2015-05-05
273
Выходили ранним морозным утром: иней одел кромки листьев в игольчатую бахрому, дыхание вырывалось изо рта облачками пара, под ногами сухо похрустывало. Утомленная
гуляниями деревня спала. Пригоршня зевал, едва челюсть не выворачивал, и подтягивал лямки
рюкзака, будто от этого груз мог стать легче. Ночь, проведенная в объятьях красотки, взбодрила
меня. Искра и Май – так и вовсе лучились энтузиазмом. У них были заплечные мешки, похожие
на старые советские рюкзаки формата «муравей тащит яйцо», дорожные посохи и оружие, гаусс-
пистолеты на поясах.
Апрелия не путалась под ногами, наблюдала за сборами издали – я то и дело ловил на себе
ее восторженный взгляд.
На проводниках старейшины сэкономили и дали Маю карту – он уверял, что хорошо
ориентируется, и мы не заблудимся.
Молча, чтобы не нарушить безмятежную послепраздничную тишину, мы пошли к стене из
хищных растений – в сторону, противоположную той, откуда вчера атаковали манипуляторы. При
утреннем свете заметно было, что деревня не очень велика, даже учитывая расстояния между
|
|
|
домами-деревьями. Нелегко людям выживать в суровом климате.
Апрелия, провожавшая нас до изгороди, тронула меня за рукав, я остановился, притянул ее к
себе и поцеловал. Чувство вины кольнуло в сердце: как она тут будет, кто ее защитит? Но я
отогнал угрызения совести, погладил девушку по щеке и прошептал:
– Пожелай мне удачи, она очень пригодится.
– Удачи, – шепнула она, улыбнулась вовсе не обиженно и зашагала прочь.
Брожение по лесу надоело адски, я с удовольствием побыл бы еще пару дней в деревне, понежился бы в объятьях красавицы, но нас ждали важные дела: чем раньше доберемся до
города, тем скорее кончатся наши злоключения. То и дело посещали мысли, что горожане нас
обманут, но я гнал их прочь.
У веревочной лестницы, ведущей на мост – ветку дерева, – нас ждал старейшина Головня и
его жена, Мила. Старики смотрели ласково, как на любимых детей.
– Хорошие здесь люди, – заметил Никита, – правильно, что мы им помогли.
Я мысленно с ним согласился, но промолчал.
– Химик, Пригоршня! – торжественно обратился к нам Головня. Мила держала в руках
какой-то сверток. – Сегодня я говорил с Небесным городом и удостоверился, что горожане
окажут вам достойный героев прием. Но путь долог и небезопасен. Май знает Великую топь, Искра – тоже, но лишь настолько, насколько может человеческий разум объять необъятное.
Он перевел дыхание, собираясь выдать очередной зубодробительный период, но Мила
опередила мужа, сказав просто:
– Мальчики… Там зверья полно. Неизвестного и опасного. Зверье, излучение, гнилые места
|
|
|
с черной водой. Стрелять придется, а вы все на нас истратили. Возьмите оружие.
С этими словами она сунула мне сверток. Я развернул: в чистой тряпице лежали два гаусс-
пистолета.
– Умеете обращаться? – спросил Головня.
– Не-э, – протянул Никита, как зачарованный пялясь на незнакомое оружие, – откуда нам?
Головня крякнул от досады.
– Я объясню! – сунулся было вперед Май, но старейшина остановил его.
– Я сам объясню. Под мою же ответственность.
Следующие несколько минут были посвящены обучению. Обращаться с гаусс-пистолетом
оказалось не сложнее, чем с родным «Глоком»: тот же принцип наведения и прицеливания, та же
техника безопасности, даже спусковой крючок присутствует. Из плюсов: не нужно взводить, не
нужно передергивать, досылать патрон, таскать с собой лишний груз. И отдача слабая, что
значительно облегчает попадание. А вот разрушительной мощности у оружия жителей леса было
поболее, чем в огнестрельном короткостволе – на дистанции в пятьдесят метров оно с легким
треском
прожигало
ветку
дерева
приличной
толщины.
Правда,
выстрел
Головня
продемонстрировал только один раз, пояснив: чем дольше держишь спусковой крючок, тем
дольше длится воздействие.
– Берет панцирь фибии за секунду, – прокомментировал старейшина. – Но заряд надо
беречь. Здесь – на тысячу импульсных выстрелов. Дольше пяти секунд подряд держать спуск не
рекомендую – перегреется. После тысячи нужна подзарядка, да и на последней сотне, а то и двух, мощность станет меньше… Подзарядить можно только в Небесном городе.
– Спасибо! – от души поблагодарил Никита, прилаживая новый пистолет в бедренную
кобуру, – может, вы нам жизнь спасли!
– А вы спасли жизни нам. Ступайте.
Мила шагнула вперед, коротко обняла меня и поцеловала в щеку, привстав на цыпочки. Май
уже махал ей рукой с ветки-моста.
Путешествие к Великой топи началось.
* * *
Через полчаса ординарного пути через лес Пригоршня потребовал остановиться и извел
зарядов пятьдесят, паля по деревьям – не мог он так, только похолостив, освоить оружие. Я же
счел, что ничего сложного в гаусс-пистолете нет, а заряды стоит беречь – у нас катастрофически
мало боеприпасов: осталось по магазину к винтовкам, одна коробка патронов для дробовика да
по два магазина для пистолетов плюс одна граната. Много с этим не навоюешь, а с ножами
против местной фауны идти – это надо быть психом.
После тренировки Никита милостиво позволил нам продолжить движение, но все равно
периодически тянулся к пистолету, оглаживая рукоятку.
С каждым шагом рюкзак становился все тяжелее, а корни деревьев – все злонамереннее.
Искра с Маем шли легко: такие переходы им не в новинку. После вчерашней битвы, похоже, разбежалось все зверье, и лес замер, поэтому, несмотря на неудобства, двигались мы быстро.
Увлеченный битвой между корнями и собственными ногами, я не сразу заметил, что лес
изменился. Мы были в пути уже несколько часов, а судя по заявлениям живота – так и вовсе дело
шло к обеду.
– Привал, – объявила Искра.
Мы скинули рюкзаки, и тут я заметил…
Что называется, «а что в камере нет стены, индеец Зоркий Глаз понял на третьи сутки».
Деревья стали ощутимо ниже: если раньше это были исполины, поражающие сознание, огромные настолько, что мозг отказывался воспринимать их целиком – лишь по частям, то теперь
стволы, все еще сизые, и в выступах коры, по диаметру не превосходили двухсотлетние дубы.
Ветви отходили от них почти на уровне нашего роста. Задрав голову, можно было разглядеть
верхушку – высоко, метрах в двадцати над землей, но все же. Кроме того, деревья росли гуще, мы стояли на поляне, прямо за которой начинались заросли, сильно напоминающие старый, но
обыкновенный земной лес.
|
|
|
Никита присвистнул.
– Фига себе. Лес что, болеет? Или вырубка старая? Или тут бомба взорвалась в войну?
– Нет, – торжественно ответил Май. – Это – топь. Она подтачивает корни, питает почву
черной гнилой водой.
От этих слов мне стало не по себе – как в Зоне, если к аномалии приближаешься.
