Ривилегированные классы

фоцесс уравнения идет, но он далеко еще не закончен. _Дру ^Та незаконченность уравнительного процесса выступает и в ряде Клас^ИХ?°Р^М- Наряду с индивидуальным неравенством дано неравенство ре_Ли^°^{В; к}Роме него — неравенство национальных групп, неравенство иозное, государственное, профессиональное и т. д. Во всех этих

отношениях есть привилегированные и обделенные, эксплуататоры сплуатируемые, угнетатели и угнетаемые. **

Правда, как указано выше, с поступательным ходом истории вс^ перегородки падают, но... до окончательного падения их еще дГ^{6 Эт}И еще много пройдет времени и потребуется немало жертв... ^Ле*о,

Тенденции уравнения — несомненны, но они еще далеко не з_а чены в своем осуществлении.

§10.

Спросим себя теперь: "Как же должно мыслиться социальное р_ав ство в своем идеальном завершении?" Означает ли оно только установл* ние известной пропорциональности между заслугами индивида mf группы и социальными ценностями (благами) за эти заслуги? Или ж оно может мыслиться как равенство благ одной личности с благами всех остальных?

Выше мы отвергли так называемое абсолютное равенство. Отверга­ем его и теперь. Но это не означает, что сам принцип "пропорциональ­ного равенства" при надлежащем развитии не может привести и не приводит к равенству абсолютному.

Поясним сказанное. Из краткого исторического рассмотрения фор­мулы "каждому по его заслугам" мы видели, что I) сам аршин, которым измеряются эти заслуги, стал равным, превратившись из неравного, группового в индивидуальный, личный; 2) видели, как изменялось и са­мо содержание социальной заслуги, пройдя через этапы: общественная заслуга — это близость к божеству, это ратная служба и управление, это

— обладание капиталом и выполнение торгово-промышленных функ­ций, наконец, это социально полезный труд. Каждая замена одной формы другою влекла за собой и расширение количества лиц, правомоч­ных получать правовые и социальные блага. Формула "каждому по его труду" означает, по существу, распространение полноты прав и благ почти на весь народ, на большую часть человечества. Мало того, так как занятие тем или иным социально полезным трудом доступно почти всем, никому оно не воспрещено, а, напротив, рекомендуется, в наши же дни начинает даже принудительно вводиться ("трудовая повинность"); так как, далее, лентяйничанье, праздношатательство и тунеядство все резче и резче порицаются общественным сознанием, то можно и должно ожидать, что процент трудящихся будет все более и более расти с ходом истории, а процент бездельников — уменьшаться. Пределом его может и должно быть общество, где все (исключая, конечно, абсолютно неспо­собных, вроде младенцев, калек) будут трудиться и где не будет "ничего не делающих".

Если же это так и если теорема пропорциональности заслуг и приви­ легий правильна, то отсюда вывод: в обществе будущего полнота пра и социальных благ будет принадлежать всем, то есть каждый буД иметь право и возможность на получение полной доли и экономическ» и духовных, и всяких других благ. Если же такое предположение о то» что все будут трудиться, не осуществится, тогда не может быть и указ ного следствия. ^

Таков первый вывод. Но он еще не предопределяет, что доля э благ будет равной для всех. Скажут: труд всех далеко не буД^еТ ₀g наковым. Один будет трудиться над созданием новой машины, а ДР^

— бить булыжники, один создаст прекрасное произведение ^исК^_этИ другой будет выполнять чисто механическую работу. Неужели же все виды труда будут оцениваться одинаково?

Палее, в одно и то же время один, более искусный, работник будет d тать продуктивнее, чем другой, менее искусный. Как же уравнивать Р^а _как измерять их работоспособность?

И* Ответить категорически на эти вопросы едва ли кто-нибудь в со- янии. Возможно, что общество будущего, исходя из положения, ^сТ° самые простые формы труда не менее необходимы и полезны, ^ЧТм самые сложные (изобретение и т. п.), найдет вполне справедливым внягь их ценность и соответственно и долю социальных благ, пг'кое предположение может быть допущено еще и потому, что буДУ^щеМ' по-видимому, та или иная форма груда не будет при- ^Вудительно навязываться каждому, а более или менее свободно вбираться каждым индивидом, сообразно его свойствам и склон­ ностям. При таких условиях всякая работа будет своего рода ис­ кусством и творчеством и потому должна будет оцениваться, как

творчество.

