Сценарии будущего развития 2 страница

Наряду с классовыми социальными культурами и структура­ми семейных отношений существует два средоточия освобожде­ний. Исходная их точка уже не в сфере воспроизводства, а в сфере производства, и реализуются они как освобождения относитель­но профессии и относительно предприятия. Мы имеем в виду прежде всего флексибилизацию рабочего времени с целью заработка и децентрализацию места работы (электронная работа на дому есть лишь крайний случай этого). Таким образом возникают новые формы гибкой, плюральной неполной занятости (см. глава VI). Они

* Это справедливо не только касательно отношений между родителями, но и ка­сательно позиции детей и подростков, как по результатам показал Фукс, а недавно теоретически подтвердили Л. Розенмайр, В. Хорнштайн и М. Бетге; о проблемах девушек-подростков и молодых работниц см. прежде всего у Бильден/Дицингер.

порождают (социально-правовые) проблемы обеспечения и одно­временно создают новые жизненные ситуации и образцы разви­тия биографий.

Таково вкратце обобщение предшествующей аргументации. Перейдем теперь к следующему вопросу: какой способреинтеграции и контроля связан с возникающими индивидуальными ситуа­циями? Прежде всего сформулируем три тезиса.

1. Существенная особенность тренда индивидуализации в ФРГ заключается в его последствиях: он уже не ограничен сфе­рой воспроизводства в силу некой социальной единицы отсчета. Схематически говоря, на место сословий уже не встают соци­альные классы, на место классовых социальных связей уже не встает стабильная соотносительная рамка семьи. Одиночка (он или она) сам становится единицей воспроизводства социального элемента. Иначе говоря, семья как “предпоследний” синтез жиз­ненных ситуаций и биографий, охватывающих поколения и полы, распадается, и индивиды внутри и вне семьи становятся актерами рынкоопосредованной стабилизации своего существо­вания, а также планирования и организации своей биографии.

2. Это вычленение “индивидуальных ситуаций”, однако же, совершается одновременно с интенсивной стандартизацией. Точнее говоря, сами средства, вызывающие индивидуализацию, вы­зывают и стандартизацию. Хотя и по-разному, но это справед­ливо для рынка, денег, права, мобильности, образования и т. д. Возникающие индивидуальные ситуации целиком зависят от рынка (труда). Они суть, так сказать, усовершенствование ры­ночной зависимости вплоть до мельчайших деталей (обеспече­ния) существования, они суть поздний ее результат на стадии го­сударства всеобщ его благоденствия. Они возникают в развитом обществе рынка (труда), которое уже совсем или почти не знает традиционных возможностей обеспечения. Еще Г. Зиммель на­глядно показал, как деньги одновременно индивидуализируют и стандартизируют. Это касается не только денежнозависимого массового потребления и “освобождений на рынке труда”, но и высвобождения и реинтеграции посредством профессионально­го образования, правовой фиксации, онаучивания и т. д.

3. Одновременность индивидуализации, институционализации и стандартизации еще недостаточно охватывает возникающие индивидуальные ситуации. Ведь они демонстрируют некий новый “фасон”, перекрывая раздельные сферы частного и различные сферы публичного. Они суть уже не только частные, но всегда и институ­циональные ситуации. У них противоречивый двойственный об­лик институционально зависимых индивидуальных ситуаций. Мни­мая потусторонность институций становится посюсторонностью индивидуальной биографии. Такой “фасон” жизненных ситуаций, перекрывающий институциональные границы, вытекает именно из их институциональной зависимости (в самом широком смыс­ле): освобожденные индивиды попадают в зависимость от рынка труда, а потому в зависимость от образования, потребления, со­циально-правовых урегулирований и обеспечении, планирова­ния перевозок, потребительских предложений, возможностей и способов медицинского, психологического и педагогического консультирования и обслуживания. Все это указывает на инсти­туционально зависимую структуру контроля индивидуальных ситуаций. Индивидуализация становится самой прогрессивной формой обобществления, зависимого от рынка, права, образо­вания и т. д.

