Ни субъект, ни объект

Масса парадоксальна -- она выступает одновременно и объектом симуляции(поскольку существует только в пункте схождения всех волн информационноговоздействия, которые ее описывают), и ее субъектом, способным нагиперсимуляцию: все модели она видоизменяет и снова приводит в движение (этоее гиперконформизм, характерная форма ее юмора). Масса парадоксальна -- она не является ни субъектом(субъектом-группой), ни объектом. Когда ее пытаются превратить в субъект,обнаруживают, что она не в состоянии быть носителем автономного сознания.Когда же, наоборот, ее стремятся сделать объектом, то есть рассматривают вкачестве подлежащего обработке материала, и ставят целью проанализироватьобъективные законы, которым она якобы подчиняется, становится ясно, что ниобработке, ни пониманию в терминах элементов, отношений, структур исовокупностей она не поддается. Любое воздействие на массу, попадая в полеее тяготения, начинает двигаться по кругу: оно проходит стадии поглощения,отклонения и нового поглощения. Чем такое воздействие завершится, сабсолютной точностью предсказать невозможно, но вероятнее всего, чтонепрерывное круговое движение отнимет у него все силы и оно угаснет,полностью перечеркнув планы тех, кто его предпринял. Эта диффузная,децентрированная, броуновская, состоящая из молекулярных образованийреальность неподвластна никакому анализу: понятие объекта к ней неприложимоточно так же, как оно неприложимо и к предельному уровню материи,"анализируемому" в микрофизике. Область "материи" элементарных частиц -- этоместо, где нет ни объекта, ни субъекта, субъекта наблюдения. Ни объектпознания, ни субъект познания здесь больше не существуют. Масса олицетворяет такое же -- пограничное и парадоксальное --состояние социального. Она уже не объективируема (на языке политики этозначит, что она не может иметь представительства) и останавливает любуюактивность, которая оказывается активностью стремящегося к ее постижениюсубъекта (в политическом плане это значит, что она предотвращает любыепопытки выступать от ее имени). Выражать ее способны лишь зондаж истатистика (работающие в том же режиме, что и математическая физика, опирающаяся на законбольших чисел и теорию вероятности), но очевидно, что практика заклинаний имагических ритуалов, взятая ими на вооружение, -- это практика бездействительного объекта, и в отношении масс она оправдывает себя толькопотому, что массы таким объектом как раз и не являются. Заклинания и ритуалыимеют дело не с объектом, который может быть представлен, а с объектом, отпредставления ускользающим, ориентированным на исчезновение. Ими он поэтомуне схватывается, а всего лишь симулируется. Ими он "производится": онипредрешают то, как он отреагирует на воздействия, предопределяют характерпоступающих от него сигналов. Но эта реакция и эти сигналы выступают,очевидно, и его собственными реакцией и сигналами, свидетельствуют и о егособственной воле. Содержание, выражаемое неустойчивыми, существующими оченькороткое время, предназначенными для реализации некоторого воздействиязнаками -- а знаки зондажа являются именно таковыми, -- допускает различныеи вместе с тем одинаково возможные толкования. Всем известно, скольфундаментальна неопределенность, имеющая место в мире статистики (теориявероятности и теоремы закона больших чисел также исходят из неопределенностии также вряд ли могут основываться на представлении о материи, которойсвойственны те или иные "объективные законы"). Утверждение, что методы научного эксперимента, используемые в такназываемых точных науках, гарантируют знанию гораздо более высокую степеньистинности, чем приемы зондажа и статистических исследований [22]*, весьма сомнительно. Если "объективное" познание, вкакой бы конкретно науке оно ни осуществлялось, подчиняется системеустановленных правил, регулируется, то и оно связано с истиной, являющейсятолько циркуляром, то есть движущимся по кругу сигналом [23]*, и не предполагающей никакого объекта. У нас, во всяком случае, достаточно оснований полагать, что мир все же не объективируем и что даже неодушевленная материя, с которой различные науки о природе обходятся так же (один и тот же подход, одни и те же процедуры), как статистика и зондирующее исследование обходятся с массами и одушевленным "социальным", -- даже неодушевленная материя реагирует на воздействие сигналами, оказывающимися всего лишь отраженными сигналами воздействия, и выдает ответы, уже заранее содержащиеся в обращенных к ней вопросах. Она тоже, как и массы,демонстрирует тот постоянно раздражающий конформизм, который в конце концови позволяет ей, как он позволяет это и массам, благополучно избежать участистать объектом. "Материи", да и, по всей видимости, любому "объекту" науки вообще,свойственна та же удивительная ироничность, что характеризует и массы, когдаони молчат или когда, воспользовавшись языком статистики, отвечают навопросы именно так, как от них и требуется. Эта ироничность сближается сбесконечной иронией женственности, о которой говорит Гегель, -- ирониейпритворной преданности и чрезмерной