Классификация речевых актов. Пропозиции

В этом и следующем параграфах мы будем пользо­ваться термином «речевой акт» вместо принятого в дан­ной работе термина «коммуникативный акт». В прин­ципе это меняет не так много, однако дело в том, что традиционные классификации высказываний пред­лагаются в теории речевых актов применительно со­ответственно к речевым актам. Разница между упо­треблением этих терминов была заблаговременно представлена в предисловии, так что следует просто вспомнить (или вновь обратиться к предисловию), каковы отличия этих двух аспектов в рассмотрении языковых явлений.

Итак, будем исходить их того, что речевые акты — при постоянно провозглашаемом исследователями принципе учета интересов адресата — в сущности, «раз­вернуты» от адресанта, остающегося в соответствую­щих концепциях главным действующим лицом. Именно ему принадлежит высказывание (речевой акт), которое и подлежит классификации. Однако (из соображений, с одной стороны, педантизма, с другой — здравого смысла) мы в свое время расширим признаки соответ­ствующих речевых актов теми дополнительными ха­рактеристиками, которые последовательно учитывают позиции обоих участников коммуникации в каждом конкретном случае.

Исследование особенностей кодирования и деко­дирования информации на естественных языках при­вело к тому, что в составе речевых актов были выявле-

ны достаточно хорошо различимые группы, поддаю­щиеся корректному описанию. В настоящее время уже трудно сказать, какая из областей научного знания больше повлияла на создание условий для дифферен­циации речевых актов, но, вне всякого сомнения, сле­дует назвать хотя бы логику, теорию коммуникации, философию и особенно лингвистику, в составе кото­рой, в частности, большое распространение получило понятие пропозиции. Не вдаваясь в историю этого по­нятия и опуская многочисленные его интерпретации, по поводу которых так и не достигнуто единства, да­дим только самое общее определение пропозиции, не­обходимое для практических целей классификации

речевых актов.

Легче всего представить себе, что такое пропозиция, на каких-нибудь конкретных примерах. Пусть это будут следующие высказывания:

Я надеюсь, что Вы выучили «Илиаду» наизусть.

У меня есть подозрение, что Вы выучили «Илиаду»

наизусть.

Я обеспокоен тем, что Вы выучили «Илиаду» наи­зусть.

Мне наплевать, что Вы выучили «Илиаду» наизусть.

Несмотря на некоторую безосновательность выра­женных в высказываниях состояний, состояния эти имеют место — имеет место и то, что с ними соотнесено, В данном случае нам безразлично то, до какой степени данные высказывания соответствуют «здравому смыс­лу», а также то, продуцирует ли все эти высказывания один безумный говорящий или четыре безумных гово­рящих,— сосредоточимся на двух уже обозначенных «моментах» — на том, что высказывается, и на том, ка­ким образом это «что» высказывается.

То, что высказывается, стабильно: это постоянный (инвариантный) «уровень» высказывания: Вы, выучить наизусть, «Илиада». Перед нами, так сказать, неизмен-

ная смысловая константа, фиксирующая некое поло­жение дел в реальном или возможном мире {степень ре­альности данного и любого другого положения дел для нас значения не имеет: это не наша проблема, это про­блема говорящего; мы не пытаемся оценить его выска­зывание — мы анализируем его, причем анализируем только в одном определенном аспекте).

То, каким образом высказывается нечто в наших примерах, представляет собой варьирующийся «уро­вень» высказывания, это некая смысловая перемен­ная, которая в принципе может быть любой и выражать отношение говорящего к «сообщаемому им положению дел» (т. е. выражать разные виды модальности, ха­рактеризовать условия истинности или искренности и многое другое).

Оба «уровня» (или компонента) высказывания мож­но было бы, разумеется, как-то обозначить, тем более, что недостатка в соответствующей терминологии не на­блюдается (наоборот, наблюдается избыток!), но для на­ших целей это не нужно: нам важно только понять, что такое пропозиция. А поймем мы это лишь тогда, когда сможем «ощутить», что каждое высказывание заключа­ет в себе «положение дел» плюс «отношение к положе­нию дел», иначе говоря — «компонент говорящего» и «компонент мира» (повторим: не важно, реального или только воображаемого), или то-что-я-предлагаю-узнать и то-как-я-это-презентирую.

«Положение дел» (компонент мира, то-что-я-предла­гаю-узнать) и есть пропозиция (от англ. proposition— предложение), т. е. мысль, отделенная от субъекта вы­сказывания.

Именно в пропозиции, как следует из сказанного вы­ше, заключена возможность референции (т. е. отнесе­ния высказывания к миру), А стало быть, грубо говоря, понимание (декодирование), высказывания базируется на умении вычленить из него пропозицию и соотнести ее с «компонентом говорящего», с тем, каким образом он передает нам пропозицию.

Без уяснения для себя того, что есть пропозиция, не­возможно понять принцип классификации высказыва­ний — речевых актов. Ибо классификация эта как раз и строится на четком осознании области пропозиционально­го содержания высказывания, с одной стороны, и области отношения к нему говорящего (пропозициональной уста­новка говорящего) — с другой. Кроме того, классификация высказываний учитывает и отношение адресата к тому, что ему сообщается и каким образом это сообщается.

Итак, классификация речевых актов осуществляет­ся в зависимости от пропозиции, с одной стороны, и от­ношения к ней говорящего, с другой.