Налетевший ветер принес тревожные запахи – гнили, комариных заводей, мха, застоявшейся
воды и болотных растений.
– Топь дышит, – прошептала Искра и немного побледнела.
Хотя еще несколько минут назад казалось, что привал будет длинным и неторопливым, мы
наскоро перекусили – всех одолевало странное нетерпение первооткрывателей – и продолжили
путь.
Как только лес стал чаще, а среди деревьев появились тонкие и гибкие, Май срезал нам с
Пригоршней шесты.
– Ощупывайте дорогу, – предупредил он, – тут встречается… странное.
Только после его слов до меня дошло: предчувствовал я вовсе не топь, а аномалию.
– Никита, – позвал я. – Рядом аномалия.
– Значит, так, – с расстановкой сказал напарник, – теперь все слушаются Химика. У него на
«странное» чуйка.
Возражений не последовало.
Мы перестроились: впереди шел я, следом – Май, за ним – Искра, Никита замыкал. Я
выудил из кармана серого костюма горсть гаек – еще утром распихал все по новым вещам, и
принялся кидать их, обозначая путь. Май из-за плеча корректировал направление. Здесь не
пользовались привычным «на три часа, на одиннадцать часов», только «левее и правее», поэтому
приноровиться было тяжеловато, но мы справлялись.
Впрочем, особо в подсказках я не нуждался: лес постепенно редел, деревья становились все
более чахлыми, а земля под ногами подозрительно пружинила, вынуждая прощупывать ее
слегой. Вопросов жители леса не задавали.
Аномалия обнаружилась довольно скоро. Не знаю, как мы умудрились выйти на это редкое
явление среди бескрайнего леса – такое чувство, что нас притягивало. Гайка резко взмыла вверх, презрев закон тяготения, общий для всей обитаемой и необитаемой вселенной. Три
последующие последовали ее примеру. Где они приземлились, если и приземлились, я не понял.
|
|
|
– Ты знаешь, что это? – требовательно спросил Май. – В Топи и рядом случается всякое. Я
не верю в чудеса, просто место нехорошее, но объяснений у меня нет. Ты же ведешь себя так, будто ожидал подобного!
– Я видел не конкретно это, но похожее. В нашем мире.
– Чтобы гайки вверх летали? – возразил Пригоршня. – Да ладно тебе, такого даже я не
видел!
– Аномалии я видел, мой одаренный и опытный друг, – огрызнулся я. – А тут и ежу ясно: аномалия.
– Ну да, – легко сдался напарник. И тут же не удержался: – А ты у нас, выходит, вожак ежей!
– Ладно, чем трепаться, давай проверим.
Мы раскидали еще с десяток гаек, обозначив границы аномалии – она занимала небольшую
поляну, покрытую слоем серых листьев, которые, по неведомым мне причинам, взмывать в
воздух не торопились.
– Обойдем? – спросила Искра.
– Понимаешь, какое дело, – ответил я, снимая рюкзак, Никита последовал моему примеру, –
в таких странных местах, мы называем их «аномалиями», и у нас они встречаются чаще, можно
найти полезные предметы. Очень, знаешь, и очень полезные. Как раз таким мы тебя спасли, когда ты умирала.
– А в этом… в этой а-но-ма-ли-и, – девушка выговорила слово старательно, – что можно
найти? Тоже лекарство?
– Поживем – увидим. Может, и вовсе ничего. Сейчас нужно понять, как аномалию
разрядить, ну сделать безопасной. Вроде ловушки или капкана. Вот мы с Пригоршней –
специалисты по этому делу.
– Не обобщай! – обиделся Никита. – Это я специалист, а ты – так. Бакалавр-недоучка.
Продолжать перепалку я не стал – надоело. Искра и Май смотрели на нас с благоговейным
ужасом. Еще бы, непонятными словами перекидываемся и собираемся рисковать жизнью ради
предметов с чудесными свойствами. Мне аж совестно стало, вроде как я обманывал товарищей –
конкистадор впаривает аборигенам стеклянные бусы в обмен на золотые слитки, картина
маслом! Но я быстро отогнал ложные ассоциации. Во-первых, золота у аборигенов не было, и
вообще, они нам по гроб жизни обязаны, а во-вторых, я не бусы собирался впаривать, а достать
какую-нибудь полезную в хозяйстве хреновину.
Ну, надеюсь, что полезную.
И что она там вообще есть…
– Так что делать будем? – спросил Пригоршня, несмотря на заявленный статус специалиста, признававший мой авторитет.
Я задумался. Понятия не имею, что это за аномалия – никогда не встречал подобных. Все
известные мне магнитные притягивают к земле, «карусель» не отправляет в полет избирательно: что туда попадает, то и начинает крутить… Остается предположить, что разряжаются они
примерно одинаково: достаточно поместить в аномалию что-нибудь тяжелое.
Вот только увесистых предметов в пределах доступа не наблюдается. А если немного
поиграть в канадских лесорубов?
– Придется тебе, Никита, переквалифицироваться в дровосека, – сообщил я.
– В кого-кого?! – недослышал напарник.
– В лесоруба, – исправился я. – Надо что-то туда забросить.
Пригоршня кивнул с важным видом. Я объяснил задачу остальным, и следующие минут
пятнадцать мы с энтузиазмом рубили и ломали тонкие ветви, пока не набралась куча, условно
схожая по весу с человеком (мелким, конечно, но дальше заниматься этим не было желания).
Искра выдала кусок веревки, чтобы собрать ветки в одну вязанку, мы скомпоновали их, я
велел членам отряда разойтись и забросил в аномалию.
Ничего не произошло. Вязанка хвороста осталась лежать на земле, красноречиво обвиняя
нас в недостаточных умственных способностях.
– Не понимаю, – Пригоршня кинул в аномалию гайку и она взмыла вверх. – Что-то тут не
так. Только на железо реагирует? Химик, а гайки – железные?
– Стальные, – поправил я. – Из нержавеющей, то есть легированной, стали. А сталь, если ты
забыл школьный курс химии, это сплав неустойчивого к коррозии сплава с устойчивым к
коррозии. Например, железа и хрома, а так же…
– Я и говорю: железные, – уперся Никита. – А ты лекцию разводишь. Прибереги
образование для других случаев. А ветки, Химик, не железные. Вот тебе и «ой».
– Так и мы – не железные, – несмело вставила Искра, внимательно прислушивающаяся с
безопасного расстояния.
– Ну, как тебе сказать… в теле человека достаточно разных металлов, а уж железа – более
чем.
Лицо девушки вытянулось, она прищурилась. Сначала я не понял, что с ней, но она задала
вопрос, и все стало ясно:
– Вы точно люди? В людях железа быть не должно.
Мы с Пригоршней расхохотались, а она стояла и непонимающе моргала, Май тоже косился
на нас с недоверием. Пришлось долго и нудно объяснять, что такое микроэлементы.
Наш диалог прервали странные звуки, похожие на скулеж щенка.
– Ау-ау-ау-ууу! – подвывал кто-то тонко и отрывисто. – Уа-уааааа… Уууу!
Мы ощетинились стволами, развернувшись спиной к аномалии – так было безопаснее всего.
