Бюрократический статус 5 страница

Видимо, нет необходимости еще раз повторять основные компоненты интерпретации, предложенной в этом очерке. Однако недавняя критика этого исследования дает повод повторно рассмотреть некоторые эмпирические и теоретические элементы интерпретации, которые, похоже, могут выпасть из поля зрения. Джеймс Кэрролл в своей критической статье (J.W. Carroll, «Merton's Thesis on English Science», American Journal of Economics and Sociolog)', 1954, Vol. 13, p. 427—432) сетует на некоторые, по его мнению, оплошности в формулировках. Предполагается, что я не заметил или не осознал в должной степени гетерогенность вероисповеданий, включенных в протестантизм вообще и в пуританство в частности. Будь этот упрек правомерен, он, безусловно, заслуживал бы внимания. Тем не менее следует заметить, что та глава моей диссертации, в которой вводится обсуждаемая гипотеза, начинается с упоминания «разнообразия теологических доктрин среди протестантских групп Англии семнадцатого столетия», после чего обсуждаются ценности, верования и интересы, общие для многочисленных сект, вышедших из лона кальвинизма (Merton, Science, Technology and Science in Seventeenth-Century England, Chapter IV, p. 415 и далее). И, как можно увидеть из этого библиографического послесловия, историческая наука довольно тщательно установила не только различия, но и сходства между пуританскими сектами, родившимися из аскетического кальвинизма.

Далее Кэрролл говорит, что данные, свидетельствующие о наличии связи между нормами пуританства и науки, выявляют лишь эмпирическое сходство между ними (или, как он говорит, контовскую «корреляцию утверждений»). Но это значит проигнорировать доказанный факт, что сами английские ученые постоянно апеллировали к этим пуританским ценностям и определенно воплощали их на практике (ibid., Chapter V).

То, что пуританские ценности действительно выражались учеными, фактически подразумевается в следующем дальше предположении Кэрролла, будто в моем исследовании не установлена основа для проведения различия между «рационализациями» и «мотивами» этих ученых. Здесь затрагивается теоретическая проблема, настолько общезначимая и встречающая настолько широкое непонимание, что будет уместно повторить часть того, что было сказано по поводу нее в этом раннем исследовании. «Нынешние дискуссии о «рационализации» и «деривациях» обыкновенно отвлекали внимание от ряда основополагающих вопросов. Действительно, «резоны», приводимые в оправдание собственных действий, зачастую не дают удовлетворительного объяснения этого поведения. Также приемлема гипотеза, что идеологии [сами по себе] редко приводят к действию и что как сама идеология, так и действие являются скорее продуктом общих чувств и ценностей, реакцией на которые они, в свою очередь, являются. Однако идеи эти нельзя игнорировать по двум причинам. Они дают ключ к выявлению базисных ценностей, мотивирующих поведение. Пренебрегать такими показателями было бы неразумно. И еще более важна роль идей в направлении действия в то или иное конкретное русло. Именно доминирующая система идей определяет выбор альтернативных способов действия, в равной степени совместимых с основополагающими чувствами» (ibid., р. 450).

Что же касается различия между выражением резонов, являющихся просто приспособительным лицемерием, и резонов, выражающих базисные ориентации, то здесь, как и в иных случаях, критерием служит поведение, согласующееся с этими резонами — даже если почти или целиком отсутствует перспектива своекорыстного мирского вознаграждения. Случай Роберта Бойля, наиболее ясный и лучше всего задокументированный, может быть в этом отношении представителен для других пуритан из числа его научных коллег, которые в разной степени выражали свои религиозные чувства как в своей частной, так и в научной жизни. Кажется невероятным, чтобы Бойль «просто рационализировал», когда говорил, «что те, кто старается отвратить людей от усердных Исследований Природы, избирают

