Модель престижного потребления

Явная цель покупки товаров потребления — это, конечно, удов­летворение потребностей, для которых эти товары непосредственно предназначены. Так, автомобили явно предназначены для определен­ного вида перевозок; свечи — для освещения; деликатесы — для пита­ния; раритетные произведения искусства — для эстетического удоволь­ствия. Поскольку эти товары на самом деле имеют такое применение, в основном считали, что оно охватывает весь диапазон социально важ­ных функций. Веблен действительно полагает, что таковым было обыч­но преобладающее мнение (до эпохи Веблена, естественно): «Целью приобретения и накопления обычно считают потребление накоплен­ных товаров... Это по крайней мере осознают как экономически оп­равданную цель приобретения, учитывать которую как единствен­ную и вменяется в обязанности теории»™.

Хотя, в сущности, говорит Веблен, как социологи мы должны идти дальше и рассматривать латентные функции приобретения, накоп­ления и потребления, а они весьма далеки от явных. «Но лишь когда потребление товаров рассматривается в смысле, весьма далеком от его наивного значения [т.е. явной функции], можно сказать, что оно дает побудительную причину, которой неизменно обусловлено накопле­ние». И среди этих латентных функций, помогающих объяснить ус­тойчивость и социальную локализацию модели престижного потреб­ления, приводится та, которая символизирует «финансовую мощь и вследствие этого приобретение или сохранение репутации». Прояв­ление «щепетильного умения разбираться» в преимуществах «пищи, напитков, жилья, услуг, украшений, одежды, развлечений» вызывает не только непосредственное удовольствие от потребления «лучших» в отличие от «худших» товаров, но также приводит, что, как считает Веблен, гораздо важнее, кповышению или подтверждению социального статуса.

Парадокс Веблена заключается в том, что люди покупают доро­гие товары не столько потому, что они лучше, а потому, что они доро­гие. Ибо в своем функциональном анализе он выделяет именно ла-

⁸⁸ Veblen, Theory of Leisure Class, op. tit., стр. 25. — Примеч. автора.

тентную функцию («дорогая цена = знак более высокого обществен­ного положения»), а не явное тождество («дорогая цена = превосход­ство товаров»). Это не значит, что он вообще отказывает явным функ­циям в какой-либо роли в укреплении модели престижного потреб­ления. Они тоже срабатывают. «Только что сказанное нельзя воспри­нимать так, будто нет других стимулов к приобретению и накоплению, кроме этого желания превзойти в финансовой мощи и тем самым за­воевать уважение своих знакомых и вызвать у них зависть. Желание большего комфорта и стремление защитить себя от нужды присут­ствуют в качестве мотива на каждой стадии...» Или еще: «Было бы рискованно утверждать, что всегда в использовании любого товара или любых услуг отсутствует полезная цель, насколько бы ни была очевидной его первая задача и главный элемент — престижное расто­чительство» и вызванное им социальное уважение⁸⁹. Просто дело в том, что эти прямые, явные функции не объясняют в полной мере преоб­ладающие модели потребления. Выражаясь иначе, если удалить латен­тные функции укрепления или подтверждения статуса из моделей пре­стижного потребления, то эти модели подверглись бы таким серьезным изменениям, которые «обыкновенный» экономист не мог бы предвидеть. В этом отношении анализ латентных функций, осуществленный Вебленом, значительно отличается от представления, продиктован­ного здравым смыслом, что конечная цель потребления — это, «ко­нечно, непосредственное удовлетворение, которое оно дает»: «Люди едят икру потому, что хотят есть; покупают «кадиллак» потому, что хотят лучшую из возможных машин; обедают при свечах потому, что им нравится спокойная обстановка». Интерпретация, продиктован­ная здравым смыслом и основанная на выделеннии явных мотивов, уступает место в анализе Веблена дополнительным латентным функ­циям, которые тоже и, возможно, даже более значимо выполняют эти обычаи. Безусловно, за последние десятилетия анализ Веблена на­столько внедрился в общественное сознание, что теперь эти латент-

⁸⁹ Ibid., 32, 101. В дальнейшем повсюду будет отмечаться, что Веблен не любит строгой терминологии. В отмеченных отрывках (и периодически в других местах) он использует термины «стимул», «желание», «цель» и «функция» как взаимозаменяе­мые. Поскольку контекст обычно проясняет предметную отнесенность этих терми­нов, большого вреда в этом нет. Но ясно, что явно выраженные цели конформности культурной модели никоим образом не идентичны латентным функциям этой кон­формности. Веблен периодически признает это. Например, «строго говоря, в рязряд престижных трат нельзя включать ничего, кроме таких расходов, которые при срав­нении представляются возмутительной тратой денег. Но чтобы включить любой дан­ный элемент в этот разряд, не обязательно, чтобы его признавал как излишнюю трату ^в этом смысле тот человек, который несет расходы» (Ibid, 99; курсив мой). Ср. А.К. Davis, «Veblen on the decline of the Protestant Ethic», op. cil. — Примеч. автора.

ные функции являются общепризнанными. [В связи с этим возника­ет интересная проблема изменений, происходящих в преобладающей модели поведения, когда еелатентные функции получают общее при­знание (и таким образом перестают быть латентными). У нас не будет возможности обсудить эту интересную проблему в данной книге.]

Открытие латентных функций не только уточняет понятие функ­ций, выполняемых определенными социальными моделями (что про­исходит и при изучении явных функций), но и знаменует качествен­но иной этап познания.

Оно препятствует подмене социологического анализа наивными мо­ральными суждениями. Поскольку нравственные оценки в обществе обычно основаны на явных последствиях сложившихся обычаев или моральных норм, мы должны быть готовы к тому, что анализ, пост­роенный на латентных функциях, иногда может идти вразрез с пре­обладающими нравственными оценками. Ибо ниоткуда не следует, что латентные функции будут проявляться таким же образом, как яв­ные последствия, обычно лежащие в основе таких суждений. Так, во многих слоях американского общества политическую машину или «политические махинации» недвусмысленно оценивают как «плохие» или «нежелательные». Основания для такого нравственного сужде­ния бывают разными, но в основном при этом подчеркивают, что политические машины нарушают законы морали: политический пат­ронаж нарушает принципы подбора персонала, основанный на бес­пристрастной оценке квалификации, а не на преданности какой-то партии или взносах в партийную казну; институт местной политичес­кой власти нарушает ту норму, по которой голосование должно быть основано на индивидуальной оценке достоинств кандидатов и поли­тических программ, а не на постоянной преданности феодальному ли­деру; взяточничество и «честный подкуп» — явно недостойное приоб­ретение собственности; «покровительство» преступности безусловно нарушает закон и противоречит нравственным устоям и т.д.

В связи с тем, что деятельность политических организаций во многом, хотя и в разной степени, идет вразрез с нормами морали и иногда с законом, уместен вопрос, как им удается продолжать функ­ционировать. Знакомые «объяснения» сохранения политической ма­шины здесь нам не важны. Безусловно, вполне возможно, что если бы «уважаемые граждане» жили согласно своим политическим обя­зательствам; если бы электорат был бдительным и просвещенным; если бы число кандидатов было сокращено по сравнению с десятками и даже сотнями, которых приходится оценивать среднему избирателю в ходе городских, окружных выборов и выборов в штате и во всей стра­не; если бы избиратели прислушивались к мнению «богатых и обра-

зованных, без участия которых», как выражается не всегда демократи­чески настроенный Брайс, «наилучшим образом сформированное пра­вительство должно быстро деградировать», — если бы в политическую структуру были внесены эти и множество других сходных изменений, то, возможно, «злые духи» и были бы изгнаны из политической ма­шины⁹⁰. Но нужно отметить, что зачастую такие изменения не вно­сятся, что политические машины обладают способностью, подобно фениксу, возрождаться из пепла целыми и невредимыми, — короче говоря, эта структура проявляет замечательную жизнеспособность во многих областях американской политической жизни.