Данный классификационный критерий, в целом, ви­димо, корректный, тем не менее характеризует положе­ние дел слишком генерально и далеко не исчерпывает всех факторов, которые учитываются при классифика­циях речевых актов, предлагаемых разными учеными. Так, просто для экспозиции возможных подходов к кри­териям классификации перечислим факторы, которые, с точки зрения, например, Дж. Серля, заслуживают вни­мания, если мы действительно стремимся получить точ­ную классификацию.

Три главных фактора:

1. Различия в цели данного (типа) акта.

(«Так, смысл (или цель) приказа может быть охарак­теризован как попытка добиться того, чтобы слушаю­щий нечто сделал. Смысл (или цель) описания — в том, чтобы представить (правильно или неправильно, точно или неточно) некоторое положение вещей. Смысл (или цель) обещания — в том, чтобы взять на себя обязатель­ство совершить нечто».)

2. Различия в направлении приспособления между словами и миром (см. § 1 данной главы).

(«Направление приспособления всегда является следствием... цели».)

3. Различия в выраженных психологических со­стояниях.

(«В общем случае... говорящий выражает некоторое свое отношение, состояние и т. п., касающееся... пропо­зиционального содержания. Заметим, что это имеет ме­сто, даже если говорящий неискренен, даже если он не имеет в действительности того убеждения, желания, на­мерения, не испытывает того сожаления или удовольст­вия, которое он выражает. Тем не менее в ходе совер­шения своего речевого акта он выражает некоторое убеждение, желание, намерение, сожаление или удо­вольствие».)

Прочие факторы:

4. Различия в энергичности или в силе, с которой по­дается... цель.

(«Предложения "Я предлагаю пойти в кино" и "Я на­стаиваю на том, чтобы мы пошли в кино" оба обладают одинаковой... целью, но подаваемой с различной степе­нью энергичности»,)

5. Различия в статусе или положении говорящего и слушающего.

(«Если генерал просит рядового убраться в комна­те,— это, конечно, команда или приказ. Если же рядовой просит генерала убраться в комнате, то это может быть советом, предложением или просьбой,— но не приказом или командой».)

6. Различия в соотношении с остальной частью дис­курса (актуального речевого взаимодействия.— Е. К.).

(«В дополнение к простому утверждению некоторо­го суждения можно делать это утверждение в порядке возражения по поводу того, что было кем-то ранее ска­зано, в порядке ответа на ранее высказанное положе­ние, в порядке вывода этого утверждения из некоторых очевидных предпосылок и т. п.» [ср. прагматические клише.— Е. К.]).

7. Различия в том способе, которым высказывание соотнесено с интересами говорящего и слушающего.

(«Рассмотрим, например, различия между похваль­бой и жалобами, между поздравлениями и выражением

сочувствия. В этих двух парах видно различие между тем_г что не в интересах говорящего или слушающего со­ответственно».)

8. Различия в пропозициональном содержании, опре­деляемые па основании [речевой интенсивности.— Е. К.).

(«Различие, скажем, между сообщением и предска­занием связано с тем обстоятельством, что предсказа­ние должно делаться о будущем, а сообщение может быть о прошедшем или настоящем».)

9. Различия между теми актами, которые всегда должны быть речевыми актами, и теми, которые могут осуществляться как речевыми, так и неречевыми сред­ствами.

(«Например, можно расклассифицировать объекты, сказав: "Я отношу это к классу А, а это — к классу В". Но вовсе не обязательно что-либо говорить, классифицируя предметы; можно просто сложить все предметы типа А в коробку для А и все предметы типа В в коробку для В».)

10. Различия между теми актами, которые требу­ют для своего осуществления внеязыковых установле­ний, и теми, которые их не требуют.

(«Так, для того, чтобы благословить, отлучить (от церкви), окрестить,"объявить виновным, объявить игро­ка вне игры, объявить игру «без козыря» (в картах) или объявить войну,— для всего этого недостаточно, чтобы произвольный говорящий сказал произвольному слуша­ющему фразу "Благословляю", "Отлучаю" и т. п. Нужно еще, чтобы человек занимал некоторое положение в рам­ках некоторого установления внеязыкового порядка, <...> Для того чтобы сообщить, что идет дождь, или по­обещать навестить Вас, мне достаточно только соблюдать правила языка. Никаких внеязыковых установлений не требуется».)

11. Различия между теми актами [в которых предпо­лагается или не предполагается употребление некоторых специальных глаголов.— Е.К.].

(«... например, "утверждать", "обещать", "приказы­вать", "заключать". Но нельзя совершить актов, скажем,

похвальбы или угрозы, сказав: "Настоящим я хвалюсь" или "Настоящим я угрожаю"»,)

12. Различия в стиле осуществления... актов.

(«Так, различия между оглашением и сообщением по секрету...— только в стиле осуществления...»)

(Дж. Серль, с. 172— 177)

Разумеется, представлять себе в каждом конкретном случае все факторы, названные Дж. Серлем, отнюдь не требуется — и фрагмент его рассуждений приведен от­нюдь не для этого. Однако знать, что классификация ре­чевых актов учитывает множество самых разнообраз­ных моментов, видимо, нелишне.