Звуки доносились из порослей невысоких и тонких деревьев, таких густых и настолько
переплетенных, что разглядеть что-либо не представлялось возможным.
– Там живое, – отчеканил Пригоршня и прицелился из гаусс-пистолета.
Этак он половину леса сожжет и весь боезаряд истратит.
– Погоди, – остановил Никиту Май. – Я знаю, кто это кричит. Это – нечисть.
До сих пор мы не слышали, чтобы манипуляторы издавали такие звуки, но поверили
аборигену на слово.
– И что, предлагаешь допросить? – со всем возможным сарказмом уточнил я.
– Они же не разумные, – удивился Май, не уловивший издевки.
Скулеж, меж тем, понемногу приближался. В нем была неприятная монотонность, будто
манипулятор повторял заученный набор звуков, привлекая наше внимание. Я заметил, что
Никите стоило огромного труда не стрелять в ту сторону. Но мы терпеливо ждали – так охотник
ждет, когда на него выйдет загнанный кабан.
– Уа-уааааа… Уууу!
Все-таки я ошибся, не походила эта имитация плача на подвывания потерявшегося или
обиженного щенка. Скорее – на подражательство сороки или попугая. Мороз продрал до костей: я понял, где манипулятор мог услышать эти звуки, этот плач.
В деревне, среди умирающих людей.
– Вот ведь тварь, – выдохнул Пригоршня, подумавший о том же.
– Не стрелять! – скомандовал Май. – Подождем. Оно, наверное, отбилось от своих.
Потерялся, гаденыш.
Тонкие деревца задвигались, и к нам выполз манипулятор.
Жалкое и малорослое создание. Наверное, эта особь была больна или ранена, а может, еще и
плохо питалась – она едва дотягивала по размерам до ребенка одиннадцати лет. Создание было
худым – ребра выпирали, грозясь прорвать серую шелушащуюся кожу, суставы казались самой
толстой частью рук и ног, на шее все жилы можно было пересчитать. Деформированный череп с
чересчур большим мозговым отделом (так изображают умников-злодеев в мультиках) был
покрыт длинной редкой шерстью. Существо передвигалось на четвереньках и было абсолютно
голым. Когда оно неловко дернулось и завалилось набок, очевидно стало, что это самец.
– Доходяга, – пробормотал Май.
Он вскинул пистолет, чтобы прикончить мутанта, но Искра неожиданно остановила брата:
– Погоди.
Я решил было, что девушкой движет сострадание к слабому и истощенному существу, но
ошибся: слишком много зла она видела от манипуляторов. Да и я, честно говоря, готов был
пристрелить тварь не для того, чтобы прекратить ее мучения.
– Погоди, Май. Ты, Химик, говорил, что в людях много железа. А в нечисти?
– Кровь у них красная, – ответил я. – Наверное, и в них хватает.
– Хорошо. Тогда мы загоним его в ловушку и посмотрим, что будет с живым, в котором
много железа.
С логикой Искры трудно было поспорить, холодный расчет завораживал. Я напомнил себе о
трупах людей с выпущенными кишками, о самой Искре, едва не погибшей в разоренной деревне, о ночном побоище. Нет причин жалеть нечисть. Ни у аборигенов, ни у меня.
И все-таки страшно, когда женщина, молодая, красивая и добрая по сути своей, становится
настолько беспощадной.
– Только как мы его загоним? – уточнил Пригоршня. – Он вас под контроль не возьмет?
– Этот?! – поразился Май. – Да он полудохлый уже. У него силенок хватает только ползти и
на помощь звать. Своих зовешь, скотина?!
С этими словами Май шагнул к манипулятору. Лицо парня исказилось от ненависти. Он
убрал пистолет, подхватил слегу и перетянул существо поперек хребта – не со всей дури, но
мутант крякнул с натугой и повалился ничком, раскинув тощие конечности.
– Что, не нравится? А мучить людей нравилось? Молчишь, тварь? Тупой, немой? Как
поодиночке, так вы – животные, а как толпой – так звери, да? Ууу, падаль!
Он снова замахнулся, Искра шагнула вперед и перехватила руку.
– Убьешь еще. Он нам живым нужен.
– Может, его того? Перетащить? – спросил Никита.
– Я это трогать не буду и тебе не советую, – ответил Май, отступая. – Направим палками.
Между тем, мутант очухался и умудрился снова подняться на четвереньки. Он мотал
головой – слепо, растерянно, и едва перебирал руками и ногами. Принимать участие в травле мне
не хотелось. Пригоршня тоже остался в стороне: это война Искры и Мая, их ненависть, их месть.
Пусть сами разбираются.
Подгоняемый тычками, манипулятор худо-бедно полз к аномалии.
Сил стонать у него уже, видимо, не было, он только хекал, кряхтел и полз к цели – к смерти, скорее всего.
– Не по-человечески, – заметил Никита и надвинул шляпу на глаза.
– Не наше дело, – ответил я. – Им есть, за что нечисть ненавидеть.
– Это – не честный бой, а издевательство над слабым, – настаивал бравый вояка.
– Дикий мир, – я пожал плечами, – дикие нравы. Расслабься. Эксперимент есть эксперимент.
Мутант почти дополз. На лицах брата и сестры застыл неприятный оскал – они травили
врага и были счастливы. И на интеллигентские (кто бы мог предположить!) терзания Пригоршни
им было плевать.
Тут, видимо, до манипулятора дошло, что люди гонят его в ловушку. Я не успел понять, что
произошло, но Искра вдруг вскрикнула, схватилась за голову и пошатнулась. Манипулятор
раскачивался из стороны в сторону, стоя на четвереньках, и сверлил девушку взглядом. Искра
вдруг кинулась на брата и вцепилась ему в шею, Май упал на спину, пытаясь сорвать с горла
пальцы сестры.
Я понял, что мутант добрался до разума девушки, и кинулся на помощь: оттаскивать Искру, одержимую идеей убийства, было бесполезно, поэтому я подбежал к мутанту и огрел его палкой
по голове, а потом придал манипулятору ускорение, изо всей силы пнув под тощий зад.
Мутант кувыркнулся через голову и приземлился в аномалии. Он сел, развернувшись к нам
лицом, и неуверенно тряхнул головой. Несколько томительных мгновений ничего не
происходило. Манипулятор тряс башкой, слепо шаря по земле руками, Искра отпустила брата и
теперь сидела на земле, тяжело дыша и не сводя с твари взгляда.
В голову торкнуло, и я не услышал, нет, – почувствовал импульс, в котором смешались
отчаянье и мольба о помощи. Мотнул головой – отпустило.
Манипулятор заскрежетал зубами. С ним по-прежнему ничего не происходило, только
нижняя челюсть двигалась из стороны в сторону, и слышно было, что зубы аж крошатся, сжатые
в неимоверном усилии.
– Ой, – сказала Искра. – Его глаза.
Черты лица у манипулятора были не человеческие – с искаженными пропорциями, но все же
вполне гуманоидными: два глаза, два уха, нос, рот – все как положено матушкой-природой.
Выглядело существо отталкивающе. А сейчас – и вовсе страшно.
