Социальный строй инков

В 2002 г. в Перу под улицами Лимы археоло­ги обнаружили несколько тысяч прекрасно со­хранившихся мумий инков: многие из них были с неповрежденными волосами, кожей и глаза­ми. Из огромного кладбища инков, в котором может находиться до 10 тыс. захоронений, из­влечены пятисотлетние тела более 2 тыс. муж­чин, женщин и детей. А прямо над этим клад­бищем тысячи их потомков продолжают спе­шить по своим делам. Гильермо Кок, возглавляющий раскопки, считает, что это одна из самых значительных находок в исто­рии археологии инков: «У нас настолько мно­го материала, что нам придется обрабатывать его годами. Это даст возможность заново на­писать историю культуры инков».

Многие тела находились в больших коконах, со­державших до семи человек и весивших около 180 кг. Там были и взрослые, и дети, возмож-

но, целые семьи, завернутые в необработанный хлопок и тонкую ткань. Из 10 тыс. только 40 ко­конов были увенчаны фальшивыми головами

Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Одесса, 1900.С. 138. ¹⁴ Там же. С. 142.

Там, где «индивиды суть простые принадлежности коллективного типа они вполне естественно становятся принадлежностями воплощающей ег центральной власти»¹⁵. Здесь управляющая власть — целиком продукт ппп стоты коллективного сознания как демиурга общественной жизни. Просто" та же всегда абстрактна, поэтому нужен конкретный орган или индивцт" выступающий глашатаем этой простоты. Верховный орган или вождь в пеп вобытном клане вовсе не узурпирует коллективную власть. Он естественны! выразитель коллективной воли, добровольно ему переданной. Наличие апь ного коллективного сознания обязательно предполагает наличие сильной личности. К ней переходит и в ней сосредоточивается право нераздельной собственности общества над вещами.

Если управление — это прежде всего определенные профессиональные услуги, то в первобытном клане они, говорит Дюркгейм, не имеют особого значения. Их роль второстепенна, на первый план выходит авторитет управ­ляющих как представителей и выразителей коллективной воли, доверия мас­сы людей. Они могут исполнять свои управленческие функции плохо или хо­рошо, но оценивать их деятельность будут совсем по иным критериям. Глав­ное — насколько они укрепляют коллективное единство, охраняют целостность и чистоту коллективного сознания от расколов, умеют вовремя почувствовать настроение массы. Такой логический вывод напрашивается из кратких размышлений Дюркгейма о примитивном коллективизме.

Наблюдения французского социолога наталкивают нас и на другие суж­дения, имеющие тесную связь с современностью. Примитивный клан или семья, поскольку она вынуждена заниматься обеспечением своего существо­вания, является производящей ячейкой, трудовой организацией. Но в отли­чие от более поздних и современных типов для первобытно-клановой орга­низации производительная деятельность не была самоцелью — ей просто надо было выжить. Куда важнее было осуществление коллективных функций и обрядов. Иными словами, труд для составляющих клан индивидов не был профессиональной деятельностью также, как не было ею и управление. Они

(falsas cabezas), покрытыми париками. В них хоронили представителей элиты общества ин­ков. До того ученым была известна только одна falsa cabeza. По мнению Кока, среди мумий мо­гут оказаться останки людей десяти различных социальных положений. Множественные разли­чия в статусе, возрасте и происхождении мумий, а также ткани и другие предметы материальной культуры помогут создать правильное представ­ление о культуре инков и о самих людях. Вместе с мумиями обнаружено от 50 тыс. до 60 тыс. памятников материальной культуры, где было по­чти все: от личных вещей до пищи и хозяйственной утвари. Эти предметы, возможно, были призваны облегчить пребывание умерших в царстве мертвых. Условия для хранения мумий в Перу почти иде­альные: чрезвычайно сухая почва перуанской пу­стыни, на которую дождь может проливаться

один раз в 20 лет. Хорошо сохранившиеся тела позволят ученым определить состояние здо­ровья населения в обществе инков, генетичес­кие взаимосвязи, источники питания и причины смерти. Кроме того, вся находка в целом даст возможность пролить свет на политическую, общественную и экономическую систему инков. После многовекового хранения мумии начали быстро портиться в результате вмешательства местного населения. Жители Тупак Амару снима­ли верхний слой почвы для постройки временных жилищ и буквально разрывали при этом некото­рые мумии. Поскольку в поселении нет канализа­ции, население выливает воду и нечистоты пря­мо на улицу, в результате чего также страдают мумии. После завершения исследований мумии планируется поместить в местный музей. Источник: compulenta.ru.

^]* Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Одесса, 1900. С. 143.

скорее побочные результаты, средство сохранить коллективное целое. По­этому, видимо, прогресс техники и методов управления в коллективо-цент-ристских обществах замедлен, как замедлен и рост профессионального мас­терства. Человек зарабатывает кусок хлеба не потому, что хорошо трудится, а потому что является членом этого коллектива.