Результатом анализа речевых актов во всех этих направлениях и стал перечень речевых актов, на кото­рый можно ориентироваться коммуникантам, выби­рая необходимый тип коммуникативной стратегии. Перечень приводимых здесь речевых актов не полон и дается, главным образом, для ориентации. Однако ко­му-то он действительно может оказать и практичес­кую помощь.

Среди речевых актов различаются следующие ос- новные группы (классификация Дж. Серля).

Репрезентативы — информативные речевые акты, или сообщения.

В ходе этих речевых актов происходит представле­ние собеседнику тех или иных событий, предметов или явлений. Особенность репрезентативов в том, что об­служивающие (кодирующие) их типичные прагмати­ческие клише («нейтральные» — я сообщаю, я ставлю в известность, я информирую, я довожу до сведения; «осторожные» — я предполагаю, мне кажется; «де­монстративные» — я утверждаю, я постулирую, я под­черкиваю и мн, др.) свидетельствуют о намерении говорящего передать слушающему определенную со­вокупность сведений и взять на себя ответственность

за их истинность.

Например, высказывая репрезентатив типа: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей», я должен быть готов к претензии в мой адрес со стороны какого-нибудь мужчины, который, избив женщину до полусмерти, наоборот, перестал ей нра­виться.

Директивы — предписывающие речевые акты.

Осуществляя их, говорящий фактически побуждает (заставляет, вынуждает) адресата к совершению (или не совершению) чего-либо. Типичные прагматические клише лежат в границах между я приказываю, я тре­бую, я настаиваю, с одной стороны, и я прошу, я умо­ляю, я заклинаю, с другой.

Специфика директив заключается в том, что они обязывают собеседника принять во внимание желания или потребности говорящего.

Скажем, производя на свет директиву типа «Руки вверх!» (разумеется, при наличии у меня оружия), я мо­гу быть достаточно твердо убежден в том, что адресат не примется сразу же после моих слов завязывать развя­завшийся шнурок на ботинке. Впрочем, оружия при мне может не оказаться — тогда строить какие-то опреде­ленные планы на счет адресата лучше не стоит.

Комиссивы — речевые акты принятия обяза­тельств.

Чтобы избежать отождествления их с директивами, будем считать, что комиссивы, в отличие от директив, направленных на собеседника, направлены на самого говорящего. Релевантные прагматические клише — я обещаю, я клянусь, я обязуюсь, я присягаю и др. под.

Так же как и директивы, комиссивы не всегда гаран­тируют следование предполагаемой линии поведения. Например, присяга, в соответствии с которой я обязу­юсь защищать родину до последней капли крови, может оказаться физически неосуществимой (если силы, ска­жем, оставят меня несколько раньше).

Экспрессивы — речевые акты, выражающие психо­логические состояния.

Их сущность в том, что они обозначают истинные (или предполагающиеся в соответствии с речевой си­туацией) эмоции говорящего, направленные на адре­сата. Если экспрессивы выражают не только эмоции, но и вообще отношение адресата к ситуации взаимо­действия, они, в соответствии с терминологией Дж. Ос­тина, могут иметь «шокирующее название» (Остин) бехабитивы. Классические прагматические клише — я сожалею, я прошу прощения, я поздравляю, я соболез­ную и мн. др.

Характерная черта экспрессивов — пропозиция, не­пременно соотнесенная со сферой хотя бы одного из коммуникантов. Так что, если я выражаю Вам соболез­нование по поводу смерти Патрокла, я против воли на­мекаю на Ваш более чем почтенный возраст.

Особый класс речевых актов образует группа, состав и название которой варьируются у разных исследовате­лей. Образуют ее, как правило, речевые акты, характе­ризующиеся тем, что каждый из них связан с некими внеязыковыми установлениями. Дж. Серль называет их «декларациями». В терминологии Дж. Остина это отчас­ти «экзерситивы», определяемые как речевые акты, свя­занные с проявлением влияния и осуществлением влас­ти, отчасти «вердиктивы» — связанные с вынесением оценок и т. д.

Независимо от того, какое название им приписыва­ется, основная их функция — языково оформлять раз­ные типы социальных конвенций. Поэтому прагмати­ческие клише, адекватно представляющие их, это — я объявляю (=> войну; собрание открытым; вас мужем и женой и т. д.), я отлучаю (=>Вас от церкви), я нарекаю (=>это судно) и т. д.

Вот хороший пример, приводимый в курсе лекций Дж. Остина по поводу таких регламентированных кон­венциями речевых актов (общая предпосылка сформу-

лирована здесь так: «Конкретные лица и обстоятельства должны быть пригодны для обращения именно к данной конкретной процедуре»):

«Предположим <...>, что я вижу судно на стапеле, подхожу, разбиваю о нос судна висящую там бутылку с шампанским, заявляю: «Я нарекаю этот корабль «Мис­тер де Голль» — и вдобавок выбиваю подпорку. Но беда в том, что я не отношусь к лицам, имеющим право крес­тить корабль (независимо от того, предназначалось ли этому кораблю имя «Мистер де Голль» — это уже допол­нительная сложность. Если это правильное имя, ситуа­ция становится еще постыднее).

Мы пришли к согласию, что:

(1) корабль не был назван,

(2) имел место крайне постыдный поступок.

Можно считать, что я «осуществил нечто вроде»

крещения корабля, но мое «действие» оказалось «недей­ствительным», или «безрезультатным», потому что я не то лицо, которое было вправе осуществлять такое действие.»