Он выпучил налившиеся кровью глаза и завращал ими. Из ноздрей и ушей потянулись
струйки светлой, но, несомненно, красной крови. Щеки приняли багровый, как у гипертоника, оттенок.
Я понял, что произойдет, за миг до того, как это случилось.
Глаза мутанта лопнули, изо рта, ушей и носа хлынула кровь, а потом разлетелся череп.
Осколки его, перемешанные с мозгами и кровью, взмыли в небо. Тело, стремительно
бледневшее, забилось в конвульсиях на опавших листьях.
Искру вырвало. Никита длинно выматерился и отвернулся. Мы с Маем застыли, как громом
пораженные – подобного развития событий никто не ожидал.
Когда труп мутанта, съежившийся, будто выжатый, замер, меня осенило.
– Железо, – прошептал я, с трудом шевеля непослушными, пересохшими губами. –
Аномалия подкидывает только железо. Будто отталкивает. Поэтому кровь поднялась. И его…
– Растарантинило, – припечатал Никита. – Что-то не хочется мне проверять, разрядилась ли
аномалия.
Я прислушался к своим ощущениям и вынес вердикт:
– Разрядилась. Можно идти и проверять, что там за артефакт.
Листья, устилавшие поляну, по-прежнему были сухими, кровь будто испарилась. Поэтому
запачкаться нам не грозило, но соваться туда не хотелось.
Аборигены переглянулись и замотали головами: не пойдем.
А я решил, что кровавая жертва не может быть принесена напрасно. Не факт, что конкретно
этот манипулятор пытал и убивал людей, а значит, заслуживал смерти. Но, раз такие все нежные, действовать предстояло мне.
При мысли об этом передернуло. Ладно, не ударим в грязь лицом. Бросил гайку – она, как и
положено порядочной гайке, приземлилась на траву.
Шагнул вперед, гадая: успею, почувствовав увеличение внутричерепного давления, отпрыгнуть назад, или сразу произойдет инсульт, и я потеряю ориентацию в пространстве и
способность двигаться?
– Ты это… – начал Пригоршня, но договорить не успел – я вошел на поляну.
Ничего не произошло. Кровью даже не пахло, а лишенный ее труп манипулятора не вызывал
никаких эмоций. Остановившись, я обернулся, показал жестом дайверов «ОК», сведя вместе
большой и указательный палец.
Теперь следовало осмотреться и принюхаться.
Артефакт на поляне есть, я не ошибся. Просто пока я его не видел, только ощущал слабое
присутствие необычного.
– Что там? – спросила Искра.
Пригоршня шикнул на нее, чтобы не мешала. Я постарался сосредоточиться, изучить поляну
периферическим зрением – кажущееся слабым, неспособным к улавливанию деталей, тем не
менее, оно вполне развито, и люди зря его недооценивают. В потемках, например, лучше
смотреть «краем глаза», на движущиеся объекты – тоже. Сейчас не было темно, но я надеялся, что, абстрагировавшись, я что-нибудь увижу. Так и вышло: я заметил странную пустоту слева, на
земле. Там должны быть, если мыслить логично, листья.
Присмотрелся пристально: листья.
К счастью, я знаком с основами физиологии – не то что Никита, дальше учебника девятого
класса не шагнувший. В частности, знаю: чуть ли не половину из того, что мы «видим», мозг
дорисовывает. Человек моргает, не замечая этого – работа мозга, великого художника-реалиста.
Привычные детали, детали, которые должны быть здесь, исходя из логики и нашего
представления о мире, мозг так же может дорисовать.
Я снова полуотвернулся, сосредоточившись на останках манипулятора, и вздрогнул.
Слева от меня, буквально в полуметре, на земле не было листьев. Собственно, земли тоже не
было – ничего не было, слепое пятно.
Вгляделся пристально – листья. Отвернулся – ничто.
Должно быть, это и есть артефакт.
Осторожно приблизился, каждый миг ожидая какой-нибудь ловушки, присел на корточки и
принялся ощупывать землю.
– Там ничего нет, – заволновался Никита, решивший, наверное, что у меня отъехала крыша.
– Именно, – сквозь зубы пробормотал я, нащупывая нечто.
Было оно прохладное и почти невесомое – чуть плотнее воздуха. Небольшое, с картофелину.
Не обладало оно и выраженной плотностью или весом – я просто нащупал, подхватил, но не с
усилием, как поднял бы камень, а лишь с намеком на усилие.
Странное ощущение, будто ветер черпаешь ладонью.
– Ээээ… Химик! – Пригоршня выругался. – Ты где?!
– Тут, – пробормотал я, пытаясь хоть как-то рассмотреть артефакт. Не получалось – его
попросту не было видно.
– Слышу тебя! – возликовал Пригоршня. – А где – тут?
– Да здесь, – меня начала раздражать дурацкая шутка. – Прямо перед твоим носом. Никуда
не уходил.
– А почему я тебя не вижу?!
– То есть – не видишь?
Я поднялся, по-прежнему бережно держа невесомый предмет.
– Вот, перед тобой, в трех метрах.
Никита запаниковал. Вообще паникующий Пригоршня – зрелище не для слабонервных. Он
вытянул из кобуры гаусс-пистолет, но целиться не стал, держал у живота, под углом в сорок пять
градусов, чтобы не прострелить себе ногу и ни в кого не попасть.
– Кончай придуриваться! – рявкнул напарник. – Ты куда делся?!
– Мы правда тебя не видим, Химик, – подтвердила Искра.
Ее происходящее не удивляло – мало ли странного случается рядом с Великой топью, подумаешь.
До меня дошло. В школе говорили: «доходит, как до жирафа» – вот и я стормозил. Сунул
артефакт в карман, разжал пальцы.
Пригоршня вскрикнул и от неожиданности отшатнулся, плюхнувшись на задницу. Май
раскрыл рот. Искра попыталась что-то сказать, но не смогла.
– Поздравляю, – подытожил я, – теперь мы можем становиться невидимыми. Как думаете, на болотах это пригодится?
– В Великой топи все пригодится, – серьезно ответил Май. – Там очень трудно выжить.
* * *
Великая топь открылась нашим взорам внезапно: только что мы продирались через лес, ставший густым, хотя стволы толще моего запястья попадались редко. Деревья здесь были
кривыми, под ногами чавкало, мы по щиколотки проваливались в пружинящий пышный мох.
И вот – лес оборвался. Перед нами была череда кочек, а потом – равнина, край которой
терялся в туманной дымке, и не понятно было, насколько далеко она простирается.
Пораженные, мы замерли на месте. Искре с Маем пейзаж наверняка был знаком, а мы с
Никитой подобного раньше не видели.
Великая топь дышала.
Нас окатывало волнами относительно теплого воздуха, пахнущего травой, мхом, грибами и
гнилью. Если присмотреться, казалось, что поверхность болота медленно вздымается и опадает, как грудь спящего великана. Вокруг стало тихо, гораздо тише, чем в лесу: где-то надрывно
кричала одинокая птица, кричала равномерно, на одной ноте, как сирена воздушной тревоги, и в
промежутке между воплями особенно отчетливо разливалась вязкая, вековечная тишина.