3. Институционализация биографических образцов

В процессе индивидуализации классовые различия и семейные обстоятельства по-настоящему не упраздняются, скорее, они отсту­пают на задний план относительно вновь возникающего “центра” проекта биографии. Одновременно возникают новые зависимости. Эти последние указывают на имманентные противоречия в процессе индивидуализации. На этапе развитого модерна индивидуализация происходит в рамочных условиях процесса обобществления, кото­рый как раз и делает индивидуальную самостоятельность все более невозможной: одиночка хотя и высвобождается из традиционных связей и соотнесенностей обеспечения, но получает взамен при­нуждения рынка труда и потребительского образа жизни вкупе с им присущими стандартизациями и контролем. На место традицион­ных связей и социальных форм (социальный класс, малая семья) встают вторичные инстанции и институты, которые налагают свой отпечаток на биографию одиночки и вопреки индивидуальному ре­шению, реализуемому как форма сознания, делают его игрушкой моды, обстоятельств, конъюнктур и рынков.

Таким образом как раз индивидуализированное приватное су­ществование все более сильно и явно зависит от обстоятельств и условий, которые полностью ему неподвластны. Параллельно воз­никают конфликтные, рискованные и проблемные ситуации, которые по своему происхождению и “покрою” закрыты для ка­кой бы то ни было индивидуальной обработки. Как известно, они охватывают практически все, что дискутируется и оспаривается в политике и обществе, — от так называемых “ячеек социальной сети”, переговоров о заработной плате и условиях труда до защи­ты от бюрократических перегибов, предоставления образователь­ных возможностей, регулирования транспортных проблем, защи­ты от разрушения окружающей среды и т. д. Индивидуализация затрагивает как раз сами рамочные социальные условия, которые менее чем когда-либо допускают индивидуальный самостоятель­ный образ жизни.

Несущие отчетливую печать сословности классово-культурные или семейные биографические ритмы перекрываются или заме­няются институциональными биографическими образцами: вход и выход из системы образования, вход и выход из сферы наемного труда, социально-политические фиксации пенсионного возраста, и все это как в продольном разрезе биографии (детство, юность, зрелость, выход на пенсию и старость), так и в ежедневном ритме и бюджете времени (гармонизация семейной, образовательной и профессиональной жизни). Наслоение особенно отчетливо про­сматривается на примере “нормальной женской биографии”. В то время как мужчины в своей биографии остаются во многом не за­тронуты семейными событиями, женщины ведут противоречивое, двойственное, семейно-институциональное существование. Для них все еще имеет силу семейный ритм, а в большинстве случаев вдобавок также и ритм образовательный и профессиональный, что порождает конфликтные напряжения и постоянно неприми­римые требования.

Индивидуализация означает рыночную зависимость во всех аспектах образа жизни. Возникающие формы существования суть формы одиночные, сами себя не осознающие — массовый рынок и массовое потребление паушально спроектированных квартир, ме­бели, предметов ежедневного спроса, пропагандируемых через средства массовой информации общепринятых мнений, привы­чек, установок, стилей жизни. Иными словами, индивидуализа­ция отдает людей во власть внешнего у правления и внешней стандар­тизации, которые были неизвестны нишам сословных и семейных субкультур.

Такие институциональные варианты биографии означают, что регулирования в образовательной системе (например, сроки об­разования), в профессиональной системе (например, рабочее вре­мя в ежедневном расписании и в совокупной биографии) и в сис­теме социальных гарантий прямо сопряжены с фазами биографии человека: всякое институциональное установление и вмешатель­ство есть (имплицитно) установление и вмешательство в рамках

