References. De Rydder-Symoens H. (ed.)

КОНСТРУКТИВИЗМ В ИССЛЕДОВАНИИ МЕЖДУНАРОДНЫХ НОРМ ЗАЩИТЫ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА

Автор: ЕВГЕНИЯ БАКАЛОВА

ОТ ГЕНЕЗИСА, ПРИЗНАНИЯ И СОБЛЮДЕНИЯ К НАРУШЕНИЮ, ОСПАРИВАНИЮ И ЭРОЗИИ

Франкфуртский университет им. Гете, Франкфурт-на-Майне, Германия

Резюме

Вопросы эволюции, диффузии и социализации международных норм на протяжении двух десятилетий находятся в центре внимания конструктивистских исследований. За это время был накоплен богатый аналитический и эмпирический материал, который постоянно дополнялся за счет разработки и внедрения новых теоретических ракурсов и подходов, в том числе понятийных, а также расширения тематического и географического фокуса интереса.

В рамках западных теорий международных отношений изучение норм оформились в самостоятельную исследовательскую программу. Цель статьи - структурированное представление западных конструктивистских подходов к анализу динамики диффузии, социализации и интернализации международных норм, а также критический разбор наиболее актуальных разработок. Несмотря на то что классические конструктивистские модели задали исследовательскую программу в данной области, которая сохраняет богатый потенциал для научной разработки, они не лишены недостатков и ограничений. Прежде всего сомнения вызывает узкая трактовка самого понятия международной нормы, а также линейный характер и даже скрытый детерминизм классических моделей. Они традиционно рассматривали эволюцию норм в телеологической перспективе распространения "хороших" норм, а социализацию - в качестве насаждения "сверху вниз" странами-распространителями стандартов правильного поведения, без учета национальной культурно-исторической и контекстуальной специфики стран-получателей. В свете актуальных эмпирических исследований, а также новейших концептуальных подходов, выделяются три основных вызова, стоящих перед конструктивистскими моделями развития и распространения норм в области прав человека. Во-первых, происходит отрыв риторики прав человека от реально проводимой политики государств. Во-вторых, чрезмерно упрощенной представляется дихотомия "принятие-отторжение", становится очевидной ее несостоятельность для описания разнообразия национальных и локальных реакций на внешние нормы. В-третьих, неохваченной остается проблематика переосмысления или оспаривания нормативных значений и тесно связанная с ней проблема регресса уже устоявшихся международных норм. Несмотря на существование множества неразрешенных вопросов, эпистемологическая открытость конструктивистских

Для связи с автором / Corresponding author: Email: jbakalova@gmail.com

стр. 48

исследований норм, позволившая им обеспечить успешный синтез рационалистских и конструктивистских подходов, обусловила интенсивный процесс критического осмысления старых и генерирование усовершенствованных или новых моделей, который, несомненно, будет продолжен в будущем.

Ключевые слова: конструктивизм; международные нормы; права человека; эволюция норм; диффузия; социализация; европеизация; оспаривание норм; эрозия норм.

"Исследования норм" (Norm research [англ.] или Normenforschung [нем.]) - предметная область, сформировавшаяся в рамках конструктивистской парадигмы теории международных отношений. За последние два десятилетия она прочно закрепилась в качестве самостоятельного направления в западной науке о международных отношениях. При этом многие теоретические и прикладные исследования, выполненные в ее рамках, совмещают конструктивистские и рационалистские подходы к толкованию динамики международных норм. В результате складывающаяся область характеризуется не только методологическим, но и теоретическим плюрализмом [Sil, Katzenstein 2010; Checkel 2014]. В центре внимания конструктивистских исследований находятся вопросы появления, развития, диффузии и/или социализации международных норм, а также их непосредственное влияние на поведение государств и других субъектов международных отношений.

"Первое поколение" исследований норм, зародившееся в середине-конце 1990-х годов на фоне доминирования рационалистских теорий, стремилось доказать, что не только эгоистические материальные интересы или структурные ограничения, но и международные нормы и ценностные установки способны оказывать влияние на поведение субъектов на мировой сцене. Более того, были сформулированы первые гипотезы относительно того, влияние каких механизмов и при каких условиях меняет внутриполитическое и внешнеполитическое поведение государств [Finnemore, Sikkink 1998; Keck, Sikkink 1998; Risse, et al. 1999]. Постепенно был собран богатый (но внутренне противоречивый) эмпирический материал, который дал импульс критическому осмыслению некоторых классических моделей, их пересмотру и дальнейшему совершенствованию.

"Второе поколение", появившееся в начале-середине 2000-х годов на волне повышенного аналитического интереса к феноменам европеизации и демократизации, было сосредоточено не столько на вопросах развития и распространения международных норм, сколько непосредственно на процессах и механизмах социализации, стратегиях и тактиках "отправителей" или "распространителей" норм [Schimmel-fennig 2003; Checkel 2005; Flockhart 2006; Langbein, Borzel 2013].

С течением времени значительно расширился и тематический фокус. Если ранее в центре внимания стояли нормы прав человека и "эффективного управления", то впоследствии аналитическому осмыслению было подвергнуто формирование международных экологических режимов и глобальных, а также региональных режимов безопасности и контроля над вооружениями [Price 1997; Acharya 2004, 2009, 2011; Capie 2008; Muller, Wunderlich 2013].

Несмотря на широкую популярность данного исследовательского направления, в первую очередь в Западной Европе (преимущественно в ФРГ) и Соединенных Штатах, оно не получило распространения в российском академическом сообществе. В отечественных международных исследованиях феномен социализации преимущественно рассматривается в контексте внутренней и внешней европеизации, то есть когнитивной трансформации и адаптации ценностных установок в ходе межгосударственной интеграции и/или режимной трансформации [Латкина 2013: 52-53; Громогласова 2010: 36].

стр. 49

Между тем, невзирая на ряд эпистемологических ограничений и внутренний детерминизм, конструктивистские исследования норм предлагают богатый теоретический и методологический инструментарий для осмысления сложных процессов генезиса, распространения, развития, а также разрушения и исчезновения международных норм - не только в области прав человека, но и в других областях межгосударственного и внутригосударственного взаимодействия¹.

Несмотря на значительное многообразие теоретических моделей развития международных норм, их диффузии и/или социализации, разработанных в 1990-2000-х годах [Florini 1996; Payne 2001; Bjorkdahl 2002; Flockhart 2006], особого внимания заслуживают три центральные конструктивистские схемы, определившие дальнейшее направление исследований в данной области. К ним относятся модель "жизненного цикла" международных норм, разработанная Мартой Финнемор и Кэтрин Сиккинк [Finnemore, Sikkink 1998], "спиральная модель" социализации норм в области защиты прав человека Томаса Риссе и Кэтрин Сиккинк [Risse et al. 1999], а также модель социализации/интернализации норм в контексте политики европеизации Джеффри Чекеля [Checkel 2005].

Характерной особенностью модели "жизненного цикла" и других конструктивистских объяснений развития и социализации норм стало признание значимости как рационалистской "логики просчитывания последствий", так и конструктивистской логики "социального ожидания" [March, Olsen 1998].