законопослушности. Она симулируетпассивность и покорность столь тщательно, что от последних, как в случае сбессмертным солдатом Швейком, по сути дела уже ничего не остается. Именно ее, судя по всему, и имеет в виду патафизика, или наука овоображаемых решениях [24]*, -- наука осимуляции и гиперсимуляции вполне определенного, подлинного,объективного,подчиняющегося универсальным законам мира, включая симуляцию игиперсимуляцию, осуществляемые теми, кто категорически убежден, что мирподчиняется данным законам. Очевидно, именно благодаря массам и ихнепроизвольному юмору мы и входим в патафизику социального, наконецосвобождающую насот всей этой метафизики социального, которая давно наммешает. Сказанное полностью противоречит тому, что принято понимать подпроцессом постижения истины, но последний, похоже, лишь иллюзия движения смысла. Ученый не можетсогласиться с мнением, согласно которому неживая материя или живое существоотвечают на обращенные к ним "вопросы" "не вполне" или, наоборот, "слишком объективно" (в обоих случаях это означает, что "вопросы" поставленынеправильно). Уже само такое предположение кажется ему абсурдным инедопустимым. Ученые бы его никогда не выдвинули. И они поэтому никогда невыйдут из заколдованного круга производимой ими симуляции строгогоисследования. Повсюду в силе одна и та же гипотеза, одно и то же полагание надежности [ axiome de crédibilité ]. Тот, кто занимается рекламой, просто обязанисходить примерно из следующего: люди к рекламе так или иначеприслушиваются, и поэтому всегда существует хотя бы минимальная возможностьтого, что послание достигнет своей цели и смысл его будет расшифрован.Всякое сомнение на этот счет должно быть исключено. Если бы выяснилось, чтопоказатель преломления потока сообщений у получателя равен нулю, зданиерекламы рухнуло бы в ту же минуту. Реклама живет исключительно этой верой,которую она постоянно в себе поддерживает (речь идет о ставке того же рода,что и ставка науки на объективность мира) и которую даже и не пытаетсяпо-настоящему проанализировать из страха обнаружить, что столь же правомернопредположить и обратное, а именно: что огромное большинство рекламныхсообщений никогда не доходит по назначению, что тем, кому они направлены, уже безразличноих содержание, преломляющееся теперь в пустоте, что людей интересует толькомедиум -- носители посланий, выступающие эффектами среды, эффектами,движение которых выливается в завораживающий спектакль. Маклюэн [25]* когда-то сказал: "Medium is message" [26]*. Эта формула как нельзя лучше характеризуетсовременную, "cool" [27]*, фазу развития всейкультуры средств массовой информации, фазу охлаждения, нейтрализации любыхсообщений в пустом эфире, фазу замораживания смысла. Критическая мысльоценивает и выбирает, она устанавливает различия и с помощью селекциизаботится о смысле. Массы поступают иначе: они не выбирают, они производятне различия, а неразличенность, требующему критической оценки сообщению онипредпочитают погружающий в гипноз медиум. Гипнотическое состояние свободноот смысла, и оно развивается по мере того, как смысл остывает. Оно имеетместо там, где царствуют медиум, идол и симулякр, а не сообщение, идея иистина. Однако именно на этом уровне и функционируют средства массовойинформации. Использование гипноза -- это принцип их действия, и,руководствуясь им, они оказываются источником специфического массированного насилия – насилия над смыслом, насилия, отрицающего коммуникацию, основанную на смысле, и утверждающего коммуникацию иного рода. Возникает вопрос: какую же? Гипотеза, согласно которой коммуникация может осуществляться внемедиума смысла и интенсивность коммуникативного процесса снижается по меретого, как этот смысл растворяется и исчезает, для нас неприемлема. Ибоподлинное удовольствие мы испытываем не от смысла или его нарастания -- насочаровывает как раз их нейтрализация (см. о Witz [28]* и операции остроумия в Символическом обмене и смерти [29]*). Нейтрализация, порождаемая некаким-то влечением к смерти (его действие свидетельствовало бы о том, чтожизнь все еще ориентирована в сторону смысла), но просто-напростовраждебностью, отвращением к референции, посланию, коду, к любым категориямлингвистического предприятия -- порождаемая отказом от всего этого во имяодной лишь очаровывающей имплозии знака (последняя состоит в растворенииполюсов значения: больше нет ни означающего, ни означаемого). Мораль смыславо всех отношениях представляет из себя борьбу с очарованием -- вот чего не может понять ни один из защитников смысла. Исключительно из полагания надежности [hypothèese de crédibilité] исходит и политическая сфера: для нее массы восприимчивы к действию идискурсу, имеют мнение, наличествуют как объект зондажа и статистическихисследований. Только при этом условии политический класс все еще можетсохранять веру в то, что он и выражает себя, и понимается именно как явлениеполитики. Однако в действительности политическое уже давно превратилосьвсего лишь в спектакль, который разыгрывается перед обывателем. Спектакль,воспринимаемый как полуспортивный-полуигровой дивертисмент (вспомнимвыдвижение кандидатов в президенты и вице-президенты в Соединенных Штатахили вечерние предвыборные дебаты на радио и телевидении), в духезавораживающей и одновременно насмешливой старой комедии нравов.