Ближний к лесу край Великой топи еще напоминал обычное болото: моховые кочки, на
таких любят расти подберезовики – особые, болотные, с бледной упругой шляпкой размером с
пятак и пестро-серой крепкой ножкой; еще такие кочки по осени усеяны клюквой, будто
рассыпавшейся из ведра – глянцевой, круглой, бордовой. Кое-где виднелись чахлые кустики и
деревца, еле держащиеся на нетвердой почве.
Но дальше начиналось невиданное.
Предполагаю, такие топи встречаются и в нашем мире, где-нибудь в Сибири, но для меня
география родины ограничивается Зоной и ее окрестностями, а там природа разнообразием не
блещет.
Здесь и там темнели прогалины, полные черной воды – бочаги, настоящая топь, подходить к
ним опасно. Попадешь – не выберешься, на дне – метры ила, засасывающего не хуже зыбучих
песков. Над омутами вился пар, застилавший обзор. Мне стало ясно, что горизонт куда ближе, чем кажется, – просто туманно. Ни кочек, ни холмов, ни леса – только мох и извивающиеся змеи
ручейков.
Без проводника здесь сгинешь за десять минут…
– Нам туда, – Искра махнула вперед.
Ее более разговорчивый брат решил прочитать лекцию по технике безопасности.
– Я иду впереди, за мной – Пригоршня, потом – Химик, замыкает Искра. Повторять всякое
движение, не спорить – ваша обязанность. Не отступать от пути, лучше всего двигаться след в
след.
– Короче, – зевнул Никита, – ты не боись, это мы умеем.
– В воду палками не тыкать, дорогу перед собой прощупывать, – Май не обиделся на резкое
замечание. – Если кто провалится, за ним не бежать, ближе не подходить, сунуть слегу. Если
провалились, свой посох положить на воду, держаться за него. Протянут ветку – хвататься. За
мох и траву держаться бесполезно. Если что-то увидели – движение, что-то странное, – говорите
нам. Если что-то услышали – тоже. Вы в Великой топи новички, не бойтесь показаться дураками.
Лучше спросить об очевидном, чем сгинуть. Здесь повсюду под водой – кости…
Вряд ли Великая топь образовалась после войны, скорее, была здесь издревле. Я мог
представить себе первобытного человека, смотрящего на ее просторы из-под лохматых бровей, мог представить вооруженных копьями и луками воинов, ложащихся в темную воду в битве за
давно сгинувшего царя. Мог представить навесные мосты – «экологическую тропу» – и туристов
в облегающих комбинезонах. И вот история сделала виток: мы, почти первобытные, ступаем на
пружинящую почву болота.
Первое время двигаться было легко: давала о себе знать привычка ступать след в след, полученная в Зоне. Я даже отдыхал: сейчас у нас был проводник, он отвечал за нас и принимал
решения, мое дело маленькое – слушаться.
А вот Пригоршне роль ведомого пришлась не по душе. А может, он просто болота не любил.
Напарник душераздирающе вздыхал, вторя влажным вздохам топи, с тоской озирался и, кажется, несколько раз готов был подсказать Маю путь. К счастью, сдержался.
Однообразный пейзаж вскоре начал утомлять. Здесь было слишком холодно для комаров и
мошки, но я ловил себя на том, что то и дело почесываюсь, будто кусают. Птица замолкла, и
кроме наших шагов ничего не было слышно. Стих ветер, преследовавший нас с момента
попадания в этот мир. Ни цветов, ни грибов, ни ягод не попадалось. Сначала я внимательно
смотрел под ноги, опасаясь змей, но, похоже, рептилии вымерли после ядерной зимы –
холоднокровным организмам сложно при таких температурах.
Не за что было зацепиться, и я погрузился, сам того не заметив, в воспоминания и
размышления.
Это близкое к медитации состояние прервал вопрос Никиты:
– Далеко нам?
– Ночевать будем в болотах, – ответил Май. – У нас есть заимка.
Но голос проводника звучал не столь уверенно, как хотелось бы. Я, очнувшись и
вернувшись в реальность, понял почему: туман сгущался. Идущего в метре впереди Пригоршню
я видел нечетко, Мая – совсем размыто. Мгла поглощала свет. Казалось, уже близится ночь, и
плети тумана шевелятся щупальцами, норовят схватить.
А может, кто-то бродит неслышный в двух шагах, за завесой водяной пыли?
– Где ваша заимка? – требовательно спросил Никита.
– Кажется, прямо, – Май вяло махнул рукой, прекратил шагать и обернулся. – Наверное, нам
нужно остановиться.
– Прямо здесь? – я не поверил своим ушам.
– Мы заблудимся в тумане, и карта бесполезна. Проще пересидеть, дождаться, пока он
уйдет. Старики говорят, в тумане бродят души умерших…
– Ерунда, – возразил мой напарник, – ложь, трындеж и провокация! Мертвые лежат себе
костями на дне, никакие призраки тут не бродят.
После знакомства с Душой Зоны я не был в этом столь уверен, но решил не возражать.
– Мы пойдем вперед, – продолжал Никита, – у вас же есть компас? Прибор, позволяющий
держать направление на заставу Небесного города?
– Да, но…
– И безо всяких «но»! Застрянем здесь – минимум простудимся, а максимум – нас сожрут.
Скажи, Искра, ночные звери на болотах есть?
– Есть, – чуть слышно вздохнула девушка, – ночевать в Великой топи без укрытия – безумие.
Брат, Пригоршня прав.
– Вот, Май, видишь? Иногда следует признать, что облажался. Идем вперед. Не будет
заимки – ищем укрытие.
– Да, но… Понимаешь, Пригоршня, если мы собьемся с пути – а двигаться по прямой здесь
нереально – мы можем выйти к Столице топи.
– К Проклятому городу, – эхом отозвалась его сестра.
О чем они говорят, я понятия не имел. И потом, до темноты времени было предостаточно, а
перспектива ночевки прямо посреди болота не радовала.
Плети тумана сильно затрудняли обзор, стелились под ногами, подобно змеям, и мы снизили
темп, чтобы не попасть в промоину.
Кажется, темнело. И снова хотелось есть – верный признак того, что с тех пор, как мы
ступили на Великую топь, прошел не один час.
– Мы заблудились, – убитым голосом констатировал Май, – направление верное, но
ориентиры…
Не знаю, что он подразумевал под «ориентирами» – вокруг по-прежнему простиралось
болото, и конца края ему не было видно. Даже Пригоршня приуныл. Искра, заметил я, жалась к
напарнику, видимо, воспылав нежными чувствами. На моей памяти такое случилось впервые: обычно Никита втюхивался в барышню и сражал ее наповал напором чувств, как мама, явившаяся в гости к взрослому ребенку с кастрюлей борща, своими правилами и «я лучше знаю, что тебе нужно». Девушки в ужасе бежали. Чаще всего – ко мне, циничному и ироничному. Вот
та же Энджи… Вспомнив о погибшей подруге, я не то чтобы загрустил, но насторожился – мы
потеряли ее, не ожидая нападения, поддавшись эйфории. Будь мы хоть немного осторожней –
натовцы не устроили бы засаду. Сейчас же внимание рассеялось, мы погрузились в мысли и
забыли о том, что находимся во враждебном мире.
