double arrow

Глава 20. Чужая боль

Птицы покинули город, и в небе, затянутом серыми и сухими тучами, больше никто не летал и не пел. Газоны желтели с каждым днем, сколько их ни поливали, а воздух потяжелел и душил по ночам стариков и младенцев.

Город чувствовал приближающуюся беду, но не знал, откуда ее ждать.

Люди тоже не знали. Многие пытались загнать тревогу вглубь себя, многие напивались, только усиливая это чувство. Многие кончали с собой, не выдерживая странной тяжести в груди, теней, оживающих за их спинами. И многие уезжали, торопливо накидав вещи в сумки, загнав в машины бьющихся в истерике детей — и собак, охрипших от воя.

Город звенел ключами, запирающими дома, прощально вздыхал вслед покидающим его людям...

...А мальчик стоял у своего рисунка, слушая, как мама плачет в соседней комнате, а отец бездумно и пьяно переключает каналы телевидения — в последнее время в семье все было не так, все было странным и неправильным.

Даже сны.

Синеглазый мальчик сморщился, еле сдерживая беспомощные слезы — и вновь вгляделся в нарисованные фигуры. Странный мир, залитый солнцем, странные создания, его населяющие...

Нет. Это не могло быть сном.

Этой ночью рисунок снова ожил, а комнату заполнили звуки, каких мальчик никогда раньше не слышал. Прежде это были только песни на чужих языках, шуршание песка, плеск волн, бьющихся о красные берега...

Было так здорово засыпать под эти звуки, понимая, что рисунок — дверь в другой мир, красивый и странный.

Но сегодня все было иначе.

Всю ночь мальчик слушал звуки охоты и схватки, предсмертные крики, треск плоти, рвущейся под чужими когтями — и шаги кого-то огромного, выше дома, выше многих домов! — и шаги эти приближались. Тени тянули к мальчику свои когтистые лапы, а кто-то многорогий отражался в оконном стекле, зубасто и странно улыбаясь...

Этой ночью синеглазый ребенок не смог спать в своей кровати, побоявшись приблизиться к рисунку, над ней приколотому. А теперь...

Он собрался с духом и протянул руку, чтобы сорвать проклятый рисунок со стены...

***

Джонни ахнул и закрыл лицо руками. По грязным щекам текли слезы, а чужая боль вгрызалась во внутренности.

— Томас... — Джонни сквозь слезы посмотрел в светящиеся глаза Мелкого, — умер...

Мелкий — древний и мудрый бог в обличье собаки, Пастырь — вздохнул и теснее прижался к мальчику, смывая горе воспоминаниями, чужими и странными.

«Так было? Так было в тот день? Когда чудовища пришли в наш мир...»

Пастырь мчался, едва касаясь земли лапами, меняя облик, чтобы перелететь, перепрыгнуть, просочиться сквозь новые препятствия — фонарные столбы, падающие на улицы, дома, от нового подземного толчка превращающиеся в поток пестрого мусора.

Два Пожирателя вцепились друг в друга посреди улицы, не понимая, как оказались так близко — но зная лишь, что чужака нужно прогнать со своей территории любой ценой.

Пробегая мимо, Пастырь задел монстров призрачным крылом.

Пожиратели замерли, мотая безглазыми головами и утратив всю свою ярость. Подумав, они разошлись и двинусь на поиски укромных нор — пока их бог отгонял хищную пустынную дымку от уже почти растворенных ею беспомощных существ — обитателей нового мира.

Мира, захваченного врагом.

...Пастырь помнил того, кто привел сюда его темного собрата. Успел увидеть, прежде чем взмах черного крыла отбросил мелкого бога прочь.

Это был детеныш, синеглазый и напуганный. За спиной его раскрывал крылья дымный и темный силуэт — и смеялся, наконец-то найдя единственное существо, мешавшее уничтожить, сровнять с землей мир Пастыря...

— Ваш мир держался, потому что кто-то снаружи помнил о нем, — сказал Джонни, глядя в пустоту застывшим взглядом. — Пока все было так, Темный не мог ничего сделать.

...Но это не помешало ему отследить нить, связывающую умирающий мир с другим, здоровым и чистым. С ребенком, в нем живущим.

И прорваться к этому ребенку, буквально откусив кусок здорового мира и поразив его болезнью — своей злой волей. И пускай титаны — глупые рабы! — проследовали за ним и поубивали друг друга, оказавшись на столь маленькой территории. Цель была достигнута.

И мир, откуда прибыл Пастырь, оказался связан с новым, только что созданным.

Маленьким миром проклятого города.