Поэтому, если исходить из функциональной точки зрения, соглас­но которой нам следует обычно (но не всегда) ожидать появления ус­тойчивых социальных моделей и социальных структур, выполняющих позитивные функции, которые в данное время неадекватно выполняют другие существующие модели и структуры, то возникает мысль, что, воз­можно, эта поносимая всеми организация удовлетворяет при данных условиях основным латентным функциям⁹¹. Краткий обзор современ­ного анализа структуры этого типа может также послужить примером дополнительных проблем функционального анализа.

Некоторые функции политической машины

Не вдаваясь в детали различий между видами политических ма­шин — ведь некие Твид, Вэер, Крамп, Флинн, Хэйг далеко не одина­ковые типы начальников, — мы можем вкратце рассмотреть функ-

⁹⁰ Эти «объяснения» — «причинные» по своему замыслу. Они претендуют на то, что­
бы определить, при каких социальных условиях появляются политические машины. В
той мере, в какой они подтверждены эмпирически, эти объяснения, конечно, увеличи­
вают наши знания о том, как получается, что политические машины действуют в одних
областях, а не в других? Как им удается сохраниться? Но этих причинных объяснений недо­
статочно. Осмысление функционально-результативного значения машины, как мы уви­
дим, успешно дополняет причинную интерпретацию. — Примеч. автора.

⁹¹ Я думаю, излишне добавлять, что эта гипотеза выдвинута отнюдь не «в поддер­
жку политической машины». В свое время еще предстоит рассмотреть, не перевеши­
вают ли дисфункции машины ее функции и не отсутствуют ли альтернативные струк­
туры, которые могут выполнять ее функции, без того, чтобы обязательно приводить
к социальным дисфункциям в пей. Нам здесь важно подтвердить документально, что
моральные суждения, основанные целиком на оценке явных функций социальной
структуры, «нереалистичны» в строгом смысле этого слова, т.е. не учитывают других
действительных последствий этой структуры — последствий, которые могут оказы­
вать основную социальную поддержку этой структуре. Как будет указано позднее,
если «социальные реформы» или «социальная инженерия» игнорируют латентные
Функции, то в результате им грозят жестокие разочарования и эффект бумеранга. —
Примеч. автора.

ции, являющиеся более-менее общими для политической машины как определенного рода социальной организации. Мы не собираемся ни перечислять все ее разнообразные функции, ни утверждать, что каж­дая из них одинаково выполняет все эти функции.

Ключевая структурная функция местного партийного босса — это организовать, централизовать и поддерживать в хорошем ра­бочем состоянии «разрозненные ветви власти», которые наданный момент рассредоточены по нашей политической организации. С помощью этой централизованной организации политической вла­сти руководитель и его аппарат могут удовлетворить потребности раз­нообразных подгрупп большого района, которые в полной мере не удов­летворяются предусмотренными законами или культурно одобренны­ми социальными структурами.

Таким образом, чтобы понять роль института местного партий­ного босса и самой машины, нам надо рассмотреть два типа социоло­гических переменных: (1) структурный контекст, который затруд­няет, а то и делает невозможным выполнение важных социальных функций морально одобренными структурами и предоставляет тем самым возможность выполнять эти функции политическим маши­нам (или их структурным эквивалентам), и (2) подгруппы, чьи осо­бые потребности остаются неудовлетворенными, за исключением латентных функций, которые политическая машина фактически и осуществляет⁹².

Структурный контекст: весь конституционный строй американ­ской политической системы целенаправленно пресекает любую ле­гальную возможность чрезмерной централизации власти и, как отме­чалось, тем самым «препятствует эффективному и ответственному руководству лидера. Творцы конституции, как отметил Вудро Виль­сон, установили систему сдержек и противовесов, чтобы удерживать правительство в неком механическом равновесии посредством посто­янного дружеского соревнования между ее несколькими органичес­кими частями. Они не доверяли власти, считая ее опасной для свобо­ды, и поэтому размазали ее тонким слоем и воздвигли препятствия на пути ее концентрации». Эта рассредоточенность власти обнаружива­ется не только на общенациональном уровне, но и на местах. «В ре­зультате, — как далее замечает Сайт, — котпалюди или отдельные груп­пы требуют позитивных действий, никто не обладает достаточной вла­стью, чтобы действовать. Машина предоставила противоядие»⁹³.

⁹² Опять, как и в предыдущих случаях, мы не будем рассматривать возможные
дисфункции политической машины. — Примеч. автора.

⁹³ Edward M. Sait, «Machine, Political», Encyclopedia of the Social Sciences, IX, 658 b
[курсив мой]; cf. A.F. Bentley, The Process of Government (Chicago, 1908), Chap. 2. —
Примеч. автора.

я конституции децентрализация власти не только
Заложенная в _{эффективн}ых решений и действий, но когда
издает трУД«^0С™^ _приНимаются, их определяют и окружают
^_кИе-то ^мерЬ,Л_а1СОнности. В результате появилась «гораздо более
;_o06pa*^cHi** "Lew система партизанского правления, главной
_я0йс^^веннаЯ „pvooe стал обман правительства с помощью закона.
^ьЮ которого в ' J ь демократии было лишь противовесом

" ззаконие н?°* _ой демократии. Поскольку юристу было по-

законности офии _{тию 3а}кону, пришлось призвать местно-

!яолеНО подчинить д _{чтобы вызвОЛИТЬ жертву>} что он некоторым об- % партийно^ _{ще и за ВОЗН}аграждение»^

L₃oM и сделал, да _{ческаявласть} рассредоточена. Радидостиже-

V официально и _{были ра}зработаны хорошо известные приемы,
этой явной Ц _{знакомое нам} разделение власти между не-

Г^еДй них не тальк у _{r нек0}торой степени было ограничено

сколами ветвям, _{ости и одо}брена ротация кадров. И еще

Пребывание ***** _рамки полномочий для каждой должности,

были строго опР^ функциональном плане отмечает Сайт, «руко-
\ _рСе же, как ^{в стр} _{б мо; а} поскольку оно не так легко развивается
родство лидера не ^ _{<<Босс>> осущеС}твляет его в грубой и бе-

„ конституции ^ _{ю пределами>>}9>.

зответственнои Ф Р ^ _{это звучит так:} ^_нкцм0„_аль«_Ые «ейо-

В более обоош, _{ы пороЖ}дают альтернативную (неофи-

апагпки офи^ал^ь ^ _{эффективного} удовлетворения существу-

шальную) для неск ^ ^ ^ _{Шт ее конкретН}ые исторические

рения неутоленны ь ^ нескольким таким подфуппам и их ха- [руппнаселения^Р^^^ ^ ^ ж& првдем к широкому кругу ла_ рактерньгмпор еской машины. Рентных ФУнК""" етшж»<б/ йля/иши™"* лодэдулл. Известно, фу„к^«"^ СИлы политической машины - это ее корни чТо один из источи стностях. политическая машина не счи- в местной обш""^п(Ьной и недифференцированной массой избира­ ет электорат амо^м СОЦИОЛОгическим чутьем, машина признает, телей. Обладая осу человек> ЖИвуший в определенной округе, чт0 избиратель личные проблемы и личные потребности, имеюший опреде абстрактны и далеки; частные проблемы Государственные и насущны. Машина функционирует не чрезвычайно конкр Z—------------ ". Progressive Democracy (New York, 1914), p. 254, процитировано: " Не,ЬеГ«b - Примеч. автора. Salt, <>/>• «'•• 658 J" 659a [курсив мой]. - Л/ИМ.М- ^opa.» Sait, op. «'■• °-" '

_ющих»°^тР^ебНО_ы^сы* машик- ~—™ ™к аппаоатдля удовлетво-

через обобщенное обращение к большим государственным вопро­сам, а через прямые квазифеодальные связи между местными пред­ставителями машины и избирателями в их округе. Победу на выбо­рах обеспечивает избирательный участок.