самой человеческой биографии. Повышение возрастной границы приема ребенка в детский сад, например, усложнит или вовсе ли­шит женщину возможности соединять материнские и професси­ональные обязанности (т. е. женщины опять-таки вытесняются с рынка труда). Со снижением пенсионной границы для целого поколения одним росчерком пера повышается “социальный воз­раст” (со всеми вытекающими отсюда проблемами и шансами).' Одновременно производится перераспределение трудовых дол ей на подрастающие, молодые поколения. Именно индивидуализа­ция означает, таким образом, институционализацию, институци­ональную форму, а тем самым политическую формируемость био­графий и жизненных ситуаций. Формирование их осуществляется' большей частью “неявно”, как “латентное сопутствующее послед­ствие” решений, которые явно соотнесены с внутрипроизвод­ственной сферой (системой образования, рынком труда, работой по найму и т, д.). Для наглядности обратимся к столь живописно-' му примеру, как телевидение. '•

Телевидение обособляет и стандартизирует. С одной стороны,' оно высвобождает людей из традиционно оформленных и связан­ных обстоятельств беседы, опыта и жизни. Но одновременно все находятся в сходной ситуации: потребляют институционально изготовленные телевизионные программы, причем от Гонолулу до Москвы и Сингапура. Индивидуализации — точнее, высвобожде­нию из традиционных жизненных взаимосвязей — сопутствуют унификация и стандартизация форм существования. Теперь даже внутри семьи каждый обособленно сидит перед “ящиком”. Так возникает социально-структурный образ индивидуализирован­ной массовой публики или, говоря резче, стандартизованное кол­лективное бытие разобщенных массовых отшельников (ср.:

О. Апаег8, 1980).

Причем происходит это надкультурно, наднационально. Вечера­ми весь мир, независимо от сословной принадлежности, собира­ется, так сказать, на деревенской площади телевидения и потребля­ет новости дня. В этом смысле индивидуальные ситуации даже невозможно более соотнести в их институциональной зависимо­сти с национально-государственными границами. Они стали ча­стью всемирной стандартизованной сети массовой информации. Более того: институциональные и национальные границы в опре­деленном смысле упразднены. Через средства массовой информа­ции мы ведем своего рода двойственное пространственно-социаль­ное существование. Мы здесь и одновременно где-то еще, находимся в одиночестве и все же слушаем концерт Ныо-Йоркского филармонического оркестра или, сидя дома за ужином, од­новременно становимся очевидцами жестоких сцен гражданской войны в Ливане. Если угодно, возникающие жизненные ситуации в их “двоеместности” демонстрируют некую индивидуально-инсти­туционально шизофреническую структуру. Причем изнутри и сна­ружи шансы разглядеть это весьма различны. Изнутри вообще не разглядишь, а извне или сверху очень даже можно. Границы между “внутри” и “вовне”, стало быть, одновременно и существуют, и не существуют.

С этим связаны и новые политические шансы контроля и влияния. Ввиду телевизионных привычек широких слоев населения (отказ от них вызывает явления “ломки”) телевизионные программы вме­сте взятые формируют недельный и дневной распорядок семьи.

Частная сфера вовсе не такова, какой кажется, — она вовсе не отграничена от окружающего мира. Это обращенная в частное и вторгающаяся в него внешняя сторона обстоятельств и решений, которые принимаются в других местах: в телестудиях, в системе образования, на предприятиях, на рынке труда, в транспортной системе и т. д. — и почти совершенно не учитывают лично-био­графических последствий. Кто не замечает этого, упускает из виду очень важную черту социальных форм жизни на этапе раз­витого модерна — перехлестывание и переплетение возникаю­щей индивидуализированной частности с мнимо ограниченны­ми институционально сферами и производственными секторами образования, потребления, транспорта, производства, рынка труда и т. д.

Вместе с этой институциональной зависимостью растет под­верженность возникающих индивидуальных ситуаций кризи­сам. Зависимость от институтов существует не вообще, а в оп­ределенных приоритетах. Ключ жизненной стабилизации — на рынке труда. Пригодность для рынка труда неизбежно требует образования. Человек, лишенный того или другого, социально стоит перед материальным ничто. Без соответствующих серти­фикатов о профессиональном образовании ситуация так же удручающа, как и при их наличии, но вдобавок без соотноси­мых с ними рабочих мест. Только в таких условиях те, кто от­вергнут уже на входе в систему профессиональной подготовки, социально падают в бездну. Предоставление и непредоставле­ние ученических мест становится, таким образом, вопросом вхождения или невхождения в общество. Одновременно в силу конъюнктурных или демографических “бумов и спадов” целые поколения могут сойти на экзистенциальную периферию. Иными