Справедливость подобных утверждений доказывается дальнейшим ана­лизом Дюркгейма. В отличие от примитивных стадий в эпоху органической

солидарности индивиды группируются уже не по происхождению, а по конкретной при­роде своей социальной деятельности. Их пер­вичная среда не род или племя, а профессия. Место индивида в общественной пирамиде определяет не реальная или фиктивная еди­нокровность, а выполняемая им функция. Зарождающиеся классы и уходящие с истори­ческой сцены касты теперь формируются в результате смешения «профессиональной организации с предшествовавшей семей­ной»¹⁶. Но для этого необходимо было, что­бы социальная жизнь людей строилась на со­вершенно иных комбинациях, организовыва­лась на иных основаниях: одно из них — дальнейшее разделение труда и возросшее число специализированных занятий, дру­гое — появление административного и судеб­ного аппарата, развитие обмена и договорно­го права. На смену политико-семейной при­ходит экономическая организация, которая доминирует в устройстве общества. В Рим­ской республике клан и род потеряли значе­ние общественного учреждения и появились первые профессиональные орга­низации — корпорации чиновников (сенаторов, всадников, жрецов) и ремес­ленников (ремесленные цехи). Одновременно выделяется понятие о светском государстве¹⁷.

Усиление профессионального начала в производственной и социальной жизни соответствует усилению территориального разделения в структуре населения. Вместо кланов, родов и племен появляются территориальные округа (марка, община, сотня, село, графство, провинция, департамент). Принцип совместного проживания замещает признак совместного проис­хождения. Возникают новые формы группирования населения, организации коллективной жизни. С одной стороны, город и село, с другой — професси­ональные союзы и трудовые (производственные) организации. Новые фор­мы коллективной организации более гетерогенны и открыты. Оседлость и закрепленность уступают место экономической и социальной мобильности — перемещению товаров и движению рабочей силы.

Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Одесса, 1900. С. 144. Там же. С. 146.

Профессиональная организация общества, проникая во внутрь сегментап ной, разрушает ее. Концентрированным выражением этого процесса служит средневековый город. «Всякий город со своими непосредственными окрест ностями образует группу, внутри которой труд разделен», но организован ещ_е на принципах натурального хозяйства. Ибо, как отметил Г. Шмоллер, _Го_ род стремится развить все отрасли промышленности и снабжать деревню (округу) всем необходимым'⁸. Внутри города жители группируются по про­фессиям. Однако начиная примерно с XIV в. натуральный характер промыш­ленной организации города исчезает. По мере развития международного разделения труда политические и национальные границы в специализации размываются. Вначале каждый город имел столько суконщиков, виноделов каретников и т.д., сколько было нужно для его жителей. Но постепенно кон­куренция разрушила натуральную замкнутость: европейская промышлен­ность переступила национальные границы и стала исчезать еще одна черта сегментарной организации общества. Города все больше специализируются, среди них появляются университетские, фабричные, портовые, бюрократи-ческиеит.д. Эволюция общества, заключает Дюркгейм, идетвтаком направ­лении, что в будущем и социальная, и политическая организация его при­обретут исключительно или почти исключительно профессиональное осно­вание¹⁹.

Таков в общих чертах исторический очерк коллективной жизни по Дюрк-гейму. Можно соглашаться или не соглашаться с его теоретической схемой или отдельными утверждениями. Но нельзя отрицать, что его схема не ли­шена эвристической силы, а утверждения — исторической точности. Неко­торые наблюдения французского социолога представляют немалый интерес и сегодня.

Блистательные способности к тонкому анализу Дюркгейм проявил при рассмотрении вопроса о соотношении личности и коллектива. Возвращаясь к генезису примитивного общества, он дополнил свои рассуждения о при­роде коллективного авторитаризма следующим пассажем:

Индивиды, вместо того чтобы подчиняться группе, подчинились тому. кто ее представлял, и так как коллективная власть в диффузном состо­янии была абсолютна, то и власть вождя... естественно приняла тот же характер... Вместо того чтобы выводить умаление личности из установ­ления деспотической власти, нужно, наоборот, видеть в этом первый шаг на пути индивидуализма. Вожди... суть первые индивидуальные личности, выделившиеся из социальной массы. Их исключительное положение, ставя их вне ряда, создает им отличную физиономию и. следовательно, индивидуальность. Управляя обществом, они не обяза­ны следовать всем движениям его. Без сомнения, силу свою они чер­пают в группе, но раз эта сила организована, она становится автоном­ной и делает их способными к личной деятельности. Открывается, зна­чит, источник инициативы, который до этого не существовал. Впредь есть уже личность, которая может производить новое и даже в извест­ной мере идти против коллективных обычаев²".

^IS Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Одесса, 1900. С. 148-149.

¹⁹ Там же. С. 150.

²⁰ Там же. С. 154-155.