(Дж. Остин. Слово как действие, с. 38)

Таким образом, речевые акты этой группы предпола­гают некое, определенным образом существующее в ка­честве социального регламента, положение вещей, на которое и следует ориентироваться собеседникам.

Для каждого типа обозначенных выше речевых ак­тов — на пути «преобразования» их в коммуникативные — можно предложить некоторый набор дополнительных предварительных условий, делающих соответствующий коммуникативный акт возможным. Несмотря на то что называемые условия могут показаться условиями, об­щими для коммуникативных актов всех типов, все же наиболее точно их набор характеризует каждый из ти­пов в отдельности.

Так, социальные роли коммуникантов не играют ре­шающей роли в случае с репрезентативами, равно как условие искренности не является непременным усло­вием экспрессивов, способность адресанта предста­вить себе возможности адресата нерелевантна для комиссивов.

Общее же правило здесь допустимо сформулиро­вать так: вступая в тот или иной акт речевого взаи­модействия, следует учесть специальные условия коммуникации, заданные типом коммуникативного

акта.

Для репрезентативов:

• способность адресанта оценить имеющиеся в его распоряжении сведения:

1) с точки зрения их значимости,

2) с точки зрения их релевантности;

• готовность адресата принять сведения. (При нарушении обоих правил:

я вбегаю на заседание Думы с информацией о том, что у меня сгорела яичница.) Для директивов:

• единство коммуникантов во взгляде на:

1) социальные роли друг друга,

2) уровень конвенциональности ситуаций;

• способность адресанта представить себе возможности адресата;

• способность адресата осознать мотивы адресанта. (При нарушении трех правил:

я приказываю моему случайно встреченному на улице начальнику съесть пробегающего мимо кота.) Для комиссивов:

• наличие у адресата заинтересованности или потреб­ности в действии адресанта;

• способность адресанта трезво оценить свои возмож­ности.

(При нарушении обоих правил:

я клянусь вагоновожатому никогда больше не носить

обуви.)

Для экспрессивов:

• единство коммуникантов в оценке конвенции;

• единство коммуникантов в соответствии данной конвенции случаю.

(При нарушении обоих правил:

наступив на ногу пассажиру, я поздравляю его с вру­чением Бродскому Нобелевской премии.)

Для деклараций (вердиктивов и проч.):

• единство коммуникантов в оценке конвенции;

• единство коммуникантов в оценке пригодности дан­ной конвенции случаю;

• единство коммуникантов в оценке друг друга в каче­стве лиц, полномочных осуществить данную кон­венцию.

(При нарушении всех трех правил: выбегая во время матча на футбольное поле, я приго­вариваю нападающего к смертной казни.)"

§ 6. Косвенные речевые акты

Как мы помним, главная проблема, связанная с кодом как компонентом коммуникативного акта, есть проблема определения значения высказывания применительно к данной, конкретной, речевой ситу­ации. А в том, что значение высказывания как тако­вого может сколько угодно сильно отличаться от зна­чения того же высказывания применительно к той или иной речевой ситуации, легко убедиться — хотя бы на материале анализа следующих вопросов, кото­рые мы и рассмотрим предварительно в качестве примеров:

Вас не затруднит напомнить мне его телефон?

Значение данного вопроса как такового сводится к выяснению того, будет ли адресат испытывать ка­кие-либо трудности в случае необходимости сооб-

щить адресанту номер нужного телефона. При такой трактовке могут подразумеваться следующие подвопросы:

Помните ли Вы нужный телефон наизусть?

Не придется ли Вам в противном случае доставать записную книжку и отыскивать номер?

Не придется ли Вам в противном случае идти в другую комнату, где, предположим, лежит записная книжка?

Не придется ли Вам в противном случае обра­щаться к телефонному справочнику или к кому-то из знакомых?

Можете ли Вы оторваться от того дела, которым сейчас заняты?

В настроении ли Вы в принципе в данный момент взаимодействовать со мной?

Не мешает ли Вам что-нибудь еще оказать мне эту услугу?

и т. п.

Подвопросы эти актуальны только в том случае, если мы рассматриваем основной вопрос в качестве вопроса, каковым он является с точки зрения языка. Потому что с точки зрения кода (т. е. языка, употребляющегося в речевой ситуации) это вообще не вопрос. Если поком­понентно представить себе речевую ситуацию, в кото­рой звучит это высказывание (т. е. если представить себе того, кто делает высказывание; того, кому адресо­вано высказывание; то, по поводу чего делается выска­зывание, а также — виртуально — то, при каких обсто­ятельствах делается это высказывание), становится очевидным: перед нами не вопрос, а просьба. По пово­ду этой просьбы, повторим, опять-таки в реальной ре­чевой ситуации не существует, в общем-то, никаких подвопросов, и подлинное содержание высказывания можно обозначить так:

Дайте мне, пожалуйста, его телефон.

Возьмем высказывание другого типа:

Я вынужден напомнить тебе его телефон.

Данное высказывание — рассмотренное вне кон­кретной ситуации речевого общения — означает, что ка­кие-то особые обстоятельства в жизни говорящего (ско­рее всего, некоторое давление извне) заставляют его назвать номер телефона третьего лица адресату. Объяс­нения, которые здесь могут подразумеваться, должны выглядеть, скорее всего, так:

Ты неоднократно записывал (или пытался запом­нить) этот телефон, но так и не знаешь его.

