Цели и предпосылки исследования

Одним из каналов проникновения этнических предубе­ждений в область социальных отношений является пов­седневное речевое общение между представителями этни­ческого большинства. В настоящей работе мы проанали­зируем некоторые стратегии, используемые говорящими в ходе интервью по поводу групп-меньшинств в Нидер­ландах. Такой анализ не только поможет глубже понять социальную обусловленность обыденной речи, он помо­жет также раскрыть социальные функции предубежденной речи (prejudiced talk) и когнитивные стратегии, которые используют представители этнического большинства, вы­ражая свои убеждения и мнения относительно этнических меньшинств. Однако, хотя понимание этих механизмов могло бы внести важный вклад в чрезвычайно необходи­мую теорию возникновения, и в особенности распростра­нения, этнических взаимоотношений в обществе, в настоя­щем исследовании мы сосредоточимся на когнитивных и интеракциональных свойствах предубежденной речи.

Этнические меньшинства (часто называемые „ино­странцами"), такие, как выходцы из Турции, Марокко, Суринама, являются распространенной темой для разго­воров в Нидерландах. Эти разговоры имеют несколько локальных и глобальных целей. Например, люди хотят рассказать о своем, часто негативном, опыте взаимодей­ствия с этническими меньшинствами и обменяться мне­ниями об этом с другими представителями группы белых.

* Teun A. v a n Е> i j k. Cognitive and conversational strategies in the ex­pression of ethnic prejudice.— „Text", vol. 3—4, 1983, p. 375—404. © 1983 by Mouton Publishers. Amsterdam. The Netherlands.

В то же время такое общение выполняет роль социальной переработки информации: убеждения относительно дру­гих социальных групп передаются или „нормализуются" в соответствии с убеждениями представителей той груп­пы, к которой принадлежит говорящий. В процессе оцен­ки представителей этнических меньшинств и их действий могут быть вербализованы также и превалирующие нор­мы, ценности и установки. Помимо этих разнообразных функций в рамках формирования социальных понятий и внутригрупповых отношений, говорящие могут дости­гать и более частных целей и принципов диалога как фор-мьг взаимодействия. Например, стратегии самопрезента­ции необходимы говорящему, чтобы вызвать или под­держать положительную реакцию (на себя) у слушающего. Особенно для таких „деликатных" тем, как этнические мень­шинства или этнические отношения, представителям белого большинства приходится организовывать свою речь так, чтобы они сами или их мнения не могли быть оценены другими представителями этой группы населе­ния с помощью таких категорий, как „предубежденный" или „расистский". Эта установка может входить в конф­ликт с другими, перечисленными выше, установками, с те­ми, на которых основаны жалобы на представителей этнических меньшинств или их оценки. Чтобы оптималь­но реализовать эти разнообразные установки, привлекают­ся когнитивные и диалоговые стратегии. Целью данной статьи является анализ некоторых типичных диалоговых стратегий в разговорах, выражающих предубеждения, и интерпретация когнитивной модели выражения этниче­ских оценок.

1.1. Настоящая статья была написана как часть меж­дисциплинарного проекта „Диалоги об этнических мень­шинствах в Нидерландах" в Амстердамском универси­тете. Основная цель этого проекта — разработать когни­тивную модель этнических предубеждений и соотнести ее с обыденными разговорами об этнических меньшинствах. Другие проекты, связанные с данным, изучают другие ти­пы текстов, относящихся к этническим меньшинствам, та­кие, как новости в прессе и учебники. Материалом для на­стоящей статьи послужили записанные на магнитофон ин­тервью, взятые примерно у ста человек в различных райо­нах Амстердама (как контактирующих с местами, насе­ленными представителями меньшинств, так и не контак­тирующих). Значительная часть интервью, взятых в обще­ственных местах или дома у спрашиваемых, была превра-

\1

щена в письменные тексты, которые составили эмпириче­скую базу данных. На этой стадии исследования тексты представляют собой всего лишь приблизительные описа­ния того, что „происходило на самом деле". Кроме того, из-за необходимости использовать здесь английский пере­вод характерные особенности звучащей речи можно будет проследить лишь приблизительно. По этим причинам мы сосредоточим свое внимание на семантических страте­гиях. Анализ деталей очередности реплик, поправок, пауз, колебаний и т. п. будет осуществлен в другой работе.

Кроме того, в настоящем варианте статьи ограничен­ность объема не позволяет нам дать полную картину со­циального фона этнических отношений в тех районах, где мы брали наши интервью (подробнее см.: van Dijk, 1982а, 1984а,с, где изложены другие характеристики ди­скурса в предубежденной речи).

1.2. Как уже говорилось, здесь нас интересуют страте­
гии, которые можно назвать семантическими. В частно­
сти, нас интересуют локальные ходы таких стратегий. На­
пример, еслт! говорящий сообщает о каком-либо негатив­
ном поступке своего соседа — представителя этнического
меньшинства, за этим может последовать обобщение ти­
па: „Они всегда так делают". Функционально-се­
мантическое отношение между этими двумя высказыва­
ниями называется обобщением. Таким же образом могут
быть сделаны и последующие речевые ходы, чтобы приве­
сти примеры того, о чем сообщалось в предыдущих хо­
дах, проиллюстрировать что-либо, поправить сказанное
или „взять свои слова обратно". Поскольку в описании
таких функциональных ходов в речевом взаимодействии
используются пропозициональные содержание и отноше­
ния, мы будем называть такие стратегии семантическими.
В то же время мы увидим, что некоторые стратегии обла­
дают прагматическими или риторическими свойствами.
В конце статьи мы рассмотрим вопрос о том, отражают
ли эти семантические ходы возможные когнитивные хо­
ды в мышлении и в производстве высказываний об этни­
ческих меньшинствах, характерных для ситуации ин­
тервью.

1.3. Теоретически настоящее исследование будет осно­
вано на нашей более ранней работе о семантической коге­
рентности дискурса (van Dij k, 1977; 1980). В то же время
предыдущая работа по анализу диалога будет учтена на­
ми для изучения наиболее „динамических" и связанных
с речевым взаимодействием свойств когерентности ди-

скурса. В настоящей работе не дается подробного теоре­тического осмысления понятия стратегического или функ­ционального хода в диалоге². Наш подход существенно отличается от дискурсивно-аналитического (этномето-дологического) особым вниманием к семантике функцио­нальной когерентности, однако в данной работе отличие нашей точки зрения становится еще более фундаменталь­ным. Так, например, мы не анализируем диалог в чисто „структурном" плане, чтобы определить присущие ему свойства, а в большей степени пытаемся выявить его ког­нитивные и социальные функции³.

. Таким образом, наш анализ будет, по существу, меж­дисциплинарным. Он будет также включать в себя резуль­таты наших предыдущих работ по когнитивной психо­логии обработки дискурса (Kintsch and van Dijk, 1978; _van Dijk and Kintsch, 1983). В частности, понятие ког­нитивной стратегии заимствовано из этих работ. То же са­мое касается когнитивного представления этнических убе­ждений, мнений и отношений (van Dijk, 1982a,b, 1983b). Эти работы о социальном познании написаны отчасти под влиянием работ по психологии и искусственному ин­теллекту, в которых шла речь о когнитивной репрезента­ции знания и убеждений (Schank and Abelson, 1977; Carboiiell, 1979). Подробное обсуждение последних ра­бот по социальному знанию и его важности для теорий предубеждений, этнических отношений или расизма здесь произведено быть не может (Forgas, 1981).

