявляют об абсолютной независимости этого суда, и польское правительство не считало нужным перед нами извиняться за оскорбительное по нашему адресу выступление прокурора по делу Коверды; мы должны требовать такого же уважения к нашему суду и такого же признания его независимости, Патек же фактически требует подчинения нашего суда диктаторству иностранной миссии; в такой постановке оскорбление уже обращается в нашу сторону; я сегодня еще читал в газетах о каком-то процессе в Германии против польских шпионов, но я не думаю, чтобы это послужило причиной перерыва польско-германских переговоров о торговом договоре. Если бы мы были так же чувствительны, как Патек, то, вероятно, никогда ии с кем переговоров не вели бы и вообще приличных отношений поддерживать не могли бы.
6. Патек выслушивал меня без необходимого спокойствия, часто перебивая. Он прибавил еще, что он испытывает от всего этого дела большую горечь и считает себя оскорбленным. Ничего страшного, однако, не случилось, надо выждать, пока горечь эта пройдет, и тогда можно будет начать переговоры. Между нами все время тянется цепь печальных инцидентов: убийство Войкова*, дело Трайковича **, дело Скальского и т. д. Всякое начало трудно, но когда мы начнем переговоры, то все пойдет как по маслу, нужно только, чтобы инцидентов не было и чтобы установились лучшие отношения. Я ответил, что такой представитель польского государства, как Залесский, очевидно, не испытывает никакой горечи, ибо он еще в субботу вечером выразил удовлетворение по поводу окончания процесса и сказал Богомолову, что он дает инструкции немедленно начать переговоры. Горечь Патека, очевидно, несколько субъективна, о чем я, конечно, очень жалею. Искусство дипломата состоит в умении подавлять личные чувства и сохранять при всех обстоятельствах полное спокойствие и хладнокровие. Инциденты порождаются отчасти отсутствием надлежащих отношений и соответственных договорных баз для этих отношений. Если же будем выжидать с установлением нужных нам отношений исчезновения
" * СмГТ. X, док. № 153, 154, 159. ** См. т. X, прил. 1 (стр. 574).
инцидентов, то попадем в порочный круг. Мне кажется, что нет ничего легче, как начать переговоры, и что гораздо труднее их кончать. Это подтвердит Патеку всякий дипломат, да н он сам должен знать, что даже переговоры о пакте нам легче было начать, чем кончать. Конечно, ничего страшного не случилось, но все же отъезд делегации является политическим событием, которое не может не обратить на себя внимания всего мира. Я не думаю, чтобы интересы внутренней или внешней политики Польши требовали создания впечатления об ухудшении отношений с СССР. Если бы даже Кто-либо признал за Патеком некоторую правоту в деле Скальского, то он все же должен- был бы признать эту мелочь и отъезд делегации вещами совершенно несоизмеримыми.
7. Патек горячо перебил меня и сказал, что он никакого юнктима между этими двумя делами не ставит (в противоречие со всем сказанным раньше). На этом разговор как будто прекратился, но в интервале между двумя исполненными номерами концерта он снова подошел ко мне, явно желая продолжать разговор. Я сказал, что следующим актом, очевидно, будет полемика между нашей и польской прессой, на что Патек поспешно ответил, что он этого не допустит и что он уже принял или примет меры. Я выразил сомнение в возможности предотвращения комментариев прессы. Неожиданно Патек заявил, что независимо от указанной им причины переговоры не могли бы начаться уже потому, что он не мог сговориться с делегацией, с которой у него были осложнения. Я переспросил его: «Расхождения?» — «Да, расхождения»,— ответил Патек. Таким образом, делегации все равно пришлось бы уехать в Варшаву за новыми инструкциями. Я сказал, что инструкции эти они могли бы получить и оставаясь в Москве, па что Патек ответил, что, может быть, так и было бы, если бы не было другой причины, о которой он раньше говорил. Все вместе сложилось так, что делегация должна была вернуться. Он, Патек, ожидает теперь вызова в Варшаву.