Ты опять (в который раз) забыл известный тебе но­мер телефона.

Ты ведешь себя как человек, собирающийся позво­нить третьему лицу, телефона которого у тебя нет.

Ты долго, но безуспешно листаешь в моем присутст­вии записную книжку в поисках (известного мне) теле­фона, но не можешь его найти.

Яне хочу называть тебе номер чьего-либо телефона, но ты уже утомил меня своими просьбами, и у меня боль­ше нет сил бороться с твоей настойчивостью.

Все окружающие упрашивают меня сообщить тебе номер его телефона, и я сдаюсь под их натиском.

Между тем опять же в реальной речевой ситуации основное высказывание может не иметь ни одного из этих смыслов, а просто представлять собой требование говорящего позвонить адресату и быть эквивалентным, например, высказыванию:

Тебе следует ему позвонить.

И последний пример:

Телефон его ты, конечно, помнишь — 111 12 13!

При абстрактных речевых обстоятельствах высказы­вание это означает, что говорящий уверен в том, что ад-

ресат помнит называемый ему номер телефона. Иными словами, могут предполагаться следующие смыслы:

Что касается этого телефона (...), то ты его, разу­меется, не забыл.

Я уверен, что тебе хорошо известен именно этот номер его телефона.

Было бы удивительно, если бы ты забыл такой про­стой номер телефона.

Яне сомневаюсь, что тебе известен номер его теле­фона, — я, кстати, тоже его знаю.

Разумеется, мне ни к чему напоминать тебе этот вот номер (...)

и т. д.

Однако легко представить себе речевую ситуацию, в которой соответствующее восклицание означает:

Ты, вне всякого сомнения, не знаешь номера его теле­фона — так что сообщаю (...).

Все три приведенных примера демонстрируют, на­сколько далеко реальные (ситуативно обусловленные) значения языковых единиц могут отстоять от тех значе­ний, которые вообще в языке приписываются им. А это го­ворит о том, что в распоряжении говорящих должно быть нечто, на что можно опираться при кодировании и деко­дировании сведений. Ведь иначе, пользуясь только собст­венно языковыми значениями соответствующих выска­зываний и даже будучи знакомыми (пусть и интуитивно!) с основными классами речевых актов, коммуниканты мог­ли бы оказаться совершенно дезориентированными даже в самых простых ситуациях речевого общения!

Эти сведения, необходимые для интерпретации подразумеваемых смыслов в целом, были систематизи­рованы Г. П. Грайсом. Вот они:

• «... слушающий опирается на следующую информа­цию:

•конвенциональное значение использованных слов и знание всех их референтов;

• Принцип Кооперации и постулаты; •контекст высказывания — как лингвистический,

так и любой другой;

• прочие фоновые знания;

• тот факт (или допущение), что вся указанная выше релевантная информация доступна для обоих участ­ников коммуникации и что они оба знают или пред­полагают, что это так».

(Г. П. Грайс. Логика и речевое общение, с. 227)

Может быть, для того, чтобы подчеркнуть, что речь идет в принципе о некоторых намеренных нарушениях принципа кооперации, следовало бы добавить ко второ­му пункту: «... а также типичные способы нарушения принципа кооперации».

Приведем также общую рекомендацию Грайса, ка­сающуюся «вывода» того, что подразумевается: «... это вычисление тех компонентов смысла, существование которых следует предположить, чтобы сохранить пре­зумпцию соблюдения Принципа Кооперации».

(Г. П. Грайс. Логика и речевое общение, с. 237)

Растерянность коммуниканта, которому подсовыва­ют лишь абстрактные — внеситуативные — значения языковых единиц, иллюстрирует, например, поведение Алисы во время «Безумного чаепития»:

— Выпей еще чаю,— сказал Мартовский Заяц, накло­няясь к Алисе.

— Еще? — переспросила Алиса с обидой. — Я пока ни­чего не пила.

— Больше чаю она не желает, — произнес Мартов­ский Заяц в пространство.

— Ты, верно, хочешь сказать, что меньше чаю она не желает: гораздо легче выпить больше, а не меньше, чем ничего, — сказал Болванщйк.

Однако, в отличие от Кэрролла, говорящие (кроме особых, редких, случаев) подобных «придирок» к языку не делают и — в отличие от Алисы — похоже, не испы­тывают больших затруднений, когда им приходится ко­дировать и декодировать ситуативно обусловленные значения.

Как же происходит процесс чтения кода? Почему все-таки возможны адекватные реакции адресата на ре­чевые сигналы, посылаемые адресантом?

Ответы на эти вопросы заставляют нас обратиться к функциям речевых актов в составе соответствую­щих им коммуникативных актов. Именно осознание функций речевых актов обеспечивает понимание ре­чевых ситуаций коммуникантами, что включает в се­бя выявление цели высказывания, способов ее дости­жения, уровня интенсивности в обозначении этой ⁴ цели, характера пресуппозиций, учета личного фак­тора и т. д.

Понятно, что ориентироваться только на пропо­зициональное содержание высказывания далеко не всегда бывает возможным, поскольку одни и те же пропозиции могут обслуживать различные речевые акты. Вот только несколько примеров по этому по­воду:

• Попробуйте открыть эту книгу.

(Возможные речевые акты с соответствующим пропозициональным содержанием: просьба, совет, разрешение, требование, побуждение, инструкция, уг­роза и др.)