1.4. В более широких рамках изучения этнических от­ношений и расизма наше исследование приобретает ког­нитивную и микросоциологическую направленность. Это не значит,что мы поддерживаем мнение о том, что этниче­ское предубеждение — это прежде всего психологическое и даже индивидуальное явление. Напротив, здесь боль­шую роль играют социальные формы познания, а, следо­вательно, групповые оценки, которые формируются, используются и меняются при обращении и социальных ситуациях в более широких рамках межгрупповых отно­шений⁴. Наш подход нацелен на прояснение некоторых детальных, повседневных механизмов использования и функционирования этнических оценок, с тем чтобы про­лить свет на процессы, благодаря которым такие социаль­ные формы познания становятся распространенными групповыми оценками. В принципе диалоги об этнических меньшинствах сими по себе — это один из способов выра­ботки таких оценок в социальных ситуациях и, следовате-

льно, один из параметров демонстрации членами группы их принадлежности именно к данной группе и солидарно­сти с другими ее членами. Говоря точнее, анализ речи по­зволяет нам реконструировать интерпретацию членами группы их собственной социальной ситуации, а также ка­тегоризацию и оценку участников той социальной ситуа­ции, о которой идет речь.

1.5. Группы этнических меньшинств, фигурирующие в наших интервью (турки, марокканцы и суринамцы), жи­вут главным образом в городах. Они составляют пример­но ²/₃ общего числа этнических меньшинств в Нидерлан­дах (около 600000 человек), что равно примерно 5% насе­ления. Большинство этих людей иммигрировало в 70-е го­ды. Их социально-экономическая ситуация в общем слу­чае неудовлетворительна: низкая зарплата, грязная рабо­та, плохие жилищные условия, растущая безработица и возрастающая дискриминация по отношению к ним.

2. ПОНЯТИЕ „СТРАТЕГИИ"

2.1. Прежде чем обратиться к описанию стратегий, ха­рактерных для предубежденной речи, остановимся кратко на самом понятии стратегии. В работе van Dijk and Kintsch, 1983, это понятие анализируется подробно, в особенности с когнитивной точки зрения. Очевидно, что это понятие имеет важные социальные корреляты, и по­следние работы по диалогу и речевому взаимодействию способствовали дальнейшему проникновению в этот „ди­намический" компонент, связанный с использованием стратегий языка (например: Kreckel, 1981;Reichman, 1981; Gumperz, 1982).

С нашей точки зрения, стратегию следует охарактери­зовать прежде всего как свойство когнитивных планов. Такие планы представлют собой общую организацию не­которой последовательности действий и включают цель или цели взаимодействия. Существует несколько спосо­бов достижения таких целей, и стратегии имеют отноше­ние к „выбору", позволяющему человеку достичь этих це­лей. Оптимальное достижение цели является одним из ти­пичных проявлений „хорошей" стратегии; при этом либо достигается максимальное количество целей, либо дости­жение каждой из целей осуществляется, насколько это возможно, в соответствии с желаниями или предпочте­ниями, стоящими за планом действий. Обычно к страте-

гиям прибегают, как только последовательность действий становится сложной, а также в тех случаях, когда проме­жуточные этапы взаимодействия невозможно запланиро­вать заранее, например в связи с отсутствием информа­ции. Так, этапы диалога не могут быть запланированы во всех деталях просто потому, что неизвестно, что скажет партнер на каждой стадии развития беседы. И все же участник речевого взаимодействия может иметь общую етра'тегию, определяющую, какого типа ход он или она захочет сделать в критических пунктах. Например, участ-ник'речевого взаимодействия может иметь общую страте­гию.быть добрым или вежливым, и она будет влиять на каждый ход в некоторой последовательности действий. Таким же образом он (или она) может пожелать быть осторожным или честным. В ситуациях, разбираемых здесь, общая цель сообщения о контактах с меньшинства­ми или их оценках может контролироваться (часто бессо­знательно) стратегией „быть честным" или „производить хорошее впечатление". В частности, если эти цели всту­пают в конфликт, оптимальная стратегия потребует, что­бы на каждом ходу выбирались такие средства, которые вносят максимальный вклад в реализацию обеих задач. Это означает, что стратегии, в отличие от общих правил или принципов, должны быть гибкими. Реализуются не только общие задачи, но на каждом локальном ходу при­нимаются во внимание текстовые и контекстные послед­ствия предыдущих ходов или условия последующих хо­дов. Это означает, что часто неполная как в речевом, так и в когнитивном отношении информация обрабатывается сразу на нескольких уровнях и из нескольких источников, таких, как интонация, синтаксис, интеракциональные осо­бенности, пропозициональные значения, референция, ак-торечевые характеристики предыдущего хода, а также производимые выводы относительно намерений, социаль­ного положения или паравербального поведения гово­рящего в данный момент, и организуется в виде базы дан­ных, с помощью которой локально планируется и выпол­няется следующий ход. Поскольку и эта информация мо­жет быть неполной или показаться „неправильной", один из ходов может оказаться менее удачным, и тогда придет­ся прибегнуть к помощи других ходов, чтобы скорректи­ровать нежелательные последствия или выводы. Такие стратегически контролируемые ходы высоковероятны в тщательно подбираемых ходах в интервью на социаль­но деликатную тему, затрагивающую важные нормы

18—687

и ценности. Приведенные замечания позволяют нам за­ключить, что стратегия в общих чертах—это характери­стика когнитивного плана общения, которая контроли­рует оптимальное решение системы задач гибким и ло­кально управляемым способом в условиях недостатка ин­формации о соответствующих (последующих) действиях других участников коммуникации или о локальных кон­текстуальных ограничениях на собственные (последую-1 щие) действия. Следовательно, ход можно определить как такую функциональную единицу последовательности дей­ствий, которая способствует решению локальной или гло­бальной задачи под контролем подобной стратегии. Хотя «эти понятия включают много других аспектов, мы пока ] удовлетворимся этими приблизительными определения­ми. Некоторые подробности будут также рассмотрены < в ходе анализа.

2.2. Описанное выше понятие стратегии использова- | лось главным образом в нашей теории понимания дискур­са (van Dijk and Kintsch, 1983). Что касается стратеги­ческого управления в диалоге, то эта теория необходима для понимания реальной деятельности людей, участвую­щих в текущем разговоре. Вместо обычного подхода в терминах грамматических или текстуальных правил или принципов стратегический анализ дискурса привлекает внимание к линейным, текущим процессам. Это означает, | во-первых, что глобальные семантическая и прагматиче­ская макроструктуры (план дискурса) будут контролиро­вать результаты на локальных этапах, а с другой сторо­ны, этот план тоже может видоизменяться под воздей­ствием локальных ограничений. Во-вторых, речевое про- I изведение возникает не в процессе перехода от одного уровня к другому (от семантического представления к синтаксическому и фонетической реализации), а в про­цессе одновременного функционирования нескольких уровней. В-третьих, информация для выработки страте­гии берется не только из запланированной речи и преды­дущих локальных шагов, но и из ожидаемых реплик того же самого или другого говорящего. В-четвертых, исполь­зуется не только информация, извлеченная из дискурса, но и информация, извлеченная из знаний и убеждений в (дол­говременной) памяти, а также информация из модели коммуникативного контекста и модели ситуации (см. ни­же), включая репрезентацию этих моделей у слушателей. Наконец, функциональная роль каждого речевого хода 274