словами, институционально зависимые индивидуальные ситу­ации как раз по линии экономических и рыночных конъюнк­тур порождают специфические для поколений ущемления или преимущества в соответствующих “когортных ситуациях”. А эти последние всегда проявляются, в частности, как недостаточное социальное обеспечение со стороны государственных институ­тов, которые таким образом попадают под нажим необходимо­сти предотвратить или возместить посредством правовых регу­лирований и социально-государственных перераспределений институционально запрограммированное отсутствие шансов у целых поколений, жизненных и возрастных фаз.

Учреждения действуют в юридически фиксированных катего­риях “нормальных биографий”, которым реальность соответствует все меньше. Опорой нормальной биографии являются нормальные трудовые правоотношения. Так, система социальных гарантий выстроена с ключевым ориентиром на участие в наемном труде. Одновременно растет число тех, кому при всей готовности невоз­можно или очень трудно включиться в систему занятости. В ос­нову социального обеспечения заложены типовые стандарты, ко­торые ввиду постоянной массовой безработицы могут быть удовлетворены все меньше и которым развитие жизненных усло­вий в семье и в отношениях между мужчинами и женщинами со­ответствует все меньше. Концепция “кормильца семьи” оттеснена на задний план семьей с разделенными и меняющимися в зависи­мости от фаз и решений ролями зарабатывающего и обеспечива­ющего, опекуна и воспитателя детей. Место “полной” семьи заня­ли различные варианты семьи “неполной”. Растущая группа отцов-одиночек считает себя дискриминированной разводным за­конодательством, которое ориентировано на монополию матери, и т. д.

Обществу, развивающемуся в системе координат индустриаль­но-общественного образа жизни — социальные классы, малая се­мья, роли полов и профессия, — противостоит, таким образом, система институтов попечительства, управления и политики, ко­торые ныне все больше берут на себя своего рода наместнические функции завершающейся индустриальной эпохи. Они воздействуют на жизнь, “отклоняющуюся” от официальных типовых стандар­тов, стараясь дисциплинировать ее с позиций нормативной педа­гогики. Они становятся возродителями и ревнителями давних стабильностей, которые справедливы ныне лишь для убывающей части населения. Так обостряются противоречия между институ­ционально запроектированной и социально действующей “типовой нормой”, и здание индустриального общества грозит съехать в нор­мативно-правовую сферу.

В силу институциональной зависимости индивидуализирован­ное общество одновременно становится восприимчиво к всевоз­можным конфликтам, связям и коалициям, пересекающим традиционные классовые границы. Антагонизм сторон рынка труда отступает как определенное противоречие, а центральное место занимают многообразные формы, где вытесненные коллективные отношения всякий раз прорываются конфликтами в частной сфе­ре: к примеру, события вроде запланированной прокладки улицы неподалеку от собственного сада, острые ситуации в школе у детей или строящееся в окрестностях хранилище атомных отходов застав­ляют человека осознать аспекты “коллективной судьбы”.

Однако решающее значение имеет то, как в жизненных об­стоятельствах людей индивидуализированного общества прояв­ляется, воспринимается и обрабатывается институционально формируемая коллективная судьба. Если обратиться к сравне­нию, то можно сказать так: вогнутое зеркало классового созна­ния, не распадаясь, дробится на осколки, и каждый осколок воспроизводит собственную полную перспективу, но расчле­ненная трещинами, распавшаяся на множество частей поверх­ность зеркала уже неспособна дать совокупного отражения. По мере того как человек с каждым витком индивидуализации все больше высвобождается из социальных связей и “приватизиру­ется”, происходит двойственное развитие. С одной стороны, формы восприятия становятся частными и одновременно — по-мысленные на оси времени — внеисторическими. Дети уже не знают жизненных обстоятельств родителей, а тем паче дедов и бабок. Иными словами, временные горизонты жизневосприя-тия все более сужаются, пока история (в экстремальном случае) не сжимается до (вечного) Сегодня, когда все вращается вокруг собственного “я”, собственной жизни. С другой стороны, со­кращаются сферы, где собственную жизнь определяют коллек­тивные действия, и растут принуждения строить собственную биографию самостоятельно, причем и как раз там, где она есть не что иное, как продукт обстоятельств.