• Я не могу запереть дверь.

(Возможные речевые акты с соответствующим про­позициональным содержанием: сообщение, предосте­режение, упрек, просьба [помочь запереть], отрицание, возражение и др.)

• Вы всегда так заняты?

(Возможные речевые акты с соответствующим про­позициональным содержанием: вопрос, предположение, замечание, упрек, побуждение и др.)

С другой стороны, можно привести и примеры про­позиций, которые нормально не включаются в некото­рые типы речевых актов:

• Становится холоднее.

(Невозможные речевые акты с таким пропозицио­нальным содержанием: просьба, разрешение, запрет, требование, поручение, совет, назначение на долж­ность и др.)

• Давайте встретимся в шесть утра. (Невозможные речевые акты с таким пропозицио­нальным содержанием: упрек, извинение, поздравление, соболезнование, запрет, отрицание и др.)

• Вы мне мешаете.

(Невозможные речевые акты с таким пропозицио­нальным содержанием: поручение, вопрос, разрешение, предсказание, благословение, извинение и др.)

Примеры обеих групп демонстрируют, что пропози­циональное содержание задает высказыванию лишь не­которое направление, определяя фактически, в какую сторону обычно может, а в какую обычно не может дви­гаться соответствующая речевая ситуация. Остальное достраивают параметры конкретного коммуникативно­го акта, в соответствии с которыми и выбирается нуж­ная коммуникативная стратегия, реализуемая как сово­купность тактических шагов. Посмотрим на описание хотя бы одной из тактик:

(1) Студент X: Давай пойдем в кино вечером.

(2) Студент У: Я должен готовиться к экзамену.

<...> Высказывание (2) в данном контексте, как пра­вило, представляет собой отклонение предложения пой­ти в кино, однако отнюдь не в силу своего непосредст­венного значения. По своему непосредственному значению оно является простым утверждением о том, что должен делать У. Фразы этого типа в общем случае не означают отклонения предложения сделать нечто — даже в тех случаях, когда они высказываются в ответ на

клонения предложения. Тогда встает следующий во­прос: «Каким образом X понимает, что данное высказы­вание представляет собой отклонение его предложения сделать нечто?» Этот вопрос представляет часть другого вопроса: «Как обеспечивается возможность для У подра­зумевать или иметь в виду, что высказывание (2) являет­ся отклонением предложения?»

Последовательность шагов... (В нормальной ситуа­ции речевого общения никто, разумеется, не проходит сознательно через последовательность шагов, включен­ных в данное рассуждение.)

Шаг 1: Я сделал некоторое предложение У, и в ответ на это он высказал утверждение, состоящее в том, что он должен готовиться к экзамену (факты, касающиеся дан­ного диалога).

Шаг 2: Я предполагаю, что в рамках данного диалога У ведет себя по законам взаимодействия и что, следова­тельно, его реплика задумана как релевантная (принци­пы кооперации в речевом общении).

Шаг 3: Релевантный ответ должен быть одного из следующих типов: принятие предложения, отклонение предложения, встречное предложение, обсуждение предложения и т. п. (теория речевых актов).

Шаг 4: Однако буквальное высказывание У не при­надлежит ни к одному из этих типов и, таким образом, не является релевантным ответом (умозаключение на основе Шагов 1 иЗ).

Шаг 5: Следовательно, он, вероятно, подразумевает не­что большее, чем он непосредственно высказал. В силу предположения о том, что его реплика релевантна, получа­ем, что его первичная... цель должна отличаться от его бук­вальной... цели (умозаключение на основе Шагов 2 и 4).

Этот шаг имеет решающий характер. Если слушатель не придерживается некоторой стратегии построения умозаключений для установления того, когда первич­ные... цели отличаются от буквальных... целей, то у него нет средства для понимания косвенных... актов.

Шаг 6: Я знаю, что подготовка к экзамену обычно занимает значительное время в пределах одного вечера, и я знаю, что посещение кинотеатра также занимает значительное время в пределах одного вечера (фактоло­гическая фоновая информация).

Шаг 7: Следовательно, он, по-видимому, не может и идти в кино, и готовиться к экзамену в пределах одного вечера (умозаключение на основе Шага 6).

Шаг 8: Подготовительное условие для принятия не­которого предложения... состоит в способности осуще­ствить акт, предицируемый в условии пропозициональ­ного содержания (теория речевых актов).

Шаг 9: Следовательно, я знаю, что он сказал нечто, из чего вытекает, что он, вероятно, не может принять мое предложение (умозаключение на основе Шагов 1, 7 и 8).

Шаг 10: Следовательно, его первичная... цель состо­ит, вероятно, в отклонении предложения (умозаключе­ние на основе Шагов 5 и 9).

Может показаться излишним, педантизмом пред­ставление данного процесса в виде последовательности указанных десяти шагов, однако мне представляется, что описание этого примера еще не доведено до конца — ведь я не касался, скажем, роли предположения об ис­кренности или условий се1епз рапЬиз (условий выбора очередного заключения в ситуации, где все компоненты имеют равный статус), которые могут действовать на разных шагах. Следует отметить также, что последнее умозаключение носит вероятностный характер. Ведь от­вет У вовсе не обязательно означает непременное откло­нение предложения X. Эту реплику У мог бы дополнить

следующим образом:

— Я должен готовиться к экзамену, но все же давай

пойдем в кино.