Возможна, однако, и иная расценка. Ряд произведении труда, для создания которых потребуется особый талант и одаренность (например, произведение искусства, науки), могут оцениваться выше, чем рядовые продукты труда, а посему и авторы таких произведений будут получать долю социальных благ (экономические блага, слава, уважение, восхище­ние и т. п.) более высокую, чем доля рядовых работников. Такое положение дел будет более вероятным в ближайшее к нам время. Только в конце этого пути оно может превратиться в предыдущую картину равной оценки всех форм социально полезного труда.

Что касается единицы оценки одинаковых форм труда, то всего вероятнее, что такой единицей будет количество рабочих часов. Раз­личная продуктивность работы в одни и те же часы едва ли даст основание для различной доли расценки. Ведь и теперь не все чиновники одного ранга и профессии работают одинаково продуктивно. Однако и теперь уже штаты и жалованье их назначаются равными и не вызывают особенных протестов. Тем более это должно быть в будущем обществе.

т.

Возможность равного распределения экономических благ (эконо­мическое равенство) допускается и в принципе не оспаривается. Оно кладется во главу угла социализма. И сам социализм мыслится обычно как система обобществления средств и орудий производства. Фридрих Энгельс в своем "Анти-Дюринге" указывает, что содержанием про­летарского равенства является исключительно социальное равенство, понимаемое в смысле уничтожения классов. "Всякое же требование Равенства, переходящее эти пределы, неизбежно является нелепостью", говорит он. Этим самым система марксизма значительно огра- _а ^Чивает и суживает характер равного распределения социальных благ, -м самым и само понятие равенства. С ее точки зрения допустимо _ае^Шь более или менее равное право на экономические блага, но может быть речи о более или менее равном распределении благ чест° ^^{0да: п}Р^{ава на} знание (интеллектуальное равенство), права на рапЛ У^важение и признание, права на максимум моральности (мо- р_ап ^Ное Равенство) и т. д. С точки зрения догмы марксизма подобное

Y^{CTB0 немы}слимо и абсурдно. _То - ^ли то, однако? Действительно ли социализм может говорить *_ет ⁰ ° Равном распределении жизненных экономических благ и не мо- Реоовать равенства иного: морального, интеллектуального и т. д.?

Действительно ли абсурдно по своей сущности требование, напп* интеллектуального равенства? ^риМер

Я бы не ответил на эти вопросы так категорично, как Энг Напротив, я склонен был бы думать, что социализм должен треб(?^ЛЬс все эти формы равенства, и не считал бы такое требование абсолк?^аТь утопическим. " ^о

Социализм, основным элементом которого является при» равенства, не должен и не может ограничиваться требованием от/**¹*¹ экономического равенства (равное распределение экономических и°^Г° щественных благ) потому, что тогда он означал бы учение половин*^ тое, не требующее равного распределения самых ценных вил социального блага. Разве благо знания, или благо общественно признания, или благо добра стоят меньше, чем экономическое благ° и имущественная обеспеченность? Разве первые виды социальных бла° не более или, по крайней мере, не столь же ценны, как и бла/ имущественной обеспеченности, комфорта, довольства и другие матер^ альные блага?

Мало того, разве само имущественное равенство мыслимо и возможно без равномерного распределения знания, моральных и правовых благ? Разве возможно равенство личностей, их взаимная свобода и обеспеченность в обществе, где будут умные и глупые ученые и невежды, моральные люди и преступники? Разве в таком умственно и морально дифференцированном обществе есть гарантии, что умники под новыми формами не обманут снова невежд? Разве в таком обществе "добропорядочные" не будут снова упекать в тюрьмы преступников, а преступники убивать первых; иными словами, разве в таком обществе возможна подлинная свобода, и не появятся снова эксплуататоры и эксплуатируемые, хищники и жертвы, тюрьмы и преступления, короче — все зло современного общества?

Такую возможность едва ли можно отрицать. А потому — раз социализм объявляет войну всем этим бичам человечества, он неизбежно должен выставить и требование равенства не только экономического, но и интеллектуального и морально-правового.