Аборигенам, может, и простительно, нам с Пригоршней – нет: только мы знали, что такое
аномалии, и только мы умели их худо-бедно вычислять.
Я почувствовал странное и принялся разбрасывать гайки. Никита, верно истолковав мой
порыв, замер в ожидании. Искра с Маем не мешали. Проводник все чаще останавливался, сверялся с аналогом компаса, делал несколько шагов в сторону, проверяя дорогу. Видно было, что
он нервничает.
– Что такое? – спросил я.
Стремительно темнело. Неужели приближается ночь?
– Снежная буря близко, – сообщил Май, – нам нужно найти убежище.
– Бывалые охотники советуют пережидать снежные бури в очагах болота, – подхватила
Искра, – температура воды выше, чем воздуха, и ты не так сильно замерзнешь. Тем более, попадаются горячие ключи… Но в воде водятся пиявки. Если буря затянется – они выпьют
досуха. Не больно – не почувствуешь, когда они присасываются, но обидно умереть, облепленным водяными червяками.
Никогда не любил червяков.
– Вон – горячий ключ, – заметил Май.
До этого я предполагал, что брат с сестрой нас просто запугивают. Но теперь поверил в
отчаянность нашего положения. Обидно сложить голову в шаге от цели.
Налетел ветер, прибив туман, и проступило небо: сизо-фиолетовое, в черных завихрениях
туч. Кое-где сквозь низкие тучи пробивались беззвучные синие молнии. Я не сразу понял, что
некоторые завихрения – вовсе не узор на снеговых облаках, а самые настоящие смерчи.
Извиваясь, они шарили по болоту в поисках жертвы, к счастью, довольно далеко от нас.
– В воду, – прошептал Май. – Вон тот очаг – горячий.
Я с сомнением покосился на черное озерцо стоячей воды: над ним действительно
поднимался пар.
– Думаешь? – удивился Пригоршня. – Я не хочу, чтобы меня пиявки сожрали. Ну, пойдет
снег. Не сахарные, не замерзнем.
Искру передернуло – от головы до коленей.
– Ты не знаешь, о чем говоришь! – заговорила девушка. – Нас заморозит! Снежная буря –
дыхание Зимы! Обычно бури случаются осенью, они замораживают Лес. Наш единственный
шанс – спрятаться в горячей воде и надеяться, что буря пройдет раньше!
Отчаяние Искры передалось мне: я вспомнил ее рассказ о здешних Зимах. Налетевший
ветер был не просто холодным – он был ледяным, вымораживающим кровь.
Я поверил Искре и скомандовал Пригоршне:
– Быстро в горячий источник!
К счастью, спорить напарник не стал. Он лучше смыслил в оружии и тактике боя, но хуже
ориентировался в повседневной жизни.
Мы рванули (насколько это было возможно, если учесть, что путь прощупывали палками) к
черному озерцу. Ледяные порывы ветра стали чаще, у Пригоршни сдуло за спину шляпу, и
теперь она болталась на веревочке, пропущенной под подбородком, угрожая задушить.
На бегу Никита натягивал презерватив на ствол гаусс-пистолета. Закончив с этим, напарник
достал вторую «резинку», чтобы обезопасить «Глок». Я поступил так же.
Небо над нами внезапно посинело, туман исчез, ветер прекратился. Ощутимо похолодало: прихваченный заморозками мох похрустывал под ногами.
– Глаз бури! – крикнул Май, ускоряя шаг.
Спасительная вода была близко, от нее так и веяло теплом и покоем. Я представил, как
погружаюсь в горячую ванну, забывая обо всех невзгодах. Пусть ледяные вихри свищут над
головой – источник спасет. Мы будем периодически нырять, чтобы согреть головы, и, хоть вещи
наши промокнут, останемся живы… Тепло и покой. Покой и тепло. Ни о чем не думать, не
сожалеть. Не строить планов на будущее. Не стремиться, не идти. Остаться здесь навсегда. Такое
умиротворяющее болото, такое душевное болото: всего-то и надо – нырнуть в непрозрачно
черную воду, даже синее небо не отражающую.
А вокруг, уже гораздо ближе, извивались смерчи, как пиявки, вцепившиеся в землю.
И морозный ветер пытался ободрать лицо.
Нет, только в воду, в спасительную воду, в торфяную, благодатную, глубину ее! Нырнуть и
вернуться в родную стихию, из которой миллионы лет назад выползли предки, из которой вышли
все мы. Покой материнских околоплодных вод. Покой родной стихии.
Не знаю, что заставило меня остановиться, дернуть за руку, валя на землю, бегущего рядом
Пригоршню.
– Ловушка! – попытался крикнуть я, но получился жалкий шепот. – Аномалия!
Никита, к счастью, сориентировался. Он рванулся вперед, поймал за лодыжку Искру, перекатившись, повалил Мая. Несколько секунд все лежали, глядя в лазурное, без единого
облачка, небо прямо над нами. И на периферии сгущались тучи.
– Ловушка, – повторил я.
Горячий источник по-прежнему манил, звал окунуться в тепло и безмятежность, но теперь я
понимал: наваждение.
– Дурманящие испарения, – просипел Май. – Спасибо, мы бы там сгинули! Давайте помнить
об этом.
– Но что же нам делать?! – в отчаянии воскликнула Искра.
– Искать укрытие, – Пригоршня завертел головой, ища подходящее место.
Очевидно было, что жить нам осталось считаные минуты. Око бури смещалось, клубящаяся
кромка туч была уже не так далеко, как хотелось бы. В Зоне – выбросы, тут – снежные бури.
Кроме дурманной черной воды, ничего не было видно…
– Там! – крикнул Никита и указал направление.
С новой силой налетел порыв ледяного ветра, у меня куртка примерзла к вспотевшей спине.
Я посмотрел, куда показывал напарник.
Посреди Великой топи, стеная на ветру, сгибая ветви, высилась роща деревьев. Они
отличались от тех, что росли в лесу: стволы казались стальными, даже редкие ветви, отходящие
от них под прямым углом, тоже отливали металлом. В глубине рощи виднелось какое-то здание, но за мельтешением веток его было не разглядеть.
– Проклятый город! – простонала Искра.
– Плевать! – ощерился Никита. – Там можно переждать бурю!
Ближайший смерч прошел метрах в тридцати от нас. Видно и слышно было, как он
засасывает мох и воду – гудя и вращаясь, разбрасывая мелкий мусор. И действительно, плевать, проклят этот город или нет – нам нужно укрытие.
Температура воздуха упала, око бури сместилось. Началась метель. Мы очутились во власти
пурги: мелкие льдинки секли открытые участки кожи, выбивали слезы из глаз. Дыхание
перехватывало, разговаривать было невозможно.
Пригоршня устремился к роще, мы рванули за ним. Ветер был настолько сильным, что
сбивал с ног, метель не давала видеть дальше собственного носа.
Я понял, что мы на месте и не сбились с направления, только когда врезался в дерево.
Обхватил ствол руками, прижался лицом, рассчитывая почувствовать благословенное тепло
живой коры, помнящей здешнее неулыбчивое лето. Но под щекой была сталь, и я отпрянул, чтоб
не примерзнуть.