В этом смысле индивидуализация означает, что биография людей высвобождается из заданных привязок и открыто включа­ется в поведение отдельного индивида как задача, зависящая от его решений. Доли принципиальных жизненных возможностей, за­крытых для решения, уменьшаются, а доли открытой решению, самостоятельно создаваемой биографии увеличиваются. Инди­видуализация жизненных ситуаций и процессов, стало быть, оз­начает: биографии становятся “авторефлексивными”, социально заданная биография трансформируется в самостоятельно созда­ваемую. Решения о специальном образовании, профессии, рабо­чем месте, местожительстве, супруге, количестве детей и т. д. вку­пе со всеми решениями подчиненного порядка не только могут приниматься, но и должны приниматься. Даже там, где слово “ре­шение” звучит слишком высокопарно, поскольку нет ни осозна­ния, ни альтернатив, индивиду придется “расхлебывать” послед­ствия не принятых им решений. Иными словами, посредством институциональных и жизненно-исторических заданностей воз­никает как бы биографический “конструктор”, блоки которого до­пускают множество вариантов сборки. На переходе от “типовой биографии к выбранной” образуется чреватый конфликта­ми и исторически не отработанный тип “кустарной биографии”. Или-или богатых и ущербныхжизненных либо кон­фликтных ситуаций релятивируется посредством специфических для той или иной жизненной фазы проблемных узлов (скажем, для молодых взрослых людей это — совпадение решений о браке, де­тях и профессии супругов), которые нуждаются в особом плани­ровании и обсуждении — частном и институциональном.

В индивидуализированном обществе индивид под страхом пер­манентного ущерба своих интересов должен научиться рассмат­ривать себя как активный центр, как плановое бюро, рассчитан­ное на собственную его биографию, способности, ориентации, брачные партнерства и т. д. В условиях создаваемой биографии “общество” надлежит рассматривать как величину “переменную”. Конечно, скудость образовательных шансов —проблема, затраги­вающая всех; но что это означает в плане формирования моей соб­ственной судьбы, от которой меня никто не избавит? Что я могу и должен предпринять, чтобы, имея средний балл 2,5, все-таки изу­чать медицину? Таким образом, общественные детерминанты, вторгающиеся в собственную жизнь индивида, необходимо рас­сматривать как “внешние переменные”, которые в собственном жизненном пространстве можно смягчить, обойти или упразд­нить, проявив “выдумку в области мероприятий”, ориентирован­ную на радиус собственной активности, и учитывая “внутренние различения” возможностей контактов и активности.

Требуется активная поведенческая модель повседневности, кото­рая, будучи сосредоточена вокруг “я”, предоставляет и открывает ему шансы для действий и таким образом позволяет рационально приложить возникающие возможности формирования и решения к собственной биографии. Это означает, что ради собственного выживания необходимо под поверхностью интеллектуальных боев с тенью выработать эгоцентрическое мировоззрение, которое, так сказать, переворачивает соотношение “я—общество” с ног на го­лову, приспосабливая его к задачам формирования индивидуаль­ной биографии.

В результате открываются шлюзы для субъективизации и инди­видуализации рисков и противоречий, порождаемых обществом и его институтами. Для индивида детерминирующие его институци­ональные ситуации уже не только события и обстоятельства, обру­шивающиеся на него извне, но по меньшей мере еще и последствия принятых им самим решений, которые он должен рассматривать и прорабатывать как таковые. Этому способствует и то, что характер типичных событий, выбивающих индивида из колеи, исподволь меняется. Если случавшееся с ним раньше было, скорее, “ударом судьбы”, посланным Богом или природой — например, войной, стихийными бедствиями, смертью супруга, — словом, событием, за которое сам он ответственности не нес, то теперь это прежде всего события, расцениваемые как “личный сбой” — от провала на экза­менах до безработицы или развода. В индивидуализированном об­ществе, стало быть, не только наблюдается чисто количественный рост рисков, но возникают и качественно новые формы личного риска: появляется дополнительное бремя в виде новых форм “рас­пределения вины”. Из этих принуждений к самостоятельной про­работке, самостоятельному планированию и самостоятельному созданию биографии рано или поздно безусловно вырастут и новые требования к специальному образованию, опеке, терапии и поли­тике.