История XIX—XX веков показывает, что блага последнего рода человечество ценит не ниже, если не выше благ чисто экономических. Если бы было иначе, то мы не были бы свидетелями той упорной борьбы трудовых масс, которой полна история XIX и XX веков, за блага правовые и интеллектуальные (равенство перед законом, равенст­ во для занятия публичных должностей, право на равные политические блага — избирательное право, свобода слова, печати, союзов, совести и т. д., борьба за всеобщее и бесплатное обучение, борьба за равное уважение доброго имени каждого и т. д. и т. д.), которые ценились н только как средство для достижения других благ, но и как самоцей' ности. Мыслимо ли, чтобы человечество и в будущем перестало ^ценИ*9 эти блага и отказалось от борьбы за полноту наделения ими Нет, немыслимо. Социализм волей-неволей должен добиваться и эти форм социального равенства. Иначе он будет ублюдочным, °J^CTaJI_aD- идеалом, а не высшим воплощением высочайших постижений и з трашних чаяний. _к0

Это значит, содержание социализма понималось Энгельсом У и неполно. _qTo

Но в ответ мне скажут: "Допустим, что вы правы. Согласимся, социализм должен требовать равного распределения не только венных, но и интеллектуально-правовых благ. Но ведь нельзя же fP*

невозможного! А такое требование явно абсурдно и утопично. Оно 0^аТЬ_оащает нас к тому "абсолютному равенству", которое вы рассмот- ⁰⁰ раньше и сами же признали абсурдным". Отвечаю на это. Прежде о такое требование равного распределения интеллектуально-мо- ^В°^СГ ных благ вовсе не равносильно требованию "абсолютного равенст- Р^а^^ь Последнее было бы дано, если бы я сказал, что раз X знает ⁰³ скрит, его должны знать и все остальные, раз У знает теорию ^Афсренциалов, ее должны знать и все сочеловеки. Интеллектуальное ^ енство мыслится как обладание более или менее одинаково развитым

Равепи

-мыслительным аппаратом, а не обладание одинаковыми познани­ями Познания могут быть различны. Одному человеку нельзя знать fee го Это и вредно, и невозможно. Но можно и должно каждому ладсть всеми логическими и научными приемами, при наличии которых он мог бы "перерабатывать" любую "интеллектуальную пищу". Задача всяко1 о обучения именно к этому и сводится прежде всего, а не к обога­щению памяти всевозможными сведениями. Раз такой аппарат дан _ потенциально дана возможность овладеть любой отраслью знания, а следовательно, и взаимное умственное равенство и умственная незави­ симость. Дело каждого уже выбрать себе любую сферу знания и рабо­ тать над ее проблемами. Такое "интеллектуальное равенство", как видим, далеко от "абсолютного равенства" и вовсе не направлено на то, чтобы опустить Ньютона до уровня дикаря, а, напротив, поднять после­днего до высоты первого.

То же применимо и к моральному равенству. И оно не обозначает того, что раз во имя долга я перевязываю раны сифилитикам, то же обязаны делать и все. Нет! Форм проявления альтруизма бесконечно много, и каждый может и должен здесь делать то, что соответствует его склонностям. Важно только, чтобы все поведение в целом вызывалось и соответствовало заповедям действенной любви. Посему и моральное равенство не требует низведения Христа на уровень разбойника, а стре­мится к тому, чтобы поднять последнего до уровня первого. В силу сказанного первое возражение отпадает. Теперь спросим себя: а мыслимо ли, чтобы подобные формы равен­ства могли быть осуществлены?

Разве не аксиома, что люди рождаются неравными, одни с хорошей наследственностью, другие — с плохой, один с прирожденными талан­тами, другие — без оных? Разве же не утопия думать, что' все это может быть преодолено? Далее, не означало ли бы такое равенство подавление индивидуальности, ее самобытности и отрицание пользы дифференци­ации и борьбы за совершенствование и господство?

Отвечаю. Подавления индивидуальности нет, ибо не может же счи­таться обществом, подавляющим индивидуальность, общество, состо­ящее из Гёте, Гегеля, Канта, Бетховена и т. п. лиц. Это означает только, то все общество состоит из гениев, но каждый из них свободен в своем ^ворчестве. Биологические основания неравенства: наследственность, орьба за существование, дифференциация — несомненно, препятствия Рьезные и громадные, но... не непреодолимые. ^ Сама история и жизнь ведут к указанным формам равенства. Прав- полное умственно-моральное уравнение — предел, абсолютный иде- Нес ^KOTOpbI^' быть может, никогда не будет достигнут. Но вместе с тем _в °^Мненно, что историческое колесо вертится именно в этом, а не лизм°^М^^{НаПравлении}- ®^{от почем}У идеал социального равенства и социа- ц_0ж ^{а без эт}их форм равенства был бы неполон и вот почему он не т не выставлять подобного требования.