(хотя, допускаю, и непреднамеренно) путь, ведущий к ниспровержению Бога...» (Robert Boyle, Some Considerations Touching the Usefulness of Experimental Natural Philosophy (Oxford, 1664); 2d edition, p. 27.) Ибо тот же Бойль уже в возрасте двадцати одного года написал ряд религиозных эссе; несмотря на отвращение к изучению языков, выразил свое благоговение перед священными писаниями, изучив еврейский, греческий, халдейский и сирийский языки с тем, чтобы прочесть их в ранних версиях; обеспечил пансион Роберту Сэндерсону, дабы тот мог продолжать писать книги по казуистике; изрядно поистратился на издание индийской, ирландской и уэльской Библий и, словно этого было еще недостаточно, на издание Нового Завета на турецком языке и малайской версии Евангелий и Книги Деяний Святых Апостолов; стал управляющим Корпорации по распространению Евангелия в Новой Англии и, занимая пост директора Ост-Индской компании, направил силы и денежные ресурсы на распространение христианства в этих регионах; внес существенный вклад в финансирование издания «Истории Реформации» Бернета; обнародовал свое религиозное кредо в книге «Христианский ученый» и, наконец, завещал направить средства, вырученные от издания «Бойлевых лекций», на защиту христианства от неверующих. (Это сжатое резюме приводится в биографии Бойля, написанной Э.М. Клерком для «Словаря национальных биографий».) Хотя Бойль пользовался среди пуританских ученых наибольшим почетом, он все-таки был лишь первым среди равных, о чем свидетельствуют, помимо прочих, Уилкинс, Уиллоби и Рей. Насколько позволяют судить исторические записи слов и действий, представляется, что ученые вроде Бойля не просто «рационализировали».

И последнее критическое замечание Кэрролла, если оно действительно сделано добросовестно, а не продиктовано легкомыслием, демонстрирует меланхоличную невосприимчивость к банальным, но неудобным фактам истории. Он говорит, что я, показывая первоначальный преимущественно протестантский состав Королевского Общества в обсуждаемом очерке, не принимаю во внимание возможность того, что «невидимая коллегия», из которой возникло Общество, была частью широкого протестантского движения за реформу и что, следовательно, известным католикам доступ в нее был закрыт. То, что первоначальный состав Королевского Общества был протестантским, стало быть, принимается без обсуждения; в те дни, в 60-е годы XVII века, несмотря на позднейшие политические отношения Карла II с католицизмом Людовика XIV, католикам вряд ли могла быть дарована прерогатива учреждения ассоциации под покровительством Короны. Однако фактом, представляющим для нас повышенный ин-

терес, является, конечно, не то, что Общество было преимущественно протестантским, а то, что оно было преимущественно пуританским. Относительно же замечания, что официальным католикам был перекрыт доступ на академические посты, явно необходимо напомнить о том, что Тест-акт 1673 года, хотя позднее в отдельных случаях время от времени и аннулировался, перекрывал доступ в университеты не только католикам и евреям, но и нонконформистам. Тем не менее, хотя все это оставалось в силе вплоть до девятнадцатого столетия, нонконформисты продолжали поставлять значительную долю людей науки.

Этот краткий обзор накопленных за последнее время данных наводит на мысль о том, что, сколь бы это ни противоречило намерениям великих реформаторов, аскетические протестантские секты развивали особую предрасположенность к работе в области науки. В свете могущественных встречных течений, исходивших от других исторических сил и способных отклонить эту раннюю ориентацию на науку, особенно примечательно то, что связь между аскетическим протестантизмом и наукой сохранилась по сей день. Хотя глубокая преданность ценностям аскетического протестантизма стала, по-видимому, уже не такой обычной, эта ориентация, лишенная своих теологических смыслов, очевидным образом сохраняется. Как и любая иная гипотеза, особенно в сфере исторической социологии, эта гипотеза должна рассматриваться как предварительная и подлежащая пересмотру по мере получения новых сведений. Вместе с тем, исходя из данных, которыми мы ныне располагаем, этот факт можно считать вполне установленным, и из него вытекают определенные следствия, проливающие свет на более широкую проблему связей науки с другими социальными институтами.