в рамках наиболее общих стратегий будет определена от­носительно предшествующих и предполагаемых после­дующих ходов, и эта роль будет локально контролиро­вать детали прагматических, семантических, синтаксиче­ских и стилистических репрезентаций. На каждой стадии результат может быть частичным и приспосабливаться к новому анализу текущей ситуации взаимодействия, то

- есть зависеть от очередных ходов следующих говорящих, что может выглядеть как исправления, поправки или пере-

',. формулировки. Все эти операции над речевым произведе­нием происходят в кратковременной памяти под контро-•лем Системы Управления, формирующей план дискурса, модель коммуникативного контекста и схемы релевант­ных знаний и убеждений (то есть фреймы или сценарии). Предыдущие речевые шаги того же самого или предыду­щего говорящего (или предыдущих говорящих) цикличе­ски и градуально хранятся в формате репрезентации ди­скурса в долговременной (эпизодической) памяти, откуда информация может быть вновь извлечена, если нужно, на­пример, обеспечить локальную или глобальную когерент­ность.

2.3. Один из компонентов этого довольно грубого опи­сания стратегического характера речепроизводства ну­ждается в дальнейшем уточнении — так называемая мо­дель ситуации ⁵. Эта модель, хранящаяся в эпизодической памяти, представляет собой целостную структуру, орга­низующую информацию о некоторой ранее встречавшейся ситуации. Она создает необходимую базу данных для ди­скурса, а именно данные о той ситуации, о которой идет речь. В отличие от общего знания, по природе близкого к сценарию, такие модели имеют индивидуальный харак­тер и основываются на опыте говорящих. Части таких мо­делей извлекаются из предшествующих дискурсов. Так, если интервьюируемые нами люди характеризуют ситуа­цию своего ближайшего окружения, то эта информация извлекается из их модели этого окружения. Истории являются частичным выражением релевантных эпизодов-событий и эпизодов-действий в таких моделях. Модели ситуации, помимо личных знаний и убеждений, содержат также мнения об участниках ситуации и их свойствах. Од­на из главных функций дискурса состоит в обновлении си­туационных моделей. Когда личные модели становятся более общими и полезными для социального взаимодей­ствия, они могут быть оторваны от контекста и стать бо-

лее абстрактными, то есть превратиться в социально зна­чимые сценарии стереотипного знания. То же самое верно и для их компонентов — частных мнений, которые могут быть обобщены до общих мнений, формирующих схемы общих установок. Это означает, что конкретный опыт, связанный с национальными меньшинствами, хранится в моделях, но в то же время у людей есть более общие сце­нарии и установки, касающиеся этнических групп и нацио­нальных отношений, которые имеют более схематичную природу (Kuethe, 1962; Hamilton, 1976; 1979; Abel-son, 1976). Если эти групповые схемы преимуществен­но негативны и если они не выводятся из конкретных мо­делей или выводятся только из неадекватной или недоста­точной информации в модели, мы называем их предубе­ждениями. Информация, выражаемая в интервью, может, таким образом, выводиться из конкретных индивидуаль­ных моделей, из общих групповых установок или из того и другого. Очевидно, что люди, не имеющие прямых кон­тактов с этническими меньшинствами, будут стремиться извлекать информацию скорее из своих групповых схем, чем из моделей, за исключением моделей, построенных на информации, извлеченной из общения с другими людьми и из средств массовой информации (Hartmann and Husband, 1974; van Dijk, 1983a).

Модели — это первичные конструкты памяти, которые объясняют, почему дискурс может быть в значительной мере имплицитным, непрямым, неясным или неполным: слушающие в состоянии стратегически активизировать релевантные фрагменты моделей, необходимых для пони­мания дискурса. Модели обеспечивают также необходи­мый референциальный базис для локальной и глобальной когерентности дискурса: дискурс или локальный ход (или предложение) дискурса считается когерентным, если адре­сат речи сможет сконструировать или активизировать возможную модель или ее фрагмент. То же самое верно и для соответствующих речевых актов и ходов, относя­щихся к модели коммуникативного контекста, которая представляет собой специфический тип ситуационной мо­дели, а именно репрезентации коммуникативной ситуа­ции, в которой порождается дискурс.

Из нескольких изложенных выше предположений ста­новится очевидным, что модель памяти будет играть ва­жную роль в объяснении связи между разговорными и когнитивными стратегиями.

2.4. В то время как когнитивные стратегии являются (часто неосознанно) способами обработки сложной ин­формации в 'Памяти, речевые стратегии суть специфиче­ские свойства речевого взаимодействия. Очевидно, и эти стратегии имеют когнитивные измерения, например пла­нирования и контроля, но здесь нас интересуют специфи­ческие лингвистические и интеракциональные характери­стики. При наличии наиболее общей коммуникативной цели, например реализации дискурсного плана, такие стратегии, так сказать, определяют общий „стиль" взаи-'модействия. Другими словами, они определяют, как и ка­кими средствами (или возможными способами) такие це­ли могут быть достигнуты. Локальные возможности прагматического, семантического или стилистического выбора будут ограничиваться такой речевой стратегией. Например, говорящий может следовать стратегии ВЕЖ­ЛИВОСТИ, и эта стратегия будет определять, какое се­мантическое содержание следует выражать, а какое — нет, какие речевые акты уместны, а какие—нет и в особенно­сти какое стилистическое оформление приемлемо. То же верно для еще более общей стратегии ПОЗИТИВНОЙ САМОПРЕЗЕНТАЦИИ, которая направлена на осу­ществление таких ходов, при которых никакие негативные выводы не могут быть извлечены из того, что говорится в отношении личностной или социальной модели говоря­щего в коммуникативно-контекстной модели слушающего. Таким образом, речевые стратегии могут характеризо­вать разговор как таковой, то есть давать возможность эффективно достигать целей дискурсивного плана (проин­формировать кого-либо, обратиться с просьбой и т.п.), или же могут быть более общим образом ориентированы на достижение более общих социальных целей (установле­ние или поддержание статуса, проявление власти, под­тверждение солидарности с группой (Goffman, 1972)). Стратегии обычно состоят из нескольких „шагов", или ходов. Так, в рамках стратегии ВЕЖЛИВОСТИ может по­требоваться некоторая последовательность специфиче­ских ходов, таких, как косвенные речевые акты. Подоб­ным же образом в рамках стратегии ПОЗИТИВНОЙ СА­МОПРЕЗЕНТАЦИИ могут потребоваться ходы, которые нейтрализуют негативные умозаключения, которые мо­гут быть сделаны на основе предыдущих или последую­щих ходов, таких, например, как поправки или заблаго­временные уступки. Это означает, что многие стратегиче­ские ходы имеют реляционный характер: они направлены