СОЦИОЛОГИЯ РЕВОЛЮЦИИ Революционные отклонения в поведении людей

После многих столетий мирной, "органической" эволюции ист человечества вновь вступила в "критический" период. Револю^¹¹* отвергаемая одними, но горячо приветствуемая другими, вступ^^Я> в свои права. Ряд обществ сгорел дотла в ее пламени, к иным она тол ^[128]подступается. Кто может предсказать, сколь долго еще будет прол ° жаться ее пожарище? Кто может быть вполне уверен, что рано и* поздно революционный ураган не разрушит и его обители? Никто н раз мы не можем предвосхитить революцию, то по крайней мере м^ должны знать, что она из себя представляет. Ведь мы, по сути, живе** внутри нее и, подобно натуралистам, вполне можем исследовать анализировать и наблюдать революцию.

Пять лет кряду автору этих строк довелось прожить в круге русской революции. День за днем он наблюдал за всем происходящим. Результа­том этих наблюдений является эта книга. Читатель не найдет в ней идеографического описания русской революции. Скорее это социологи­ческое эссе, в котором анализируются само явление и его черты, так или иначе присущие всем значительным и великим революциям. Задача историка — обрисовать портрет, дать строгое описание конкретного исторического события во всем его своеобразии и неповторимой уника­льности. Задача социолога совершенно иная: в совокупности социальных феноменов его интересуют лишь те черты, которые схожи во всех однотипных явлениях, когда бы и где бы они ни происходили. Верно по этому поводу пишет В. Зомбарт: "Битва при Танненберге — объект исторического исследования; а битва при Танненберге — уже предмет социологии. Берлинский университет принадлежит скорее истории, а Бер­линский университет — социологии"¹. Точно так же и русская револю­ция с присущими ей деталями и подробностями — объект историка, а русская революция как тип — объект социолога.

Воистину нам часто твердят: "История человечества не повторяет­ ся". Но разве повторима история земли, звездных галактик или любого другого уголка вселенной? В одинаковых организмах клетка со свойст­ венными ей составляющими также никогда не повторяется. Но разве препятствуют эти факты обнаружению в ряде неповторяющихся процес­ сов повторения многих феноменов, описанных в законах физики, химии и биологии? Не истинно ли, что на земле Н₂ и О (водород и кислород) составляют воду, несмотря на всю уникальность истории земли? А разве явления и причинные связи, описанные в законах Ньютона, Менделя и других, не повторялись бесчисленное число раз? Этим я хочу лишь сказать, что исторический процесс при всей своей неповторимости падается на множество повторяющихся элементов. Справедливо эт и в отношении человеческой истории, и в отношении истории °Р^ганИЧ_оИ кого и надорганического миров. Здесь также "схожие причины ПР ^ схожих обстоятельствах порождают схожие результаты". Война и MJjj* голод и процветание, захват и освобождение, рост и упадок ^

правление большинства и правление меньшинства — все эти ^

неоднократно повторялись в разных временных и пространствен*» связях. Вопреки существующим отличиям в социальных условиях, г ^ которых происходят эти процессы, сохраняется фундаментальная

феноменов одного и того же типа, как, к примеру, война, когда бы #^ссГЪ£_ъ1 она ни происходила, не может быть анигилирована полностью и _сТВующими разнородными обстоятельствами. Таким образом, ре- соПУ^т _{ы СХ}ожих предпосылок вынужденно повторяются в более или зУ^ль^ _коМплицитной форме. Концепция, скрытая в книге Экклезиаста, мене истины. А вот фундаментальная ошибка многих теоретиков

власти фислософии истории как раз и заключалась в том, что они ³ °али "повторения" не там, где следовало бы. Ибо они обнаруживают- Я^сК _{в СЛ}ожных и великих событиях истории, а в элементарных, повсед- ных и обыденных фактах, из которых составляются явления первого ^пядка и на уровне которых сложные явления должно анализировать¹.