В заключение укажем последнюю, на первый взгляд инверсив­ную, главную черту: индивидуализированные биографии, с одной стороны вновь привязанные своими структурами к самоформиро­ванию, с другой стороны открыты почти в беспредельное. Все, что в системно-теоретической перспективе видится раздельным, стано­вится неотъемлемой составной частью индивидуальной биографии — семья и работа по найму, специальное образование и занятость, управление и транспорт, потребление, медицина, педагогика и т. д. Границы подсистем действительны для этих подсистем, но не для людей в институтозависимых индивидуальных ситуациях. Или формулируя в духе Ю. Хабермаса: индивидуальные ситуации рас­полагаются поперек различения система—жизненный мир. Грани­цы подсистем пересекают индивидуальные ситуации. Они, так сказать, суть биографическая сторона институционально разде­ленного. В этом смысле речь идет об индивидуализированных си­туациях институтов, чьи не учтенные на системном уровне взаимо­связи и разрывы постоянно порождают трения, сложности согла­сования и противоречия внутри индивидуальных биографий и между ними. Образ жизни становится в таких условиях биографи­ческим снятием системных противоречий (например, между специ­альным образованием и занятостью, между юридически гарантиро­ванной и реальной типовой биографией)*. Биография — говоря вслед за Н. Луманом — есть сумма подсистемныхрациональностей, а вовсе не их окружение. Мало того, что покупка кофе в магазин­чике на углу способна порой стать вопросом участия в эксплуата­ции сельскохозяйственных рабочих в Южной Америке. Мало того, что при вездесущности пестицидов курс (анти)химии становится предпосылкой выживания. Мало того, что педагогика и медицина, социальное право и транспортное планирование предполагают ак­тивного и — как его красиво называют — “думающего вместе с нами” индивида, который благодаря собственной прозорливости ориен­тируется в джунглях преходящих необходимостей. Все эти и все прочие эксперты перекладывают свои противоречия и раздоры на индивида да еще и (как правило) благонамеренно предлагают ему оценить все это критически по своему разумению. По мере детрадиционализации и создания всемирных информационных сетей биография все больше высвобождается из своего непосредственно­го жизненного круга и открывается поверх границ стран и опыта для некой дистанционной морали, которая потенциально заставляет индивида постоянно формировать собственное мнение. Погружа­ясь в незначительность, он в то же время якобы возносится на трон творца мироздания. Меж тем как правительства (покуда) действу­ют в национально-государственной структуре, биография уже от­крывается всемирному обществу. Более того: всемирное общество становится частью биографии, хотя эту постоянную перегрузку можно выдержать только с помощью ее противоположности: про­пускания мимо ушей, упрощения, притупления.

* Научно-практическое последствие: исследование биографий, осуществляемое лишь в арьергарде исследований семьи и расслоения, становится проблематич­ным. Тот, кто хочет изучать стандартизацию и (имплицитную) политическую формируемость индивидуальных ситуаций, должен разбираться и в образовании, отношениях занятости, промышленном труде, массовом потреблении, социаль­ном праве, транспорте и градостроительстве. Исследование биографий в этом смысле — во всяком случае, согласно заявке — было чем-то вроде междисцип­линарного социологического исследования с точки зрения субъекта — исследо­вания, которое пересекает схему специальных социологии.