Предвыборное действо и телеигры -- это в сознании людей уже в течениедлительного времени одно и то же. Народ, ссылки на интересы которого быливсегда лишь оправданием очередного политического спектакля и которомупозволяли участвовать в данном представлении исключительно в качествестатиста, берет реванш -- он становится зрителем спектакля театрального,представляющего уже политическую сцену и ее актеров. Народ оказался публикой. Моделью восприятия политической сферы служитвосприятие матча, художественного или мультипликационного фильма. Точно также, как зрелищем на домашнем телеэкране, население заворожено и постояннымиколебаниями своего собственного мнения, о которых оно узнает из ежедневныхгазетных публикаций результатов зондажа. И ничто из этого не рождает никакойответственности. Сознательными участниками политического или историческогопроцесса массы не становятся ни на минуту. Они вошли когда-то в политику иисторию только с тем, чтобы дать себя уничтожить, то есть будучи как разабсолютно безответственными. Здесь нет бегства от политического -- этоследствие непримиримого антагонизма между классом (возможно, кастой),несущим социальное, политическое, культуру, властвующим над временем иисторией, и всем тем, что осталось -- бесформенной, находящейся вне сферысмысла массой. Первый постоянно стремится укрепить смысл, поддержать иобогатить поле социального, вторая не менее настойчиво обесценивает любуюсмысловую энергию, нейтрализует ее или направляет в обратную сторону. И верхв этом противостоянии взял отнюдь не тот, кто считается победителем. Свидетельством тому может служить радикальное изменение взаимоотношениямежду историей и повседневностью, между публичной и частной сферами. Вплотьдо 60-х годов полюсом силы выступала история: частное, повседневное оказывались лишь обратной,теневой стороной политического. Поскольку, однако, взаимодействие данныхсторон выглядело в высшей степени диалектичным, имелись все основаниянадеяться, что повседневное, равно как и индивидуальное, однажды займутдостойное место по ту сторону исторического, в царстве универсальности.Конечно, эта перспектива воспринималась как отдаленная -- слишком очевиднымибыли вызывающие сожаление ограниченность активности масс сферой домашнегохозяйства, их отказ от истории, политики и универсального, их рабскаязависимость от процесса тупого каждодневного потребления (успокаивало одно:они заняты трудом, благодаря чему за ними сохраняется статус исторического"объекта" -- до того момента, пока они не обретут сознание). Сегодняпредставление о том, какой из двух полюсов является сильным, а какой слабым,становится прямо противоположным: мы начинаем подозревать, что повседневное,будничное существование людей -- это, весьма вероятно, вовсе не малозначащаяизнанка истории, и, более того, что уход масс в область частной жизни --это, скорее всего, непосредственный вызов политическому, форма активногосопротивления политической манипуляции. Роли меняются: полюсом силыоказываются уже не историческое и политическое с их абстрактнойсобытийностью, а как раз обыденная, текущая жизнь, все то (включая сюда исексуальность), что заклеймили как мелкобуржуазное, отвратительное и аполитичное. Итак, полный переворот во взглядах. Деполитизированные массы, судя повсему, находятся не по эту, а по ту сторону политического. Частное, низкое,повседневное, малозначимое, маленькие хитрости, мелкие извращения и т. д.,по всей видимости, располагаются не по эту, а по ту сторону репрезентации.Массы, как выясняется, озабочены приведением в исполнение того смертногоприговора политическому, который они вынесли, не дожидаясь исследований натему "конца политики"; в своей "наивной" практике они трансполитичны в тойже мере, в какой они транслингвистичны в своем языке. Но обратим внимание: из этой вселенной частного и асоциального, неподчиняющейся диалектике репрезентации и выхода к универсальности, из этойсферы инволюции, противостоящей любой революции в верхах и отказывающейсяиграть ей на руку, кое-кто хотел бы сделать (рассматривая ее прежде всего васпекте сексуальности и желания) новый источник революционной энергии, хотелбы возвратить ей смысл и восстановить в правах как некую историческуюотрицательность, причем во всей ее тривиальности. Налицо стремлениеактивизировать микрожелания, мелкие различия, слепые практики, анонимнуюмаргинальность. Налицо последняя попытка интеллектуалов усилитьнезначительное, продвинуть бессмыслие в порядок смысла. И образумить темсамым данное бессмыслие политически. Банальность, инертность, аполитизм были фашистами, теперь ониблизки к тому, чтобы стать революционерами -- и все это не меняя смысла, тоесть не переставая иметь смысл. Микрореволюция банальности, трансполитикажелания являются еще одним трюком "освободителей". На самом же деле отказ отсмысла смысла не имеет.