С этой точки зрения беспрерывное творчество истории не столь бесконечно ново и безгранично, как многим это представляется. История одобна писателю, который без устали пишет все новые драмы, трагедии я комедии, с новыми типажами и героями, новыми сюжетами и действи­ем но... все на старые темы, которые не раз повторялись в трудах этого неутомимого автора. Подобно исписавшемуся автору, история, вопреки своему творческому потенциалу, вынуждена повторяться.

Все это может быть сказано и о великой трагедии, названной "рево­ люцией". Она происходила на исторической авансцене не раз, но каждый новый раз ставилась заново. Условия времени и пространства, сценарий и протагонисты, их нравы, монологи и диалоги, хор толпы, число актов и "сцен столкновений" — все это варьируется. Но тем не менее при всех несовпадениях огромное число явлений вынужденно повторяется. Ибо все актеры в разных сценариях играют одну и ту же пьесу, именованную "революцией".

Давайте теперь зададимся вопросом: "Что такое революция?" Немало приводилось дефиниций на этот счет, хотя многие из них базировались на ложных принципах. К ним относятся как "слащавые", так и "горькие" определения. Под этим я разумею те дефиниции, кото­рые соотносятся скорее с воображаемым, чем с реальным образом революции.

Э. Бернштейн пишет, что "в настоящий момент революционными можно назвать лишь те периоды в истории, в которые достигались определенные свободы" ("Дни". № 17). Другой автор утверждает: "Ок­тябрьский переворот 1917 года обычно описывается как революция, но пытки и революция несовместимы. Так и в Советской России, где насилие стало обыденным явлением, есть только реакция, но нет ника­кой революции" ("Дни". № 117).

Эти концепции революции могут быть расценены как умозритель- ^ные, "слащавые", поскольку все революции и постреволюционные пери­оды, как правило, не только не давали приращения свободы, но чаще опровождались ее сокращением. Но следует ли из этого, что многие Древние и средневековые революции, так же как и Великая французская Революция, не есть революции? Революция и муки не только не проти- пег>^{еЧа1ЦИе} ДРУ¹^ явления, но, напротив, каждый революционный Bbi °^Д °™^ечен ростом убийств, садизма, жестокости, зверств и пыток. РУсс^{СКаеТ ЛИ одного лишь} факта зверств, что французская или

кая, английская или гуситская революции не были революциями? ных Р^имеР^ы эти демонстрируют ошибочность и субъективность подоб- ^^онцепций революции. Их авторы — донкихоты от революций, не

I Q

Соц_Иал^{Принципс}»°вторения см. мою "Систему социологии", а также Г. Тарда ^с°^ологии^^{е законы} ' И- Бауера "Эссе о революции"; Э. Росса "Основания

желающие видеть прозаический образ девушки из Тобоса или тазик бритья, а стремящиеся узреть в них чудесную Дульсинею или прекр_ас ^ рыцарский шлем. Некоторые из этих "иллюзионистов" пытаются и*¹*¹® виться от противоречий, указывая, что все негативные элементы револ^³' не принадлежат ее сущностным характеристикам, а представляют в случайные элементы и соотносятся скорее с тем, что именуется "реакци а не "революцией". В этом аргументе скрыт все тот же "иллюзионниз ^ Если почти все революции, как правило, сопровождаются подобный негативными явлениями (пытки, ограничение свободы, пауперизат населения, рост зверств и т. п.), тогда какой резон считать их "случайный и сопутствующими"? Это так же бессмысленно, как считать повышена¹ ртути в термометре "сопутствующим фактором" повышения температур "Иллюзионисты" предпочитают апеллировать к "реакции" как к источник^ всех негативных явлений, связанных с революцией. Воистину все они впял ли отдают себе отчет в значимости такого отождествления.

Возможно, их удивит, что каждый революционный период неизменно распадается на две стадии, неразрывно связанные друг с другом. "Реак­ция" не есть феномен, лежащий за пределами революции, а суть ее имманентная часть — вторая стадия. Диктатуры Робеспьера или Ленина Кромвеля или Жижки вовсе не означают закат революции, а свидетель­ствуют о ее трансформации во вторую стадию — стадию "реакции" или "обуздания", но никак не ее конца. Лишь после того как "реакция" сходит на нет, когда общество вступает в фазу свой нормальной эволю­ции, лишь после этого можно считать, что революция завершена. Наши "иллюзионисты", проклиная "реакцию", и не подозревают, что тем самым они хулят не что иное, как саму революцию на ее второй стадии.