Глава 1. Жалуюсь, значит, существую

Жалуюсь, значит, существую

Человек изобрел язык для того, чтобы удовлетворить свою глубинную потребность жаловаться.

ЛИЛИ ТОМЛИН

Жаловаться: (глагол) 1: выражать горе, огорчение или недовольство (жаловаться на погоду); 2: предъявлять официальное обвинение, упрекать.

СЛОВАРЬ МЕРРИАМА-ВЕБСТЕРА

Есть четыре стадии обретения компетентности. Чтобы стать «безжалобным челове-ком», вам придется пройти каждую из них. Сожалею, но пере­прыгивать этапы не удастся. Пропустив хотя бы один из них, вы не сможете осуществить долговре­менные перемены. Одни стадии требуют больше времени, другие — меньше. Это очень индивиду­ально. Можно проскочить один этап и «зависнуть» на другом. Но если вы запасетесь терпением, вы пройдете их все.

отзывы

Как и большинство людей, решившихся присоеди­ниться к программе «Без жалоб», я вскоре обнаружил, как часто жалуюсь в повседневной жизни: изливаю свое недовольство по поводу работы, жалуюсь на бо­лячки, сокрушаюсь о политических и мировых пробле-мах, сетую на погоду. Для меня было настоящим шоком осознать, сколь часто мои слова несут в себе разрушительную энергию, — ведь я всегда считал себя позитивным челове-ком!

МАРТИ ПОЙНТЕР,

КАНЗАС-СИТИ, ШТАТ МИССУРИ

Четыре стадии обретения компетентности тако­вы:

1. Неосознаваемая Неспособность.

2. Осознаваемая Неспособность.

3. Осознаваемая Способность.

4. Неосознаваемая Способность.

В оде «Вид издали на Итонский колледж» Томас Грей говорит: «...Неведение — это блаженство». Ста­новясь «безжалобным человеком», вы начинаете с блаженства неведе-ния, проходите через суету преоб­ражения и, в конце концов, приходите к истинному бла-женству. Сейчас вы находитесь на стадии Неосо­знаваемой Неспособности. Вы не отдаете себе отчета в том (не осознаете), как часто жалуетесь (являетесь неспособным).

Неосознаваемая Неспособность — это не только состояние, но и стадия обретения компетентности. Это наша общая отправная точка. Неосознаваемая Неспособность — чистый потенциал, готовность к великим свершениям. Новые захватывающие пер­спективы. Все, что от вас требуется, — быть готовым предпринять следующие шаги.

Многие люди сами притягивают несчастья. Без конца охая, вы рано или поздно по-чувствуете боль. Если вы жалуетесь, у вас возникнет больше поводов для жалоб. Так действует Закон Привлечения. Но сто­ит вам пройти эти стадии, оставить жалобы позади и перестать притягивать несчастья, как ваша жизнь раскроется, словно прекрасный весен-ний цветок.

Люди часто задают мне один вопрос: «Теперь я никогда не смогу жаловаться?!»

На что я отвечаю: «Конечно, сможете!» Делаю я это по двум причинам.

1. Причина первая. Я не хочу указывать, что делать, — ни вам, ни кому-либо другому. Это означало бы, что я пытаюсь изменить вас, то есть сосредоточиваюсь на том, что мне в вас не нравится. Таким образом я бы выражал не­довольство вами, а следо-вательно, жаловался. Поэтому вы можете делать все, что хотите. Это ваш выбор.

2. Причина вторая. Иногда имеет смысл и пожа­ловаться.

Но прежде, чем вы решите, что нашли лазейку в пункте 2, обратите внимание на сло-во «иногда», а еще вспомните о том, что как я, так и многие-многие другие люди смогли прожить три недели подряд — двадцать один день, или пятьсот четыре часа, — без еди-ной жалобы. Никаких жалоб, зеро, ноль! Применительно к жалобам «иногда» означает «не очень часто». Жалобы должны быть редкими, критика и сплетни недопустимы вовсе. Если быть честным с самим собой, жизненные события, дающие оправ­данный повод для жалоб (выражения огорчения, горя или недовольства), происходят крайне редко. Боль-шинство наших жалоб — нередко просто «за­грязнение пространства», губительное для нашего благополучия и счастья.