Мороз был настолько сильным, что у меня онемели пальцы и лицо, да и под одежду уже
пробирался неумолимый, мертвенный холод. Пригоршня прошел мимо, согнувшись, будто
метель ударила его под дых. Одной рукой он держал Искру, волочил ее за собой, другой хватался
за торчащие из земли конструкции – здесь был целый лес свай, каких-то ферм, столбов. Я нашел
в себе силы оторваться от «дерева», которое все еще обнимал, и двинуться за другом. В шаге
левее брел еще один силуэт – Май.
С тоской вспомнил, что у нас нет ни одного согревающего артефакта, правда, в рюкзаке
болтается, завернутая в тельняшку, ополовиненная бутылка водки. Только бы с улицы уйти, а там
и разотремся, и внутрь примем. Если повезет, даже найдем, из чего костер развести.
Думал ли я когда-нибудь, что нас с Никитой постигнет судьба покорителей крайнего севера
или героев Джека Лондона? Да ни на секунду не мог себе этого представить! Будет, что внукам
рассказать, если решу обзавестись семьей. И если навсегда не останемся в этом мире, околев от
холода.
– За ВДВ! – донесся до меня сквозь завывание метели вопль Пригоршни.
Что это он?
Я с трудом сделал еще шаг, и понял, что метель стихла.
Нет, поправка, не стихла – просто мы стояли перед стеной, закрывающей от ветра. У Искры
лицо было снежно-белым, и даже ресницы обметало инеем. Кажется, девушка еле держалась на
ногах – стоило Пригоршне ее отпустить, она начала падать, и подоспевший Май едва успел
подхватить сестру.
Пока что мы были живы и даже не заблудились. Стена, перед которой мы стояли, казалась
пергаментной на вид, как и почти все вокруг. Я задрал голову, чтобы разглядеть все строение.
Наверняка это создали не люди. То есть, конечно, древние аборигены могли что-то такое
учудить, но это сомнительно: слишком странные формы. Даже по сравнению с городом, виденным в холмах. Что-то мне напоминала эта архитектура… Фасад состоял из восьмигранных
ячеек, каждая – метра в два высотой, отделена от соседних чуть выпуклым швом. Материал, похожий на пергамент или плотную, бежевую бумагу, тем не менее, был прочным и холодным, как металл.
Здание, кажется, было округлым, вытянутым наподобие груши.
– Да это ж улей! – воскликнул Пригоршня.
– Это – Проклятый город, – откликнулся Май, – здесь нельзя находиться.
– Бред, – отрезал Никита, – Искра совсем окоченела, ей нужно спрятаться от ветра. И всем
нам не помешает.
Я осмотрел постройку. Ни окон, ни дверей. Правда, на верхушку вела лестница – тонкие на
вид, пергаментные ступеньки. Пальцы уже практически не слушались, и спорить не было
времени.
Кивнул Никите на лестницу, напарник понял.
– Кто вперед?
Жутко не хотелось выступать в роли благородного разведчика, но Май замялся – видно
было, что он скорее замерзнет насмерть, чем сунется в улей. Мы с Пригоршней уставились друг
на друга.
– Я, – вздохнул напарник, – Химик у нас умный, но чахлый, придется мне.
– Н-не ходи, – проговорила девушка, – п-пожалуйста, П-пригоршня! Оттуда н-не
возвращаются!
– Я, Искорка, и не оттуда возвращался!
Пригоршня скинул рюкзак и принялся карабкаться на верхушку улья. Его мотало – видимо, там, наверху, ветер был сильнее. Мы с Искрой и Маем сжались в один клубок, подрагивая от
холода. Девушка, оказавшись между нами, мелко тряслась и что-то бормотала, на ресницах ее
замерзли слезы.
– Спускаюсь внутрь! – крикнул Пригоршня.
Потянулись бесконечные минуты ожидания. Через некоторое время я понял, что засыпаю –
верный признак подступающей смерти от переохлаждения. Никиты все еще не было. Искра
начала падать, Май подхватил ее, принялся растирать уши, руки…
– Пойду за ним, – решился я. – А лучше пойдем вместе. Выбирайте, что больше по нраву: замерзнуть здесь к чертям собачьим или сунуться внутрь?
Май прерывисто вздохнул:
– Давай вместе.
Подъем я запомнил смутно – череда изматывающих, монотонных движений далеко за
пределами человеческих сил. Вещи мы тащили на себе, может, это и было глупо, но на
умственные усилия не осталось ресурсов. Наконец, мы оказались на верхушке улья, и в лицо
ударила метель. Почти ничего не было видно, я скорее нащупал, чем рассмотрел, круглую
воронку лаза и подался внутрь, выставив руки в попытке ухватиться…
…Темнота. По счастью, я приземлился на рюкзак – в спину что-то врезалось, но, по крайней
мере, не сломал позвоночник. В темноте я не мог разглядеть даже сводов помещения. В том, что
это – именно помещение, не сомневался: воздух был затхлым и, к счастью, достаточно теплым.
Звук дыхания отражался от стен. Где-то капала вода. Размеренно, гулко.
– Никита! – позвал я тихо. – Искра! Май!
Странное шелестящее эхо. Я выпутался из лямок рюкзака и аккуратно перекатился на
четвереньки. Темно – не то слово, черно кругом, даже собственных рук не видно. Интересно, где
же я оказался? Фонарик был в кармане. Я нащупал его и включил, направив вверх, чтобы свет
рассеялся и не так резал глаза.
Все равно навернулись слезы – слишком долго я пролежал в абсолютной темноте.
Постепенно проступили очертания тесной комнатки – шестиугольные стены, шестиугольный
потолок… Высота помещения – метра два от силы, выпрямиться получается, но – давит. Хорошо, что у меня нет клаустрофобии.
Все поверхности гладкие, из напоминающего пергаментную бумагу материала. Ни следа
двери.
– Пригоршня! – позвал я уже громче.
Снова – легкий шелест эха, будто таракан пробежал по листу фольги. Аж мурашки по коже.
Никто не откликнулся.
– Не будем унывать, – отчетливо произнес я. – Главное, я здесь один. Никаких мутантов. И
тепло. С остальным разберемся.
Поймал себя на том, что говорю вслух. Эхо усилилось. Я замолчал и занялся делом: ощупал
все поверхности в поисках выхода. Тщетно. Стены были слегка теплыми и абсолютно глухими, только материал немного пружинил при нажатии. Ждать развития событий, сажая батарейку
фонарика, было глупо, поэтому я вооружился ножом, взял фонарь в зубы и попытался взрезать
стену. Неудачно. Обманчиво-бумажная, она не поддавалась, лезвие скользило, оставляя вмятину, которая, впрочем, тут же расправлялась.
– Без паники, – посоветовал я самому себе. – Пустяки, дело житейское. ПРИГОРШНЯ!
МАЙ! ИСКРА!
Только вода капала. Откуда, интересно? И куда? Нет ни мокрого пятна, ни следа капели.
Значит, звук проникает извне. Я прижался ухом к стене, силясь понять, откуда именно, но
показалось, что отовсюду.