интервью более односторонни и поэтому мы будем обра­щать внимание главным образом на стратегии интер­вьюируемого. Но, как мы увидим, даже минимальные реплики или отсутствие таковых со стороны берущего ин­тервью оказывают воздействие на избираемые интер­вьюируемым различные стратегии и их состав. Убежде­ния и самопрезентация в интервью не могут быть полно­стью поняты без производимых говорящим умозаключе­ний или предположений о возможных интерпретациях и оценках со стороны берущего интервью (Е г i с k s о n and Schultz, 1982). 3. СЕМАНТИЧЕСКИЕ СТРАТЕГИИ В ДИАЛОГАХ ОБ ЭТНИЧЕСКИХ МЕНЬШИНСТВАХ 3.1. Как мы видели выше, семантические стратегии имеют целью прежде всего эффективное выражение се­мантических макроструктур (тем) и когнитивных моделей ситуации, а также индуцирование желаемых семантиче­ских представлений и соответствующих моделей у слуша­ющего. Во-вторых, они имеют интеракциональные и социа­льные цели, а именно управление умозаключениями, про­изводимыми слушающим относительно личностных и со­циальных характеристик говорящего. Эти два типа целей могут иногда вступать в конфликт; прямое или „честное" выражение убеждений или мнений, извлекаемое из ситуа­ционной модели говорящего, может привести к негатив­ной социальной оценке его слушающим. Это означает, что говорящие должны тщательно контролировать се­мантику производимых ими высказываний с помощью более значительных социальных целей, применяя, напри­мер, разнообразные когнитивные трансформации. Они могут опускать какую-либо информацию, добавлять ин­формацию, не входящую в модель, или применять в раз­личных формах рекомбинацию или перестановку. В более неформальных терминах: говорящим часто приходится скрывать свои „настоящие" убеждения и мнения или вы­ражать то, что, по их мнению, ожидает и хочет услышать от них берущий интервью. Очевидно, мы не имеем прямо­го доступа к этим трансформациям и адаптациям, про­изводимым в рамках речевого взаимодействия. Мы имеем дело только с тем, что было в действительности сказано, и можем делать выводы о глубинных когнитив­ных операциях только на основе специфических сигналов. Прежде чем мы перейдем к рассмотрению таких выводов в дальнейшем, нам придется более или менее буквально

на предшествующее и последующее состояние с целью установить стратегическую когерентность. Стратегии и ходы могут быть разноуровневыми. Так, прагматиче­ские стратегии нацелены на гибкое и эффективное дости­жение прагматических целей, таких, например, как обра­щение с трудновыполнимой просьбой или обвинение. Се­мантические стратегии нацелены на оптимальное обнов­ление эпизодических моделей, включая формирование се­мантической макроструктуры дискурса или его фрагмен­та. Семантические ходы могут включать в себя примеры, пояснения, обобщения, краткое изложение, объявление о чем-либо и т. д. Наконец, риторические стратегии могут функционировать одновременно на нескольких уровнях, будучи нацелены на оптимальную приемлемость семан­тических или прагматических целей говорящего, напри­мер правдоподобия или выполнения желаемых действий. Риторические стратегии представляют собой измерение дискурсивного плана, связанное с убеждением, и могут включать в себя использование таких риторических опе­раций, как повтор, преуменьшение, преувеличение или метафора. Ниже мы обратим преимущественное внима­ние на семантические стратегии, но очевидно, что они должны стать частью более сложных, глобальных страте­гий речевого взаимодействия, которое включает также прагматические или риторические стратегии. Семантиче­ские стратегии жизненно важны для разговоров об этни­ческих меньшинствах, так как „ошибки" в семантической репрезентации могут привести к негативным выводам от­носительно того, „что имеется в виду". Они, следователь­но, важны для того, чтобы избежать недоразумений: стра­тегия „Не поймите меня неправильно." В более позитив­ных терминах, как указано выше, семантические страте­гии должны быть нацелены на установление адекватной, то есть „желаемой", ситуативной модели у слушающего „через" семантическое представление дискурса в эпизоди­ческой памяти.

Стратегическое управление речью, рассмотренное вы­ше, действует как в пределах отдельных реплик, так и за их пределами. В последнем случае стратегические ходы, конечно, связаны с различными участниками взаимодей­ствия и, следовательно, с различными и подчас конфлик­тующими моделями коммуникативного контекста (то есть целями) и с различными локальными и глобальными ситуативными моделями. Хотя, разумеется, интервью также является формой речевого взаимодействия, наши

отнестись к анализу диалога и ограничить семантический анализ тем, что имеет эксплицитное выражение.

3.2. Теоретически семантический анализ может быть также ограничен рамками семантики дискурса, которой мы располагаем. Это означает, во-первых, что мы имеем дело с пропозициями, с отношениями между пропозиция­ми или с компонентами пропозиций. Во-вторых, мы дол­жны попытаться в этих терминах описать стратегические ходы. Однако ходы являются свойствами взаимодей­ствия, а семантическая теория не приспособлена к анализу взаимодействия, она имеет дело скорее с более абстракт- ] ным или „структурным" подходом к значению, главным образом в пределах изолированного предложения. Если мы хотим исследовать динамический аспект значения как; разновидности „семантического акта", потребуются, ве- 1 роятно, другие понятия. Так, семантический ход, который мы называем „обобщением", вполне мог бы быть опреде- | лен в терминах семантической импликации или вывода между пропозициями, выражаемыми последовательно­стью предложений или реплик. Но такой ход, как „по- I правка", не может быть непосредственно определен в об­щеизвестных семантических терминах, как, например, им­пликация, синонимия, антонимия или пресуппозиция. Та­кой ход, скорее, будет описываться примерно так: «Опу­сти пропозицию Р, из семантического представления (или модели ситуации) и замени ее на пропозицию Р_р выра­жаемую в настоящий момент». Вместо „статического" отношения мы имеем нечто вроде семантической транс­формации (субституции), сопровождаемой процедурной инструкцией. Таким образом, по меньшей мере часть стратегической семантики является динамической или процедурной.

3.3. Прежде чем продолжить теоретический анализ се-! мантических стратегий, приведем небольшой пример. Ни­жеследующий фрагмент взят из интервью с тридцатилет­ней женщиной.

(1) KW-1

1.В.*: А вы общаетесь с иностранцами в этом
2. районе?

* В — вопрос берущего интервью, О—ответ интервьюируемого. Прим. перев.

З.О.: 4. 5. 6.В.: 7.О.: 8. 9. 10.

Ну, нет, м-м-м, это очень трудно, м-м-м, она со мной только здоровается, наша соседка.

А она суринамка или...? Нет, она, кажется, турчанка или марокканка. Но иногда я разговариваю с детьми. Мне кажется, она все время в доме. Им не раз­решается выходить на улицу одним.

На первый вопрос эта женщина отвечает не только со­общением отрицательной информации („Нет") между двумя показателями неуверенности („ну" и „м-м-м"), но „и начинает новый ход, чтобы объяснить отсутствие кон­такта. Это осуществляется, во-первых, предикацией свой­ства („трудно") к понятию „контакт" и, во-вторых, иллю­стративным примером: ее соседка только здоровается с ней. Мы сталкиваемся здесь с семантическим ходом объ­яснения, поскольку говорящие выражают причины собы­тий или действий, в которых они участвовали, или поводы к ним. Этот ход является стратегическим в нашем смысле, потому что просто отрицательный ответ мог бы привести к возможному выводу о том, что отсутствие контакта связано с самой говорящей, что в свою очередь могло бы стать отрицательной характеристикой при наличии об­щих норм проявления инициативы в социальных контак­тах. Таким образом, ее объяснение нуждается в двух со­ставляющих ходах, во-первых, в представлении общей при­чины отсутствия контакта, а точнее, в трудности его установления, и, во вторых, в приписывании ответственно­сти соседке — представителю этнического меньшинства. Во второй реплике (строка 6) женщина сначала при­вычным образом поправляет импликацию предшествую­щего вопроса, а затем продолжает свой ответ на первый вопрос относительно контактов с иностранцами. Этот ход начинается с контрастивного но и тем самым может быть проинтерпретирован как часть более положитель­ной информации о таких контактах и в то же время как их уточнение. После этого положительного ответа на пер­вый вопрос она продолжает свое объяснение отсутствия контакта, ссылаясь на поведение соседки-иностранки: она всегда в доме. Этот частный факт нуждается в более об­щем объяснении, что и имеет место в терминах общего ут­верждения о нормах поведения группы иностранцев (им не разрешается выходить на улицу).