Подобные рассуждения натолкнули нас на следующие мысли. Неисчис­лимые беды России, ее экономическая отсталость, политическая неразви­тость и социальная дисгармония проистекают из неразвитости личного на­чала в исторической судьбе народа. Тезис о неразвитости личного начала и, наоборот, преобладании в русской истории коллективно-общинного нача­ла, причем порой в самых примитивных, варварских формах, выдвинут был представителями русской государственной школы, такими выдающимися историками, как С.М. Соловьев, П.Н. Милюков, Б.Н. Чичерин. Неразви­тость личного начала означает отсутствие в России аристократии. Речь идет не об отдельных выдающихся деятелях в литературе, политике, науке, кото­рыми богата история страны, а о целом социальном слое. Слое, имеющем прочную экономическую базу, политическое и культурное влияние, занима­ющем самостоятельное место в общественной организации и разделении труда, в социальной структуре населения. И не просто занимающем, но и доминирующем, обладающем огромной социальной силой и владеющем исторической инициативой. Под аристократией надо подразумевать не клас­совую элиту общества, господствующую над всеми и пользующуюся подчас незаслуженными привилегиями. Речь надо вести о социальном авторитете лучших людей, готовых жертвовать собой и своим достоянием ради обще­ства в трудную минуту. Лучшие люди, или аристократы, есть в любом соци­альном слое, группе, классе. Передовые рабочие, дорожащие профессиональ­ными ценностями, зажиточные крестьяне, собственным трудом построив­шие крепкое хозяйство и кормящие страну, инициативные руководители, предприниматели и т.п. Прогрессивно развивается лишь то общество, кото­рое создало надежный механизм воспроизводства аристократии, умеет ее поддержать и предоставляет свободу действий.

К сожалению, в истории России чаще происходило обратное: лучших и инициативных безжалостно губили. Репрессивный механизм, будь то оп­ричнина Ивана IV или сталинская ад­министративная система,воспроизво­дил и отвоевывал жизненное про­странство скорее для середняков и наихудших. Исполнительность цени­лась выше профессионализма, конеч­ные результаты труда ставились не выше его затрат, качество подменялось количеством. Уравнительный социа­лизм и военный коммунизм утвердили примат абстрактно понятой коллек­тивной воли, единственным выразителем которой стала бюрократия (а она в любом обществе рассматривается как символ посредственности и консер­ватизма) как антипод индивидуальной личности.

Согласно Дюркгейму, первыми индивидуальными личностями станови­лись вожди, уже в силу своего социального положения способные противо­поставить свое мнение воле коллектива. Утверждать, что на это способен рядовой член коллектива, невозможно: рядовое — это всегда анонимная сила коллектива. История свидетельствует, что не средние, а лучшие являлись прообразом и генотипом личности. Подавить мнение рядового члена коллек-

тива и раньше, и сейчас весьма просто: вожди мобилизуют силу коллектив для расправы с одиночкой, да и сам коллектив не позволит кому-то быт^ индивидуальным, не таким, как все. Только вожди черпают свою силу в гпуг|^Ь пе, даже если выступают против ее воли.

Таким образом, объяснение социальной роли управляющих, их ситы влияния надо искать, по мысли самого Дюркгейма, не в их личных качеств-,' или превосходстве положения, а в природе управляемых. «Надо наблюет'' каковы общие верования, общие чувства», которые сообщили отдельно!' личности такое могущество. Узурпация отдельной личностью коллективно» воли — явление довольно частое там, где общество и коллектив не достипм высокой степени зрелости. Сильный коллектив вовсе не означает, что все составляющие его люди — сильные личности. Конечно, сильный коллектив требует сильной личности, но в единственном числе. Отсюда и деспотичес­кая власть, отсутствующая в индивидуалистически развитых плюралистичес­ких обществах. Пожалуй, можно согласиться и с таким суждением Дюркгей­ма: «Деспотизм, раз он не является патологическим явлением упадка, есть не что иное, как измененный коммунизм»²¹. Разумеется, если термин «ком­мунизм» понимать так же, как понимал его сам Дюркгейм, т.е. как характе­ристику примитивного коллективизма, а не какого-либо современного об­щества.

Он возражает теоретикам, которые считают началом человеческого обще­ства изолированного индивида. Если это так, размышляет французский со­циолог, то совершенно непонятно, каким образом отдельные индивиды пе­решли к кооперации и сотрудничеству. Ведь это равносильно переходу из со­стояния независимости к подчинению и зависимости: «для существ, родившихся для свободной и одинокой жизни, подобная жертва тяжелее все­го... Коллективная жизнь не возникла из индивидуальной, но, наоборот, эта последняя возникла из первой»²².

Кооперация, служившая результатом довольно зрелой стадии разделения труда, представляет собой явление недавнее. Ее более ранний прообраз — ассоциация — отражает примитивную коллективность, в которой есть диф­фузия, но еще нет дифференциации индивидов и функций. В ассоциации, т.е. группировании людей по сходству, не существует развитой личности и глубокой специализации занятий. Лишь на том этапе, когда оба эти процес­са достигли высокой степени, формируется кооперация.