Политическая организация упрочивает свою связь с обычными людьми через искусно сотканную сеть личных отношений. Политика превращается в личные связи. Начальник избирательного участка «должен быть другом каждому, притворяясь, что сочувствует бедола­гам, и используя в своих добрых деяниях все средства, которые руко­водитель предоставил в его распоряжение»⁹⁶. Начальник участка по­стоянно выступает как друг, который познается в беде. В нашем по большей части обезличенном обществе такая машина через своих местных агентов выполняет важную социальную функцию, внося лич­ный оттенок в разного рода помощь нуждающимся и облагораживая ее. Корзины с продовольствием и рабочие места, юридические консуль­тации и советы, как обойти закон, урегулирование случаев легких нарушений закона, предоставление политической стипендии для уче­бы в местном колледже смышленому бедняку, помощь понесшим ут­рату — это тот ряд кризисных ситуаций, когда тебе нужен друг, а боль­ше всего — такой друг, который знает что кчему и может что-то при­думать, — и всем этим занимается всегда готовый прийти на помощь начальник избирательного участка.

Чтобы адекватно оценить эту функцию политической машины, важно отметить не только то, что помощь оказывают, но и то, как ее оказывают. В конце концов, для оказания такой помощи существуют другие организации. Благотворительные организации, отделы соци­альных услуг для обитателей трущоб, курсы юридической помощи, медицинская помощь в бесплатных больницах, департаменты помо­щи населению, иммиграционные власти — эти и многие другие орга­низации для того и существуют, чтобы оказать самую разную помощь. Но в отличие от профессиональных методов работника сферы соци­альной защиты, которые обычно в сознании получателя могут быть связаны с холодным, бюрократическим оказанием ограниченной по­мощи после подробного изучения законных оснований на получение помощи «клиентом», существуют непрофессиональные методы на­чальника избирательного участка, который не задает вопросов, не тре­бует соблюдения юридических правил, определяющих право на по­мощь, и не «сует нос» в частную жизнь⁹⁷.

^% Ibid., 659. — Примеч. автора.

⁵⁷ Во многом такой же контраст с официальной политикой благотворительности обнаруживается в щедром и неполитическом распределении пособий по безработице Гарри Хопкинсом в штате Нью-Йорк под руководством Франклина Делано Рузвель-

Для многих потеря «самоуважения» — слишком высокая плата за положенную по закону помощь. В отличие от работников, професси­онально занятых улучшением культурно-бытовых условий населения, которые глубокой пропастью отделены от жителей трущоб — ведь эти работники часто принадлежат к другому общественному классу, эт­нической группе, имеют другое образование, — работник избиратель­ного участка — «свой человек», который понимает что к чему. Снис­ходительная щедрая дама едва ли может соревноваться с проверен­ным и понимающим тебя другом. В этой борьбе между альтернатив­ными структурами за выполнение номинально той же функции оказания помощи и поддержки нуждающимся именно политик явно лучше вписывается в группы, которые он обслуживает, чем обезличенный, профессиональный, социально далекий и зажатый в тиски юриди­ческих правил работник сферы социального обслуживания. А по­скольку политик иногда может влиять на официальные организации по оказанию помощи и манипулировать ими, тогда как работник сфе­ры социального обслуживания практически не имеет влияния на по­литическую машину, это лишь способствует большей эффективнос­ти его усилий. Наверное, наиболее доступно и проницательно эту функцию описал заинтересовавшемуся этим Линкольну Стеффенсу руководитель административного района в Бостоне Мартин Ломас-ни. «Я считаю, — сказал Ломасни, — что в каждом районе должен быть кто-то, к кому любой может прийти — что бы он ни натворил — и получить помощь. Помощь, понимаете? Не эти ваши законы и право­судие, а помощь»⁹⁴.

«Обделенные классы», таким образом, представляют собой одну из подгрупп, для которых политическая машина удовлетворяет по­требности, неадекватно удовлетворяемые официальной социальной структурой.

Для второй подгруппы, подгруппы бизнеса (прежде всего «боль­шого», но также и «малого»), политический босс выполняет функ­цию предоставления тех политических привилегий, которые ведут к

та. Как сообщает Шервуд: «Официальные благотворительные организации резко кри­тиковали Хопкинса за эту неположенную деятельность, утверждая, что «это непро­фессиональное поведение», когда раздают такие пособия, не изучив тщательно каж­дого кандидата, его собственные финансовые ресурсы или ресурсы его семьи и, воз­можно, его религиозные взгляды. «Гарри послал эту организацию к черту», — гово­рит [соратник Хопкинса д-р Джекоб А.] Гольдберг» Robert E. Sherwood, Roosevelt and Hopkins, An Intimate History (New York Harper, 1948), 30. — Примеч. автора.

^щ The Autobiography of Lincoln Steffens (Chautauqua, New York: Chautauqua Press, '931), 618. Опираясь, по его собственным словам, в основном на Стеффенса, Ф. Стю-^аРт Чэпин очень четко формулирует эти функции политической машины. См. его Contemporary American Institutions (New York: Harper, 1934), 40—54. — Примеч. автора.

непосредственным экономическим выгодам. Корпорации, среди ко­торых коммунальные предприятия (железные дороги, местные транс­портные компании и компании по электроснабжению, корпорации средств связи) являются просто самыми заметными в этом отноше­нии, ищут особой политической поддержки, которая позволит им стабилизировать свое положение и приблизить цель извлечения мак­симальных доходов. Довольно любопытно, что корпорации часто хо­тят избежать хаоса бесконтрольной конкуренции. Им хочется большей надежности, исходящей от экономического царька, который контро­лирует, регулирует и организует конкуренцию, при условии, что этот царек не является государственным чиновником, чьи решения подле­жат публичному рассмотрению и контролю. (Последнее было бы «пра­вительственным контролем», а следовательно, запрещающим.) Мес­тный политический босс на месте превосходно отвечает этим требо­ваниям.