Первое из этих следствий состоит в том, что по крайней мере в данном случае связи, сложившиеся между наукой и религией, были косвенными и непреднамеренными. Ибо, как уже неоднократно говорилось, реформаторы не питали особого восторга в отношении науки. Лютер относился к ней в лучшем случае индифферентно, в худшем случае — враждебно. В своих «Установлениях» и «Комментарии к Книге Бытия» Кальвин относился к ней двойственно; он придавал некоторую ценность практическому интеллекту, но в гораздо меньшей степени, чем знанию, данному в откровении. Тем не менее религиозная этика, идущая от Кальвина, способствовала развитию такого состояния ума и такой ценностной ориентации, которые приглашали к занятиям естественной наукой.

Во-вторых, оказывается, что как только такого рода ценностная ориентация устанавливается, она сразу же приобретает некоторую

степень функциональной автономии, вследствие чего предрасположенность к науке может сохраняться еще долгое время после ее отсечения от первоначальных теологических якорей.

В-третьих, этот образец ориентации, который можно статистически выявить даже сейчас, может приниматься непреднамеренно и не достигать порога осознания у многих из тех, кто им обладает.

И наконец, в-четвертых, в высокой степени зримое взаимодействие между институтами науки и религии — явленное, например, в так называемой войне, развернувшейся между ними в девятнадцатом веке — может скрывать за собой внешне менее заметную, непрямую, но, возможно, более значимую связь между ними.

XXI. НАУКА И ЭКОНОМИКА АНГЛИИ XVII СТОЛЕТИЯ

Взаимодействие социально-экономического и научного развития вряд ли вызывает сомнение. Однако когда о социально-экономическом влиянии на науку говорят в общих непроанализированных терминах, сразу же возникает проблема. Социолога науки в особенности интересуют типы этого влияния (благоприятствующие или препятствующие), степень, в которой эти влияния оказываются эффективными в разных социальных структурах, и процессы, через посредство которых они действуют. Между тем невозможно даже предварительно ответить на эти вопросы, не прояснив, какими понятийными инструментами мы пользуемся. Слишком часто бывает так, что социолог, отвергнув мифотворческое или героическое толкование истории науки, впадает в вульгарный материализм и пытается отыскать простые параллели в социальном и научном развитии. Такие недальновидные попытки неизменно увенчиваются не на шутку пристрастной и несостоятельной дискуссией.

Постановка проблемы

Начнем с упоминания трех общепринятых, но ошибочных постулатов. Первый и самый иллюзорный — отождествление личной мотивации ученых со структурными детерминантами их исследований. Второй — убеждение, будто социально-экономические факторы дают исчерпывающее объяснение всего комплекса научной деятельности. Третий — вкладывание «социальных потребностей» туда, где эти потребности, в любом значимом для нас смысле, отсутствуют.

Как пример путаницы, вытекающей из неточной концептуализации связей между мотивацией поведения ученых и его структурными детерминантами, можно взять недавнюю критику Кларком¹ очерка

¹ G.N. Clark, Science and Social Welfare in the Age of Newton (Oxford, 1937). См.: В. Hessen, «The Social and Economic Roots of Newton's Principia», Science at the Cross Roads (London, 1931). — Примеч. автора.

Гессена. Кларк склонен сводить роль социально-экономических факторов развития науки к роли утилитарных мотивов ученых и, соответственно, отождествлять «бескорыстное желание знать, стремление ума к методическому упражнению самого себя без всякой практической цели» с научной деятельностью, никак не обусловленной социально-экономическими элементами². Так, с целью проиллюстрировать бескорыстность (в этом смысле слова) Ньютона Кларк приводит часто цитируемый анекдот, суть которого в том, что некий друг, которому «Ньютон дал почитать экземпляр «Начал» Евклида, спросил его, какую «выгоду или пользу в жизни» может принести изучение сей книги. Это был единственный документально зафиксированный случай, когда Ньютон рассмеялся»³. Но даже если эта история и достоверна, релевантность ее для занимающего нас вопроса будет ничтожной, если только мы не примем допущение, что люди неизменно сознают социальные силы, определяющие их поведение, и что понять их поведение можно только через их осознанные мотивации.