Понаблюдайте за собой. Насколько серьезны при­чины ваших жалоб (проявления огорчения, горя или недовольства)? Как часто вы жалуетесь? Сколь­ко месяцев назад вы жаловались в последний раз? Если это происходит с вами чаще, чем раз в месяц, возмож-но, вы просто по привычке ворчите, что, к слову сказать, не приносит никакой пользы. Охая, вы только накликаете несчастья на свою голову.

Если вы хотите стать счастливым человеком, ко­торый управляет своими мыслями и сам создает свою жизнь, у вас должен быть очень высокий порог того, что может послу-жить поводом для выражения огорчения, горя и недовольства. В следующий раз, когда вы соберетесь на что-нибудь пожаловаться, спросите себя, насколько ваша ситуация сравни-ма с тем, что случилось со мной несколько лет назад.

В тот день я готовился к службе у себя в каби­нете. Дом, в котором мы тогда жили, стоял вблизи крутого дорожного поворота. Чтобы пройти его, водители были вынуждены замедлять скорость, но уже через каких-нибудь двести метров за нашим домом дорога переходила в окружную магистраль и ограничение скорости возрастало с двадцати пяти до пятидесяти пяти миль в час. Если бы там не было полосы ускорения/замедления, это место было бы очень опасным.

Стоял теплый весенний день, окна были откры­ты, и кружевные шторы развевались на ветру. Вдруг я услышал громкий глухой удар и крик. Это был именно крик, хотя при-надлежал он животному, а не человеку. У каждого животного, как и у человека, есть свой неповторимый голос, и этот голос я хорошо знал. Это был наш длинношерстный золотис-тый ретривер Джинджер. Обычно мы не знаем, как кричат собаки. Мы знаем, как они лают, воют, скулят, но редко слышим, как они кричат. Однако Джинджер кричала. Ее сбили, и она лежала на дороге, визжа от боли, меньше чем в шести метрах от моего окна. Я вы­бежал из дома, следом за мной устремились моя жена Гейл и дочь Лия, которой было тогда шесть лет.

Приблизившись, мы поняли, что Джинджер тяже­ло ранена. Она пыталась встать на передние лапы — казалось, что задние ее совсем не слушаются. Она снова и снова выла от боли. Соседи выбежали из своих домов посмотреть, что происходит. Лия про­должала повторять: «Джинджер... Джинджер...» — и слезы текли по ее щекам, капая на рубашку.

Я посмотрел вокруг в поисках водителя, кото­рый сбил нашу собаку, но никого не увидел. Тогда я поднял глаза на холм, разделявший городскую и окружную дороги, и уви-дел на его вершине грузовик с прицепом, набравший скорость. Хотя наша собака лежала на дороге в агонии, моя жена застыла в шоке, а дочь жалобно плакала, меня охватило желание посмотреть в глаза человеку, сбившему Джинджер. «Как он мог это сделать и уехать? — думал я. — Он только вошел в поворот... конечно, он видел ее — и знал, что случилось!»

Покинув свою семью наедине с болью и смятени­ем, я прыгнул в машину и умчался, оставив за собой облако пыли и гравия. Шестьдесят, семьдесят пять, восемьдесят три ми-ли в час по пыльной дороге в поисках человека, который сбил собаку Лии и скрыл­ся... Я так сильно разогнался на неровной трассе, что казалось, будто машина несется над зем-лей. К этому моменту я достаточно успокоился, чтобы понять: если я сейчас разобьюсь, для Гейл и Лии это будет намного тяжелей, чем ранение Джинджер. Я снизил скорость до отметки, позволяющей контролировать машину, когда расстояние между мной и другим во­дителем сократилось.

Съехав на обочину и все еще не понимая, что я его преследую, из грузовика вылез человек в рваной рубахе и промасленных джинсах. Я резко затормозил прямо за ним и выскочил из машины с криком:

— Ты сбил мою собаку!