Этот краткий пример (огромное количество прочих его речевых характеристик мы сейчас игнорируем) позво-

19—687

Хотя перевод на английский представляет собой лишь отдаленное приближение (включая различные граммати­ческие „ошибки", как в строке 13, и смешивание двух фра­зеологических выражений в строках 7 и 8, а именно: "stan­ding with one's feet on the ground" и "standing in the middle of life",—этот отрывок неплохо демонстрирует страте­гии, используемые в таких "диалогах-оценках". Как гово­рилось выше, женщина в строке 3 повторяет свои ходы-уклонения от разговора, отрицая контакты с иностранца­ми. В конце реплики она повторяет отрицание (те же сло­ва по-голландски: "helemaal niet" — абсолютно нет), что может быть проинтерпретировано как ход усиления пред­шествующего утверждения. Затем в разговор вступает ее муж, начиная с характерной голландской частицы Nou (что приблизительно соответствует английскому well, но имеет и множество других значений), которая может сиг­нализировать о начале новой реплики, но также, употре­бляясь семантически, и о введении первого сегмента кон­трастной пары, в данном случае приблизительно озна­чающего: хотя я мужчина, я считаю это... Утверждение о его принадлежности к мужчинам, конечно, не случайно, но является частью стратегии подтверждения мнения: „Хотя как мужчина я, казалось бы, мог проявлять соли­дарность по отношению к другим (здесь: турецким) муж­чинам в том, что касается отношений с молодыми женщи­нами. Однако я считаю это..." Отрицательная оценка в этом случае становится более правдоподобной, и усту­пительное предложение („я мужчина") начинает поэтому выражать, скорее, очевидную уступку. За этой уступкой в строках 6 и 7 следует очередной ход, выражающий от­кровенность, который снова отсрочивает суждение об объекте („ужасно"). Этот ход, хотя и встречается в интер­вью регулярно, не всегда имеет ясную функцию. Во-первых, благодаря ему мы можем дать понять, что си­туация такова, что говорящий имеет право на такое от­кровенное высказывание своего мнения, и в таком случае этот ход является одновременно извинением и оправда­нием для вынесения отрицательных суждений о других людях или для вмешательства в их дела. Во-вторых, он может дать понять, в более общем виде, что говоря­щий откровенен и не скрывает своего „истинного мне­ния". В-третьих, этот ход позволяет пристальнее „взглянуть" на только что примененную характеристику („просто ужасйо") и подтвердить выбор предиката-оценки. За этим следуют два других хода, один, сообщаю-

ляет нам заключить, что говорящие могут использовать разнообразные семантические ходы, чтобы расположить пропозиции в когерентной последовательности: поправ­ки, объяснения, уточнения, положительные трансформа­ции (превращение отрицательной пропозиции в положи­тельную), примеры или иллюстрации и обобщения. Гло­бальная стратегическая функция соответствующих пропо­зиций и функциональных отношений состоит в том, что­бы приписать отрицательное положение дел (отсутствие контактов между соседями) иностранке и вообще нормам поведения иностранцев в целом, но в то же время сооб­щить о собственных положительных действиях (контакте с детьми). Из этого примера мы видим, что семантическая стратегия действительно нацелена на недопущение отри­цательных умозаключений, производимых слушающим относительно социальной роли говорящего.

Второй пример извлечен из интервью с 62-летней жен­щиной, которая с большой неохотой согласилась гово­рить о своем опыте общения с иностранцами. Ее макро­стратегия состоит в том, чтобы доказать, что она не имеет вообще никаких контактов с иностранцами, поэтому не может ничего рассказать об опыте общения с ними. Эта общая стратегия того, что может быть названо уклонение от разговора со ссылкой на отсутствие знания, очень рас­пространена в интервью. Фрагмент интервью имеет сле­дующий вид (ее муж иногда вмешивается в разговор): (2) RA-2

1. В.: Да, какого рода, род вашего опыта

2. общения с (...) иностранцами (...)

3. Женщина: У нас здесь нет контактов с иностран-

4. цами, абсолютно.

5. Мужчина: (подходя) Ну, я мужчина, но и я считаю

6. это просто ужасным, это мое мнение,

7. я человек крепкий, я твердо стою нога-

8. ми (?) в жизни *, но это просто позор,

9. когда видишь здесь, как молодая тур-

10. чанка в 18 лет ходит (...) со стариком
лет 50-ти.

11. Женщина: Да-да. (Yeeees).

12. Мужчина: С тремя, четырьмя, пятью детьми, за

13. которых платим мы с вами, вот я и го-

14. ворю, они должны что-то делать со
всем этим.

Англ. I am standing firmly with my feet (?) in life.

с вами" мы видим не только функцию отрицательных по­следствий, но и функцию апелляции к взаимопониманию: берущий интервью как представитель другой (белой, гол­ландской, группы) и одновременно „принадлежащий к той же самой, нашей, группе" представлен как человек, на которого также распространяются указанные отрица­тельные последствия, и поэтому говорящий апеллирует к нему, ожидая согласия со своим суждением. Еще раз повторим, что наш анализ совершенно нефор­мален и не завершен. В этом довольно-таки типичном примере предубежденной речи можно различить и другие ходы, отношения между ними и их функции. Итак, мы об­наружили, что говорящие могут пользоваться такими се­мантическими приемами, как повтор или усиление сказан­ного ранее, могут оформлять очевидные утверждения уступительными оборотами, подчеркивать правдоподо­бие своих суждений вопреки тому, что их можно понять как пристрастные, устанавливать семантические оппози­ции, то есть включать в действие риторический контраст и в особенности формировать положительную самооцен­ку в качестве предваряющего хода для высказывания от­рицательных суждений о других людях. Наконец, мы ви­дим также, что возможна более частная диалоговая стра­тегия „откладывания на потом" важных высказываний, что одновременно создает напряженность и позволяет вы­ставить достаточно гарантий для высказывания какого-либо мнения. 3.4.Приведенные несколько примеров дают нам неко­торое представление о том, какого типа стратегии могут встречаться в диалогах об этнических меньшинствах. Мы обнаружили пока что довольно неформально и интуитив­но, что говорящие делают ходы, являющиеся частью бо­лее сложных стратегических шагов, которые могут быть проинтерпретированы как: „пояснения", „приведение примеров", „уточнения", „поправки", „обобщения", „от­рицания", „усиление", „уклонение", „уступка" (или „оче­видная уступка"), „повтор", „установление контрастов", „констатация отрицательных последствий (для МЫ-группы)" или „конкретизация перспектив". Понятно, что это не более чем примеры, и выражения, используемые как названия этих семантических ходов,—это всего лишь приблизительные лексические соответствия тому, что „происходит". Чтобы сделать эти интуитивные термины более эксплицитными, следует осуществить дальнейшие 2X5