Мотивы могут варьировать в диапазоне от желания сделать карьеру до всецело «бескорыстного желания знать», вовсе не противореча при этом тому доказуемому факту, что тематика науки в Англии семнадцатого века в значительной части определялась социальной структурой того времени. Личные мотивы Ньютона никак не меняют того факта, что астрономические наблюдения, которыми он активно пользовался⁴, были продуктом работы Флемстида в Гринвичской обсерватории, построенной по приказу Карла II на благо Королевского военно-морского флота⁵. Не отрицают они и того уди-

² См.: ibid., p. 86, а также целиком главу 3. — Примеч. автора.

³ Ibid., р. 91. Оригинальную версию, несколько отличную от этой, можно найти в
«Портсмутском Собрании». — Примеч. автора.

⁴ См. переписку между Ньютоном и Флемстидом, обильно цитируемую в книге:
L.T. More, Isaac Newton (N.Y., 1934), глава 11. — Примеч. автора.

⁵ Именно потребность в улучшении навигации, согласно Флемстиду, первому
королевскому астроному, стала непосредственным поводом к строительству Грин
вичской обсерватории. (Кстати, Парижскую обсерваторию Кольбер предложил по
строить с той же самой целью.) Француз Ле Сьёр де Сен-Пьер приехал в Англию и
предложил «более совершенные» методы определения расстояний на море. Флем-
стид указал в официальном отчете, что этот проект непрактичен, ибо «лунные табли
цы отличаются от небесного свода». Когда отчет показали Карлу, «он, пораженный
утверждением, что в каталоге ложно указаны положения звезд, произнес с некоторой
горячностью, что «ему надлежит заново их понаблюдать, исследовать и исправить на
пользу своим морякам». После чего было решено воздвигнуть Обсерваторию и назна
чить Флемстида королевским астрономом. См.: Francis Baily, An Account of the Rev'dJohn
Flamsteed, compiled/mm his own manuscripts (London, 1935), p. 37. Следует сказать, что годо
вое жалованье Флемстида составляло всего 100 фунтов. Ему было позволено приобрести
себе все необходимые инструменты — за свой собственный счет. — Примеч. автора.

вительного влияния, которое оказали на Ньютона такие практически ориентированные ученые, как Галлей, Гук, Рен, Гюйгенс и Бойль. Тезис Кларка спорен даже в вопросе о мотивации, если учесть, что многие ученые в Англии XVII века отчетливо сознавали практические следствия своих изысканий в области чистой науки. А потому не будет необоснованным и неосторожным обобщение, что каждый английский ученый того времени, достаточно выдающийся, чтобы быть упомянутым в общей истории науки, эксплицитно связывал по крайней мере некоторые из своих научных изысканий с непосредственны-. ми практическими проблемами⁶. Во всяком случае, анализ в одних только терминах (приписываемых) мотивов всерьез уводит нас в сторону и обычно заволакивает туманом вопрос о способах социально-экономического влияния на науку⁷.

Важно отличать личные установки отдельных служителей науки от той социальной роли, которую играют их исследования. Разумеется, некоторые ученые были достаточно влюблены в свое дело, чтобы заниматься им ради него самого, иной раз даже почти не обращая внимания на его практические следствия. Также нам нет нужды предполагать, будто все индивидуальные исследования напрямую связаны с техническими задачами. Наука связана с социальными потребностями двояко: прямо, в том смысле, что некоторые исследования намеренно и целенаправленно проводятся ради утилитарных целей, и косвенно, поскольку некоторые проблемы и данные для их решения попадают в сферу внимания ученых, хотя те вовсе и не обязательно сознают практические обстоятельства, которыми они продиктованы.

В связи с этим приходится поставить под вопрос обобщение Зом-барта, что технология XVII столетия была почти полностью разведена⁸ с наукой того времени и что со времен Леонардо до XVIII века ученый и изобретатель шли своими особыми путями. Разумеется, альянс этих двух типов не обеспечивается в равной степени всеми социальными структурами, однако утверждение Зомбарта (и других), будто

⁶ Документы, подтверждающие это утверждение, можно найти в моей книге:
Science, Technology and Society in 17lh-Cemury England (Bruges, 1938). — Примеч. ав
тора.