Впоследствии исследователи попытались преодолеть данное дихотомическое разделение на инструменталистскую и моралистскую логику, предлагая новые концептуальные призмы для анализа мотиваций, определяющих действия субъектов². Так, Дайтельхоф вслед за Шиммельфеннигом, предложила четыре мотивационных типа: логика привычного, нормативного, коммуникативного и риторического действия [Schimmelfennig 2003; Deitelhoff 2006]. Несмотря на то что вопрос об основополагающих мотивациях международных субъектов представляется центральным элементом спора между конструктивистами и рационалистами, многие исследователи международных норм руководствуются принципами научного прагматизма и аналитического эклектицизма [Sil, Katzenstein 2010]. Они постепенно отходят от цели выявления глобальных законов и закономерностей и пытаются дать наиболее детальное и полное объяснение конкретным исследуемым феноменам.

Другие, напротив, стремятся к теоретическому синтезу, то есть поиску общего фундамента для объяснения эмпирических проблем. Несмотря на продолжающийся теоретический спор, и те, и другие, по сути, согласны, что интерпретация действий международных игроков в большей степени зависит от воззрений авторов, нежели от доступной фактологии. Установление "истинных" мотивов участников политических процессов представляется не только крайне проблематичным [Deitelhoff, Muller 2005: 172], но и с эмпирико-прагматической точки зрения невозможным [Krebs, Jackson 2007].

Этот вывод перекликается с традиционным позитивистским отношением, высказанным Гансом Моргентау, что оно остается вовсе бесполезным и ненужным [Morgenthau 1978: 5]. Таким образом, тео-

¹ В данном контексте интерес представляет, например, совместная компаративная публикация шведских и российских исследователей об институционализации международных норм в области лесной сертификации Швеции, Финляндии и России [Кескитало, Сандсторм, Тысячнюк, Йоханссон 2010].

² Вопрос о том, какая именно логика (стратегического, нормативного или коммуникативного действия) представляется главенствующей, стал центральной темой спора немецкоязычных международников середины-конца 1990-х годов. Его суть была изложена Томасом Риссе в статье "Let's Argue! Communicative Action in World Politics" 2000 года.

стр. 50

ретические модели развития международных норм, несмотря на конструктивистские истоки, обладают значительной эпистемологической открытостью, которая, по всей вероятности, и обусловила их значительный адаптационный потенциал.

Модель "жизненного цикла" была разработана североамериканскими исследователями Финнемор и Сиккинк в конце 1990-х годов в ходе так называемого идеационного поворота в теории международных отношений. Последний ознаменовал снижение популярности структурного реализма и усиление позиций социального конструктивизма и (социологического) неоинституционализма. В основе модели, предложенной Финнемор и Сиккинк, лежит традиционное конструктивистское определение международных норм в качестве "стандартов надлежащего поведения для субъектов, обладающих определенной идентичностью" [Finnemore, Sikkink 1998: 891]. Изначально такое понимание было предложено Питером Катценштайном [Katzenstein 1996].

В соответствии с этой моделью в ходе "жизненного цикла" международные нормы проходят три этапа эволюции: появление, или зарождение; "каскад", или распространение; и интернализация, или повсеместное принятие нормы [Finnemore, Sikkink 1998: 898]. На каждой из данных стадий действуют различные механизмы и субъекты, руководимые как этическими, так и прагматическими мотивами.

В процессе появления, или зарождения, норм основополагающая роль отводится их "инициаторам". В таком качестве обычно выступают международные правозащитные НПО, активисты социальных движений, международные организации и индивиды. Их задача заключается в конструировании когнитивных "рамок" и использовании механизма убеждения для направления государств к переосмыслению старых и принятию новых нормативных структур (таких, например, как равноправие полов, неприкосновенность медицинского персонала во время военных действий, запрет на пытки).

Если инициаторам удается убедить "критическую массу" стран (около трети всех государств, включая наиболее могущественные), норма преодолевает "переломный момент", после чего под действием "внутригруппового давления" со стороны государств, уже формализовавших ее в национальных законодательствах, она принимается и остальными членами международного сообщества. Мотивационными основаниями процесса распространения норм и их принятия даже государствами-нарушителями становятся: необходимость внутренней и внешней легитимации, групповой конформизм и "статусные переживания".

По мнению авторов модели, повсеместное принятие нормы подавляющим большинством государств и ее последующая институционализация на национальном уровне должны в конечном итоге привести к интернализации международной нормы - то есть к ее принятию "за данность", закреплению за ней характера неоспоримой и, соответственно, к ее беспрекословному соблюдению [Finnemore, Sikkink 1998: 904]. Таким образом, даже если страны изначально были вынуждены принять определенную международную норму под давлением НПО, гражданского общества, международных организаций и других стран, на третьем этапе "жизненного цикла" государства следуют данной норме "по привычке", исходя из понимания ее моральной ценности, а не из стратегических соображений, инструментального расчета или в ответ на прямое давление.

Модель Финнемор и Сиккинк предлагает проработанное описание динамики зарождения и распространения международных норм. В то же время она не предусматривает возможность "свертывания" и исчезновения общепринятых международных норм [Rosert, Schirmbeck 2007]. Помимо этого, не до конца проработаны каузальные механизмы, обусловливающие принятие норм одними государствами и их неприятие другими [Checkel 1999; Ulbert 2012: 132], а сложные процессы непосредственной институционализации и интер-

стр. 51

нализации на национальном уровне не рассмотрены вовсе.

" Спиральная модель" социализации международных норм в области прав человека, разработанная Риссе и Сиккинк, описывает, в свою очередь, каким образом и при каких условиях происходит процесс институционализации и интернализации прав человека³ на внутригосударственном уровне. Она, в свою очередь, опирается на " модель бумеранга " Кек и Сиккинк [Keck, Sikkink 1999], сформулированную под значительным влиянием коммуникативной теории Юргена Хабермаса.

Риссе и Сиккинк разработали схему поэтапного движения государств от репрессивного правления к признанию и соблюдению международных норм в области прав человека. На первом этапе репрессивные действия авторитарных правительств приводят к активизации транснациональных правозащитных движений. На втором под воздействием международной критики и усиления национальной оппозиции репрессивные государства публично отрицают критикуемые нарушения и осуществляют гонения на гражданских и международных активистов, ссылаясь на принцип государственного суверенитета и невмешательства во внутренние дела. На третьем этапе в ответ на возрастающее внутреннее и внешнее давление правительства вынуждены демонстрировать отдельные "тактические уступки", которые на четвертом этапе выливаются в необходимость признания и подписания международных договоров в области защиты прав человека. Впоследствии это приводит к закреплению международных норм во внутреннем законодательстве и институционализации правозащитных механизмов и процедур на национальном уровне. На пятом этапе происходит интернализация международных правозащитных норм, то есть привыкание к ним и принятие за данность.

Так же, как и в случае с моделью жизненного цикла, движение "по спирали" Сиккинк и Риссе происходит под влиянием трех центральных процессов: стратегического "торга", морального убеждения и институционализации, которые определяют действия игроков на различных стадиях "спирали". Если на ранних этапах государства руководствуются прагматическими соображениями, находясь под влиянием внешнего и внутреннего давления, то впоследствии международные стандарты прав человека соблюдаются уже по привычке [Risse, Sikink 1998: 34].