— Я должен готовиться к экзамену, но я займусь этим, когда мы придем из кино.

Стратегия построения умозаключений состоит, во-первых, в установлении того факта, что первичная... цель отклоняется от буквальной цели, и, во-вторых, в выявлении самого содержания первичной... цели» (Дж. Серль, с. 198—200).

Эта пространная цитата приведена для того, чтобы показать всю сложность процесса декодирования обычного высказывания — даже такого, которое сам Дж. Серль квалифицирует как «типовой пример». Между тем Дж. Серль совершенно прав, когда указы­вает, что громоздкую эту операцию адресат проводит подсознательно. Происходит это в силу наличия у лю­бого адресата навыков «чтения кода» — как прежде всего привычки к тому, что зачастую на «типовые» зна­чения языковых единиц в реальных процессах комму­никации ориентироваться можно только условно. Не­редко случается так, что значение соответствующих языковых единиц — для успешного развития комму­никации — вообще лучше всего «отменить». Бывает это тогда, когда говорящим используется та или иная косвенная речевая стратегия.

К обсуждению косвенных речевых стратегий было обещано вернуться, когда речь шла об особенностях контакта применительно к ряду речевых актов. Теперь для их обсуждения у нас уже, видимо, есть необходимый запас теоретических сведений.

Обратимся еще раз к Дж. Серлю, признанному авто­ритету в исследовании косвенных речевых актов:

«К простейшим случаям выражения значения в языке относятся такие, при которых говорящий, произнося некоторое предложение, имеет в виду ровно и буквально то, что он говорит. В таких случаях происходит следу­ющее: говорящий стремится оказать определенное... воздействие на слушающего; он стремится сделать

ния на форму сообщения.) К сожалению, более Удачно­го — и, может быть, более красноречивого — названия для этих тенденций, чем рафинирование языка, подо­брать не удалось, но описать их, может быть, и удастся, несмотря на то, что подобные тенденции не часто быва­ют предметом научного лингвистического (в отличие от литературоведческого и — шире — искусствоведческо­го) описания.

Я не очень уверен в том, что тенденции, о которых идет речь (тенденции «рафинирования» языка) и на сей раз следует объяснять только концом века, поскольку очень может быть, что соответствующие тенденции имеют более глобальный характер и представляют со­бой следствие некоторого, условно говоря, «переразви­тия» языка.

Имеется в виду то, что язык, как кажется, все дальше уходит от прямых форм выражения (велик соблазн ска­зать — от предметного мира, от референтов), совершен­ствуя систему условных «сигналов», непосредственно не связанных со значением составляющих его единиц. Эти тенденции рафинирования языка можно характери­зовать также и через фигурализацию средств выраже­ния (ср. процессы, происходящие в современной терми­нологии, в соответствии с которыми термины даже для точных наук выбираются из состава общеизвестных слов, которым придается, например, метафорическое значение).

Во всяком случае, прямые формы речевого поведе­ния со всей отчетливостью перестают быть самыми эф­фективными — и призыв «называть вещи своими име­нами» все чаще заставляет задуматься о том, а знаем ли мы подлинные имена вещей. (Отсюда, в частности, столь высока популярность логико-философской концепции Л. Витгенштейна, переживающей в наши дни второе рождение.)

Более того, все, что формулируется слишком «в лоб», едва ли не рискует в настоящее время подвергнуться со­циальному осуждению, поэтому реальные коммуника-

тивные акты становятся все более, так сказать, осторож­ными и, видимо, все более этикетными (не столько даже в смысле вежливости, сколько в смысле соблюдения правил общепринятых процедур). А это, в свою очередь, сильно поднимает престиж косвенных форм речевого взаимодействия.

На приводимых ниже простых примерах наиболее типичных «речевых формул» можно легко убедиться в том, что это именно так: читатель без труда установит, какая из двух конструкций в составе соответствующих пар более предпочтительна:

• Рекомендуйте меня ему, пожалуйста.

Не могли бы Вы рекомендовать меня ему?

• Встретимся завтра.

Хорошо, если бы у нас получилось встретиться завтра.

• Я хочу закрыть окно.

Вы не возражаете, если я закрою окно?

• Вы ошибаетесь.

Вы уверены в том, что это лучшее решение?

• Дайте мне взаймы, пожалуйста.

У Вас нет сейчас свободных денег?

• Учтите это.

Вам бы следовало иметь это в виду.

Современной науке о речевых действиях, много за­нимавшейся анализом подобных параллелей, принадле­жит и заслуживающее большого внимание наблюдение, в соответствии с которым именно косвенные формы ре­чевого выражения наиболее подвержены конвенциали-зации, т. е. превращению в прагматические клише. Оно и понятно: любой код действует только тогда, когда по поводу его элементов и правил их употребления сущест­вует некий уговор, позволяющий приписывать элемен­там кода иные значения, нежели общеизвестные.

(Кстати, весьма остроумно критикует такой подход к

языку Алиса Дэйвисон:

«Несомненно наличие некоторой регулярной связи

между значением предложения Сап уои дЫе те а 1Ш

Ты не можешь меня подбросить?» и просьбой, выражае­мой соответствующим высказыванием. Подобной связи не наблюдается, например в том случае, когда на осно­ве тайного кода фраза? i own an Airedale «У меня есть эр­дельтерьер» означает «Встречаемся за углом».