Разделение труда, приводящее к возникновению кооперации, предпола­гает существование общества, которое основано на юридической регламен­тации. Конкуренция существовала и в примитивном обществе, но также примитивная. Люди, вытесненные из одной сферы деятельности, не прибе­гали к другой, а вообще убегали на незанятое пространство и там воспроиз­водили прежний род занятий. Но по мере развития общества и уплотнения населения конкуренция толкала людей не к перемене места жительства, а к перемене труда, в результате возникали новые профессии, расширялись спе­циализация и разнообразие труда. Особенно высокой плотность населения была в городах, поэтому именно здесь наиболее очевиден технический про­гресс. Причем разделение труда, согласно Дюркгейму, должно происходить

²¹ Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Одесса. 1900. С. 155.

²² Там же. С. 223.

стихийно, самопроизвольно, оно «не может быть сделано по предваритель­ному плану»²', поскольку невозможно заранее предусмотреть всю совокуп­ность случайных факторов. Люди сами распределяются по родам деятельно­сти, притираясь друг к другу, свободно выбирая потребителей и работодате­лей, составляя контракты и беря на себя обязательства. При столкновении частных интересов борьба и конкуренция неизбежны. Но если в обществе сильны юридические регламентации, то оно способно правильно организо­вать соперничество в сфере профессионального труда.

По-настоящему разделение труда, полагает Дюркгейм, произошло толь­ко в Европе, ибо здесь оно стало интернациональным. Но еще раньше, к кон­цу XVIII в., «стало образовываться коллективное сознание европейского общества»²⁴. Таким образом, уровень разделения труда в Европе соответствует уровню и глубине социального устройства общества. Это принципиальный момент.

Однако подобное совпадение возможно не всегда. По уровню экономи­ческого развития, широте разделения труда нельзя «судить о месте, занима­емом обществом на социальной лестнице». Страны, расположенные рядом

с промышленно развитыми, но менее цивилизованные, способны легко ус­ваивать поверхностные признаки ци­вилизованности. «Дух подражания, столкновение с более утонченной ци­вилизацией» оказывают двойственное влияние. В одном случае это заимство­вание передовой технологии и подтя­гивание социального устройства до мирового уровня, в другом — подобное соседство ведет лишь к мнимому развитию, т.е. стремясь догнать передовых соседей, страна фактически топчется на месте.

Так произошло с Россией в конце XIX в. На отсталый социальный строй с характерными для него диффузной коллективностью (механической соли­дарностью) и неразвитым личностным началом наложились технические за­воевания Запада. Усвоение передовой технологии происходило поверхност­но, не затрагивая глубины народной жизни (она по существу еще не была готова к стремительному индустриальному скачку). При встрече различных культур форма заимствуется прежде содержания.

Нельзя целиком и полностью (если оставаться в рамках аргументации Дюркгейма) согласиться с мнением В.И. Ленина, высказанным им в своем раннем произведении «Развитие капитализма в России», что в стране капи­тализм западноевропейского образца стал фактом, ибо сложилось внутрен­нее разделение труда и сформировалась наемная рабочая сила²⁵. Для него факт разделения труда был вторичным, производным от уровня социальной жиз­ни, как производной от нее была и сама экономика. «Дело в том, что разде­ление труда, будучи... явлением производным и вторичным, происходит на поверхности социальной жизни, и особенно верно это относительно разде­ления экономического труда. А во всяком организме поверхностные явле-

Дюркгеим Э. О разделении общественного труда. Одесса, 1900. С. 220. _г⁴ Там же. С. 224. ^S Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 3. С. 21-24, 59-60.

ния по самому своему положению доступны действию внешних причин д_атогда, когда внутренние причины, от которых они зависят, вообще не из\ ⁶нились. Достаточно, чтобы какое-нибудь обстоятельство вызвало у нагю^более сильную потребность в материальном благосостоянии, и у него разов^ется разделение экономического труда без того, чтобы заметно изменщсгсоциальное строение»²''. " ^Сь

Действительно, в пореформенной России (имеются в виду реформы 1861 — 1864) еще очень мало изменились внутренние основы. Крепостное прщГ

сковало социальную жизнь, развитие промышленности и экономических институтов капитализма затрагиваю скорее поверхность общества, а его глубина (социальное строение и образ жизни подавляющего большинство на­селения — общинного крестьянства) оставалась косной и рутинной. Распре­деление наемной рабочей силы, отно­шения предпринимателей и рабочих слабо регулировались юридическими нормами. В области трудового законо­дательства Россия сильно отставала от Европы. Коллективная жизнь народа, пропитанная общинным духом, и кре­постная промышленность отличались консерватизмом и принудительным регулированием. Конкуренция не про­питала всех ячеек экономической жиз­ни, не стала движущей силой профес­ сионализации труда, роста деловом культуры и организации. Наконец, плотность населения не была достаточно высокой для правильного, а не па­тологического разделения труда.

Там, где коллективное сознание достаточно примитивно, диктуемые им нормы поведения мало способствуют прогрессу разделения труда. У славян община, или задруга, говорит Дюркгейм, «увеличивается часто в мелких размерах, что нищета там бывает велика; однако так как семейный дух очень силен, то вообще продолжают жить сообща вместо того, чтобы взяться за какие-нибудь посторонние занятия, как занятия моряка, купца»²⁷. Замеча­ние Дюркгейма в известной мере верное. Так называемое отходничество, т.е. посторонние промыслы, зародились в российском крестьянстве довольно поздно, но оно оставалось временным занятием, связь с землей русские по­лукрестьяне-полурабочие не прерывали никогда. Отходничество (или вто­ричная занятость, выражаясь словами Дюркгейма) — «отречение от непроч­ного и все более оспариваемого существования»²**, существования в качестве земледельца. Кроме отходничества к таким формам отречения Дюркгейм

²⁶ Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Одесса, 1900. С. 225.

²⁷ Там же. С. 227.^2Х Там же. С. 228.

относит эмиграцию, колонизацию, специализацию и самоубийство. Все это возможные формы исхода в борьбе за существование.

Вместе с тем, если прибегнуть к современной терминологии экзистенци­ализма, они суть формы ухода, или отречения (отчуждения) от родины (ме­ста жительства), от прежней профессии, от самой личности (самоубийство). Чем шире миграция населения, т.е. «подвижность социальных единиц», тем слабее роль традиций в жизни общества, тем более размыто общее кол­лективное сознание, опирающееся на авторитет традиций и обычая. Боль­шие города — это центры миграции и очаги технического прогресса. Они все больше разрушают старые механизмы коллективной преемственности в тру­де. В городах резко сокращается удельный вес людей пожилого возраста и увеличивается — молодежи, которая склоняется скорее к моде, нежели к традициям, к мобильному, нежели к устойчивому. Социальные нововведе­ния, «волны прогресса» и увлечения делают коллективную жизнь дискрет­ной. Индивид, ускользая от ига коллективных привычек, не подпадает под них снова, но становится к ним более индифферентным²⁴. В больших горо­дах индивид гораздо больше свободен от коллективного ига, чем в малых. Ведь нигде так хорошо не скроешься, говорит Дюркгейм, как в толпе.

Следовательно, чем многочислен­нее группа людей, тем слабее в ней со­циальный надзор и сила коллективной цензуры. Однако стоит коллективному надзору ослабнуть, как появляется вза­имное равнодушие, но одновременно исчезает и местечковая замкнутость. Горизонты личности расширяются, интенсифицируются общение и взаи­модействие, возрастает интерес к меж­дународной жизни. Подобный процесс особенно заметен в странах Западной Европы, где плотность населения из­давна была велика, а коллективный надзор не принимал жестких тоталитарных форм.

В отличие от преимущественно городских цивилизаций в странах с ред­ким населением коллективный контроль со временем не ослабевает. И это не противоречит общей логике рассуждений Дюркгейма. Например, в Рос­сии огромное пространство не позволяет населению проживать плотной урба-низованной общностью. Напротив, оно рассредоточено в замкнутых на себя общинах, связь между которыми относительно слабая. Чем сильнее роль местной власти и коллективного надзора, тем слабее развито индивидуаль­ное начало в человеке.

Местечковую, корпоративную и сословную замкнутость способна разорвать только профессиональная этика. Концентрируясь поначалу в небольших груп­пах населения, она постепенно охватывает все общество. Именно профессио­нальный дух оставляет свободу частным мнениям и интересам, организует жизнь общества на новых основаниях. Ведь коллективное сознание, требую­щее поклонения авторитету, традиции, связывает нас с прошлым, с нравствен-

Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Одесса, 1900. С. 235-237.

ными ценностями предшествующих поколений, а профессиональная жизи открыта для изменений и обновления, основывается на знании и способно тях индивида. Следовательно, она требует индивидуального процесса.

Отсюда ясно: чем «больше наследственности в распределении занятий, те неизменнее это распределение, тем труднее, следовательно, происходит п_Ро^М цесс разделения труда». У первобытных народов наследственность не играе практически никакой роли. «Несколько начинающих специализировать функций избирательны, но они еще не установились. Вождь или вожди мал отличаются от управляемой ими толпы: их власть ограниченна и кратковпе менна; все члены группы находятся на равной ступени. Но, как только про­является более резким образом разделение труда, оно закрепляется в пере­дающейся наследственно форме: таким образом рождаются касты. Индия представляет нам совершеннейший образец этой организации труда... В Ас­сирии, Персии, Египте общество разделяется подобным же образом. Там, где касты заменяются классами, которые хотя и менее тесно закрыты извне, тем не менее опираются на тот же принцип»³⁰.

Наследование занятий сохранялось веками потому, что отвечало каким-то важным индивидуальным потребностям, т.е. выполняло первостепенную социальную функцию. Его нельзя считать искусственным изобретением, которое выгодно узкой группе людей. В этом случае оно довольно быстро исчезло бы с исторической сцены. Но такого не случилось. Гиппократ был семнадцатым врачом в своей семье³¹, он сам и другие верили в высокое об­щественное предназначение врачебной профессии и каждого, кто наследо­вал сложное искусство. Это создавало порядок и социальную стабильность в обществе.

Нередко наследование профессии закреплялось традицией не за семьей. группой или индивидом, а за целым народом или расой. В Абиссинии евреи обычно были каменщиками, магометане — кожевенниками и ткачами, гре­ки и копты — ювелирами и оружейниками. В восточной Германии в течение веков славяне были рыболовами³². Понятно, что такое социобиологическое разделение труда изменялось очень медленно. Сейчас, говорит Дюркгейм, профессия наследуется все реже. Возможно, что наследственность явилась первой и довольно элементарной формой трудовой организации. Ее доля в социальной организации труда тем выше, чем труд менее разделен³³.

Наследование может стать социальным учреждением только при извест­ных условиях. Рождающийся в семье врача получал от родителей все необ­ходимое для профессиональной деятельности: книги, знания, инструменты. снадобья и др., хотя по своим способностям он мог и не выделяться среди сверстников. В результате то, что он должен приобрести сам, составляет весь­ма немногое по сравнению с тем, что он получает по наследству³⁴. Наследо­вание — это не передача особых способностей, а создание соответствующих предпосылок для профессиональных занятий детей. Но если само общество или другие институты, кроме семьи, могут создать равноценные условия, то роль института профессионального наследования падает.

^Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Одесса, 1900. С. 244.

³¹ Там же. С. 245.

³² Там же. С. 246.

³³ Там же. С. 254.

³⁴ Там же.

«Когда индивид имеет меньшую долю в образовании своего ума и харак­тера, то он не может иметь, — пишет Дюркгейм, — большую в выборе своей карьеры... В конце концов с наследственностью функций дело обстоит так же, как и с наследственностью имущества. В низших обществах наследство, переданное предками и состоящее чаще всего в недвижимости, представля­ет самую важную часть каждой отдельной семьи; индивид вследствие слабой жизненности тогдашних экономических функций не может прибавить мно­гого к наследственному фонду. Поэтому не он владелец, а семья, существо коллективное, состоящее не только из всех членов данного поколения, но из всего ряда поколений. Вот почему вотчинные имущества неотчуждаемы; ни один из кратковременных представителей семейного существа не может рас­полагать им, так как оно не его. Оно принадлежит семье, как функция — касте»³⁵.

Дюркгейм не точен, пожалуй, только в одном. Роль семьи и неделимого имущества как единого коллективного фонда сильна не только в низших, но и в высших обществах. В нынешнем постиндустриальном обществе роль семейной кооперации ничуть не уменьшилась. Так, в США существуют семьи, которые одновременно контролируют несколько крупных корпора­ций. Одно только семейство Меллонов контролирует (прямо или косвенно) четыре крупнейшие нефинансовые корпорации, инвестиционный банк, страховую компанию и 15 крупных коммерческих банков. Такая семья, имея небольшую долю акций во многих корпорациях и разветвленные связи, мо­жет оказаться влиятельнее более крупного, чем она, но индивидуального держателя акций³⁶.

При помощи особого механизма браков среди семей-собственников фор­мируется правящая элита, которая оказывает значительное влияние на функ­ционирование всего капиталистическо­го производства, систему управления и распределение власти. Основываясь на тезисе И. Шумпетера о том, что семья есть истинная единица классовой тео­рии, американский социолог М. Цейтлин на основе эмпирических данных показал, что классы как социальные группы конституируются свободными браками представителей семей, занимающих различное положение в системе общественного производства и отношений собственности, но имеющих сход­ные экономические возможности, социальные интересы и обладающие опре­деленной «психологической совместимостью»³⁷. Не только высший, но и сред­ний класс, если иметь в виду американских фермеров, формируется на осно­ве семейных ячеек, семейных ферм.

Прогресс общества, поДюркгейму, происходит по мере того, как сокраща­ется доля наследуемого и возрастает доля индивидуально приобретаемого в судьбе отдельного человека. Капитализм, уничтоживший или по крайней мере существенно уменьшивший роль наследования занятий, заменил его другим институтом профессионального продвижения — деловой карьерой. Каждый

Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Одесса, 1900. С. 254-255.

Подробнее см.: Кравченко А. И. «Революция менеджеров»: Отделилась ли собственность от контро­ля над производством? // Социологические исследования. 1982. № 1. С. 71—83. Там же. С. 76.

продвигается в бизнесе сам, соразмерно своим способностям и таланту, а не унаследованным от предков имуществу, должности и привилегиям.

Наследственность и закрепление индивида за данным видом труда при­водят к тому, что профессиональные типы людей различаются между собой и социальным положением, и образом жизни, и одеждой, и манерой пове­дения. В примитивном обществе носители различных общественных функ­ций разнились даже анатомически: на фиджийских островах вожди хороню сложены, высокого роста, мускулисты, а «люди низшего сословия» очень худы вследствие чрезмерного труда и плохого питания. В современном же обществе эти различия в значительной мере исчезли¹*.

Чем шире контакты между людьми, в том числе и профессиональные, чем многочисленнее население, тем выше плотность социальных связей и интен­сивность взаимодействия людей, «но эта интенсификация и составляет ци­вилизацию»³⁹. В связи с этим Дюркгейм вводит в оборот понятие «закон тя­готения социального мира», под которым понимает динамику социальной массы, рост плотности населения как следствие разделения труда и прогресса цивилизации⁴⁰. Социальные слои и профессиональные перегородки, разде­ляющие народы, исчезают, и последние притягиваются с силой, пропорци­ональной плотности населения и уровню специализации труда.

Закон Дюркгейма действует таким образом, что социальная среда, т.е. нее общество как совокупность конкретных социумов (малых обществ), никог­да не может прийти в стационарное состояние. Это означало бы смерть. Про­гресс останавливается, когда в мире все одинаково. Но страны развиты не­одинаково, плотность населения и социальной жизни у них различна. Зна­чит, миграция людей, их приток и отток из городов, как и общественные контакты, будут происходить постоянно⁴¹. Чем больше индивидов живет вместе, тем богаче и разнообразнее их жизнь, тем выше роль и значение чи­сто социальных факторов, тем «больше общественности» в обществе.

Однако высший уровень солидарности предполагает иной тип индивиду­альности и коллективности. В то время как индивид становится развитой лич­ностью, коллективная жизнь становится не жестче, а, наоборот, мягче, гибче. Бесспорна та истина, что нет ничего в социальной жизни, чего не было бы в индивидуальных сознаниях, но все, что в них находится, взято ими из общества. Большая часть наших состояний сознания не появилась бы у изолированных существ и происходила бы совсем иначе у существ. сгруппированных иным образом. Значит, они вытекают не из психоло­гической природы человека вообще, но из способа, каким ассоцииро­вавшиеся люди воздействуют друг на друга, сообразно числу их и сте­пени сближения. Так как они продукты групповой жизни, то только природа группы может объяснить их... Спенсер сравнивает... раоот\ социолога с вычислением математика, который из формы известно'⁰ числа ядер выводит способ, каким они должны быть комбинированы. чтобы держаться в равновесии. Сравнение это неточно и непримени­мо к социальным фактам. Здесь скорее форма целого определяет фор" му частей⁴².

³⁸ Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Одесса, 1900. С. 266—267.

³⁹ Там же. С. 271.

⁴⁰ Там же.

⁴¹ Там же. С. 275.

⁴² Там же. С. 279-280.

Сравнение социолога с математиком здесь не случайно. Оно проясняет общие принципы методологии Дюркхейма. В противоположность Спенсе­ру и Веберу он отталкивается от целого и выводит из него свойства частей. Свойства индивидов не вытекают из их психологической конституции, а являются продуктом групповой жизни. Совместное бытие людей, способ их взаимодействия добавляют каждому новые качества, которые не существо­вали прежде. (Позже эти представления войдут в отечественную социологию коллектива и станут основополагающими.)

Рис. 20. В примитивном обществе носители различных общественных функций разнились

даже анатомически

Дюркгейма меньше привлекал анализ непрерывной линии эволюции че­ловеческого общества с древнейших времен до современности и построение глобальных метафизических схем истории. Ему нравился историко-сравни-тельный метод, который ныне называется компаративистикой. Его вклад, среди прочего, заключался в том, что в поле научного поиска он вовлек не только современную Европу, но и архаические цивилизации и племенные общества. Он полагал, что если появляется какой-то социальный институт, например семья, то это нужно прежде всего обществу. Институты возника­ют потому, что они выполняют полезную функцию. Функция — это и есть вклад социального института в стабильное функционирование общества. Поэтому его социологию именуют функционализмом.

Плодотворность теории Дюркгейма состоит в том, что на ее основе мож­но более глубоко понять социально-политические процессы, происходящие в современном обществе. К примеру, совершенно ясно, что чем органичнее общество, тем выше его склонность к демократии, потому что она основана на свободе выбора, уважении личности, защите прав человека. Напротив, чем общество механистичнее, тем более оно, следуя логике Дюркгейма, должно склоняться к тоталитаризму. В этом смысле утверждение в России сталин­ского тоталитаризма означает возврат нашего общества к принципам меха­нической солидарности.

Демократия — вершина общественного развития и вместе с тем самая слож­ная форма социальной организации общества. Сложность обусловлена тем, что индивиду предоставлен гораздо более широкий выбор моделей поведения, чем в авторитарном обществе, его поведение становится вариативным.

Тоталитарное общество не является вариативным, поскольку не только сужает диапазон свободы действий, но и применяет к нарушителям чрезмер­но узкий набор санкций. Большинство из них смещается в сторону репрес­сивных мер. Напротив, демократическое общество вооружено гораздо бо iee широким набором санкций, что позволяет более гибко регулировать пове­дение людей. При этом подавляющая их часть располагается ближе к полю­су мягких и косвенных санкций. Тоталитарное общество держится только на том, что все люди независимо от их желаний жестко выполняют одни и те же нормы. Для каждой нормы предписан только один вариант ее соблюде­ния. В таком обществе нет ошибок, отклонений, нескольких вариантов вы­полнения одного и того же действия. Человек должен знать нормы и авто­матически им следовать. В демократическом обществе граждане соблюдают нормы не автоматически, а осмысленно. Здесь допускается множество вари­антов поведения, наказывается не ошибка, а преступление, т.е. умышленное попрание важных норм. Приветствуются свобода действий и инициатива.

Уровень сложности общества нарастает по оси OY, по ОХ — количество жестких программ поведения (рис. 21).

Сравнивая оба типа общества, можно сделать вывод, что тоталитарный строй — простейшая и исторически более древняя модель общественного строя, а демократия — сложноорганизованная современная модель.

Наблюдаются и другие исторические тенденции, а именно:

чем чаще та или иная страна возвращается к архаичным формам, тем ме­нее стабильной она является;

некоторым странам необходимо регулярно возвращаться к архаичным формам (механической солидарности) для того, чтобы либо навсегда их из­жить, либо выработать к ним устойчивый иммунитет.

Рис. 21. Закономерность развития: чем примитивнее общество, тем более жесткими являются

программы поведения людей

Дюркгейм оказал косвенное влияние на фундамент теоретической соци­ологии в СССР. И французский социолог, и советские социологи исходили из посылки, согласно которой коллектив первичен, а отдельный человек вторичен, он создается, творится коллективным сознанием общества. Суть дела выражает ленинский тезис о том, что в обществе человек — все, а без общества — ничто, или его более мягкий вариант: жить в обществе и быть свободным от общества нельзя.

В советской социологии действительно господствовали принципы, напо­минающие социологический реализм Дюркгейма. Коллективное сознание признавалось таким же реальным фактом, как индивидуальное поведение или материальные орудия труда. Такой подход получил в литературе название социологического реализма. Дюркгейм писал, что общество — это целое, ко­торое не тождественно сумме своих частей, его свойства отличаются от свойств составляющих частей. Общество представляет самостоятельную ре­альность, т.е. такую же онтологическую сущность, как и отдельный индивид, которого можно фотографировать, измерять, наблюдать. Противоположное воззрение на общество, разделявшееся М. Вебером, приобрело название со­циологического номинализма. В учении Вебера реален индивид, а не общество, которое представляет всего лишь абстрактную конструкцию.

Реализм дюркгеймовского толка получил легитимацию также благодаря особой интерпретации категории объективности. Для материалиста объек­тивно все то, что существует независимо от воли и сознания людей. Меж­личностные отношения субъективны, поэтому они вторичны, а обществен­ные (т.е. коллективные) отношения объективны, поэтому они первичны и выступают главными по отношению к межличностным.

Признак независимости от сознания и воли людей означает тот факт, что на эти отношения отдельный индивид не в силах влиять или их изме­нять. На общественные отношения отдельный индивид влиять не может, следовательно, они объективны. Неподвластность изменению одновре­менно означает отчужденность. Когда марксистские социологи критико­вали буржуазное общество, то обязательно подчеркивали отчужденный характер господствующих в нем социальных отношений, но, переходя к анализу своего общества, они заменяли понятие отчуждения понятием объективности⁴³.

В советской социологии, как и в советском обществе, коллектив домини­ровал над личностью, государство — над гражданином, общество — над ин­дивидом. Индивид вне своей общности вроде бы как и не индивид, он по­чти ничто. Он обретает свои права и свое существование только в коллектив­ности и через нее. Тогда выходит, что коллективные отношения первичны, а межиндивидуальные — вторичны. Только коллектив являлся в коллекти­вистском обществе реальным субъектом действия. Так, В.Б. Ольшанский писал: «особенности людей преломляются, как бы перевариваются на соци­альной основе в производственном коллективе, образуя нечто отличное от их простой суммы, некое социально-психологическое качество — «сознание» коллектива»⁴⁴.

См.: Социологические исследования. 1982. № З.С. 32.

Ольшанский В.Б. Личность и социальные ценности // Социология в СССР. М., 1965. Т. 1. С. 505.

По мнению большинства советских социологов 1960-80-х гг., работник включаясь в трудовой коллектив, постепенно убеждается, что существует мнение коллектива, которое может не совпадать с мнением отдельных ёг членов. Это означает, что коллективное мнение или сознание — особая ре альность, существующая независимо от отдельных индивидов. Она есть не что большее, чем сумма мнений отдельных людей. У коллективного созна ния существует некое надбытие. Подобное положение прямо восходит к со­циологическому реализму Дюркгейма и продолжает его философскую линию.