Если на минуту отвлечься от любых моральных соображений, по­литический аппарат, управляемый Боссом, идеально предназначен для выполнения этих функций с минимальными потерями в эффек­тивности. Умело манипулируя различными правительственными ре­шениями, комитетами и органами, Босс рационализирует взаимоот­ношения между государственным и частным бизнесом. Он выступа­ет как посол деловых кругов в чуждом (и зачастую недружелюбном) царстве правительства. И четко, по-деловому его экономические ус­луги респектабельным деловым клиентам хорошо оплачиваются. В статье, озаглавленной «Оправдание взятки», Линкольн Стеффенс выс­казал мнение, что во взятках виновна «наша экономическая система, которая выставляет богатство, власть и уважение как награду людям, достаточно смелым и достаточно способным, чтобы за взятку скупать лес, шахты, нефтяные залежи и оставаться безнаказанными»⁹⁹. И на встрече с сотней ведущих бизнесменов Лос-Анджелеса он привел всем им хорошо известный факт: местный партийный Босс и его аппарат являются неотъемлемой частью организации экономики. «Нельзя по­строить ни одной железной дороги, трамвайной линии, компании по снабжению газом, водой или электричеством или управлять их рабо­той, разрабатывать рудники, выращивать и вырубать леса, руководить привилегированным бизнесом, не подкупая власти или не участвуя в коррупции. Вы говорите мне в частной беседе, что вынуждены делать это, и я вам сейчас говорю почти публично то же самое. И так по всей стране. А это значит, что наше общество организовано так, что по ка­кой-то причине вы и вам подобные, самые способные, самые умные, самые сообразительные, смелые и изобретательные столпы общества,

⁹⁹ Autobiography of Lincoln Steffens, 570. — Примеч. автора.

противостоите и вынуждены противостоять обществу, его законам и его всестороннему развитию»¹⁰⁰.

Поскольку потребность в услугах по предоставлению особых при­вилегий встроена в структуру общества, Босс выполняет разнообраз­ные функции для этой второй подгруппы, домогающейся привиле­гий для бизнеса. Эти «потребности» бизнеса в том виде, в каком они сложились на данный момент, не удовлетворяются адекватным обра­зом обычными и одобренными культурой социальными структура­ми. В результате эти услуги оказывает неузаконенная, но более или менее эффективная организация — политическая машина. Занятьис- ключительно нравственную позицию в отношении «коррумпирован­ной политической машины» — значит потерять из виду сами струк­турные условия, порождающие то «зло», которое так резко критику­ют. Принятие функциональной точки зрения ведет не к апологии политической машины, а к созданию более прочной основы для мо­дификации или ликвидации этой машины при условии внесения осо­бых структурных преобразований, имеющих своей целью либо «сня­тие» этих реальных требований деловых кругов, либо, если цель зак­лючается именно в этом, их удовлетворение альтернативными сред­ствами.

Третий комплекс типичных функций, выполняемых политичес­кой машиной для особой подгруппы, — это предоставление альтер­нативных источников социальной мобильности тем, кому в против­ном случае становятся недоступными более обычные пути личного «продвижения». Как причины этой особой «потребности» (в социаль­ной мобильности), так и то, в каком отношении политическая машина приходит на помощь, чтобы удовлетворить эту потребность, — все это можно понять, рассматривая структура культуры и общества в целом. Как известно, американская культура придает огромное значение деньгам и власти как цели «преуспевания», которую имеет право ста­вить перед собой любой член общества. Не являясь никоим образом единственной в нашем списке культурных целей, она тем не менее остается одной из самых значительных по положительному воздей­ствию и ценности. Однако у определенных подгрупп и в определен­ных экологических районах возможность достижения этих (денеж­ных и властных) видов преуспевания значительно меньше. Они пред­ставляют собой, короче говоря, такие подгруппы, в которых «куль-

^т Ibid., 572—573 [курсив мой]. Это помогает объяснить, как заметил Стеффенс вслед за комиссаром полиции Теодором Рузвельтом, «выдающееся положение и рес­пектабельность тех мужчин и женщин, которые вступаются за жуликов», замеченных в неоднократных попытках «подмазать политическую машину». Cf. Steffens, 371, и passim. — Примеч. автора.

турный акцент на финансовый успех был воспринят, но у которых почти нет доступа к традиционным и законным средствам достиже­ния такого успеха. Обычные возможности занятости людей (в таких районах) почти полностью ограничены физическим трудом. Так как в нашей культуре физический труд не в почете¹⁰¹, а его коррелятом является престижная работа «белых вопротничков», то в результате появляется стремление достичь этих одобренных культурой целей ка­кими угодно средствами. С одной стороны, от этих людей «требуют ориентировать свое поведение на перспективу приобретения богат­ства [и власти], а с другой — они, как правило, лишены реальной воз­можности достичь этого в рамках существующих общественных ин­ститутов».

В этом контексте даже коррумпированная политическая машина и рэкет «представляют собой торжество аморального разума над пред­писанной моралью «неудачей», когда закрыты и сужены пути верти­кальной мобильности в том обществе, которое поощряет экономичес­кое изобилие, [власть] и социальное продвижение для всех своих членов»^т. Как заметил один ученый на основе многолетнего наблюдения в тру­щобах,

Социолог, отбрасывающий рэкет и политические организации как отклонения от желаемых стандартов, тем самым игнорирует некоторые из главных элементов жизни в трущобах... Он не раскрывает функции, ко­торые они выполняют для обитателей трущоб [или существующих там

¹⁰¹ См. обследование Исследовательского центра общественного мнения, касаю­
щееся оценки рода деятельности, которое документально подтверждает общее впечат­
ление, что рабочие профессии очень низко котируются по социальной шкале ценнос­
тей даже среди тех, кто сам занят физическим трудом. Рассмотрим этот последний
вопрос во всей его значимости. Фактически культурная и социальная структура требу­
ет признать ценности финансового и властного успеха даже теми, кто вынужден зани­
маться унизительным физическим трудом. На этом фоне рассмотрим сильную мотива­
цию для достижения этого вида «успеха» любыми средствами. Мусорщик, присоеди­
няющийся к другим американцам в их мнении, что у него — «самая грубая из всех гру­
бых» профессий, явно о себе невысокого мнения; по роду деятельности он пария в том
самом обществе, где его заверяют, что «все достойные могут преуспеть». Добавьте к
этому, что он периодически признает, что «у него не было таких возможностей, как у
других, что бы там ни говорили», и становится ясно, под каким огромным психологи­
ческим давлением он находится, чтобы стремиться «сравнять счет», найдя какие-то
способы, законные или не совсем, для своего продвижения вперед. Все это служит струк­
турным, а затем и психологическим фоном для «социально индуцированной потреб­
ности» некоторых групп найти какие-то доступные пути к социальной мобильности.
Именно в этом контексте социальной структуры политическая машина выполняет ба­
зисную функцию предоставления каналов социальной мобильности для тех, кто без
нее не имеет никаких шансов продвинуться. — Примеч. автора.

¹⁰² Merton, Socialstucture and anomie. Chapter VI данной книги. — Примеч. автора.

группировок]. Ирландцы и другие иммигранты испытывали огромные затруднения, пытаясь найти свое место в нашей городской социальной и экономической структуре. Неужели кто-то думает, что иммигранты и их дети могли бы достичь нынешней степени социальной мобильности, не взяв под контроль политические организации в некоторых из наших круп­нейших городов? То же самое верно и в отношении рэкета. Политика и рэкет предоставляют важнейшее средство социальной мобильности тем, кто в силу этнического происхождения и принадлежности к низшим клас­сам лишен возможности продвинуться «респектабельным» путем¹¹¹³.

Таким образом, здесь мы имеем третий тип функции, выполняе­мой для особой подгруппы. Эта функция, отметим мимоходом, вы­полняется самим существованием и действием политической маши­ны, поскольку именно в самой машине эти индивиды и подгруппы находят большее или меньшее удовлетворение своих индуцирован­ных потребностей. Это относится к услугам, которые политическая машина оказывает своим собственным сотрудникам. Но при рассмот­рении ее в более широком социальном контексте, выдвинутом нами, она уже не представляется просто средством самовозвеличивания для жаждущих выгоды и власти индивидов, а выступает как организован­ное оказание помощи подгруппам, исключенным из гонки за «про­движением» или находящимся при этом в невыгодном положении.