Чем хорошо застрять в лифте – знаешь, что вытащат. Может, через час, может, утром, но
вытащат. Здесь надежды на помощь было мало, и я не понимал, где оказался. Внутри улья –
точно, но почему в ячейке, почему один? Что произошло, пока валялся без сознания?
На этот раз эхо появилось, хотя я молчал. Топот мелких хитиновых лапок, снабженных
цепкими ворсинками. Скрежет крыльев. Кажется, сверху. И со всех сторон. Я отпрыгнул на
середину ячейки, луч фонаря заметался по стенам. Никого.
Интересно, сколько времени нужно, чтобы человек сошел с ума в одиночном заключении?
Как по мне – не так уж и много.
Я сел на пол, поставив перед собой фонарик так, чтобы тот светил в потолок, и сунул руки в
карманы. Пальцы сжали знакомый гладкий предмет… «миелофон»!
Долбаные соты! Долбаный улей! Какого черта? Разнесу! – Пригоршня.
Мамочка, мамочка, мамочка… Проклятый город, проклятый! – Искра.
Должен быть выход. Должен быть. Искра жива? Где все? – Май.
Значит, они живы! Радость захлестнула с такой силой, что я не сразу разобрал в мешанине
дружеских голосов другие.
Шепот, скрежет, шелест. Медленно ворочаются сонные образы, проступающие, как лицо
утопленника из-под воды, из моих собственных мыслей. Я провалился в них, будто в водоворот.
Тепло, безопасность. Рядом БОЛЬШОЕ. Придет и накормит. Сытость, тепло. Рядом
ДРУГИЕ-Я. Большое смотрит и показывает: клубится серое – облака, вздымается дыханием
болото. Там другой мир, мир больших. Мне рано. Другим-я тоже рано. Придет время – выйдем.
Где Большое?! Другие-я рядом. Плохо. Голодно. Холод. Голодно. Больно другому-я. Всем больно.
Холодно. Большое вернулось. Большому больно. Нам тепло. Нам сыто. Большому больно.
Большому плохо. Большое слабеет. Нас становится меньше. Голодно. Рано выходить. Не
можем выйти. Большое говорит: спите. Спите все. Спите долго, придет Большое, будет сыто
и тепло.
С огромным трудом я выкарабкался из чужих ощущений – не мыслей, а образов, чувств, ощущений – личинки, впавшей в анабиоз, десятков спящих существ, жизнь в которых едва
теплится, если это, конечно, можно назвать жизнью. Инкубатор манипуляторов – вот что такое –
Проклятый город.
И я, значит, в одной из сот этого улья, к счастью, пустой.
Выпустил «миелофон». Одно утешает: Большое, видимо, матка, издохло и давно не
приходило. А личинки, похоже, безопасны.
Только лучше бы не погружаться больше в их оцепенелое существование. Пора выбираться.
Манипуляторы не разумны, они не могли создать межпространственных телепортов или
подобного, а это значит, что соты открываются механически. И надо только понять, как. Личинки
не помогут, они не обладают этим знанием. Друзья, запертые так же, как я, – тоже.
Думай, Андрюха, ты же умный. Напряги могучий интеллект.
Кто сказал, что дверь – в стене? Ты же падал? Падал. Значит, выход в потолке.
Я принялся ощупывать его, помогая себе ножом. Прошелся по граням – тщетно. И по
наитию надавил в середину потолка, чувствуя себя атлантом, расправившим плечи.
Поверхность разошлась, и рука неожиданно провалилась, продавив ее. Края плотно
обхватывали запястье, но я мог пошевелить пальцами. Воодушевленный успехом, я вцепился в
края клапана и раздвинул их настолько, чтобы пролезть. Выглянул в образовавшуюся дыру: насколько мог судить, наверху была не такая же сота, а помещение побольше.
Отпустив клапан, я быстро напялил рюкзак и, держа фонарь в зубах, полез наверх.
Подтягиваться, ухватившись за податливые края отверстия, было тяжело. Я почувствовал себя
хлипким школьником, извивающимся на турнике, но все-таки победил силу притяжения и, взмокший, но крайне довольный собой, вскоре оказался в другой комнате. Это был длинный
коридор шириной в одну ячейку. Судя по изгибу, он тянулся по периметру улья. И в отличие от
места заключения, стены его пропускали звук.
Матерился где-то недалеко Пригоршня – громко и, можно сказать, поэтически. Всхлипывала
Искра. Звал сестру Май. И капала вода.
Я пошел на звук и обнаружил струйку, стекавшую с потолка – наверное, улей протекал, снег, попадая внутрь, таял…
– Пригоршня! Май! Искра!
Нет, они меня не слышали. Наверное, поверхность пропускает звук только в одну сторону, чтобы нянька могла слышать детенышей, но не мешала их сну. Придется открывать соты
снаружи.
С первой я промахнулся: был уверен, что именно здесь шумит и бузит Пригоршня, присел
на корточки и открыл клапан – кстати, снаружи его было отлично видно. Внутри, против
ожидания, было темно, я подсветил – и остолбенел. В густой маслянистой жидкости, свернувшись калачиком, плавала личинка, ничем не напоминающая взрослую особь
манипулятора. Гусеница гусеницей. Скрюченная, с короткими лапками, заканчивающимися
коготками. Почувствовав свет, личинка выгнулась, и коготки заскребли по стенке.
Я с отвращением отпрянул, отпустив края клапана.
Какая же мерзость!
Понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Если раньше я еще мог предположить, что манипуляторы разумны, теперь не сомневался – вся их «разумность» – лишь знания, заимствованные у людей. Манипуляторы – паразиты.
На второй раз я не промахнулся, открыл клапан и с непередаваемым удовольствием бросил
сверху обалдевшему Пригоршне:
– Ку-ку, мой мальчик!
Никита оборвал поток ругани, подобрал отпавшую челюсть и полез ко мне. Вскоре мы
высвободили Искру и Мая. Я хотел было поделиться своими наблюдениями, но раздумал
рассказывать об ощущениях впавших в анабиоз личинок. Только про гусеницу упомянул. Искра
скривилась:
– Спалить бы улей.
Не знаю, почему, но я воспротивился этой идее:
– А смысл? Он спас нам жизни. Думаю, и другим путникам может спасти.
– Проклятое место! – настаивала девушка. – Оно же поймало нас!
– Но мы выбрались, – парировал я.
– Мы – да. Но многие сгинули. Нам просто повезло. Или ты умный – считай как хочешь. Но
его нужно сжечь. Мы даже не знаем, сколько здесь пробыли! Мне кажется, целую вечность.
– Ага, – подхватил Пригоршня, – я даже выспаться успел! Правда, снилась дрянь… будто я
плаваю в вязкой жидкости и вынырнуть не могу. Но Андрюха прав, не надо жечь. Сжечь всегда
успеем.
Искра в отчаянии обернулась к брату.
– У нас есть другие дела, – напомнил Май.
Найти выход не составило труда: коридор, закручиваясь по спирали, плавно вел наверх, с
каждым шагом становилось светлее.
– Кажется, солнце вышло, – сообщил Май с непонятной для меня озабоченностью.
Это ведь хорошо – солнце в холодном и негостеприимном мире.
– Может, тебе показалось? – успокоила брата Искра.