— Представь... — Пастырь насторожил собачьи уши и за хвост выудил из памяти Джонни нужный образ. — Представь, что на обрывистом берегу озера сидит мальчик с удочкой. И за эту удочку потянул огромный, злой зверь, поселившийся в этом озере. И потянул он так сильно, что в воду не только упал мальчик, но и отломился кусок обрыва, на котором он сидел. Этот кусок — твой город. Он оказался в озере, там, где Темный мог легко его достать. Конечно же, он так и сделал.

Пастырь опустил взгляд и невесело усмехнулся, свесив язык набок:

— Как Темный мог пройти мимо такого удобного места для своих игр? Вы, люди, как никто умеете страдать. Все дело в одиночестве. Вы не можете делиться ни памятью, ни чувствами, вы рождаетесь и умираете одни, в абсолютной темноте. А теперь вас в ней ждет Темный — и ваше одиночество дает ему новые силы...

Пастырь посмотрел в глаза Джонни и вздохнул:

— А еще он растет. Не знаю, что будет, если ему не помешать.

***

Аннет бежала вверх по склону, не чувствуя боли в ранах.

Перед глазами все плыло и плясало, и девушка только чудом на наступила на оброненный кем-то взрывчатый кристалл. Извернулась, перепрыгнула, неловко подвернув ногу, но тут же продолжила бег — мимо трупов падальщиков, полуразрушенного убежища, пахнущего Джонни и кровью врагов...

На вершине холма Аннет остановилась, зажав рот обожженной, соленой от крови ладонью — сдерживая крик при виде своего мужа.

Он лежал, безвольно упав лицом в пыль рядом с разряженной винтовкой, вытянув вперед изломанные, осиротевшие без пальцев руки. На их коже темнели серые, въевшиеся пятна — следы яда, расползшегося по всему телу, не оставляя и одного шанса выжить...

Но Мэтт все еще был жив. Аннет всхлипнула, услышав слабое биение его сердца.

Она и не запомнила, как в два прыжка преодолела последние метры до лежащего Мэтта, как перевернула его на спину и прижалась, прижалась к холодной груди, сотрясаясь от сдерживаемых рыданий — и чужой боли, вгрызающейся в самое сердце...

Когда Пьющая Плоть начала впитывать отраву всем своим телом, чужая боль начала отступать, сменившись своей, почти невыносимой, скрутившей мышцы и затянувшей взор черным туманом. В висках заломило, а из горла вырвался невольный крик.

Но и тогда Аннет не остановилась.

С когтей ее руки, опущенной на землю, медленно стекало черное и вязкое, прошедшее через всю девушку, оставившее ее мужа в покое, в покое...

Аннет чувствовала, как шипят от боли ее обожженные внутренности, и как вся ее сущность призывает прекратить истязание — зачем, остановись, это слишком больно! Это невозможно вытерпеть!

Но придется. Аннет не могла, не хотела потерять своего мужа. Того, с кем она могла быть самой собой, засыпая в полнолуние, с кем можно было делиться самыми сокровенными мыслями. Говорить о своем мире, о бескрайних пустынях и сияющих кристаллах — и о реках с красными берегами.

И даже о самом страшном — о затопленных норах, у одной из которых рыдала когда-то маленькая девочка, царапая детскими еще, мягкими коготками засыхающую глину. Пытаясь достать своих давно задохнувшихся родителей...

И о том, как черный туман навеки затмил сияющие луны, и как дрожала земля под ногами титанов, из-за которых река в тот день повернула свое русло...

Аннет в последний раз зарычала сквозь зубы, вытягивая из мужа последнюю каплю яда и впитывая ее, сладко и гнилостно пахнущую, в дымящуюся землю.

Всхлипнув, девушка опустила голову на грудь Мэтта и наконец-то позволила себе по-настоящему расплакаться.

***

— Ты выдал мне силу, которой я не умею пользоваться, — голос мальчика звучал хрипло и отчаянно, — ты притащил меня сюда, а там, внизу, умирают мои друзья! Да с чего ты взял, что я смогу остановить это чудовище? Мелкий, я — ребенок! — Джонни запустил в волосы грязные пальцы, беспомощно скривившись. — Да разве я смогу против него хоть что-нибудь сделать?

— А я — собака, — Мелкий сморщил морду, улыбаясь. — Овчарка, если не ошибаюсь. Собака-Пастырь. И я не делал ничего — не наделял тебя силой, не бросал Мэтта в бой, не велел Аннет бежать сюда. Я просто свел вас вместе. Остальное вы сделали сами.

...В день, когда Пастырь встретил Мэтта, мелкий бог занимался делами, ставшими обычными с тех пор, как он и его подопечные оказались в этом странном городе.