Точно так же, как политическая машина оказывает услуги «закон­ному» бизнесу, она действует и для оказания аналогичных услуг «не­законному» бизнесу: проституции, преступности и рэкету. И, повто­ряю снова, мы можем с достаточной полнотой оценить фундамен­тальную социологическую роль этой машины в данном отношении

¹⁰⁵ William F. Whyte, «Social organization in the slums», American Sociological Review, Feb. 1943, 8, 34—39 [курсив мой]. Таким образом, политическая машина и рэкет пред­ставляют собой один из способов организационного приспособления к условиям, опи­санный в главе VI. Они представляют собой, заметьте, организационное приспособле­ние: здесь возникают и действуют определенные структуры, с тем чтобы несколько ослабить сильное напряжение и проблемы индивидов, попавших в описанную ситуа­цию конфликта между «культурным акцентом на успех для всех» и «социально струк­турированным фактом неравных возможностей для успеха». Как указано в главе VI, воз­можны и другие виды индивидуального «приспособления»: преступления одинокого вол­ка, психопатологические состояния, бунт, уход в себя при отказе от культурно одоб­ренных целей и т.д. Точно так же бывают и другие виды организационного приспособления; рэкет или политическая машина не одни предлагают себя в качестве организационных средств для решения этой социально индуцированной проблемы. Например, в этом контексте участие в революционных организациях можно рассматривать как альтер­нативный способ организационного приспособления. Все это представляет теоре­тический интерес, иначе мы можем не разглядеть основные функциональные по­нятия — функциональных заместителей и функциональных эквивалентов, которые предстоит обсудить подробно в следующих главах. — Примеч. автора.

лишь в том случае, если временно откажемся от выражения мораль­ного негодования, чтобы изучить с нравственной беспристрастнос­тью фактическую деятельность этой организации. В таком разрезе сразу же становится очевидным, что у подгруппы профессионально­го преступника, рэкетира или азартного игрока есть сходство в орга­низации, требованиях и функционировании с подгруппой промыш­ленника, бизнесмена или биржевика. Если есть король древесины или нефтяной король, то есть также и король проституции или ко­роль рэкета. Если растущий законный бизнес организует админис­тративные и финансовые синдикаты, чтобы «рационализировать» и «интегрировать» разнообразные сферы производства и делового пред­принимательства, то и растущий рэкет и преступность организуют синдикаты для упорядочения сферы производства незаконных това­ров и услуг, которая в противном случае осталась бы хаотической. Как законный бизнес считает увеличение предприятий малого бизнеса ра­сточительным и неэффективным, заменяя, например, огромными универсальными магазинами сотни бакалейных лавок, так и незакон­ный бизнес занимает такую же деловую позицию и создает синдика­ты в сферах преступности и проституции.

И наконец, очень важным является глубинное сходство, если не полное тождество", экономической роли «законного» и «незаконно­го» бизнеса. Оба в некоторой степени обеспечивают товарами и услу­гами, на которые есть экономический fnpoc. Если отбросить в сторону мораль, оба являются бизнесом: промышленными и профессиональ­ными предприятиями, предоставляющими товары и услуги, нужные некоторым людям, и имеющие рынок, где товары и услуги превраща­ются в предметы потребления. А в преимущественно рыночном об­ществе нам следует ожидать появления соответствующих предприя­тий каждый раз, когда возникает рыночный спрос на определенные товары или услуги.

Как известно, проституция, преступность и разного рода рэкет являются «большим бизнесом». Стоит лишь сказать, что, по имею­щимся данным, количество профессиональных проституток в Соеди­ненных Штатах в 1950 году составляло 500 000, а теперь сравним это с примерно 200 000 врачей и 350 000 профессиональных медицинских сестер. Трудно подсчитать, у кого больше клиентура: у профессиона­лов от медицины или у профессионалов от порока. Конечно, трудно подсчитать экономические активы, доход, прибыль и дивиденды не­законного игорного бизнеса в нашей стране и сравнить его с эконо­мическими активами, доходом, прибылью и дивидендами, скажем, обувной промышленности, но вполне возможно, что обе индустрии примерно на одном уровне. Нет точных данных о ежегодных расхо-

дах на запрещенные наркотики, и вполне вероятно, что они меньше, чем расходы на сладости, но не менее вероятно, что они выше, чем расходы на книги.

Не требуется долгих размышлений, чтобы признать, что с чисто экономической точки зрения нет существенной разницы между обес­печением законными и незаконными товарами и услугами. Торговля спиртным прекрасный тому пример. Было бы нелепо утверждать, что до 1920 года (когда вступила в силу 18-я поправка) поставка алкоголя являлась собой экономической услугой, с 1920-го по 1933-й его про­изводство и продажа уже не представляли собой экономическую ус­лугу, осуществляемую рынком, а с 1934 года по настоящее время это вновь стало услугой. Или было бы абсурдом с экономической (не мо­ральной) точки зрения полагать, что продажа самогона в штате Кан­зас с его сухим законом является в меньшей степени ответом на ры­ночный спрос, чем продажа произведенного официально алкоголя в соседнем штате Миссури, где нет сухого закона. Примеров такого рода можно было бы привести, разумеется, несметное количество. Можно ли считать, что в странах Европы с зарегистрированной и узаконен­ной проституцией проститутка оказывает экономическую услугу, тог­да как в нашей стране, где она законом не разрешена, проститутка такой услуги не оказывает? Или что профессиональный акушер, де­лающий аборты, является участником такого экономического рын­ка, где у него легальное положение, и не занят на том экономическом рынке, где аборты официально запрещены? Или что игорный бизнес удовлетворяет определенный спрос на развлечения в Неваде, где он представляет собой самый крупный бизнес самых крупных городов этого штата, но существенно отличается в этом отношении от кино­индустрии в соседнем штате Калифорния?¹⁰⁴

Нежелание признать, что такой бизнес лишь морально, но не эко­номически отличается от «законного», делает анализ неполноценным. Но стоит признать их экономическое тождество, и сразу становится понятным, что если политическая машина выполняет функции для «законного большого бизнеса», то скорее всего она будет выполнять сходные функции и для «незаконного большого бизнеса». И конеч­но, так оно зачастую и есть на самом деле.

¹⁰⁴ Наверное, лучше всех эту точку зрения выразили Хокинс и Уоллер: «Прости­тутка, сводник, распространитель наркотиков, владелец игорного зала, продавец пор­нографических картинок, самогонщик, акушер, делающий аборты, — все они что-то производят, все предоставляют услуги или товары, которые люди хотят и готовы опла­тить. Так случилось, что общество наложило запрет на эти товары и услуги, но их про­должают производить и продолжают потреблять, и законодательный акт не делает их в меньшей степени частью экономической системы». «Critical notes on the cost of crime», Journal of Criminal Law and Criminology, 1936, 26, 679—694, at 684. — Примеч. автора.

Отличительная функция политической машины для своей пре­ступной, порочной или мошеннической клиентуры — дать возмож­ность работать для удовлетворения экономического спроса большо­го рынка без ненужного вмешательства со стороны правительства. Точно так же, как большой бизнес может внести деньги в кассу поли­тической партии, чтобы обеспечить себе минимальное вмешательство со стороны правительства, так может поступить и большой рэкет, и крупная преступность. В обоих случаях политическая машина спо­собна в разной степени обеспечить «защиту». В обоих случаях многие черты структурного контекста идентичны: (1) рыночный спрос на товары и услуги; (2) заинтересованность владельцев в извлечении мак­симальных доходов из своих предприятий; (3) потребность в частич­ном влиянии на правительство, которое иначе может вмешаться в эту деятельность бизнесменов; (4) потребность в эффективном, влиятель­ном и централизованном органе, который обеспечил бы эффектив­ную связь «бизнеса» с правительством.