(Алиса Дэйвисон, с. 236)

Тем не менее, внимание ученых, концепции кото­рых легли в основу этого учебного пособия, продолжа­ют привлекать правила кодировки языковых единиц, которые сами по себе — вне их роли в составе речево­го акта представляются этим ученым не слишком ин­тересными.

И применительно к косвенным речевым актам пове­дение в них языковых единиц в общих чертах описыва­ется следующим образом.

• Языковые единицы в косвенных речевых актах, как правило не выражают тех же самых значений, кото­рые выражаются ими в других случаях.

• Типы смещения значения языковых единиц приме­нительно к одним и тем же речевым актам регуляр­ны.

• Типы смещения значения языковых единиц в соста­ве косвенных речевых актов поддаются описанию: обычно значения с указаниями на подлинную коммуникативную деталь смещаются в область модальных средств языка И апеллируют к таким понятийным по­лям, как:

возможность, желательность, необходимость причинность

и т. д.

(например: могу ли я хотелось бы, Вам следует, не лучше ли... и т.д. Ср-^: Предложить Вам сигарету? — Спа­сибо, лучше сразу задушите!).

• Языковые средства в косвенных речевых актах часто конвенциализйруются превращаясь в прагматичес

кие клише, Конвенциализированные формы легко проверяются на степень конвенциализации главным образом с помощью отрицательных контекстов. Если отрицательный контекст с указанием подлинной ком­муникативной цели говорящего не может появиться рядом с «проверяемым» высказыванием, это верный знак того, что оно употребляется в конвенциализован-ном значении. Например: «Не скажете ли, который час? (проверка отрицательным контекстом: но я не хочу этого знать)» или «Вы не повторите последнего своего вывода? (проверка отрицательным контекс­том: но мне это неинтересно)» и т. д. Невозможность отрицательного контекста в подобных случаях объяс­няется противоречивостью получаемого таким обра­зом высказывания в целом, которое могло бы свиде­тельствовать о самофальсификации говорящего.

• Языковые средства, маркирующие косвенные рече­вые акты, часто (заметим, не всегда!) имеют универ­сальный — стандартизированный — характер, т. е. одни и те же формулы могут соотноситься с речевы­ми актами разных типов..

• Языковые средства, используемые в косвенных ре­чевых актах, напрямую «отсылают» к области неязы­ковых знаний собеседника: пресуппозициям, пред­ставлениям о фреймах, знаниям принципов общения и признаков успешности коммуникации.

•Языковые средства, структурирующие метатекст косвенных речевых актов (описания самой речевой ситуации), более характерны, чем речевые средства, структурирующие текст (описание непосредственно предмета).

• Языковые средства, маркирующие косвенный рече­вой акт, могут видоизменять только «облицовку» со­ответствующего фрейма.

• Языковые единицы, маркирующие косвенный рече­вой акт, обычно как бы свидетельствуют о «наруше­нии» говорящим одного или нескольких постулатов коммуникативного кодекса.

Интересно обратить специальное внимание на пред­последнее положение в этом ряду. Оно означает факти­чески — правда, в данном случае это только гипотеза,— что в отличие от речевых актов, которые легко могут подменять друг друга (вопрос вместо просьбы, утверж­дение вместо предположения, заявление вместо прика­за и т. д.), коммуникативные акты ведут себя иначе.

Исследователи в области теории речевых актов часто утверждают, что, например, в составе речевой ситуации «просьба» может быть употребителен такой речевой акт (такое речевое действие), как «вопрос» и т. д., однако при этом подразумевается, что речевая ситуация по-прежнему остается речевой ситуацией «просьба», т. е. не меняет своих параметров. Иначе понимание между коммуникантами действительно было бы невозможным: вопрос воспринимался бы как вопрос и выхода из ситуа­ции практически не было бы.

Видимо, на место словосочетания «речевая ситуа­ция» в этом рассуждении смело можно поставить слово­сочетание «коммуникативный акт». Вероятно, это имен­но фрейм коммуникативного акта — та самая «рамка», которая не поддается искажению и относительно кото­рого сложно эволюционируют речевые акты партнеров. Может быть, соображение это проливает новый свет на отношения между такими понятиями, как речевой акт, с одной стороны, и коммуникативный акт — с другой. Говоря конкретно, коммуникативный акт «просьба» ос­тается просьбой независимо от того, оформляет ли дан­ную просьбу такой речевой акт, как «просьба», или та­кой речевой акт, как «вопрос». Впрочем, повторяю, это только гипотеза.

Разумеется, кодирование, и декодирование косвен­ных речевых актов требует от коммуникантов специаль­ных навыков. Потому-то обсуждение этого типа рече­вых актов и было вынесено в заключительную главу, когда читатель имеет возможность «подключить» к их рассмотрению сведения изо всех предшествующих глав

учебного пособия. Результатом же этого рассмотрения, по замыслу автора, должен был стать вывод о том, что «приветствуют», «прощаются», «просят», «приказы­вают», «обещают», «соглашаются», «отказывают», «критикуют», «делают комплимент», «порицают», «угрожают», «оскорбляют», «предлагают», «навязыва­ют», «уговаривают», «утверждают», «аргументиру­ют», «предполагают», «оценивают», «восхищаются», «возмущаются» — на самом деле всегда по-разному.