В частности, переход от стадии признания норм (четвертый этап) к их устойчивому соблюдению (пятый) осуществляется в рамках логики "самоубеждения". Под воздействием возрастающей критики со стороны международного общественного мнения, НПО, а также других государств, страны-нарушители прав человека вынуждены постоянно объяснять и оправдывать собственные действия. По мнению Риссе и Сиккинк, данный коммуникативный обмен с течением времени приобретает характер диалога, в ходе которого обе стороны постепенно признают друг друга в качестве легитимных игроков. В результате они переходят от споров относительно универсализма прав человека к дискуссиям по конкретным проблемам их имплементации.

Самоубеждение, таким образом, знаменует переход от риторического действия, характерного для ранних стадий модели, в которых доминирует рационалистская логика просчитывания последствий, к коммуникативному действию и триумфу логики социального ожидания. В то же время сам механизм перехода от стадии подписания международных договоров к устойчивому соблюдению прав человека недостаточно теоретически проработан, и, что важнее, - не прописаны специфические условия,

³ В совместном труде "Сила прав человека: Международные нормы и внутриполитические перемены" (The Power of Human Rights: International Norms and Domestic Change) под редакцией Риссе и Сиккинк рассматривается социализация и интернализация фундаментальных норм прав человека, или так называемых прав первого поколения: право на жизнь, запрет на использование пыток, на произвольный арест и задержание под стражей.

стр. 52

от которых зависит действенность и эффективность механизмов социализации.

Второе поколение исследований норм попыталось восполнить обозначенные выше пробелы и представило более детализированные объяснения социализации. Джеффри Чекелем была предложена модель усвоения стандартов ЕС странами-кандидатами на вступление в объединение. В данном случае социализация понимается в качестве "процесса прививания норм и правил определенного сообщества", в результате которого происходит их "устойчивое соблюдение на основе интернализации новых норм" [Checkel 2005: 804].

Чекель выделил два типа усвоения норм в зависимости от доминирующей логики, определяющей поведение "стран-получателей". Интернализация/социализация по первому типу предполагает следование правилам под влиянием социального конформизма, при котором инструментальный просчет заменяется на когнитивное принятие правил ролевого поведения, диктуемых сообществом. Второй тип предполагает уже усвоение норм объединения из соображений их моральной ценности.

В качестве основных механизмов социализации/интернализации в данной модели выступают: стратегический расчет, когнитивная "ролевая игра" и моральное убеждение. Помимо этого, Чекель обозначил набор рамочных условий, определяющих конечный успех или провал каждого из рассматриваемых механизмов социализации. Так, материальное/социальное давление и поощрение наиболее эффективны в том случае, если выгода от ожидаемого поощрения выше предполагаемых затрат на соблюдение нормы (соответственно, ожидаемый урон от социальных или материальных санкций должен быть выше затрат на соблюдение).

Интернализация социальной роли наиболее вероятна при условии интенсивных, длительных и часто повторяющихся контактов внутри сообщества. Успех нормативного убеждения, в свою очередь, зависит (1) от отсутствия у "стран-реципиентов" культурно и исторически обусловленных убеждений, противоречащих нормативным ожиданиям сообщества; (2) от социального статуса агентов социализации в их глазах, а также (3) от специфических характеристик непосредственного общения между ними.

Разработки Чекеля, как и большинство других моделей второго поколения исследований норм, представляют собой теории среднего уровня и способны объяснить динамику социализации внешних норм лишь в достаточно узком региональном контексте - европейской интеграции или Европейской политики соседства [Borzel, Risse 2002; Schimmelfennig 2003; Flockhart 2006; Langbein, Borzel 2013]. Несмотря на то что они демонстрируют большее внимание к национальным особенностям стран-получателей норм, в центре их анализа стоят стратегии и тактики распространителей. При этом культурно-исторический контекст рассматривается в качестве фильтра, препятствующего или, наоборот, способствующего успешному усвоению внешних норм.

Как было отмечено ранее, конструктивистские теории диффузии и социализации норм дают примеры успешного синтеза конструктивистских и рационалистских подходов и выхода за рамки мета-теоретических противоречий. Был предложен ряд комплексных объяснений динамики распространения международных правил с учетом возможного действия различных мотиваций поведения субъектов (логик просчета последствий, социального ожидания, риторического действия) [Risse 2000; Schimmelfennig 2003; Deitelhoff 2006] и различных механизмов влияния одних игроков на других (убеждения, побуждения, принуждения) [Checkel 2005; Risse, Ropp 2013].

Несмотря на то что представленные выше модели определили программу дальнейших исследований, они также породили множество противоречий. Наиболее жесткой критике подвергаются два центральных недостатка: несвойственная конструкти-

стр. 53

висткой теории статичность в определении международных норм⁴, а также внутренняя телеология, присущая, в первую очередь, "спиральной модели", и ее скрытый идеологический (либерально-демократический) детерминизм. По мнению критиков и по признанию самих авторов "спиральной модели", ее идеалистический и линейный характер обусловили чрезмерную концентрацию на исследованиях стабильных, "хороших" норм, а также стратегий и действий "хороших" агентов социализации [Heller et al. 2012; Wunderlich 2013].

Имплицитная нормативная максима и связанная с ней эмпирическая направленность исследований имеют практические и политические следствия⁵. Само понимание социализации в качестве процесса обучения и усвоения правил приемлемого поведения ведет к маргинализации и даже инфантилизации реципиентов норм, транслируемых извне; к искусственному дихотомическому делению на страны, которые предположительно уже успешно социализированы в качестве "достойных" членов международного сообщества, и страны, которым только предстоит принять правила игры [Epstein 2012; Terhalle 2011; Engelkamp et al. 2012]⁶.

В настоящее время можно выделить три центральных вызова, стоящих перед конструктивистскими моделями развития и распространения норм в области прав человека и формирующих основное поле для их критического осмысления и дальнейшего совершенствования. Во-первых, происходит отрыв риторики защиты прав человека от реально проводимой политики государств. Во-вторых, чрезмерно упрощенной представляется дихотомия "принятие-отторжение". Она демонстрирует несостоятельность при описании разнообразия национальных и локальных реакций на внешние нормы. В-третьих, наблюдается недостаток внимания к проблематике переосмысления и оспаривания нормативных значений и тесно связанной с ней проблеме эрозии и регресса общепризнанных норм.

Расхождение между признанием правил и их соблюдением стало серьезным эмпирическим вызовом для авторов и сторонников "спиральной модели" [Risse-Kappen 2002; Liese 2006; Dai 2013; Risse, Ropp 2013], которая традиционно рассматривала эти два явления в качестве последовательных стадий линейного процесса интернализации внешних норм. Предполагалось, что закрепление международных норм в национальном законодательстве, а также их интенсивное обсуждение в публичном политическом дискурсе, должны чуть ли не автоматически привести к их повсеместной имплементации и устойчивому соблюдению [Finnemore, Sikkink 1998: 904].