⁷ Эта проблема систематически рассматривается в: Joseph Needham, «Limiting
Factors in the Advancement of Science As Observed in the History of Embryology», Yale
Journal of Biology and Medicine, 1935, Vol. 8, p. 1 — 18. — Примеч. автора.

⁸ См.: Werner Sombart, Der moderne Kapitalismus (Munchen, 1921), Bd. 1, S. 466—
467. Метафора эта весьма уместна в свете замечания Олденберга, в прошлом секретаря
Лондонского Королевского Общества, что целью натурфилософов было «Бракосоче
тание Природы и Искусства, могущее принести счастливые плоды для пользы и блага
Человеческой Жизни» (Philosophical Transactions, 1665, 1, p. 109). — Примеч. автора.

технология XVII столетия имела, по существу, эмпирический характер, выглядит преувеличением в свете того, что многие ученые обращали свои теоретические познания на практические нужды. Рен, Гук, Ньютон, Бойль, Гюйгенс, Галлей, Флемстид — если упомянуть лишь немногих самых прославленных — посвящали себя как теоретическим, так и практическим изысканиям. Но что еще важнее, ученые все как один верили в практические плоды, которые должны были принести их неустанные усилия. И именно эта убежденность, независимо от ее обоснованности, оказывала частичное влияние на выбираемые ими проблемы. Зерно истины в утверждении Зомбарта сводится к тому факту, что эти люди науки заботились не о развитии промышленной машинерии для применения на фабрике — ибо она не развилась еще настолько, чтобы притязать на их интересы, — а о нововведениях, которые бы способствовали развитию коммерции, угледобычи и военной техники⁹.

В этом контексте критика Гессена Кларком сводится к отрицанию того тезиса, что экономические факторы являются единственно определяющими факторами развития науки. Присоединяясь к Гес-сену, спешу согласиться с этим суждением. Примитивный тезис о всецело экономической детерминации свойствен анализу Гессена, как он и сам указывает (op. cit., p. 177), не более, чем трудам Маркса и Энгельса.

Остается еще третья проблема — проблема установления социальных потребностей, — к которой лучше всего подойти, прибегнув к конкретным эмпирическим категориям. Широко распространенное представление о том, что потребность споспешествует соответствующим изобретениям и придает направленность научным интересам, требует тщательной переформулировки. Специфические насущные потребности часто приводили к сосредоточению внимания на тех или иных областях, но столь же верно и то, что многие человеческие потребности на протяжении многих веков оставались неудовлетворенными. В технической сфере — и не только в ней — потребности являются настолько общими, что почти ничего не объясняют. Каждое изобретение de facto удовлетворяет некоторую потребность или представляет собой попытку достичь такого удовлетворения. Необходимо также понять, что для общества, находящегося под наблюдением, не-

' Франц Боркенау уловил это необходимое различие: «Die Naturwissenschaft des 17. Jahrhunderts stand nicht im Dienste der lndustriellen Produktion, obwohl sie das seit Bacons Zeiten gewiinscht hatte» [«Естественная наука XVII века не состоит на службе у индустриального производства, хотя со времен Бэкона она этого и желала»]. F. Borkenau, Der Uebergang vom feudalen zum burgerlichen Weltbild (Paris, 1934), S. 3. (Курсив в оригинале.) — Примеч. автора.

которых потребностей может вообще не существовать — в силу его особой культуры и социальной структуры¹⁰. Только когда некоторая задача реально является неотъемлемой частью рассматриваемой культуры и реально воспринимается как таковая некоторыми членами данного общества, только тогда и можно собственно говорить о том, что потребность направляет научный и технический интерес в определенное русло. Более того, экономические потребности могут удовлетворяться не только технологическими средствами, но и изменениями в социальной организации. Однако если некоторые типы потребностей начина-■ ют рутинно удовлетворяться техническими изобретениями (а именно этот образец устанавливается постепенно в XVII веке), если присутствует как необходимое условие накопление запаса технического и научного знания, служащего основой для нововведений, и если (при этом) имеет место разрастающаяся вширь капиталистическая экономика, то можно говорить о том, что необходимость, или потребность, есть (кормящая) мать изобретения и бабушка научного прогресса.