щий, что говорящий крепкий человек, а другой—то, что говорящий „твердо стоит на ногах в жизни". Первый, как представляется, повторяет и уточняет ход „я мужчина" и тем самым подчеркивает весомость отрицательной оценки: „...крепкие люди, подобные мне, могли бы в прин­ципе понять этих мужчин, но...", а второй ход выражает: „Я разбираюсь в жизни, я реалист, но..." Эти различные ходы производятся для того, чтобы подкрепить отрицате­льное суждение говорящего, устраняя возможные сомне­ния в его надежности или правдивости: его отрицательное суждение могло бы быть отнесено на счет ревности или зависти к тому, у кого есть такая молодая жена. Затем, в строке 8, отрицательное суждение может быть повторе­но и даже усилено („просто позор"), и, наконец, следует ядро семантических ходов, то есть объект или причина от­рицательного суждения. Этот конечный ход его реплики, выраженный придаточным обстоятельственным, исполь­зует семантическую оппозицию (молодые женщины/ста­рые мужчины) с последующим применением риториче­ской функции, а именно контраста, характеризующегося, по-видимому, преувеличенными догадками о возрасте со­ответствующих представителей группы меньшинства. Его жена присоединяется к нему (см. строку 11) с решитель­ным согласием, используя фонетический сигнал, а именно удлинение гласного в "Yes". Мужчина продолжает, слегка изменяя тему: после темы „разница в возрасте" в ино­странных супружеских парах он легко может перейти к те­ме „у них много детей". Этот ход риторически оформлен как возрастающая последовательность числительных (3,4,5), за ним следует стандартный в этом типе разговора ход: „...а мы должны это оплачивать",— который можно проинтерпретировать как функциональное отрицательное последствие для МЫ-группы. Однако отрицательного по­следствия, следующего за перечислением свойств, припи­сываемых иностранным семьям, недостаточно: требуется еще и нечто вроде оценочного заключения, прагматиче­ской морали: „Надо с этим что-то делать". Этой морали предшествует перформативный ход: „...вот я и гово­рю",— который опять-таки функционирует как указание на процесс формирования собственного мнения. Мы мо­жем назвать это ходом установления перспективы. С его помощью говорящий сигнализирует о том, что некоторое мнение является его собственным мнением или что он ви­дит ситуацию со своей собственной точки зрения. Отме­тим, наконец, что в стереотипном ходе „за это платим мы

теоретические разъяснения. Возможно ли, например, най­ти общие принципы, лежащие в основе этих стратегий? Далее, все эти ходы следует называть собственно семан­тическими или же в них содержатся также и прагматиче­ские или какие-либо другие измерения описаний? И, нако­нец, какое семантическое описание можно предложить, чтобы определить стратегии в однозначных терминах?

Чтобы снабдить теорию некоторыми другими резуль­татами эмпирического анализа, добавим, что изучение еще примерно сорока интервью, собранных в рамках эксперимента по данному проекту в различных районах Амстердама, уже дало примерно тридцать новых семан­тических (и других) локальных ходов в построении речи, выражающей предубежденность. Эти ходы были названы такими терминами, как „пресуппозиция", „импликация", „предположение", „смягчение" (или „преуменьшение"), „преувеличение" (или „утрирование"), „расплывчатость", „косвенный речевой акт", „сдвиг", „взваливание вины на другого", „незнание", „дистанция", „очевидное противо­речие" и т.д. (подробнее см.: van Dijk, 1982a). Экспери­мент также показал, что ходы могут выполнять несколько функций одновременно.

Одно из первых теоретических замечаний состоит в том, что большинство ходов являются строго реляционными в том смысле, что они могут быть определены только по отношению к другим ходам в той же последовательности. В этом качестве они способствуют локальной когерентно­сти дискурса. Так, „поправка" может быть определена только с учетом того, что говорилось ранее; то же касает­ся „смягчения": нечто формулируется в менее отрицатель­ных терминах, чем на предшествующем ходу, говоря­щий „сбавляет тон" относительно предшествующего хо­да. Другие ходы не имеют реляционной функции, но мо­гут быть классифицированы сами по себе, хотя часто они оказываются в неявном виде реляционными по отноше­нию к ожиданиям, норме или свойствам коммуникатив­ного контекста. Так, „преувеличение" можно определить как ход, в котором утверждается нечто или формулируе­тся мнение, которое является очевидным образом „боль­шим", например „более отрицательным", чем планирова­лось говорящим, ожидалось слушающим или установле­но имплицитными нормами и ценностями, действующи­ми в данном коммуникативном контексте для суждения о событиях или действиях окружающих, в нашем слу­чае— иностранцев. Некоторые стратегические ходы мо-

2X6

гут быть одновременно реляционными и автономными. Так, например, „сдвиг" — это ход, при котором ранее вы­раженное личное отрицательное мнение „сдвигается", приписывается другим, например другим членам МЫ-группы, как в предложении „Мне-то более или менее все равно, но остальные соседи просто выходят из себя". В этом случае „сдвиг" следует за типовым ходом „укло­нение" или „отрицание", в котором говорящий отрицает 'негативную оценку ОНИ-группы. Очевидно, такой сдвиг может происходить и изолированно, то есть без экспли­цитного предшествующего отрицания говорящим его/ее собственных чувств. Впрочем, в обоих случаях, так же как при других ходах, конечные функции хода должны уста­навливаться не только локально, то есть по отношению к предшествующим и последующим ходам, но также и по отношению к целям разговора/интервью в целом. Так, „смягчение" одновременно „сбавляет тон", локально, по отношению к предшествующему ходу, но также глобаль­но направлено на создание положительного впечатле­ния терпимости и понимания.

Теоретический критерий, который мы хотели бы при­менить для решения вопроса о том, является ход семанти­ческим или нет, состоит в том, что семантический ход должен быть определим в терминах семантических отно­шений между пропозициями или между референтами про­позиций, то есть „фактами" одного из возможных миров. Другими словами, определение может быть интенсио­нальным, либо экстенсиональным, либо тем и другим. Прагматические ходы, с другой стороны, должны быть определимы в терминах отношений между речевыми ак­тами, тогда как риторические ходы могут основываться одновременно на семантической и прагматической (и по­верхностно-синтаксической) информации, в частности пу­тем применения к этой информации специфических транс­формаций. Так, повтор, как проиллюстрировано анали­зом приведенных примеров, является семантическим хо­дом, если глубинные пропозиции эквивалентны пропози­циям непосредственно предшествующего хода, причем эквивалентность определена здесь обычным образом, то есть как симметрия импликаций. Строго говоря, в соот­ветствии с прагматическими условиями уместных выска­зываний повторение тождественных пропозиций в лока­льно одном и том же контексте считается „избыточным"; слушающий уже* „знает р". Таким образом, семантиче­ское и прагматическое повторение также функционирует

как риторический ход, а именно как ДОБАВЛЕНИЕ („од­ной и той же") информации, которая определяет фоноло­гический ритм или синтаксический параллелизм. Такой риторический ход будет функциональным по отношению к глобальной цели — быть (более) эффективным, напри­мер, убеждаясь в том, что передано верное „сообщение". Другими словами, этот семантический и прагматический ход едва ли добавляет что-либо новое к дискурсу, пред­ставленному в памяти слушающего — в соответствии с кратко описанной выше когнитивной моделью,— но его риторическая функция состоит в приписывании дополни­тельного „веса" или „значимости" повторенной пропози­ции или утверждению. Этот дополнительный „узелок на память" окажется весьма полезным при поиске информа­ции и сделает, следовательно, пропозицию/ассерцию бо­лее эффективной. Наш краткий теоретический анализ хо­да „повторение", дальнейшая когнитивная обработка ко­торого здесь не обсуждается, показывает, что ходы могут быть определены на нескольких уровнях анализа.