Не считая, что вышеприведенный анализ охватил весь диапазон функций или диапазон-подгрупп, которые обслуживает политичес­кая машина, мы можем по крайней мере понять, что в настоящее вре­мя она выполняет для этих разных подгрупп-некоторые функции, кото­рые не выполняются адекватным образом, одобренным культурой, или более традиционными структурами.

Можно лишь мимоходом отметить некоторые дополнительные выводы из функционального анализа политической машины, хотя они явно требуют детальной разработки. Первое: предшествующий ана­лиз имеет непосредственное значение для социальной инженерии. Он помогает объяснить, почему обычно (хотя и не обязательно) такими недолговечными и недейственными оказываются периодические по­пытки провести «политическую реформу», «выгнать мошенников» и «очистить наш политический дом». Он подтверждает главную теоре­му: любая попытка ликвидировать существующую социальную структу­ру, не обеспечив адекватную альтернативную структуру для выполнения функций, ранее осуществляемых отмененной организацией, обречена на провал. (Нет нужды говорить, что эта теорема охватывает гораздо боль­ше случаев, чем один пример политической машины.) Когда «полити­ческая реформа» ограничивается четко выраженной задачей «изгнания мошенников», она занимается чем-то вроде социологических закли­наний. Реформа может на какое-то время вывести на политическую сцену новые фигуры; может на какое-то время внушить избирателям уверенность в том, что нравственные добродетели остаются неизмен­ными и в конце концов восторжествуют. Она может действительно повлиять на смену персонала политической машины. Реформа мо-

жет даже какое-то время настолько сдерживать деятельность этой машины, что многие потребности, которые она раньше удовлетворя­ла, останутся неудовлетворенными. Но если реформа не включает также реформирования социальной и политической структуры, при котором удовлетворять существующие потребности будут альтерна­тивные структуры, и если она не влечет за собой таких изменений, которые совсем ликвидируют эти потребности, политическая маши­на непременно вернется на свое законное место в социальном уст­ройстве. Стремиться к социальным переменам, не учитывая должным образом явные и латентные функции, выполняемые социальной органи­зацией, претерпевающей изменения, значит довольствоваться соци­альным ритуалом, забыв о социальной инженерии. Понятия явных и латентных функций (или их эквивалентов) — неотъемлемые элемен­ты теоретического репертуара ученого, занимающегося социальной инженерией. В этом важнейшем смысле эти понятия не «просто» те­оретические (в негативном смысле этого слова), но в высшей степе­ни практические. Проигнорировать их — значит увеличить риск не­удачи при целеустремленном претворении социальных перемен.

Второй вывод из анализа политической машины также имеет от­ношение к более широким областям, чем та, которую мы рассмотре­ли. Часто отмечают тот парадокс, что сторонниками политической машины являются и представители «респектабельного» бизнеса, ко­торые, конечно, враждебно относятся к преступнику или рэкетиру, и явно «нереспектабельные» представители подпольного бизнеса. На первый взгляд это приводят как пример очень странного альянса. За­частую опытному судье приходится выносить приговор тому самому мошеннику, рядом с которым он сидел накануне вечером на неофи­циальном ужине политических «шишек». Окружной прокурор стал­кивается в дверях с бывшим заключенным, торопясь на тайный сход, назначенный местным политическим боссом. Крупный бизнесмен может почти так же сильно сетовать, как и крупный мошенник, на «грабительские» взносы в партийную кассу, которые требует босс. Социальные противоположности сходятся... в прокуренной комнате удачного политика.

В свете функционального анализа все это, конечно, уже не кажется парадоксальным. Поскольку машина служит как бизнесмену, так и преступнику, две кажущиеся антиподами группы пересекаются. Это указывает на более общую теорему: социальные функции организации помогают определить структуру (включая набор персонала, входящего в структуру), точно так же, как структура помогает определить эф­фективность, с которой выполняются эти функции. С точки зрения социального статуса, группа бизнеса и криминальная группа — дей-

ствительно полные противоположности. Но статус не дает полного предположения о поведении и взаимоотношениях между группами. Эти отношения модифицируются благодаря функциям. При наличии определенных общих потребностей несколько подгрупп более круп­ного общества «интегрируются» — вне зависимости отличных жела­ний и намерений — централизующей структурой, удовлетворяющей эти потребности. Если воспользоваться фразой, многозначность ко­торой требует дальнейшего изучения, то структура влияет на функ­цию, а функция влияет на структуру.

Заключительные замечания

Рассмотрев некоторые важные обстоятельства, касающиеся струк­турного и функционального анализа, мы всего лишь указали на не­которые главные проблемы и возможности этого способа социоло­гической интерпретации. Каждый элемент, кодифицированный в парадигме, требует длительного теоретического уточнения и совмес­тного эмпирического исследования. Но ясно, что в функциональной теории, очищенной от тех традиционных постулатов, которые ее ок­ружали и часто превращали всего лишь в новейшую рационализацию существующих методов, социология обретает начальную стадию си­стематического и эмпирически уместного способа анализа. Мы на­деемся, что указанное здесь направление наведет на мысль о возмож­ности и желательности дальнейшей кодификации функционального анализа. Со временем каждый раздел парадигмы будет преобразован в подтвержденную документами, проанализированную и кодифици­рованную главу в истории функционального анализа.

Библиографический постскриптум

В первом варианте, написанном в 1948 году, предшествующая работа представляла собой попытку систематизировать главные пред­положения и концепции медленно развивающейся в то время теории функционального анализа в социологии. С тех пор развитие этой со­циологической теории пробрело заметный размах. При подготовке этого издания я включил некоторые произошедшие расширения и исправления теории, но отложил подробную и расширенную форму­лировку до публикации новой книги, которая сейчас готовится к из­данию. Поэтому, возможно, было бы полезно на этом перепутье пе-

речислить некоторые, хотя далеко не все, недавние теоретические вклады в функциональный анализ в социологии.

Основной вклад в последние годы внес, безусловно, Толкотт Пар-сонс своей книгой «Социальная система» («The Social System» Glencoe, Illinois: The Free Press, 1951), дополненной дальнейшими работами Парсонса и его коллег: Т. Парсонс, Р.Ф. Бейлс и И.А. Шиле, «Работы по теории действия» («Working Papers in the Theory of Action» Glencoe, Illinois: The Free Press, 1953); Т. Парсонс и И.А. Шиле (издатели), «К общей теории действия» («Toward a General Theory of Action» Cambridge: Harvard University Press, 1951). Заметный вклад такой всеобъемлющей и логически сложной работы, как «Социальная система», нелегко от­делить от ее предварительных и временами спорных концептуальных разработок; социологи лишь сейчас начали отделять одно от другого. Но, как видно и из исследований, основанных на формулировках Пар­сонса, и из их критического теоретического обзора, именно эти фор­мулировки являются решающим шагом на пути к методологическо­му обоснованию современной социологической теории.

М. Дж. Леви-мл. в своей работе «Структура общества» («The Structure of Society», Princeton University Press, 1953) многое почерпнул, по его собственным словам, из концептуальной схемы Парсонса и логически приумножил число различных категорий и понятий. Нам еще пред­стоит убедиться, являются ли такие таксономии понятий подходящи­ми и полезными для анализа социологических проблем.

Менее широкий, но зато более глубокий анализ отдельных тео­ретических проблем функционального анализа дан в ряде статей, появившихся из разнообразных «культурных ареалов» социологи­ческой теории, как видно из следующей краткой библиографии. Пожалуй, самой глубокой и продуктивной среди них является пара связанных между собой статей Ральфа Дарендорфа «Структура и функция» («Stmktur und Funktion», «Kolnert Zeitschrift fur Soziologie und Sozialpsychologie», 1955, 7, 492—519) и Дэвида Локвуда «Неко­торые замечания о «Социальной системе» («The British Journal of Sociology», 1956,7,134—146). Обе статьи являются образцовыми при­мерами систематического теоретизирования, в задачу которого вхо­дит выявление определенных пробелов в современной функциональ­ной теории. Взвешенное и неполемическое изложение статуса функ­циональной теории и некоторых ее ключевых нерешенных проблем можно найти в: Бернард Барбер, «Структурно-функциональный ана­лиз: некоторые проблемы и недоразумения» («Structural-functional analysis: some problems and misunderstandings», «American Sociological Review», 1956, 21, 129—135). Попытка прояснить важную проблему логики функционального анализа, входящей в ту часть функциональ-

ной социологии, которая предназначена для объяснения наблюдаемых структурных моделей в обществе, была предпринята Гарри С. Бредемей-ером в «Методологии функционализма» («The methodology of functionalism», American Sociological Review, 1955), 20,173—180. Хотя по­зиции, занятые автором этой статьи по отношению к нескольким рас­сматриваемым им примерам функционального анализа, выглядят спорными, она обладает тем явным достоинством, что поднимает важ­ный вопрос о логике функционального анализа.

Об упорядочении антропологами функционального анализа в со­временной социологии (не просто антропологии) см. работу Медфор­да И. Спиро «Типология функционального анализа» («A Typology of functional analysis», Explorations, 1953) 1, 84—95, и тщательное крити­ческое исследование Рэймонда Фирта «Функция» («Function», Current Anthropology, edited by William L. Thomas, Jr., University of Chicago Press, 1956), 237-258.

Распространение функциональной теории в том виде, в каком она на данный момент разработана в Соединенных Штатах, видно из ряда критических обзоров этой теории в Бельгии, Франции, Италии и Бра­зилии. Самые значительные среди них: Анри Жанн («Fonction et finalite en sociologie», Cahiers Internationaux de Sociologie, 1954), 16, 50—67, в которой предпринята попытка соединить современную функциональ­ную теорию с предшествующей и современной теорией французских и бельгийских социологов. Тщательный критический обзор функцио­нального анализа в социологии предпринят Жоржем Гурвичем («Le concept de structure sociale», Cahiers internationaux de Sociologie, 1955), 19, 3—44. Всестороннее рассмотрение функциональной теории при­менительно к отдельным проблемам социологического исследования можно найти у Филиппо Барбано («Teoria e Ricerca nella Sociologia Contemporanea», Milano: Dott. A. Giuffre, 1955). Работа Флорестана Фернандеса («Ensaio sobre о Metodo de Interpretacao Functionalista na Sociologia», Sao Paulo: Universidade de Sao Paulo, Boletin No 170, 1953) является информативной и систематичной монографией, отдающей должное даже такому трудному и небезошибочному тексту, как мой.

Представленная на предыдущих страницах парадигма была фор­мализована с помощью системы абстрактных теорминов, призван-нной выяснить, каким образом ее различные части связаны с элемен­тами функционального подхода в биологии. См. «Формализация фун­кционализма с учетом его применения в социальных науках» в выхо­дящем сборнике статей Эрнеста Нейджела «Логика без метафизики» («Logic Without Metaphysics», Glencoe: The Free Press, 1957). Детальное применение парадигмы см. в Уоррен Брид, «Социальный контроль в от­деле новостей: функциональный анализ» («Social control in the newsroom:

a functional analysis», Social Forces, 1955), 33,326—335; А.Г. Лейтон и С.С. Хьюз, «Заметки о моделях самоубийства у эскимосов» («Notes on Eskimo patterns of suicide», Southwestern Journal of Anthropology, 1955), 11, 327— 338; Джон Чэпмен и Майкл Экстейн, «Социально-психологическое изучение явления Девы Марии в Пуэрто-Рико» («Asocial-psychological study of the alleged visitation of Virgin Mary in Puerto Rico», Year Book of the American Philosophical Society, 1954), 203—206; Дэннис Чэпмен, «Дом и социальный статус» («The Home and Social Status», London: Routledge & Kegan Paul, 1955); Кристиан Бэй, «Свобода выражения: очерк политических идеалов и социопсихологических реальностей» (го­товится к печати) («The Freedom of Expression: A study in Political Ideals and Socio-Psychological Realities»); Майкл Экстейн, «Разные действия и реакция на преступление» (в печати) («Diverse action and response to crime»); И.Б. Дамль, «Передача современных идей и знаний в ин­дейских деревнях» («Communication of Modern Ideas and Knowledge in Indian Villages», Cambridge: Massachusetts Institute of Technology, Center for International Studies, 1955).

Интересное обсуждение явных и латентных последствий поступ­ков в связи с самооправданием или ощущением собственного пора­жения см.: Глава 8 у Кеннета Боулдинга «Образ» («The Image», Ann Arbor: University of Michigan Press, 1956).

IV. СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

В ЕЕ ОТНОШЕНИИ К ЭМПИРИЧЕСКОМУ

ИССЛЕДОВАНИЮ

Недавнюю историю социологической теории можно в основном описать как чередование двух противоположных увлечений. С одной стороны, мы видим тех социологов, которые прежде всего стремятся к обобщению, пытаются как можно скорее найти свой путь к форму­лировке социологических законов. Склонные оценивать важность социологической работы скорее с точки зрения масштаба, чем с точ­ки зрения доказательности обобщений, они воздерживаются от «три­виальности» детального мелкомасштабного наблюдения и стремятся к грандиозности глобальных обобщений. На другом полюсе находится группа смельчаков, которые не слишком гонятся за общим смыслом своего исследования, зато уверены и убеждены, что все, о чем они со­общают, соответствует действительности. Безусловно, их изложение фактов не голословное и часто подтверждается, но они не могут свя­зать факты друг с другом или даже объяснить, почему были сделаны именно эти, а не другие наблюдения. Иногда кажется, что для первой группы отличительным девизом мог бы быть такой: «Мы не знаем, истинно ли то, что мы говорим, но по крайней мере это важно». А для радикального эмпирика девизом может быть такой: «Можно проде­монстрировать, что дела обстоят именно таким образом, но мы не спо­собны указать, в чем важность этих данных».

Каковы бы ни были причины приверженности одному из этих лагерей — психологи, социологи знаний, историки науки могли бы дать разные, но не обязательно противоречащие друг другу объясне­ния, — достаточно ясно, что нет никаких логических оснований для их противопоставления друг другу. Обобщения можно сочетать с упо­рядоченным наблюдением; пристальные детальные наблюдения не надо превращать в тривиальность, отказываясь от их теоретического осмысления.