Он обернулся и посмотрел на меня так, будто я говорил на иностранном языке. От ярости кровь уда рила мне в голову, и я не был уверен, что правильно расслышал его слова:

— Я знаю, что сбил собаку. И что ты со всем этим собираешься делать?

Восстановив связь с реальностью, я закричал:

— ЧТО?!! Что ты сказал?!

Он улыбнулся, как если бы имел дело с неразум­ным ребенком, и снова отчетливо произнес:

— Я знаю, что сбил твою собаку... Что конкретно ты собираешься делать в связи с этим?

Меня ослепила ярость. У меня перед глазами стояла картина: в зеркале заднего вида Лия стоит над Джинджер и плачет.

— Подними руки!

— Что?

— Подними руки, — повторил я. — Защищайся... Я собираюсь тебя убить!

Несколькими мгновениями раньше разум убе­рег меня от гибели на дороге, когда, разъяренный, я преследовал этого парня. Но это высокомерное замечание по поводу ране-ния моей любимой со­баки развязало мне руки и лишило разума. В своей взрослой жизни я никогда не дрался. Я не считал это занятие стоящим. Я вообще не был уверен, что умею драться. Однако я хотел избить его до смерти. В тот момент меня не беспокоило, что я могу закончить свои дни в тюрьме.

— Я не собираюсь с тобой драться, — сказал он. — Если же ты ударишь меня, это будет считаться на­падением, мистер.

Я поднял руки, мои кулаки стали твердыми, как алмазы, я был потрясен.

— Дерись со мной! — потребовал я.

— Нет, сэр, — ответил он, обнажая в улыбке не­многие оставшиеся у него зубы, — я не собираюсь делать ничего подобного.

Он повернулся и медленно ушел. Я стоял, потря­сенный, мою кровь отравлял гнев.

Я не помню, как вернулся домой. Не помню, как взял Джинджер на руки и отнес к ветеринару. Но я помню ее запах, когда я держал ее на руках в по­следний раз, и то, как она тихо заскулила, когда игла ветеринара прекратила ее страдания.

«Как человек мог сделать такое?» — спрашивал я себя снова и снова.

Прошло несколько дней, но беззубая улыбка того типа преследовала меня, лишая сна. Слова «Что ты со всем этим собираешься делать?» звучали у меня в ушах. Я в деталях представлял себе, что бы я ним сделал, если б он согласился со мной драться. В своих фантазиях я был супергероем, убивающим злодея. Иногда я воображал, что избиваю его бейсбольной битой или чем-нибудь другим, причиняя ему такую же боль, какую он при-чинил мне, Гейл, Лие и Джин­джер.

На третью ночь безуспешных попыток уснуть я встал с постели и взял дневник. Целый час изливал я свое горе, боль и недовольство, и вдруг записал фра­зу, которая меня поразила: «Причиняет боль тот, кто сам испытывает боль». Прочтя эти слова, как если бы их написал кто-то другой, я спросил вслух: «Что?» И снова написал: «Причиняет боль тот, кто сам испытывает боль». Задумавшись, я откинулся на спинку стула и слушал, как поют весенние голу­би и сверчки. «Причиняют боль те, кто испытывает боль»? Как можно это применить к тому парню?

Я много думал об этом и наконец начал пони­мать. Человек, который мог так легко причинить боль домашнему любимцу, должно быть, никогда не знал, в отличие от нас, что такое любовь животного. Человек, который мог уехать, видя, как заливается слезами ребенок, не знал, что такое любовь ребенка. У человека, не способного извиниться за то, что ра­нил сердце семьи, должно быть сердце, израненное огромное множество раз. В ис-тории с Джинджер настоящей жертвой был тот человек. Он вел себя как злодей, но это было следствием глубокой вну­тренней боли.

Я долго сидел и обдумывал все это. Каждый раз, начиная испытывать гнев за причи-ненную этим человеком боль, я думал о той боли, с которой он, должно быть, живет каж-дый день. Затем я выключил свет, лег в постель и крепко уснул.