8. Патек весь, вечер производил на меня впечатление человека, растерявшегося и чувствующего себя весьма неважно. Говорил он со мной заискивающим тоном, а на прощание умоляюще сказал: «Старайтесь понять меня». Забыл еще упомянуть, что, когда я ему объяснял обычный способ испраши-вания свидания, Патек сказал: «Теперь я буду знать».
9. Заведующему протокольным отделом Патек почему-то сообщил, что ему сегодня в б часов звонили из Варшавы по телефону и что он должен был ответить, что делегация уже уехала. Патек, таким образом, полностью признал, что делегация уехала без ведома мининдела.
10. Пануриас спрашивал о ходе переговоров о торговом соглашении. Я ответил, что Устиновым получены от греческого
правительства несколько нот, которые находятся в пути, а до получения нх в* Москве не можем дать окончательного ответа. Предварительные телеграфные сообщения Устинова позволяют мне теперь же сказать, что некоторые греческие требования являются абсолютно невыполнимыми, в частности о греческом торгпредстве, о контингентах и о нетто-балансе, причем я ему подробно объяснил и невозможность нетто-баланса между нами и Грецией. Пануриас сослался на советско-турецкий договор, по которому мы предоставляем турецкому правительству право учреждения торгпредства.
Вопросы Пануриаса отнюдь не подтвердили правильность предположения т. Устинова. Если бы Пануриас думал, что требования поставлены с единственной целью сорвать переговоры и послужить предлогом к разрыву отношений, то это так или иначе отразилось бы на тоне его разговоров со мной.
Литвинов
Печат. по арх.
28. Запись разговора Полномочного Представителя СССР в Польше с Министром Иностранных Дел Польши Залес-ским*
30 января 1928 г.
Говорил по телефону с Залесским (при моем разговоре случайно присутствовали тт. Ульянов, Коцюбинский и Аркадьев**). Я сказал Залесскому, что только что получил сообщение из Москвы о том, что Голувко и Соколовский сегодня уезжают из Москвы. Залесский ответил, что он очень удивлен, что слышит это от меня, но что он сам ничего об этом не знает. Говорил он очень растерянно. Спросил меня, не. знаю ли я, когда уходит из Москвы поезд и сможет ли Голувко получить его телеграмму. Я сказал, что, вероятно, уже будет поздно, но что он, может быть, еще успеет переговорить по телефону.
Трудно, конечно,, делать выводы на основании впечатления от разговора по телефону, но, видимо, Залесский был очень растерян. Он несколько раз переспрашивал меня об одном и том же ***.
Богомолов
Печат. по арх.
* Из дневника полпреда СССР в Польше № 15 за период с 25 по 30 января 1928 г.
** А. Ф. Ульянов и Ю. М. Коцюбинский — советники и М. П. Аркадьев— первый секретарь полномочного представительства СССР в Польше. *** См. также док. № 25, 27, 32.
29. Телеграмма и. о. Консула СССР в Пекине Заместителю Народного Комиссара Иностранных Дел СССР Л. М. Карах ану *
3 февраля 1928 г.
К телеграмме от 1 февраля20. Лю Чжэ передал следующее:
1) Вопрос о его поездке в Москву решен отрицательно.
2) В случае нашего согласия на встречу делегатов без предварительных условий китайское правительство назначит Лю Чжэ своим представителем с исчерпывающими полномочиями. 3) Положение и полномочия нашего делегата должны быть такие же. 4) Место встречи делегатов — Харбин. 5) Встреча и переговоры должны быть совершенно секретными. 6) Означенное является окончательным решением китайского правительства по вопросу о переговорах.
Хотя нет достоверных сведений о фронте, но, несмотря на отход южан по цзинань-пукоусской железнодорожной линии и победы Бай Чун-си **, Фын Юй-сян начал наступление в южной Чжили, считают, что он добился активной поддержки Янь Си-шаня***. В случае общего наступления обоих генералов падение Пекина ожидается в марте или в апреле. Срочно шлите указания для ответа Лю Чжэ.
Спильванек
Пецат. по арх.