Подобным же образом мы можем попытаться опреде­лить другие ходы. Например, объяснение может быть определено в терминах отложенных на потом эксплика­ций причин и поводов факта, обозначенного ранее выска­занной пропозицией, как в примере: „Я с ними не об­щаюсь. Они не знают нашего языка". Объясняющие ходы всегда выражаются отдельными (обычно утвердительны­ми) речевыми актами, как правило выражаемыми незави­симыми предложениями. Разумеется, такие ходы могут быть рекурсивными: может быть сделано несколько утвер­ждений, вместе или по отдельности функционирующих как объясняющие ходы.

Ходы пример и уточнение могут быть семантически определены в терминах односторонней импликации: q есть уточнение р, если q влечет р; пример же может быть определен в терминах отношения наглядности, представ­ляя собой один из членов класса, введенного в рассмотре­ние предыдущей пропозицией. „Обобщение" определяет­ся наоборот: ход обобщения либо имплицирован предше­ствующим ходом, либо он задает множество, в состав ко­торого входит элемент, определенный на предшествую­щем ходу. Хотя приведенные рассуждения не являются безукоризненными с логической точки зрения и хотя необ­ходимы дальнейшие ограничения (не все обобщения при­емлемы, а только „релевантные"), эти теоретические определения пока остаются в силе.

Прочие ходы семантически несколько более сложны. Например, поправкой не может быть любая другая пропо­зиция, добавленная в качестве замены предыдущей. Часто поправка бывает просто лексической: для репрезентации положения дел, о котором говорящий намерен вести речь, выбирается более удачный предикат или, с точки зрения общения, слушающий исправляет ложную пресуппози­цию говорящего/интервьюирующего, например, повтор­но вводя в рассмотрение тот объект, который он имеет в виду, ранее неправильно идентифицированный. Други-., ми словами, поправка обычно относится к объектам, вхо­дящим в один и тот же класс, или к их свойствам и отно­шениям. Так, мы встречаем в интервью утверждение: „Они не работают. Ну, то есть они там занимаются пе­репродажей автомобилей",— где поправка состоит в за­мене номинации оплачиваемого, регулярного занятия на номинацию нерегулярного, частного. Тем самым общим для обеих номинаций является имплицируемое суждение об их занятиях, характеризующее один и тот же референт дискурса и предикаты, принадлежащие к одному классу. Усиление и его противоположность (смягчение}, часто функционирующие как одновременные преувеличение и преуменьшение соответственно, могут быть определены сходным образом. В действительности они представляют собой поправки специфического типа в случаях, когда речь идет об упоминавшемся ранее факте, но в более силь­ных (соответственно более слабых) терминах. Этот ход может влиять на употребление кванторов (когда говорят „все" вместо „многие", „всегда" вместо „часто") или на выбор более положительного или более отрицательного оценочного предиката, такого, как, например, „просто по­зор" после слов „это ужасно" в нашем примере о моло­дых турчанках — женах старых турков.

Хотя, если подходить формально, некоторые из этих отношений могут быть определены в терминах вывода, все же интерпретация пропозиции как более сильного или более слабого описания положения дел зависит прежде всего от наших знаний о мире и системе наших норм и ценностей. То же самое верно и для определения кон­траста. При формальном подходе мы можем попытать­ся представить часть семантических отношений как анто­нимических или как импликаций отрицания пропозиции (р есть антоним q, если/? влечет — q и q влечет — р). Но опять-таки то, что признается контрастом, должно нуждаться в обосновании с точки зрения зависящих от данной куль-

туры убеждений, мнений или эмоций. „Молодая деву­шка" и „старик" являются, безусловно, контрастами как в отношении пола, так и в отношении возраста, но этот контраст релевантен только в пределах пропозиции, в ко­торой эти два актанта связаны предикатом „женить­ся" („выходить замуж") или „появляться вместе", что входит в противоречие с нормами данной культуры. Ис­ходя из этого, семантическую оппозицию следует оцени­вать относительно системы убеждений, мнений или норм. В действительности это важное условие существенно для всего нашего семантического анализа. Мы говорим здесь не об абстрактной, универсальной семантике, а о семанти­ке, связанной с культурой и социумом, то есть когнитивно изменчивой и относительной семантике. В связи с анали­зом ходов интервьюируемых это означает интерпретацию их относительно убеждений, мнений, норм и ценностей (доминирующей) МЫ-группы, к которой интервьюируе­мые, как правило, относят интервьюирующего. Ход, со­стоящий в том, что может быть названо установлением перспективы, является именно первоначальным спосо­бом, или „напоминанием", с помощью которого строится базис для интерпретации того, что говорится, а также га­рантируется принятие этого базиса интервьюирующим. Иными словами, здесь мы имеем дело с метасемантиче-ским ходом, то есть с таким, который гарантирует (истин­ный) базис для интерпретации остальных ходов или со­здает для него условия (типовое высказывание „Я думаю вот что"). Такие метаходы могут в то же время функцио­нировать как разновидность релятивизации и, таким образом, смягчения, если им предшествует более катего­ричное утверждение.

Пресуппозиция, импликация и предположение являются ходами, определяемыми в терминах не выраженных, но выводимых пропозиций, вывод которых опять же зависит от сценариев, групповых схем и прочих социальных пред­ставлений. Так, вместо того чтобы говорить: „Они злоу­потребляют нашим социальным обеспечением", говоря­щий может вынести соответствующую этому положению пропозицию в пресуппозицию, которая предполагается известной или общепринятой для членов МЫ-группы, та­ким образом: „Я не понимаю, почему они злоупотре­бляют нашим социальным обеспечением" — либо же при­меняет такую импликацию, как „Нам приходится это оплачивать" (то есть платить за то, что у них много де­тей), что означает, что они сами за это не платят. Нако-

_нец, такое выражение, как „Они всегда прекрасно одеты", предполагает следствие: „...У них есть деньги" или даже: „...они добыли эти деньги/эту одежду нечестным путем". Как мы видим, причинно-следственные отношения между эксплицитными и имплицитными пропозициями могут быть сколь угодно слабыми, будучи связанными с количе­ством и силой лежащих в их основе общих представлений и мнений о социальном мире.