⁴ Ранние теории диффузии и социализации зачастую трактуют сами нормы как некую объективную и фиксированную данность, а не как нестабильный социальный конструкт, подверженный постоянному оспариванию и переосмыслению [Wiener 2004: 201]. Более того, данные исследования зачастую демонстрируют упрощенное и редукционистское понимание социальной идентичности международных игроков, что, по сути, противоречит основным положением самой конструктивистской парадигмы [Checkel 1999].

⁵ В схожем ключе Вячеслав Морозов подверг критике телеологические либеральные теории политического развития за универсализацию западных норм и моделей, предполагающую, что "нации Восточной Европы и Северной Америки уже нашли ответы на все фундаментальные политические вопросы, а менее удачливым народам [...] следует попросту начать копировать западный опыт" [Morozov 2013: 14]. Аналогично Сергей Прозоров раскритиковал "транзитологический" подход, который, по мнению исследователя, ведет к делегитимации режимов, не соответствующих либерально-демократическому стандарту, делая, тем самым, конфликтные диспозиции не только "теоретической возможностью", но предметом "политической необходимости" [Prozorov 2006: 16].

⁶ Критика "европоцентризма" конструктивистских исследований норм и призыв к "критическому" осмыслению данной исследовательской программы в свете феминистских, пост-колониальных и постструктуралистских подходов легли в основу недавнего спора, развернувшегося на страницах немецкоязычного "Журнала международных отношений" (Zeitschrift fur internationale Beziehungen) [См.: Engelkamp, et al. 2012; Ulbert 2012; Deitelhoff, Zimmermann 2013; Engelkamp, et al. 2013].

стр. 54

Между тем количественные исследования показали, что рост числа ратифицированных международных договоров, наблюдавшийся в ходе "революции прав человека" 1990-х годов, не только не привел к повышению их фактического соблюдения, но в некоторых случаях даже сопровождался усилением политических репрессий [Hafner-Burton, et al. 2008; Hafner-Burton, Ron 2009]. Работы неоинституционалистов Хафнер-Бертон, Тсутсуи и Мейера показали, что некоторые репрессивные государства даже в большей степени демонстрируют приверженность нормам посредством подписания и ратификации международных договоров, нежели демократические страны. Однако это никак не сказывается на соблюдении ими взятых на себя обязательств в области защиты прав человека [Hafner-Burton, et al. 2008].

Эмпирически установленный разрыв между признанием и соблюдением международных норм не только стал вызовом традиционным конструктивистским моделям социализации, но и поставил фундаментальный вопрос об эффективности международного права и действенности усилий международных организаций и институтов в его распространении и контроле над его соблюдением.

"Нормативная революция прав человека" [Hafner-Burton, et al. 2008: 137], несомненно, стала позитивным явлением, поскольку обозначила процесс универсализации фундаментальных норм и расширения международного режима их применения. В то же время, по мнению неоинституционалистов, процесс международной "аккультурации"⁷ также предопределил возникновение феномена отрыва, означающего расхождение между формализованными моделями, провозглашаемыми ценностями, нормативными кодексами, организационными структурами и непосредственными поведенческими практиками [Meyer, et al. 1997; Hafner-Burton, et al. 2008; Goodman, Jinks 2008].

Неоинституционалисты предполагают, что в организационной среде под влиянием усиливающегося конъюнктурного давления происходит рост гомогенности институциональных структур, который выливается в утверждение и распространение церемонизованных правил и обрядов [Meyer, Rowan 1977: 340-341, 357; DiMaggio, Powell 1983: 152]. Данный церемониальный конформизм приводит к отрыву формальных структур от реальной деятельности, поскольку принятые организационные мифы не столько способствуют повышению эффективности решения проблем, сколько служат внешней легитимации и демонстрации символического соответствия правилам, принятым в определенном сообществе.

Перенося неоинституциональную концепцию отрыва в плоскость международных отношений и прав человека, Андрэа Лизе определила его как "инсценировку международных норм, с одной стороны, и несоблюдение этих самых норм на национальном уровне - с другой" [Liese 2006: 279]. Такая дефиниция опирается на концепцию "организованного лицемерия", предложенную Стивеном Краснером. Под ним он понимал состояние международной системы, при котором "институциональные нормы демонстрируют устойчивость, несмотря на их частое игнорирование" [Krasner 1999: 66]. В этой связи Краснер описывал отрыв в качестве состояния, при котором "поведение не соответствует определенному предписанию или своду правил и норм", или, проще говоря, при котором "слова расходятся с делами" [Krasner 1999: 64].

В международной сфере он сигнализирует рутинное признание государствами международно-пропагандируемых норм в целях внешней и внутренней легитимации, однако в отрыве от фактического выполнения ими взятых на себя международно-правовых обязательств. Стремление к легитимности (внутренней и внешней), а, следовательно, - к демонстрации формаль-

⁷ Исследователи международного права определяют "аккультурацию" в качестве процесса "ассимиляции" государств под воздействием международных правовых норм [Goodman, Jinks 2004].

стр. 55

ного соответствия интернационализированным правилам и обрядам, традиционно рассматривалось в качестве важного, если не решающего, мотивационного фактора признания международных норм [Finnemore, Sikkink 1998: 906].

Бёрцель и Риссе отмечали, что "ратификация международных договоров [в области защиты прав человека] стала одним из правил действующего этикета для стран, желающих быть принятыми в качестве "достойных" членов международного сообщества" [B rzel, Risse 2002]. Страны, страдающие от дефицита легитимности в условиях социальной нестабильности, даже в большей степени склонны к признанию международных норм ввиду статусных опасений и в целях внешней, но что еще важнее - внутренней, легитимации [Finnemore, Sikkink 1998: 906]. Если учесть, что символическое признание фундаментальных прав человека посредством подписания договоров и деклараций обладает "высоким легитимируюшим потенциалом" [Hafner-Burton, et al. 2008: 116], а цена несоблюдения остается относительно низкой в условиях отсутствия единого санкционного механизма, - истоки выше упомянутой "революции прав" становятся очевидными.

Вместе с тем неоинституциональная критика конструктивистских моделей способна лишь частично объяснить существование феномена отрыва, а именно: в той части, которая касается повсеместного символического признания международных норм. Между тем неразрешенным остается вопрос о том, почему повсеместно признание либо вовсе не сказывается на защите прав человека либо оказывает незначительное влияние на нее. Иначе говоря, чем обусловлен иммунитет отдельных стран от попадания в дискурсивную ловушку и почему на них не действует "цивилизирующая сила лицемерия" [Elster 1999]?

Не только объяснение феномена отрыва становится объектом теоретических разногласий между конструктивистами и институционалистами, но и сам масштаб проблемы остается предметом методологического спора между сторонниками качественных и количественных исследований. Так, при применении "спиральной модели", признание и соблюдение международных норм, безусловно, нельзя свести к числовым данным о количестве ратифицированных международных договоров в области защиты прав человека или значениям отдельных стран на шкале политического террора (PTS). Но именно они преимущественно используются сторонниками количественных исследований в качестве соответственно независимой и зависимой переменных для демонстрации разрыва между "риторикой прав человека" и политической практикой. Однако само установление существования проблемы отрыва широким кругом исследователей, применяющим различную методологию, указывает на изначальную недостаточную концептуальную проработку понятий "признания", "соблюдения" и в конечном счете "интернализации" в рамках моделей социализации международных норм.