Все вышесказанное, безусловно, получит широкое, если не всеоб­щее одобрение. Но само это единодушие наводит на мысль, что эти

© Перевод. Егорова Е.Н., 2006

замечания банальны. Если же, однако, одной из функций теории явля­ется открытие скрытого смысла того, что кажется самоочевидным, было бы нелишним посмотреть, что влекут за собой такие программ­ные утверждения об отношениях социологической теории и эмпири­ческого исследования. При этом необходимо приложить все усилия, чтобы не останавливаться на рассмотрении примеров, взятых из «бо­лее зрелых» наук, таких, как физика и биология, — не потому, что они не отражают данных логических проблем, а потому, что сама их зре­лость позволяет этим дисциплинам плодотворно рассматривать абст­ракции высокого порядка на таком уровне, который, надо признать, еще не характерен для социологии. В многочисленных дискуссиях о научном методе были созданы логические предпосылки научной тео­рии, но они зачастую отличались таким высоким уровнем абстракции, что перспектива воплотить эти предписания в современном социологи­ческом исследовании кажется утопической. В конечном счете социоло­гическое исследование должно соответствовать критериям научного ме­тода; в данный момент задача заключается в следующем: сформулиро­вать эти требования так, чтобы они имели более непосредственное от­ношение к аналитической работе, возможной в настоящее время.

Термин «социологическая теория» широко применяется по отно­шению к результатам нескольких взаимосвязанных, но тем не менее отличающихся один от другого видов деятельности, осуществляемой членами профессиональной группы, а именно социологами. Но по­скольку эти несколько видов деятельности различаются по своему отношению к эмпирическому социальному исследованию — так как они отличаются по своим научным функциям, — то в целях обсужде­ния их нужно отделить друг от друга. Более того, такое разграничение дает основу для оценки достоинств и недостатков, характерных для каждого из следующих шести видов работы, которые часто без разбо­ра включают в социологическую теорию: (1) методологии; (2) общих социологических ориентации; (3) анализа социологических понятий; (4) социологических интерпретаций post factum; (5) эмпирических обобщений в социологии и (6) социологической теории.

Методология

С самого начала необходимо четко различать социологическую те­орию, предметом которой являются определенные аспекты и резуль­таты взаимодействия людей и которая поэтому имеет самостоятельное значение, и методологию или логику научного метода. Методология не замыкается в рамках какой-либо одной дисциплины, так как ее

интересуют проблемы общие, либо для отдельных групп дисциплин¹, либо для всех научных исследований. Методология не связана исклю­чительно с социологическими проблемами, и хотя в книгах и журналах по социологии существует несметное количество методологических дискуссий, они тем самым не приобретают социологический характер. Социологи наряду со всеми другими, кто занимается нелегким науч­ным трудом, должны быть методологически подкованы; они должны осознавать замысел исследования, характер выводов и требования те­оретической системы. Но в такого рода знания не входит представле­ние о конкретном содержании социологической теории. Короче гово­ря, существует четкая и важная разница между знанием того, как прове­рять целый ряд гипотез, и знанием теории, из которой можно выводить гипотезы, подлежащие проверке². У меня такое впечатление, что со­временная социологическая подготовка гораздо больше нацелена на то, чтобы студенты понимали скорее первое, чем второе.

Как заметил Пуанкаре полвека назад, социологи давно являются толкователями методологии и, расходуя на это свой талант и энер­гию, возможно, уходят от задачи построения содержательной теории. Эта сосредоточенность на логике процедуры имеет свою собствен­ную научную функцию, поскольку инвентаризация процедур служит важной цели — сориентировать и оценить теоретические и эмпири­ческие исследования. Она отражает также болезни роста незрелой дисциплины. Подобно тому, как подмастерье, приобретающий но­вые навыки, сознательно изучает каждый их элемент в отличие от мастера, привычно применяющего наработанные навыки, не особен­но беспокоясь о точной формулировке собственных действий, так и представители дисциплины, урывками продвигающейся к научно­му статусу, мучительно расшифровывают логические основания сво­его метода. Тоненькие книжки по методологии, множащиеся в со-

¹ См. некоторые книги, в которых изложены методологические задачи социоло­
гии в отличие от методических: Florian Znaniecki, The Method of Sociology (New York:
Farrar& Rinehart, 1934); R.M. Maclver, Social Causation (Boston: Ginn & Co., 1942); G.A.
Lundberg, Foundations of Sociology (New York: Macmillan Co., 1939); Felix Kaufmann,
Methodology of the Social Sciences (New York: Oxford University Press, 1944); P.F. Lazarsfeld
and M. Rosenberg (eds.), The Language of Social Research (Glencoe: The Free Press, 1955),
esp. The Introductions to section. — Примеч. автора.

² Необходимо отметить, однако, не только то, что инструменты и методы, приме­
няемые в социологическом (или другом научном) исследовании, должны отвечать ме­
тодологическим критериям, но и что они также логически предполагают содержатель­
ные теории. Как заметил в связи с этим Пьер Дюгем, научный инструментарий и экс­
периментальные результаты, полученные в науке, пронизаны специфическими допу­
щениями и общими теориями содержательного характера. La theorie physique (Paris:
Chevalier et Riviere, 1906), 278. — Примеч. автора.

циологии, экономике и психологии, не имеют аналогов среди спе­циальных трудов в науках, уже давно достигших совершеннолетия. Каковы бы ни были их интеллектуальные функции, эти методоло­гические произведения отражают перспективы еще только оперяю­щейся дисциплины, старательно представляющей свои верительные грамоты для получения полноправного статуса в содружестве наук. Но достаточно показательно, что примеры адекватного научного ме­тода, используемые социологами в целях доказательства или объяс­нения, обычно взяты из других дисциплин, а не из самой социоло­гии. Физику и химию двадцатого, а не шестнадцатого столетия берут в качестве методологического прототипа или образца для социоло­гии двадцатого века, недостаточно понимая при этом, что социологию и эти науки разделяют века кумулятивного развития научных исследо­ваний. Эти сравнения неизбежно являются скорее программными, чем реалистичными. Более уместные методологические требования сделали бы разрыв между методологическими устремлениями и дей­ствительными достижениями социологии не столь заметным и менее обидным.

Общие социологические ориентации

Многое из того, что описывается в учебниках как социологичес­кая теория, является общей ориентацией на получение содержатель­ного материала. Такие ориентации скорее включают общие постула­ты, указывающие, какие типы переменных надо каким-то образом учесть, но не уточняют определенные отношения между конкрет­ными переменными. Хотя без этих ориентации обойтись нельзя, они дают лишь самые широкие рамки для эмпирического исследования. Хорошим примером подобных ориентации служит гипотеза «общей порождающей причины» Дюркгейма, согласно которой «определя­ющую причину социального факта следует искать среди предшеству­ющих ему социальных фактов» и «социальный» фактор определяется как институциональные нормы, на которые ориентировано поведение³. Другим примером того же рода служит высказывание о том, что «в опре­деленной степени полезно рассматривать общество как интегрирован­ную систему взаимосвязанных и функционально взаимозависимых час­ тей»⁴. К этой же категории имеющих большое значение общих ориен-

³ Durkheim, The Rules of SociologicalMethod, 110; L'Education morale (Paris: Felix
Alcan, 1925), 9—45, passim. — Примеч. автора.

⁴ Conrad M. Arensbcrgand Solon Kimball, Family and Community in Ireland (Cambridge:
Harvard University Press, 1940), xxvi. — Примеч. автора.

таций относится также установленный Знанецким, Сорокиным и др. «гуманистический коэффициент культуры». В заключение по поводу подобных общих ориентации можно сказать следующее: игнорируя их, исследователь в ущерб себе игнорирует упорядоченность фактов. Но они не содержат конкретных гипотез.

Главная функция таких ориентации — предоставить общий кон­текст для исследован