Глава VI

Дестандартизация наемного труда. К вопросу о будущем специального образования и занятости

Значение, какое труд приобрел в индустриальном обществе, в истории аналогов не имеет. В полисах Древней Греции необ­ходимый для пропитания и обеспечения труд, который раство­ряется в вечной рутине исполнения каждодневных потребнос­тей и не оставляет никаких следов, выходящих за рамки жизнеобеспечения, был прерогативой рабов. Свободные граж­дане занимались политической деятельностью и культурным творчеством. В средневековье, когда труд еще был ручным, раз­деление труда тоже имело иной смысл. Аристократия считала труд неблагородным. Он был делом низших слоев. Самые бес­спорные признаки крушения мира обнаруживались там, где мужской отпрыск почтенного знатного семейства был вынуж­ден заняться “буржуазной профессией”, читай: опускался до за­нятий медициной или юриспруденцией. Если бы в ту эпоху кто-нибудь стал провозглашать пророчества вроде недавних прогнозов касательно сокращения и даже исчезновения наем­ного труда, люди не поняли бы ни самого этого послания, ни тем паче взволнованности “пророка”.

Значение наемного труда в жизни людей индустриального общества базируется (в значительной степени) отнюдь не в са­мом труде. Оно вытекает в первую очередь из того, что расход рабочей силы является основой обеспечения существования в том числе и при индивидуализированном образе жизни. Но и это лишь отчасти объясняет потрясения, которые были вызва­ны сообщением об исчезновении общества труда. В индустри­альную эпоху наемный труд и профессия стали осью образа жизни. Вместе с семьей они образуют биполярную систему ко­ординат, в которой закреплена жизнь эпохи. Можно наглядно проиллюстрировать это на идеально-типическом продольном разрезе жизни исправного индустриального мира. Еще в дет­стве, целиком находясь внутри семьи, подрастающий человек на примере отца узнает, что профессия есть ключ к миру. Впо­следствии на всех этапах специальное образование остается со­отнесено с не существующей в нем “потусторонностью” про­фессии. Зрелость уже полностью проходит под знаком наемного труда, и не только ввиду того, что определенное время человек отдает непосредственно труду, но и ввиду того, что он “перераба­тывает” его или же планирует во внерабочее время — до и после. Даже “старость” определяется через неучастие в профессиональ­ной деятельности. Она начинается, когда профессиональный мир “увольняет” людей — безразлично, чувствуют они себя старика­ми или нет.

Пожалуй, нигде то значение, какое наемный труд имеет в жизни людей индустриального общества, не проявляется так ярко, как в ситуации, когда двое незнакомых людей при встре­че спрашивают друг друга: “Кто вы?” — и в ответ называют не хобби (голубятник), не религиозную принадлежность (като­лик), не эстетический идеал (вы же видите: рыжая и пухлень­кая), а профессию (квалифицированный рабочий у Сименса), причем как нечто совершенно естественное, хотя, если вдумать­ся, такой ответ говорит лишь о том, что мир обезумел. Зная про­фессию собеседника, мы думаем, что знаем его (ее). Профессия служит обоюдным идентификационным шаблоном, посред­ством которого мы оцениваем людей, ею “обладающих”, в их личных потребностях, способностях, экономическом и соци­альном статусе. А ведь на самом деле странно ставить знак ра­венства между человеком и профессией, которую он имеет. В обществе, где жизнь нанизывается на нить профессии, эта по­следняя действительно содержит определенную ключевую ин­формацию — доход, статус, языковые способности, возможные интересы, социальные контакты и т. д.

Еще в середине 60-х годов Хельмут Шельски неоднократ­но по этому поводу говорил, что семья и профессия суть две стабильные опоры, оставшиеся у человека в условиях модер­на. Они придают его жизни “внутреннюю стабильность”. В профессии индивиду открывается доступ к рычагам обще­ственного воздействия. Пожалуй, можно даже сказать, что через игольное ушко своего рабочего места “обладатель про­фессии” становится “сотворцом мира” в малом. В таком пла­не профессия (как и, с другой стороны, семья) гарантирует основополагающий социальный опыт. Профессия - это место, где социальную реальность можно познать через участие, так сказать из первых рук*.