С данной проблемой непосредственно связана и все чаще звучащая критика в адрес чрезмерной упрощенности бинарного подхода к определению возможных исходов процессов социализации и интернализации, которые традиционными моделями сводятся к достаточно примитивной дихотомии "принятие" или "отторжение" внешних норм на национальном или локальном уровне. Недавние исследования показали, что спектр локальных реакций на действия и практики агентов социализации намного шире пассивного копирования внешних моделей или, напротив, их полного отторжения.

Междисциплинарные концепты, позаимствованные из области этнологии, постколониальных и феминистских исследований - "вернакуляризация" [Levitt 2009], "перевод" [Merry 2006; Zwingel 2012], "локализация" [Acharya 2004] - значительно обогатили понимание сложных процессов реинтерпретации и адаптации универсальных ценностей к локальным культурным, историческим и нормативным условиям. В основе всех обозначенных понятий лежит понимание того, что внешние нормы

стр. 56

не просто копируются, но претерпевают динамичный процесс переобозначения и даже реконструкции.

Данные процессы обычно осуществляются местными активистами национальных, региональных или международных социальных движений, выступающих в качестве "переводчиков" [Merry 2006: 32]. Их задачей становится дискурсивная адаптация универсальных (и зачастую абстрактных) ценностей к существующему локальному культурно-историческому и цивилизационному порядку, национальным институтам и когнитивным структурам.

Локальные игроки используют различные тактики: "пересаживание", или привязывание международной нормы к уже имеющимся ценностным ориентирам и культурным установкам (создание ассоциативных связей между ними); и "подрезание" или отделение элементов внешних правил, которые находятся в конфликте с существующими нормативными представлениями [Acharya 2004]. Конечной целью данной дискурсивной адаптации является установление когнитивного соответствия между "универсальным" и "партикулярным".

Несмотря на теоретическую новизну и практическую полезность обозначенных выше концептов, вопрос о том, до какой степени международные нормы в области прав человека могут быть приспособлены к конкретным локальным социальным и идеационным структурам без серьезного размывания или вовсе потери их первоначального значения и содержания, остается предметом продолжающейся научной дискуссии [Benhabib 2009: 698; Merry 2006: 40]. В этой связи значительную актуальность приобретают набирающие в последнее время популярность исследования в области переосмысления и оспаривания международных норм. Будучи не только наиболее интересными, но и в наименьшей степени изученными аспектами предметной области [Jetschke, Liese 2013], эти процессы бросают вызов конструктивистским теориям социализации и диффузии. Прежде сформулированные модели не обладают адекватным теоретическим и методологическим инструментарием для аналитического осмысления реинтерпретации норм в различных локальных и ситуативных контекстах.

Использование авторитарными государствами риторических и дискурсивных контр-тактик в ответ на международную критику и внутриполитическое давление прогнозировалось спиральной моделью на ранних стадиях социализации международных норм. Вместе с тем несоблюдение и последующая политика оправдания нарушений прав человека со стороны демократических государств поставили под вопрос положения линейных моделей социализации и диффузии, не предусматривающих возможности нарушения и оспаривания уже интернализированных норм.

Изучение нарушений запрета на использование пыток со стороны Израиля и Соединенных Штатов [См.: Liese 2006; Shor 2008; McKeown 2009] показали, что приемы риторического искажения, реинтерпретации и релятивизации не обязательно привязаны к ранним стадиям спиральной модели. Они не только свойственны авторитарным режимам, но могут быть использованы и демократическими странами. Исследователи оспаривания отдельно выделяют практики оправдания и извинения за несоблюдение норм [Liese 2006; Liese 2009; Heller et al. 2012; Jetschke, Liese 2013], нормативного ревизионизма [McKeown 2009], иерархизации норм [Acharya 2011], а также выдвижения альтернативных норм [Sandholtz, Stiles 2009; Wunderlich 2013; Krahmann 2013].

Все эти риторические или дискурсивные практики схожи в том, что сигнализируют неудовлетворенность универсальным звучанием нормы и указывают на необходимость внесения изменений в ее формулировку или содержание (будь то ее приспособление к локальному контексту, уточнение или обобщение, замена на другую норму или полное отрицание). В то же время они также существенно отличаются друг от друга в плане аргументации и последствий, которые они могут иметь для соблюдения и развития международных правил и режимов.

стр. 57

С проблематикой реинтерпретации и/или оспаривания прав человека тесно связан еще один неразрешенный вопрос: приводят ли подобные дискурсивные практики к эрозии и последующему исчезновению или же, напротив, к обогащению и дальнейшему укреплению международных норм. В то время как Антье Винер считает, что оспаривание фундаментальных норм (прав человека, демократического правления, правового государства) представляется не только естественным, но полезным и необходимым процессом в ходе их демократической легитимизации [Wiener 2007: 6], другие авторы указывают на то, что подобные дискурсивные практики таят в себе опасность эрозии или даже кардинальной ревизии уже сложившихся правил.

С одной стороны, Бадеску и Вайс показали, что риторическое злоупотребление нормой "ответственности по защите" в ходе грузинского кризиса 2008 г. способствовало дальнейшему уточнению и конкретизации ее значения [Badescu, Weiss 2010], а Лизе в схожем ключе утверждала, что использование Соединенными Штатами аргумента "исключительной необходимости" для оправдания пыток в ходе "международной войны с терроризмом" привело к усилению международно-правового регулирования в данной области [Liese 2009: 35].

С другой стороны, Розерт и Ширмбек предупреждали об опасности, которую таит в себе использование дискурсивных тактик оправдания нарушений. Они предостерегали, например, относительно возможности полного размывания таких, казалось бы, общепринятых норм, как запрет на использование пыток и ядерное табу [Rosert, Schirmbeck 2007]. МакКоуэн также предположил, что нормативный ревизионизм США в области международного запрета на пытки способен привести к "регрессу" данной международной нормы и даже к ее будущему исчезновению [McKeown 2009: 20]. Сиккинк, в свою очередь, признавала, что администрации Буша удалось успешно отразить международную и внутреннюю критику, но США не смогли легитимизировать пересмотренное понимание нормы на международной арене [Sikkink 2013: 162].

Регина Хеллер, Мартин Каль и Даниэла Писойу, опираясь на модель "жизненного цикла" Финнемор и Сиккинк, разработали теорию "обратной спирали" для описания процесса эрозии "хороших" либеральных норм и их замещения "плохими" репрессивными [Heller et al. 2012]. Согласно их теоретическим разработкам, кризисная ситуация (такая, как события 11 сентября 2001 года) может послужить "переломным моментом", после которого государства начинают активно использовать нормативную аргументацию для оправдания необходимости ограничения индивидуальных свобод и прав человека в ходе антитеррористической деятельности. Между на родная конвергенция подобных дискурсов в конечном итоге должна была ускорить процесс эрозии либеральных норм и режима защиты прав человека. В результате они постепенно должны были утратить свой неоспоримый характер перед лицом "гипер-секьюритизированной" террористической угрозы.

Авторы утверждали, что дискурсивное размывание норм в риторике крупных игроков - необходимое условие "обратного цикла". Вместе с тем существуют фундаментальные различия между политикой риторического оправдания нарушений прав человека с использованием аргумента "чрезвычайной необходимости" и ревизионистским дискурсом и целенаправленным пересмотром международных норм. Панке и Петерсон подтвердили, что даже повсеместное нарушение и несоблюдение правил не способно автоматически привести к их полному упразднению или исчезновению. Лишь в том случае, если нарушение повсеместно перестает восприниматься в качестве такового, можно говорить о регрессе международной нормы [Panke, Petersohn 2012: 723]. Авторы модели "обратной спирали" также признали неразрешенность вопроса о том, приводят ли попытки риторического оправдания репрессивных практик к регрессу, либо же, наоборот, к усилению международного режима защиты прав человека.

стр. 58

Николь Дайтельхоф и Лисбет Циммерман, в свою очередь, предположили, что стабильность оспариваемых международных норм зависит от характера критического дискурса. По их мнению, оспаривание практик применения приводит к уточнению и стабилизации нормативных значений, а, следовательно, к укреплению международной нормы. Субстантивная же критика, наоборот, приводит к постепенному ослаблению правил и может впоследствии стать причиной их полного исчезновения [Deitelhoff, Zimmermann 2013].

Наиболее проработанное описание динамики развития международных норм, альтернативное классическим схемам, предложили Уэйн Сандхольтц и Кендалл Стайлс, обосновавшие модель циклической эволюции норм. Она, в отличие от эволюционной модели "жизненного цикла", также учитывает возможность деволюции, или регресса, общепринятых правил [Sandholtz, Stiles 2009]. В соответствии с ней, международные нормы появляются, существуют и развиваются в ходе непрерывного процесса согласования и оспаривания нормативных значений на международном и национальном уровнях. Данные переговорные практики неизбежно приводят к изменению формы, а порой - и содержания, ранее принятых норм, "делая их сильнее или слабее, конкретнее или более размытыми, шире или уже" [Sandholtz, Stiles 2009: 7].

Поскольку данные изменения происходят в результате постоянно ведущихся дискуссий, конечный исход (конкретизация, генерализация, усиление или ослабление международной нормы) зависят от сути превалирующей аргументации. Успех соответствующих аргументов, в свою очередь, зависит от их поддержки со стороны одной или нескольких великих держав, от того, насколько их логика резонирует с фундаментальными мета-нормами (в качестве которых авторы определяют принцип универсализма, равенства и уважения человеческого достоинства), а также от количества недавних международных прецедентов, поддерживающих тот или иной исход [Sandholtz, Stiles 2009: 19].

Существующие проблемы и неразрешенные вопросы открывают богатое поле для дальнейших теоретических и эмпирических исследований. Особого внимания заслуживает изучение и объяснение феноменов отрыва и оспаривания международных нормативных ценностей, а также вопросы дальнейшей эволюции или деволюции существующих норм.

Феномен разрыва представляет повышенный интерес для исследователей процессов интернализации, локализации или отторжения международных норм на национальном уровне. Ранние конструктивистские модели, по всей видимости, серьезно переоценили роль механизма риторического самоубеждения в процессе перехода от нарушения прав человека к их устойчивому соблюдению. Между тем, согласно психологической теории когнитивного диссонанса, интенсивность переосмысления индивидом собственных взглядов и ценностей под влиянием осознания несоответствия когнитивных установок и/или действий обратно пропорциональна силе давления, оказываемого на него с целью совершения данных действий или принятия определенных идей [Festinger, Carlsmith 1959].

В связи с этим использование политической правозащитной риторики со стороны репрессивных государств в ответ на международные санкции или правозащитную критику не приведет к переосмыслению индивидуальных ценностных установок политических игроков именно потому, что было осуществлено в результате материального и социального давления. Данное теоретическое предположение подтверждается эмпирическим феноменом так называемого фальшивого и вынужденного соблюдения демократических норм балканскими государствами в ответ на проводимую в отношении этих стран политику политической обусловленности ЕС [Noutcheva 2009].

"Фальшивое соблюдение" означает симулирование институциональных и политических реформ с их последующим свертыванием, в то время как вынужденное

стр. 59

соблюдение означает выполнение определенных условий под влиянием внешнего давления, но без признания их легитимности [Noutcheva 2009: 1075, 1079-1080]. Так или иначе, и фальшивое, и вынужденное соблюдение сигнализируют провал попыток внешней социализации демократических норм при помощи давления и инструмента политической обусловленности. В этом контексте особого внимания заслуживают недавние исследования в области взаимодействия различных механизмов убеждения, с одной стороны, и принуждения - с другой, которые также указывают на возможность их взаимного нивелирования [Goodman, Jinks 2013].

С практической точки зрения проблематика исследования норм приобретает особую актуальность в контексте смещения баланса сил. Движение в сторону полицентричного мира связано с потенциальным изменением старой и/или формированием новой нормативной структуры международных отношений и глобальных взаимодействий, которые могут сопровождаться переосмыслением "стандартов подобающего поведения" не только на международной арене, но и во внутренних делах. Особую важность в этом процессе приобретает вопрос о том, какую роль в формировании новых, предположительно постлиберальных нормативных структур будут играть восходящие державы вообще и Китай и Россия в частности.

* * *

Конструктивистские разработки в области международных норм представляют собой динамичное, постоянно развивающееся научное поле. За последние два десятилетия был не только значительно расширен тематический и географический фокус их исследовательской программы, но и серьезно усовершенствован концептуальный аппарат.

Если ранние модели стремились предложить общие теоретико-модельные схемы для описания и объяснения развития и социализации международных норм, то последующие исследования были в большей степени сориентированы на конкретное применение разработанных теоретических конструкций и пробовали восполнить пробелы классических теорий. Позитивным явлением, несомненно, стал постепенный отход от идей линейной эволюции международных норм и телеологического понимания их социализации и интернализации, что открыло возможность изучения процессов оспаривания норм на международном, национальном и локальном уровнях.

Существующие неразрешенные вопросы и проблемы дают богатую пищу для дальнейших эмпирических и теоретических исследований. В частности, предстоит выяснить и концептуально описать, что именно заставляет государства демонстрировать символическое признание международных норм при их одновременном несоблюдении или нарушении, каким образом и под влиянием каких механизмов осуществляется отход государств от общепринятых международных норм и их оспаривание, какие механизмы внешнего и внутреннего воздействия - принуждение или убеждение - оказываются, как правило, наиболее эффективными и как они взаимодействуют между собой, какое влияние международный критический дискурс оказывает на развитие и усиление либо же ослабление и исчезновение международных норм.

Особую актуальность в свете движения к полицентричному миру приобретают исследования в области социализации или оспаривания международных норм великими и региональными державами. Исследования в данной области значительно выиграют не только от дальнейшего совершенствования концептуального аппарата и расширения тематического и странового фокуса, но и от более дерзкого и широкого использования междисциплинарных подходов и концептов. При этом именно эпистемологическая открытость исследований норм, позволившая принять в расчет влияние как конструктивистских, так и рационалистских объяснений динамики развития и социализации международных норм, стала залогом их развития и совершенствования.

стр. 60

Список литературы

Громогласова Е. Концепции европеизации в зарубежной политологи // Вестник Московского университета. Сер. 25. Т. 4. Международные отношения и мировая политика. 2010. C. 27-43.