Транспорт и наука

Расцвет капиталистического предпринимательства в Англии XVII века подогревал интерес к более адекватным средствам транспорта и сообщения. Остров Святой Елены, Ямайка и Северная Америка были лишь началом великой колониальной экспансии Англии. Это обстоятельство в сочетании со сравнительно низкой стоимостью водных перевозок" вызвало заметный рост торгового флота. Более 40 процентов продукции угольной промышленности Англии перевозилось по воде. Аналогичным образом, внутренняя торговля стимулировала потребность в более совершенных средствах сухопутного и речного транспорта. Предложение планов строительства дорожных застав и каналов было характерной особенностью всего этого столетия.

Внешняя торговля приобретала поистине всемирные масштабы. Наиболее доступная статистика, пусть даже и не вполне совершенная, удостоверяет эти процессы. Импорт и экспорт за период с 1613

¹⁰ Ясное обсуждение проблемы потребностей можно найти во введении Лансе
лота Хогбена к книге: L. Hogben (ed.), Political Arithmetic (N.Y., 1938). — Примеч.
автора.

¹¹ На разницу в стоимости сухопутных и водных перевозок замечательно указы
вает Петти, хотя, возможно, он несколько ее преувеличивает. «Водная перевозка то
варов вокруг земного шара обходится всего-то примерно в два раза дороже, чем сухо
путная перевозка подобных же товаров из Честера в Лондон». Phil. Trans., 1684, 14, p.
666. — Примеч. автора.

по 1700 г. возросли почти на 300 процентов¹². Уилер, писавший в самом начале века, отмечал, что на протяжении примерно шестидесяти лет по Темзе ходили всего четыре корабля грузоподъемностью более 120 тонн¹³. В момент смерти королевы Елизаветы в Англии было всего четыре купеческих корабля грузоподъемностью по 400 тонн¹⁴. Число кораблей, особенно с большим тоннажем, стало быстро возрастать в период Содружества, отчасти в ответ на стимулирующее воздействие Голландской войны*. Только за десятилетие 1649—1659 гг. было построено 98 кораблей общей грузоподъемностью более 40 000 тонн¹⁵. Адам Андерсон отмечает, что за период с 1666 по 1688 г. общий тоннаж английских торговых судов удвоился¹⁶, а Спрэт утверждает, что он вырос более чем вдвое за два предшествующих десятилетия¹⁷. В официальном отчете о состоянии Королевского военно-морского флота, представленном в 1695 г. Сэмюэлом Пеписом, отмечается заметная морская экспансия, которая произошла за истекшее столетие. В 1607 г. Королевский военно-морской флот насчитывал 40 кораблей грузоподъемностью по 50 тонн и выше; общий тоннаж составлял около 23 600 тонн, а численный состав судовых команд — 7800 человек. К 1695 г. насчитывалось уже 200 судов, их грузоподъемность перевалила за 112 400 тонн, а численность личного состава составляла более 45 000 человек.

Существенным элементом возрастания темпов развития судостроения и укрупнения судов была, как предполагал Зомбарт, военная необходимость. Хотя торговый флот в это время значительно вырос, темпы роста Королевского военно-морского флота были несоизмеримо выше¹⁸, о чем свидетельствует собранная Зомбартом сравнительная статистика. Военные нужды часто способствовали ускорению развития судостроения, а также усовершенствованиям в конструкции военно-морских судов.

^п См. реальные цифры в: Е. Lipson, The Economic History of England (London, 1931), p. 11, 189. — Примеч. автора.

¹³ John Wheeler, Treatise of Commerce (Middelburgh, 1601), p. 23. — Примеч. автора.

¹⁴ Sir William Monson, Naval Tracts (London, 1703), p. 294. — Примеч. автора.
* 1672—1678 гг. — Примеч. пер.

¹⁵ В эти цифры не включена грузоподъемность 17 кораблей, относительно ко
торых нет соответствующей информации. Данные взяты из: М. Oppenheim, A History
of the Administration of the Royal Navy and of Merchant Shipping (London, 1896), p. 330—
337. — Примеч. автора.

¹⁶ Adam Anderson, Origin of Commerce (Dublin, 1790), Vol. Ill, p. 111. — Примеч.
автора.

" Thomas Sprat, The History of the Royal-Society of London (London, 1667), p. 404. — Примеч. автора.

¹⁸ Werner Sombart, Krieg und Kapitalismus (Munchen, 1913), S. 179 и далее. — Примеч. автора.

Военные интересы способствовали развитию судостроения трояким образом: требовалось все больше кораблей, корабли должны были быть более крупными, и прежде всего необходимо было их строить в более сжатые сроки. Потребности торгового флота еще на протяжении целого века могли удовлетворяться ремесленными методами судостроения. Но растущие запросы военно-морского флота делали эти методы неприемлемыми: сначала в строительстве военных кораблей, а потом и всех кораблей, по мере того как торговый флот оказывался втянутым в поток развития..."

Хотя Зомбарт склонен преувеличивать роль военных нужд в стимулировании более эффективных методов судостроения, ясно, что этот фактор, сочетаясь с возросшей потребностью в укрупнении торгового флота, ускорял указанные процессы. Во всяком случае, имеющиеся статистические данные показывают, что начиная с конца XVI века происходил заметный рост морского флота — как торгового, так и военного²⁰.

Эти процессы сопровождались все большим вынесением на передний план ряда технических проблем. Прежде всего, возрастание числа торговых путешествий в отдаленные уголки земли — в Индию, Северную Америку, Африку, Россию — по-новому подчеркнуло потребность в точных и удобных средствах определения местоположения на море, т.е. нахождения широты и долготы²¹. Ученые глубоко интересовались возможными решениями этих проблем²². Математи-

¹⁹ Ibid., S. 191. — Примеч. автора.

²⁰ «Nos recherches [базирующиеся на анализе портовых журналов] montrent a
l'evidence que le commerce et la navigation de l'Angleterre faisaient de grands progres au
declin du XVle et pendant la premiere moitie du XVI le siecle. On n'exagere guere en disant
que la navigation anglaise a quadruple, sinon quintuple de 1580 jusqu'a 1640» [«Наши ис
следования показывают, что на исходе XVI и на протяжении первой половины XVII
века торговля и судоходство в Англии достигли большого прогресса. Не будет боль
шим преувеличением сказать, что английское судоходство за период с 1580 по 1640 г.
выросло в четыре, если не в пять раз»]. А.О. Johnson, «L'acte de navigation anglais du 9
octobre 1651», Revue d'histoire moderne, 1934, 9, p. 13. — Примеч. автора.

²¹ Hessen, op. cit., p. 157—158. — Примеч. автора.

²² В докладе д-ра Бейнбриджа, прочитанном членам Королевского Общества,
говорилось: «Nullum est in tota fere mathesi problema, quod mathematicorum ingenia magis
exercet, nullum, quod astronomiae magis conducit, quam problema inveniendi meridianorum
sive longitudinum differentias». Взято из протоколов Королевского Общества, цитиру
емых в: Thomas Birch, History of the Royal Society of London (London, 1757), Vol. IV, p.
311. Среди целей Общества, сформулированных Олденбергом в предисловии к 9-му
тому Philosophical Transactions (1674), называются «распространение практической ма
тематики во всех наших торговых городах и портах: обеспечение судоходства на круп
ных реках; помощь рыболовству и навигации; изобретение способов удобрения бес
плодных земель и освоения пустошей; повышение выработки льняного полотна; про
изводство собственной латуни [sic], соли и селитры». — Примеч. автора.