Мы приступаем к рассмотрению большого класса хо­дов, который включает в себя не только такой ход, как имплицитностъ, но и такие ходы, как расплывчатость и косвенный речевой акт. Расплывчатость может быть определена в терминах референциальной адекватности, а также в связи с прагматической максимой, в соответ­ствии с которой следует говорить не более и не менее то­го, что релевантно в данной ситуации. Если говорящий хочет сообщить о факте: „Он украл мой велосипед", рас­плывчатость может стать необходимой для избежания прямых обвинений (в адрес группы-меньшинства). Это может быть осуществлено добавлением модальных эле­ментов типа „может быть", „возможно", „мне кажет­ся, что...", выбором более общей номинации, такой, как: „Он взял мой велосипед", или описанием обычных усло­вий или последствий: „Я видел его там, где стоял мой ве­лосипед..." или „Я видел свой велосипед у него". Вероят­ный вывод о краже остается у слушающего в этом случае неизменным. Таким же образом косвенный речевой акт-характеристика речевого акта в целом — может стать стратегически необходимым, если „прямой" речевой акт оказывается слишком невежливым, слишком отрицатель­ным для предмета речи или так или иначе со­циально нежелательным. Вместо обвинения говорящий может прибегнуть к разновидности косвенного обвине­ния, выраженного формулировкой возможных условий обвинения, как в только что описанном примере с кражей.

Отрицание также требует не только семантической, но и прагматической дефиниции. С одной стороны, часто от­рицание семантически может выглядеть как отрицание не­которой пропозиции, но прагматически это будет утвер­ждение о том, что некоторая подразумеваемая пропози­ция неверна или предшествующее утверждение к данному случаю не подходит. В таком случае самоотрицание — это отрицание пропозиций предшествующих ходов, а отрица­ние партнера — э*го отрицание пропозиций, вытекающих из ходов другого говорящего (в данном случае, например,

того, кто берет интервью). В наших материалах типовые отрицания выглядят как: „Я ничего против них не имею", что предшествует ходам, содержащим отрицательную оценку иностранцев, или следует за ними. Поэтому такие отрицания также должны рассматриваться как разновид­ность поправки или предупреждения, призванных не допу­стить производства слушающими неверных умозаключе­ний.

Наконец, часто встречающимся ходом в наших мате­риалах устной речи является уступка. Уступки бывают различных типов. Например, до или после негативных оценок говорящие часто утверждают, что у представите­лей этнических меньшинств есть и „хорошие качества". Подобным же образом могут отвергаться фактические права (например, право на социальное обеспечение), тог­да как более общие права не вызывают возражений (на­пример, „Они имеют право здесь жить"). Кроме того, уступки типичны, когда речь идет о возможных отрица­тельных качествах некоторых членов МЫ-группы до или после утверждений о тех же качествах ОНИ-группы: „Они ломают деревья в нашем парке. Конечно, и голландские дети делают то же самое".

Поскольку отрицания, уступки, возражения и подоб­ные ходы часто могут идти вразрез с глобальными значе­ниями или намерениями говорящего, часто имеет смысл добавлять определение видимый. Эта квалификация необ­ходима для объяснения локальной и глобальной коге­рентности дискурса и для описания (относительной) се­мантики для каждого хода. Иначе говоря, мы хотим под­черкнуть, что ход является стратегическим по отношению к цели „произвести хорошее впечатление" в большей ме­ре, чем цели „быть честным и откровенным". Таким обра­зом, пропозиции таких ходов могут быть семантически ложными, а прагматически речевые акты могут нарушать условия искренности. В то же время такой анализ сли­шком упрощает дело. Этнические отношения часто имеют эту кажущуюся „противоречивой" природу. Не­смотря на требования положительной самопрезентации, люди не просто лгут. Скорее, они оценивают или интер­претируют социальную действительность с различных то­чек зрения, то есть исходя из различных моделей, общих мнений, ценностей или норм.

3.5. Эта краткая характеристика семантических свойств стратегических ходов показывает, во-первых, что

в рассмотрение должны входить и значение пропозиций, и референциальные отношения между ними. Во-вторых, интерпретация связана с убеждениями, сценариями, схе­мами и нормами группы, к которой принадлежит говоря­щий. В-третьих, ходы могут быть связаны как с предше­ствующим текстом, так и с последующим. В-четвертых, ходы могут быть использованы для сигнализации о невы­раженных пропозициях. В-пятых, ход может быть одно-'временно прагматическим и риторическим. В-шестых, су­ществуют ходы, как будто специально предназначенные для взаимодействия в рамках интервью, например мета-ходы, направленные говорящим на собственные высказы­вания, или ходы, состоящие в уклонении от разговоров на определенную тему. В целом можно заключить, что стра­тегические ходы часто используются для управления вы­водом желательных и нежелательных семантических или социальных умозаключений: желательными являются по­ложительные по отношению к говорящему умозаключе­ния, нежелательными—умозаключения, в результате ко­торых возникает отрицательное впечатление. Обратное имеет место при представлении групп, в которые говоря­щий не входит.

Хотя вышеописанные ходы могут встречаться во всех типах интервью или диалогов, некоторые из них оказы­ваются более характерными для предубежденной речи или для специфических стратегий, реализации которых они способствуют. Таковыми мы находим ходы маски­ровки (имплицитность, косвенные речевые акты, расплыв­чатость, пресуппозиция, уклонение от темы), защиты (извинение, оправдание, объяснение, сдвиг), обвинения (обвинение, взваливание вины на другого, сравнение, экспликация норм и вообще все негативные предикации) и позитивной самопрезентации (готовность к признанию, уступка, согласие, расположение, самооценка, уважение норм, эмпатия). В зависимости от выбора или комбина­ций таких ходов или классов ходов можно различать сти­ли разговоров об этнических меньшинствах. Так, менее предубежденные люди склонны выбирать „положитель­ные" ходы и избегать ходов, связанных с обвинением, го­воря об этнических меньшинствах.

Наконец, следует повторить, что, хотя анализ ходов и стремится выявить семантику речи и связанные с ней стратегии речевого взаимодействия, часть дефиниций и подавляющее большинство функций требуют определе­ния в когнитивных терминах. Частью интерпретации то-

го, что, как и кем говорится, является управление семан­тическими или речевыми выводами. Такие интерпретации основаны на общеизвестных правилах и схемах и часто появляются на „поверхности" речи в виде почти что не­уловимых указаний, как-то: интонация, частицы, коннек-тивы, колебания, возвраты и т. п. В этом состоит одна из причин того, почему семантический анализ должен быть включен в более широкие рамки. Однако в настоящий мо­мент очевидно, что сама по себе речь — это только вер­хушка айсберга текущего речевого взаимодействия с его когнитивными и социальными измерениями. Необъятная сеть связанных с ней мыслительных процессов остается под водой.

3.6. До сих пор ходы описывались в относительных терминах, то есть в терминах семантических отношений между пропозициями и в связи с глобальными стратегия­ми. Однако, как мы видели, ходы входят и в более протя­женные и сложные последовательности. Сначала люди могут уклоняться от ответа, строя последовательность ходов, связанных с положительным самовыражением, и только после этого отважиться на ожидаемый от них от­вет. Чтобы привести примеры или случаи из практики, они обычно прибегают к нарративной последовательно­сти либо строят аргументативную последовательность, в которую могут быть вставлены рассказы о подобных случаях. Хотя в данной статье мы не можем анализиро­вать такие последовательности, важно отметить, что по­следовательности в целом могут составлять то, что мо­жно назвать макроходами. Рассказ, взятый в целом, мо­жет функционировать как макроход — иллюстрация бо­лее общего положения (Polanyi, 1979), а аргументация может быть объяснением или подготовкой более общего (часто негативного) заключения. Таким образом, макро-ход — это ход, который обладает функцией относительно других макроходов, но сам состоит из когерентной после­довательности микроходов (подробнее см.: van Dijk, 1980, 1984с).