Кескитало К., Сандстром К., Тысячнюк М., Йоханссон Й. Институциализация международных норм в локальностях: различия в применении лесной сертификации в Швеции, Финляндии и на Северо-Западе Российской Федерации // Журнал социологии и социальной антропологии. Т. 13. N 5. 2010. С. 83-106.

Латкина В. Феномен европеизации в западноевропейских исследованиях // Международные процессы. Т. 11. N. 1 [32]. Январь-апрель 2013. С. 49-62.

Acharya A. How Ideas Spread: Whose Norms Matter? Norm Localization and Institutional Change in Asian Regionalism // International Organization. T. 58. N 2. 2004. C. 239-275.

Acharya A. Norm Subsidiarity and Regional Orders: Sovereignty, Regionalism, and Rule-Making in the Third World // International Studies Quarterly. T. 55. 2011. C. 95-123.

Acharya A. Whose Ideas Matter? Agency and Power in Asian Regionalism. Ithaca, New York: Cornell University Press. 2009. 200 c.

Badescu C.G., Weiss T.G. Misrepresenting R2P and Advancing Norms: An Alternative Spiral? // International Studies Perspectives. T. 11. N 4. 2010 C. 354-374.

Benhabib S. Claiming Rights across Borders: International Human Rights and Democratic Sovereignty // American Political Science Review. T. 103. N 4. 2009. C. 691-704.

Bjorkdahl A. Norms in International Relations: Some Conceptual and Methodological Reflections // Cambridge Review of International Affairs. T. 15. N 1. 2002. C. 9-23.

Borzel T., Risse T. Die Wirkung international Institutionen. Von der Normanerkennung zur Normeinhaltung / Regieren in internationalen Institutionen // Под ред. Markus Jachtenfusch, Michele Knodt:. Opladen. 2002. C. 141-181.

Capie D. Localization as R esistance: The Contested Diffusion of Small Arms Norms in Southeast Asia // Security Dialogue. T. 39. N 6. 2008. C. 637-658.

Checkel J.T. International Institutions and Socialization in Europe: Introduction and Framework // International Organization. T. 59. N 4. 2005. C. 801-826.

Checkel J.T. Mechanisms, Process and the Study of International Institutions / Process Tracing: From Metaphor to Analytic Tool // Под ред. Andrew Bennett and Jeffrey T. Checkel: Cambridge University Press. 2014. C. 74-97.

Checkel J.T. Norms, Institutions and National Identity in Contemporary Europe // International Studies Quarterly. 43. 1999. C. 83-114.

Dai X. The "Compliance Gap" and the Efficacy of Human Rights Institutions / The Persistent Power of Human Rights. From Commitment to Compliance // Под ред. Thomas Risse, Stephen C. Ropp, Kathryn Sikkink: Cambridge University Press. 2013. C. 85-102.

Deitelhoff N. Uberzeugung in der Politik. Grundziige einer Diskurstheorie internationalen Regierens. Suhrkamp Verlag. 2006. 347 c.

Deitelhoff N., Muller H. Theoretical Paradise - Empirically Lost? Arguing with Habermas // Review of International Studies. T. 31. N 1. 2005. C. 167-179.

Deitelhoff N., Zimmermann L. Aus dem Herzen der Finsternis: Kritisches Lesen und wirkliches Zuhoren der konstruktivistischen Normenforschung. Eine Replik auf Stephan Engelkamp, Katharina Glaab und Judith Renner // Zeitschrift fur Internationale Beziehungen. T. 20. N 1. 2013. C. 61-74.

Deitelhoff N., Zimmermann L. Things We Lost in the Fire: How Different Types of Contestation Affect the Validity of International Norms // PRIF Working Papers. T. 18. Franfkurt a.M.: Hessische Stiftung fur Friedens - und Konfliktforschung. 2013. 17 c.

DiMaggio P., Powell W.W. The Iron Cage Revisited: International Isomorphism and Collective Rationality in Organizational Fields // American Sociological Review. T. 48. N 2. 1983. C. 147-160.

Elster J. Alchemies of the Mind. Cambridge University Press. 1999. 450 c.

Engelkamp S., Glaab K., Renner, J. Ein Schritt vor, zwei Schritte zuruck? Eine Replik auf Nicole Deitelhoff und Lisbeth Zimmermann // Zeitschrift fur Internationale Beziehungen. T. 20. N 2. 2013. C. 105-119.

Engelkamp S., Glaab K., Renner, J. In der Sprechstunde. Wie (kritische) Normenforschung ihre Stimme wiederfinden kann // Zeitschrift fur Internationale Beziehungen. T. 19. N 2. 2012. C. 101-128.

Epstein С. Stop Telling Us How to Behave: Socialization or Infantilization? // International studies perspectives. T. 13. N 2. 2012. C. 135-145.

Festinger L., Carlsmith J. Cognitive Consequences of Forced Compliance // Journal of Abnormal and Social Psychology. T. 58. 1959. C. 203-210.

Finnemore M. Sikkink K. International Norm Dynamics and Political Change // International Organization. T. 52. N 4. 1998. C. 887-917.

стр. 61

Flockhart T. ‘Complex Socialization': A Framework for the Study of State Socialization // European Journal of International Relations. T. 12. N 1. 2006. C. 89-118.

Florini A. The Evolution of International Norms // International Studies Quarterly. T. 40. N 3. 1996. C. 363-389.

Goodman R., Jinks D. Social Mechanisms to Promote International Human Rights: Complementary or Contradictory? / The Persistent Power of Human Rights. From Commitment to Compliance // Под ред. Thomas Risse, Stephen C. Ropp, Kathryn Sikkink: Cambridge University Press. 2013. C. 102-122.

Goodman R., Jinks D. How to Influence States: Socialization and International Human Rights Law // Duke Law Journal. T. 54. N 3. 2004. C. 621-704.

Goodman R., Jinks D. Incomplete Internalization and Compliance with Human Rights Law // European Journal of International Relations. T. 19. N 4. 2008. C. 725-748.

Hafner-Burton E. M., Tsutsui, K., Meyer, J. W. International Human Rights Law and the Politics of Legitimation: Repressive States and Human Rights Treaties // International Sociology. T. 23 N 1. 2008. C. 115-141.

Hafner-Burton E.M., Ron J. Seeing Double: Human Rights Impact through Qualitative and Quantitative Eyes // World Politics. T. 61. N 2. 2009. C. 360-401.

Heller R., Kahl M., Pisoiu D. The 'Dark' Side of Normative Argumentation - The Case of Counterterrorism Policy // Global Constitutionalism. T. 1. N 2. 2012. C. 278-312.

Jetschke A., Liese A. The Power of Human Rights a Decade After: From Euphoria to Contestation / The Persistent Power of Human Rights. From Commitment to Compliance // Под ред. Thomas Risse, Stephen C. Ropp, Kathryn Sikkink: Cambridge University Press. 2013. C. 26-42.

Keck M.E., Sikkink K. Activists Beyond Borders: Advocacy Networks in International Politics. Ithaka. Cornell University Press. 1998. 240 c.

Katzenstein P. The Culture of National Security: Norms and Identity in World Politics. Cambridge University Press. 1996. 562 c.

Krasner S.D. Sovereignty: Organized Hypocrisy. Princeton University Press. 1999. 280 c.

Krahman E. The United States, PMSCs and the State Monopoly on Violence: Leading the Way Towards Norm Change // Security Dialogue. T. 44. N 1. C. 53-71.

Krebs R.R., Jackson P.T. Twisting Tongues and Twisting Arms: The Power of Political Rhetoric // European Journal of International Relations. T. 13. N 1. 2007. C. 35-66.

Langbein J., Borzel T. Introduction: Explaining Policy Change in the European Union's Eastern Neighborhood // Europe-Asia Studies. T. 65. N 4. 2013. C. 571-580.

Levitt P., Merry S. Vernacularization on the Ground: Local Uses of Global Women's Rights in Peru, China, India and the United States // Global Networks. T. 9. N 4. 2009. C. 441-461.

Liese A. Staaten am Pranger. Zur Wirkung internationaler Regime auf die innerstaatliche Menschenrechtspolitik. Wiesbaden. 2006. 309 c.

Liese A. Exceptional Necessity: How Liberal Democracies Contest the Prohibition of Torture and Ill-Treatment when Countering Terrorism // Journal of International Law and International Relations. T. 5. N 1. C. 17-47.

March J.G., Olsen J.P. The Institutional Dynamics of International Political Orders // International Organization. T. 52. N 4. 1998. C. 946-969.

McKeown R. Norm Regress: US Revisionism and the Slow Death of the Torture Norm // International Relations. T. 23. N 1. C. 5-25.

Merry S. Transnational Human Rights and Local Activism: Mapping the Middle // American Anthropologist. T. 108. N 1. 2006. C. 38-51.

Meyer J.W., Boli J., Thomas G.M., Ramirez F. World Society and the Nation-State // Americal Journal of Sociology. T. 103. N 1. 1997. C. 144-181.

Meyer J.W., Rowan B. Institutionalized Organizations: Formal Structure as Myth and Ceremony // American Journal of Sociology. T. 83. N 2. 1997. C. 340-363.

Morgenthau H.J. Politics Among Nations: The Struggle for Power and Peace. Fifth Edition, Revised. New York. Alfred A. Knopf. 1978. 650 c.

Morozov V. (Ред.) Decentring the West. The Idea of Democracy and the Struggle for Hegemony. Ashgate. 2013. 224 c.

Muller H., Wunderlich C. (Ред.) Norm Dynamics in Multilateral Arms Control. Interests, Conflicts, and Justice. University of Georgia Press (Studies in security and international affairs). 2013. 406 c.

Noutcheva G. Fake, Partial and Imposed Compliance: the Limits of the EU's Normative Power in the Western Balkans // Journal of European Public Policy. T. 16. N 7. 2009. C. 1065-1084.

Panke D., Petersohn U. Why International Norm Disappear Sometimes // European Journal of International Relations. T. 18. N 4. 2012. C. 719-742.

Payne R. Persuasion, Frames and Norm Construction // European Journal of International Relations. T. 7. N 1. 2001. C. 37-61.

Price R.M. The Chemical Weapons Taboo. Cornell University Press. 1997. 233 c.

Prozorov S. Understanding Conflict Between Russia and the EU. The Limits of Integration. Rethinking Peace and Conflict Studies. Palgrave Macmillan. 2006. 224 c.

стр. 62

Risse T. ‘Let's Argue!' Communicative Action in World Politics // International Organization. T. 54. N 1. 2000. C. 1-39.

Risse T., Ropp S.C. Introduction and Overview / The Persistent Power of Human Rights. From Commitment to Compliance // Под ред. Thomas Risse, Stephen C. Ropp, Kathryn Sikkink: Cambridge University Press. 2013. C. 3-25.

Risse T., Ropp S.C., Sikkink K. (Ред.) The Persistent Power of Human Rights. From Commitment to Compliance. Cambridge University Press. 2013. 372 c.

Risse T., Sikkink K., Ropp S.C. (Ред.) The Power of Human Rights: International Norms and Domestic Change. Cambridge University Press. 1999.

Risse-Kappen T., Jetschke A., Schmitz H-P. (Ред.) Die Macht der Menschenrechte. Internationale Normen, kommunikatives Handeln und politischer Wandel in den Landern des Sudens. Baden-Baden: Nomos. 2002.

Rosert E., Schirmbeck S. Zur Erosion internationaler Normen. Folterverbot und nukleares Tabu in der Diskussion // Zeitschrift fur Internationale Beziehungen. T. 14. N 2. 2007. C. 253-288.

Sandholtz W., Stiles K.W. International Norms and Cycles of Change. Oxford University Press. 2009.

Schimmelfennig F. The EU, NATO and the Integration of Europe. Rules and Rhetoric. Cambridge University Press. 2003. 323 c.

Shor E. Conflict, Terrorism and the Socialization of Human Rights Norms: The Spiral Model Revisited // Social Problems. T. 55. N 1. 2008. C. 117-138.

Sikkink K. The United States and Torture: Does the Spiral Model Work? / The Persistent Power of Human Rights. From Commitment to Compliance // Под ред. Thomas Risse, Stephen C. Ropp, Kathryn Sikkink: Cambridge University Press. 2013. C. 145-163.

Sil R., Katzenstein P.J. Beyond Paradigms. Analytical Eclecticism in the Study of World Politics. Palgrave Macmillan. 2010.

Terhalle M. Reciprocal Socialization: Rising Powers and the West // International studies perspectives. T. 12. N 4. 2011. C. 341-361.

Ulbert C. Vom Klang vieler Stimmen: Herausforderungen "kritischer" Normenforschung. Eine Replik auf Stephan Engelkamp, Katharina Glaab und Judith Renner // Zeitschrift fur Internationale Beziehungen. T. 19. N 2. 2012. C. 129-139.

Wiener A. Contested Meanings of Norms: A Research Framework // Comparative European Politics. T. 5. 2007. C. 1-17.

Wiener A. The Invisible Constitution of Politics: Contested Norms and International Encounters. Cambridge University Press. 2008. 266 c.

Wunderlich C. Theoretical Approaches in Norm Dynamic / Norm Dynamics in Multilateral Arms Control. Interests, Conflicts, and Justice // Под ред. Harald Muller, Carmen Wunderlich: University of Georgia Press (Studies in security and international affairs). 2013. C. 20-47.

Zwingel S. How Do Norms Travel? Theorizing International Woman's Rights in Transnational Perspective // International Studies Quarterly. T. 56. 2012. C. 115-129.

2345678

Сейчас читают про:

Методы и средства гигиенического обучения и воспитания населения

Анализ дебиторской задолженности

Недостатки речного транспорта

ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТЬ ТРУДА

Индексы переменного и постоянного состава, индекс структурных сдвигов

Объяснительно-иллюстративный метод обучения

Самый сильный аргумент, почему эволюция человека не могла быть



Быть политиком – значит уметь предсказать, что случится завтра, через неделю, через месяц и через год. А потом объяснить, почему этого не случилось. © Черчилль ==> читать все изречения...

6156

6115

Понравился сайт? Поделись им с друзьями: