Калокагатия (греч. «калос» — прекрасный, «агатос» — добрый) — совокупность достоинств, всеобщих, принятых «добродетелей», делающих их носителя грека-мужчину признанным членом общества (сначала гетерии, содружества, затем полиса — города-государства), чтимым, достойным славы и признания и соответственно воспринимаемым в качестве носителя общественного блага, добра, а потому и как воплощение прекрасного. Первоначально «калой, кагатой» (мн. ч.) служило выражением военного (и слитного с ним гражданского) превосходства, которое использовалось в поэмах Гомера для обозначения лучших («аристой», «агатой») аристократов в противоположность массе, толпе («какой», плохим). В дальнейшем «калокагатия» воспринимается как идеал гражданских достоинств, соответствующих интересам, специфике и исторической эволюции античного полиса. В частности, переходу от «военных» (аристократических) добродетелей — мужество, смелость, отвага к «мирным» (полисным) — справедливость, разумность, рассудительство. Превращаясь в идеал полисного воспитания, в цель подготовки граждан полиса-, военные и гражданские добродетели сливаются в обобщенном, а значит подлинном (для греков подлинно то, что есть общее, не единичное, типичное, а не его индивидуальные отклонения) облике воина-гражданина, которым теперь становится не всадник-аристократ, а пехотинец-гоплит и гребец на судне. Слияние военных и гражданских добродетелей как основная цель воспитания и формирования человека соответствовала специфике античного полиса как своеобразного союза вооруженных мужчин, гражданской корпорации, гражданской общины, т.е. поселения, в котором над родовыми нормами взаимоотношений и передаваемыми от поколения к поколению родовыми нормами («тесмой») стали преобладать принятые, установленные и равнообязательные для всего населения законы — «номой». В соответствии с этим город как укрепленное поселение превращается в город-государство. Античный идеал гражданина-воина породил в истории западной мысли иллюзию «гармонического развития личности», слияния телесного развития и нравственного совершенства.
|
|
Иногда так калокагатия и характеризуется — как «совершенство и телесного сложения, и духовного нравственного склада», объединение эстетического и этического достоинства, «прекрасного (kalon) и «доброго» (agathon). Между тем нельзя говорить о таком объединении, поскольку в греческом понимании красоты не было и такого разъединения. Для греков все полезное, нужное, а потому и редкое, недоступное всем или нечасто встречающееся, и было прекрасным. И простоватый софист Гиппий в диалоге с Сократом так и говорит о прекрасном, объединяя в своем понимании прекрасного и прекрасный горшок, и прекрасную кобылицу, и прекрасную девицу. Но и до Гиппия и Сократа поэт Феогнид писал: «Что прекрасно, то приятно, что не прекрасно — приятным не является». И поэтесса Сапфо вторит ему почти теми же словами: «Прекрасный, как видим, есть хороший (agathos), а хороший вместе с тем будет прекрасным (kalos)». Да, греки ценили и понимали красоту, но красоту не в отрыве от полезной сущности вещей, а как благо, как естественное выражение порядка вещей, природной целесообразности, пользы, которую человек воспринимает с восхищением, удивлением и признанием, т.е. человек от природы наделен способностью отличать прекрасное от безобразного и видеть доброе (а оно всегда прекрасно) и злое (а оно всегда безобразно). Добро как полнота жизни, как природное совершенство всегда захватывает, зачаровывает человека, объясняет ему, во имя чего он живет: так красота Елены заставляет старцев говорить о ней как о женщине, ради которой стоило вести войну.
|
|
Другое дело, что красота и украшательство могли быть и без добра: Ксенофан смеется над привычками колофонян носить прекрасные пурпурные одеяния; сладкоголосые сирены увлекают проплывающих мимо них путников на гибель. Но добро всегда прекрасно, а зло всегда безобразно.
Лучше всего этот эстетический (и одновременно этический) принцип виден в сцене спора Одиссея с Терзитом в собрании ахейцев. Воссоздается достойный (прекрасный) образ Одиссея, удерживающего ахейцев от постыдного (безобразного) поступка — бегства от стен Трои.
Подлинные греки прекрасны своим обликом и делами, которые неразрывно слиты. Встречающиеся в сражении Главк и Диомед выполняют свой долг во имя чести и славы, но слава н честь — это одновременно право занимать почетное место на пиру, на лучшую часть военной добычи и право владеть тучными пастбищами и лучшими землями.
Античность не знает добра, блага, одетого в скромные, простые одеяния, самоистязания и неполноты, ущербности. Жизнь полна сил и изобилия, и это есть добро и благо. Очарование, гармония космоса — это и есть красота. Космос — это порядок вещей, который наблюдается человеком, и этот порядок содержит прекрасное, это и есть прекрасное устройство. Человек, удивляясь и восхищаясь, сам живет в соответствии с мерой и красотой, тем благом, которое присутствует в космосе. Отсюда греческие представления о созидательности, о «пайдейе» (обучение граждан), о «лучших мужах» — победителях состязания — «агона». С переходом приоритета от военных добродетелей к мирным утверждается мысль о духовной красоте (и ее отличии от физической). Ее развивал, в частности, Сократ. Но красота вещей и самой души связывается по-прежнему с природой, природной целесообразностью, а не с духовным абсолютом, которого античность не знает. Да и сам Сократ говорит о прекрасном то же самое, что говорил и о добре. И в этом смысле калокагатия остается идеалом в достижении природного совершенства.