Разогнать существ по норам и подвалам, успокоить и усыпить. Отвести их подальше от мест, где много людей — эти мягкотелые создания все время собирались в стаи и нападали на тех, кто приближался к их норам. Совсем как рогатые и быстрые.

Несмотря на это, Пастырь никак не мог понять людей.

Они казались ему странными — не откликались на зов, не могли установить мысленную связь.

Точнее, не хотели.

«И чего такого ценного в ваших мыслях? — хотел спросить у них Пастырь. — Разве они стоят такого одиночества? Вы ведь не знаете настоящей близости, вы — слепы и глухи друг к другу и ко всем остальным! Ваши стаи — притворство и расчет, а ваша любовь — любовь слепцов, покрытых шипами и ранящих друг друга!»

А может, это сам Пастырь что-то не понимает? И эти мягкие существа все же способны установить связь — если найдут того, с кем эта связь возможна? Нет, едва ли...

В тот день Пастырь с вялым интересом наблюдал за человеком, ушедшим из безопасного места и крадущимся по улице в поисках других выживших. Высокий человек, с лицом, измазанным чем-то черным, в кожаной куртке, забавно скрипящей при ходьбе — и как он этого не слышит?..

Вдруг легкий ветерок взъерошил светлые волосы Мэтта, донеся до Пастыря запах человека — и еще один, который никак не мог от него исходить.

Но как? Неужели?..

Пастырь, сидящий на крыше, распахнул крылья и бесшумно взмыл в небо, чтобы едва ощутимым туманом опуститься на улицу, по которой шел Мэтт, оглядываясь и готовясь метнуть кристалл в любую подозрительную тень.

Кристалл, принадлежащий миру Пастыря! Такие кристаллы взрывались, обжигая и отравляя любого, кроме тех, кому его создатель его отдаст добровольно. Значит, Кристальный Творец подружился с людьми? Вылез из своей норы — а может, даже вспомнил, что у него есть крылья?

...И, похоже, не только он живет с людьми. Туман еле заметно сгустился у шеи Мэтта и прохладно принюхался. Знакомая метка! И невидимая нить, уходящая в сторону людского гнезда.

Этот человек установил связь с Пьющей Плоть. Удивительно. А ведь такое казалось невозможным! И все же...

В тот день туман проследовал за Мэттом до самого дома. Пастырь, незримый и беззвучный, увидел, как Аннет встретила мужа счастливой улыбкой. Как они сидели в одном кресле, свернувшись в уютный двойной калачик, как Пьющая Плоть следила за мыслями читающего Мэтта, и как они одновременно смеялись над забавным моментом в книге.

Пастырь таился под креслом и ковром, шуршал вместе с переворачиваемыми страницами и вспоминал давнюю легенду о существе, держащем два мира на своих ладонях. Мелкий бог слышал, что это существо почти всесильно в местах, где эти миры пересекаются...

Но это же просто легенда! Но если нет, то Дитя сможет разъединить миры. Если только это действительно правда.

Осталось только найти подходящего ребенка.

На следующий день Мэтт увидел стаю падальщиков, гоняющую по улице мелкого щенка. Разогнав монстров парой брошенных кристаллов, мужчина подобрал жалобно тявкающего песика. И он не увидел, как падальщики растворились в воздухе, едва боец повернул за угол...

Так пес, окрещенный Мелким, оказался в странной семье из человека и Пьющей Плоть.

— А потом ты привел ко мне Мэтта, чтобы он меня спас, — кивнул Джонни. — И тогда я получил силу?

— Нет, — Мелкий дернул ухом, обеспокоенно прислушиваясь к чему-то далекому. — Ты должен был признать их своими родителями. Это случилось, когда ты понял, кто такая Аннет, и счел ее матерью, а не врагом. С того момента ты — дитя двух миров. Не родное, но любимое. Оба мира дают тебе свои силы — как родители дают их своему ребенку. И, если ты попросишь, то миры сделают ради тебя все. Никакой Темный не сможет им помешать.

Мелкий подался вперед и прижался к Джонни, позволив обвить мохнатую шею дрожащими от усталости руками.

Пес тихо вздохнул и сказал почему-то очень печально:

— Поэтому ты сможешь войти в ту комнату. Сможешь перерезать нить, связавшую этот город с моим миром. Если ты сделаешь все правильно, то все вернется на круги своя, а пленники Темного обретут свободу.

— А если я ошибусь? — тихо спросил Джонни, сморщившись и уже не находя в себе слез, чтобы хоть как-то облегчить боль и усталость.

— Если ты ошибешься, оба наших мира уже никогда не будут прежними.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: