Предисловие 6 страница

Итак, мы видим теперь, что в борьбе за нравственную свободу бывают поражения, равносильные победе.

Пора однако покинуть почву общих рассуждений. Мы доказали, что то или другое наше хотение может быть по нашему произволу связано крепкой цепью ассоциаций с тем или другим рядом поступков, и обратно: что мы можем порвать самую прочную ассоциацию идеи с поступком, если она дтя нас неудобна. А из этого следует, что самовоспитание — воспитание человеческой воли самим человеком — возможно.

Теперь нам остается рассмотреть поближе, как создаются ассоциации, другими словами — познакомиться с теми приемами или способами, с помощью которых мы можем приобрести полную власть над собой.

Лучшие и самые действительные из этих способов — субъективного происхождения и субъективного же воздействия. Это способы психологические в собственном смысле.

Остальные мы назовем внешними, объективными. Они состоят в разумном применении тех ресурсов, какие дает в распоряжение человека, умеющего ими пользоваться, внешний мир в самом широком значении этих двух слов.

Отдел III
ВНУТРЕННИЕ СПОСОБЫ

1. К внутренним способам, безусловно действительным, когда мы хотим создать, укрепить или уничтожить ту или другую эмоцию, и применение которых должно по необходимости предшествовать применению внешних, объективных способов, принадлежит:

1) сосредоточенное размышление и

2) действие.

Предпоследнюю главу этого отдела мы посвятим физической гигиене по отношению к тому специальному виду энергии, который мы взяли предметом нашего исследования, т.е. по отношению к умственному труду.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Сосредоточенное размышление

1. Мы говорим: сосредоточенное размышление, чтоб отличить этот умственный процесс от других, с ним однородных. Нет надобности объяснять, что под словом «размышление» мы разумеем не мечтания, а тем более не сентиментальную мечтательность, являющуюся, как мы это увидим, одним из наших злейших врагов в деле достижения власти над собой, — одним из врагов, с которым мы должны энергично бороться. Когда человек мечтает, его внимание дремлет, мысли и чувства вяло проходят в сознании, переплетаясь между собой по прихоти случайных ассоциаций и часто самым неожиданным образом; при размышлении нет места случайностям.

С другой стороны, сосредоточенное размышление надо отличать от размышления с целью изучения: в последнем случае наша цель — приобретение точных знаний; в первом мы имеем в виду не «обогатить нашу душу», а «закалить» ее. Когда мы изучаем, мы хотим знать; совсем не то нам нужно, когда мы размышляем. Тут наша цель — возбудить в своей душе чувство любви или ненависти. При изучении нами руководит желание открыть истину, при размышлении истина нам не важна. Полезную ложь мы предпочтем вредной истине, весь ход нашего исследования направляется в этом случае исключительно принципом полезности.

Чтобы эта работа была плодотворна, необходимо очень близкое знакомство с психологией. Человеческая природа и в особенности причины явлений нашей умственной жизни, причины наших хотений должны быть известны нам до мельчайших подробностей. Мы должны основательно изучить соотношения этих явлений, их взаимодействие, ассоциации, комбинации. Кроме того необходимо до тонкости понимать, как влияет на нашу психическую жизнь окружающая среда — физическая, интеллектуальная и моральная.

Все это требует большой привычки к наблюдению, — к наблюдению тонкому, изощренному и основанному исключительно на вышеупомянутом принципе полезности.

Повторяем: наша задача в том, чтобы терпеливо, шаг за шагом, изыскивать все то, что может возбудить в нашей душе порывы любви или ненависти; наша цель — установить крепкую связь между такими-то идеями, такими то чувствами, такими-то идеями и чувствами, или порвать ассоциации, по нашему мнению, вредные. Мы должны пользоваться всеми законами памяти и внимания, чтобы изгладить или запечатлеть в нашем сознании то, что мы считаем нужным изгладить или запечатлеть. Мы должны стараться, чтобы мысли и чувства, благоприятные для нашей задачи, «продистиллировались в нашей душе», чтобы то, что было лишь абстрактной идеей, превратилось в горячую, живую симпатию. Размышление достигло своей цели, коль скоро оно пробудило в душе человека могучие движения симпатии или отвращения. Изучение приводит нас к знанию; размышление должно приводить к поступку.

Если мы примем в расчет, что в поступках — весь человек, что человек хорош лишь в той мире, в какой хороши его поступки, если, с другой стороны, мы припомним, что поступки наши почти исключительно (если не исключительно) вызываются эмоциями, то мы легко поймем, как важно для нас основательное изучение того тонкого душевного механизма, посредством которого мы можем развить и дополнить эмоции, благоприятствующие нашей задаче.

2. Если в химический раствор, содержащий несколько различных тел в степени насыщения, мы опустим кристалл, то однородные с кристаллом частицы, под влиянием таинственной силы притяжения, выделятся из жидкости и постепенно сгруппируются вокруг него. Кристалл будет мало-помалу расти, и если раствор оставался в полном покое недели и месяцы, то получится один из тех великолепных экземпляров, которые по своей красоте и объему составляют радость и гордость химических лабораторий. Но если работа кристаллизации будет беспрерывно нарушаться, если мы будем волновать жидкость, то отложение произойдет неправильно, кристалл выйдет уродливым и почти не увеличится.

То же и в психологии. Возьмите любое психическое состояние, выдвиньте его на первый план в вашем сознании, продержите так подольше, — и незаметно, путем такого же таинственного сродства, как и химическое, вокруг него сгруппируются однородные с ним эмоции и идеи.

Если избранное вами психическое состояние продержалось в вашем сознании достаточно долго, оно может сгруппировать вокруг себя целую армию союзных сил, приобрести почти неограниченную власть над вашим сознанием и заставить молчать все, ему чуждое. Если такая «кристаллизация» происходила медленно, без толчков, без перерывов, она получает характер замечательной прочности. В сорганизовавшейся таким образом группе есть что-то могучее, спокойное, определенное. И заметьте: нить такой идеи, которая не могла бы — если мы этого не захотим — сорганизовать себе в нашей душе целый «клан» подчиненных. Религиозные идеи, материнская любовь и даже низкие, постыдные чувства, как, например, любовь к деньгам ради денег, могут приобретать над нами неограниченную власть.

Но мало таких людей, а тем более молодых, которые умели бы вызывать в своей душе то состояние безусловного покоя, какое необходимо для этой медленной работы «кристаллизации». Жизнь студента проходит слишком легко и разнообразно, особенно в Париже и в больших городах. Внешние возбуждения всякого рода приливают к его сознанию волна за волной: мысль следует за мыслью, чувство сменяется двадцатью—тридцатью другими чувствами. Это какая-то бешеная скачка. Прибавьте к этому бессчетные впечатления, осаждающие его внешние чувства, — впечатления от лекций, от чтения газет, от разговоров, и вы поневоле согласитесь, что всю эту сутолоку мыслей, ощущений и чувств можно сравнить разве только с бурным течением быстрого потока, прыгающего по камням с оглушительным ревом.

Да, мало людей, которые давали бы себе труд когда-нибудь сосредоточиться, которые не жили бы одной настоящей минутой, а пытались бы заглянуть в будущее. Так приятно отдаваться этому беспорядочному наплыву впечатлений! Это требует так мало усилий! Стоит только дать себя оглушить, а там — плыви по течению! Вот почему для большинства людей — говорит Каннинг — их собственное «я» — такая же неведомая область, как какая-нибудь страна центральной Африки. Почти никто из нас не делал никогда сознательных усилий отвлечь свое внимание от внешнего мира и оглянуться на себя, или, вернее, — так как наше сознание постоянно открыто для внешних впечатлений, то, оглушенные потоком этих впечатлений, мы никак не можем собраться с мужеством, чтобы исследовать до самой глубины неизменную сущность нашего «я». И в результате выходит, что человек является в жизни игрушкой внешних событий, проявляя не больше инициативы и самостоятельности, чем те осенние листья, что кружатся по дороге, когда их гонит ветром. Такой человек не выносит никакой пользы из опыта: блуждать поверхностным взглядом по стольким разнообразным предметам — значит не видеть ровно ничего. Тот только пожинает все плоды, какие приносит нам наблюдение, кто погружается в поток впечатлений, но не дает ему себя унести, и сохраняет необходимое хладнокровие, чтобы иметь возможность ловить на лету факты, мысли и чувства по своему выбору и затем подвергать их основательной работе ассимиляции.

Раз мы ясно сказали, в чем наша задача, раз мы поняли, что наша цель — укрепить в себе волю вообще и в частности желание трудиться, нам остается только произвести сортировку всех внешних обстоятельств, всех впечатлений, мыслей и чувств, чтобы быть в состоянии задерживать благоприятные влияния и заставлять их производить все свое действие, враждебные же влияния оставлять без внимания и давать им проходить без следа. Пользоваться всем, чем можно воспользоваться для достижения избранной цели — в этом весь секрет успеха.

3. После всего вышеизложенного для человека, знакомого с психологией и поставившего себе целью развить свою волю, предстоящая ему работа должна быть совершенно ясна. Вот она в общих чертах.

Когда в нашем сознании проходит чувство, благоприятное для нашей задачи, — не давать ему проходить слишком быстро, останавливать на нем внимание, стараться, чтоб оно пробудило все мысли и чувства, какие оно может пробудить. Другими словами, приложить все усилия, чтоб это чувство не осталось бесплодным, постараться извлечь из него все, что оно может дать.

2. Когда мы не можем пробудить в себе нужное нам чувство прямым воздействием воли, — проследить, не находится ли оно в связи с какой-нибудь идеей иди группой идей, направить все внимание на эти идеи, продержать их как можно дольше в нашем сознании и дождаться, чтобы естественный ход ассоциации пробудил данное чувство.

3. Когда в наше сознание вторгается чувство, неблагоприятное для нашей задачи, — стараться не останавливать на нем внимания, не думать о нем, дать ему, так сказать, умереть своею смертью.

4. Если неблагоприятное чувство уже разрослось и настолько заыадело нашим вниманием, что мы не в силах от него освободиться, то подвергнуть самому строгому критическому разбору все идеи, из которых вытекает это чувство, и даже самый объект его.

5. Внимательно, до мельчайших подробностей, изучать внешнюю сторону жизни, стараясь проникнуть в сущность каждого факта, каждого явления, чтобы иметь возможность разумно пользоваться всеми ресурсами и избегать всех опасностей, какие могут представиться.

Вот, так сказать, общая программа действий, которой мы должны следовать, если хотим добиться успеха в нашем деле.

4. Но есть несколько пунктов, на которые следует обратить особенное внимание. Когда наш студент проникнется сознанием необходимости не «бегать от самого себя», когда он вполне поймет, что разбросанность мыслей — такой же признак душевной слабости, как например дрожь в руках и ногах — признак слабости физической, он сумеет найти время для самососредоточения. Он уже не будет больше растрачивать свой ум на пустяки, как это делают его товарищи. Он не будет пробегать по десяти газет ежедневно, не будет проводить за картами свои вечера, азартно спорить по поводу всякого вздора и вообще стараться забыться тем или иным способом. Власть над собой — вот в чем будет заключаться его высшая гордость; он больше не даст увлечь себя течению, которое увлекает других.

А мы уже знаем, что самое действительное средство достигнуть власти над собой — это возбудить в своей душе горячее чувство симпатии или отвращения. И наш студент, путем размышления, при содействии самых простых мыслей о близком ему и привычном, «заставить себя» полюбить труд и возненавидеть вялую, бесполезную и глупую жизнь празднолюбца. Личный опыт будет подсказывать ему эти мысли на каждом шагу. Он не позволит другим мыслям вытеснить их из его сознания, пока не «просмакует» их как следует, пока не даст им завершить весь ход своего развития в полном объеме. Вместо того, чтобы думать словами, как думает пошлая толпа, он будет стремиться к тому, чтобы предмет его мыслей вставал перед ним в конкретной, осязательной форме. Представлять себе вещи вообще, смотреть на все как бы мимоходом — метода ленивых умов. Сосредоточенный, основательный ум процеживает каплю по капле тот «мед», который отлагают в нем различные пункты мышления. Так, например, все мы знаем и повторяем, что труд дает нам много радостей, и самых разнообразных: во-первых глубокое удовлетворение самолюбия, затем более высокое наслаждение, — наслаждение чувствовать, как развиваются наши способности, наконец удовольствие делать счастливыми близких людей, приятное сознание, что мы готовим себе счастливую старость и т.д.; все это мы перечисляем, как по пальцам, и этим ограничиваемся. Но наш студент не удовольствуется таким, чисто словесным перечислением. Слова — это коротенькие, удобные знаки, заменяющие для нашей мысли обозначаемые ими предметы, всегда более или менее сложные, громоздкие и требующие тем большего усилия мысли, чем больше подробностей заключает в себе предмет. Потому что люди посредственного ума и думают словами, — этими мертвыми абстрактами, не имеющими никакого влияния на нашу внутреннюю жизнь. Кроме того слова так быстро следуют одно за другим, что из всего множества порождаемых ими образов ни один не успевает достигнуть полной отчетливости. И в результате такого поверхностного мышления получается лишь бесполезная усталость: ум утомляется, оглушенный этой сутолокой погоняющих друг друга туманных, недозрелых образов. Чтоб избежать этого зла, надо стараться представлять себе веши ясно, со всеми подробностями. Думая, например, о том удовольствии, какое доставят вашим родителям ваши успехи, не говорите себе: «они будут рады», а вызовите в памяти фигуру вашего отца, вообразите его в тот момент, когда он выражает свою радость по поводу какой-нибудь вашей удачи, когда он принимает поздравления от друзей дома; представьте себе счастливую улыбку вашей матери, то удовольствие, с каким она во время каникул будет гулять под руку с сыном, составляющим ее радость и гордость; перенеситесь мысленно в вашу семейную столовую в тот час, когда за общим ужином заходит речь о вас: все, все, кончая безыскусственным восторгом маленькой сестренки, хвастающейся ученостью своего взрослого брата, будет для вас источником неизмеримого наслаждения. Короче говоря, старайтесь вызвать в своем воображении как можно точнее все подробности — жесты, слова; старайтесь прочувствовать все счастье любимых людей, которые приносят ради вас тяжелые жертвы, не чувствуя их, которые лишают себя многих радостей, чтоб скрасить вашу молодость, и несут на своих плечах тяготы жизни только затем, чтобы вам жилось легче.

А как хороша бывает старость, когда она является венцом трудовой жизни! Воображайте же себе и эту картину во всех ее мельчайших подробностях. Старайтесь представить себе, какой авторитет будет иметь каждое ваше слово, ваши сочинения; старайтесь думать о том, какой огромный интерес имеет для нас жизнь, даже когда мы лишены материальных удовольствий, и т.д. А независимость, которую дает труд, чувство собственной силы, сознание своего могущества, неисчислимые радости, которые он доставляет людям энергичным, удваивая для них прелесть каждого наслаждения! Надо останавливаться и на этих соображениях, надо «облюбовать» их со всех сторон...

И если только человек часто и подолгу останавливался на таких и подобных им мыслях, если душа его пропиталась их ароматом, то я не допускаю возможности, чтобы все его существо не прониклось спокойным, но стойким энтузиазмом, и чтобы этот энтузиазм не оживил его волю. Но — повторяю — такие движения надо ловить; надо давать им развиться, проявить себя во всей силе. Даже в тех случаях, когда чувство резко врывается в наше сознание, благодаря какому-нибудь внешнему событию (если например мы ощутили прилив энергии, энтузиазма, побывав на торжестве в честь какого-нибудь ученого), надо, не теряя времени, стараться развить, укрепить это чувство.

Бесполезно говорить, что и в тех случаях, когда мы хотим пробудить в себе отвращение к образу жизни, какой мы вели до сих пор и которого намерены впредь избегать, мы должны стараться составить себе точное и живое представление такой жизни во всех ее частностях. Надо, если можно так выразиться, просмаковать все отталкивающие стороны жизни лентяя. «Проглотите зернышко перца, — говорит один древний философ, — и вы его не почувствуете; но попробуйте его разжевать, возьмите на язык, и вы ощутите невыносимо резкий вкус во рту, язык и нёбо защиплет, вы расчихаетесь, и из глаз пойдут слёзы». Вот точно так же, в переносном смысле, мы должны поступать, когда думаем о жизни, исполненной лени и чувственности, чтобы возбудить в себе отвращение и стыд перед такой жизнью. И отвращение это должно относиться не только к самому злу, но и ко всему, «из чего оно вытекает и к чему приводит». Не будем подражать тому обжоре, которому доктора запретили есть дыню, вызывавшую у него серьезные возвраты болезни. «Он не ест ее, потому что доктор его стращает, что он умрет, если съест хоть кусочек, но он мучится этим лишением, говорит о нем... просит, чтоб ему дали хоть понюхать дыни, и почитает счастливыми тех, кто может ее есть». Так и мы: мы должны не только ненавидеть праздную жизнь — это жалкое существование, когда пустой, ничем незанятый ум сам себя пожирает, становится добычей самых ничтожных, нелепых интересов, но мы должны стараться даже не завидовать жизни праздных людей, не говорить о ней, мы должны ненавидеть товарищей, потакающих нашей наклонности к лени, развлечениям, которые приводят нас к праздности. Мы должны, одним словом. ненавидеть не только самую болезнь, но и дыню, которая ее вызывает.

Итак, мы видим, что лучшее средство укрепить в себе какое бы то ни было чувство, это — подолгу и как можно чаще поддерживать в нашем сознании идеи, с которыми оно находится в связи; стараться, чтоб эти идеи выступили перед нами выпукло, ярко, отчетливо. А чтобы этого достигнуть, необходимо представлять себе каждую вещь конкретно, со всеми ее живыми, характерными подробностями. Кроме того, благодаря такому методу, чувство развивается, во-первых, под влиянием других однородных с ним чувств, которые оно естественно притягивает к себе, во-вторых, — под влиянием возбуждающих одно другое разнообразных соображений

Чтобы помочь этому процессу развития нужного нам чувства, полезно читать с этой целью. Примеры, которые мы будем находить в практической части книги, окажут большую поддержку тем из нас, у кого нет привычки к такого рода размышлениям. Все книги, трактующие о благодетельном действии умственного труда, о тех радостях, какие он дает, и о дурных сторонах праздности, будут для нас превосходным подспорьем. Как нельзя более полезно в этом смысле чтение некоторых мемуаров, например мемуаров Милля, писем Дарвина и т.п.

Если ход размышления правилен, если мы сумели окружить себя тишиной и вызвать в нашей душе состояние полного покоя, необходимого для того, чтобы эмоция проникла до самой глубины нашего сознания, то размышление неизбежно приведет нас к решению. Но если бы даже решение и не явилось, не следует думать, что все эти усилия потеряны для нас. «Когда человек, — говорит Милль, находится в этом исключительном состоянии, его стремления и все его душевные силы той минуты становятся для него образцом, с которым он сравнивает и которым он меряет свои чувства и поступки в другие моменты. Все его привычные влечения преобразовываются и формируются по образцу этих благородных движений души, несмотря на их скоротечность». Человека можно в этом случае сравнить со скрипкой, которая, говорят, совершенствуется под пальцами великого артиста. Раз мы сумели выбрать минуту, чтобы окинуть твердым и строгим взглядом всю нашу жизнь, — не может быть, чтобы эта минута не получила для нас особенного значения, чтоб она не выделилась из множества других минут, которые мы провели, живя день за днем; раз мы пережили в воображении все радости, какие дает труд, и всю горечь вялой жизни «безвольных», — не может быть, чтобы весь склад наших мыслей, все направление нашей деятельности не получили энергичного, благодетельного толчка. Но необходимо часто возвращаться к намеченному рисунку; начатый набросок необходимо дополнять, беспрестанно подновлять в нем неясные штрихи, иначе каждый новый поток внешних впечатлений, проходя в нашем сознании, будет стирать их без остатка. Добрые движения — если их не закреплять — останутся бесплодными, не приведут к поступку.

5. Поэтому в высшей степени важно не спешить бросаться в шумный поток внешних впечатлений. Надо сосредоточиваться, чтобы наши порывы энтузиазма к труду и отвращения к праздности имели время завершиться, т.е. вызвать в нашей душе твердое решение.

Живое, отчетливо сформулированное решение в деле самообновления, безусловно, необходимо. Бывает, так сказать, два рода решений, являющихся в обоих случаях результатом размышления. Бывают великие общие решения, обнимающие собой всю жизнь человека, определяющие все ее направление. Такие решения наступают обыкновенно после долгих колебаний между многими возможными дорогами жизни. Чаще всего ими завершается тяжелая борьба; в великой душе они определяют резкий, окончательный разрыв, в минуту энтузиазма, со всем, чему мы подчинялись под влиянием привязанности к семье, дружеских связей или светских предрассудков, направляющих жизнь молодого человека по общему проторенному пути, каким идет большинство.

Для слабой души, стадных людей решение равносильно поражению: им покупается постыдный мир. Решение у трусливых натур — это торжество посредственности, когда человек навсегда отказывается от всяких попыток к борьбе, когда он мирится с жизнью большинства и закрывает глаза перед требованиями идеала, превышающего все то, что может вместить его дрянная душонка. Но между этими двумя крайними случаями, приводящими к безвозвратным решениям, мы находим все степени человеческой слабости, когда молодой человек колеблется, падает.

поднимается и опять падает, когда ему не удается заставить молчать призывы более высоких идеалов, но когда, за отсутствием воли, он вновь и вновь возвращается к тому, что сам же презирает. Такие люди — озлобленные, всегда готовые к восстанию рабы. В противоположность стадным натурам, они не мирятся со своим падением; они понимают всю прелесть трудовой жизни, но не могут работать; гнушаются своей праздностью — и не делают ничего. Да, они рабы, но знание законов в психологии может дать им свободу, если они с первых же шагов не отчаются в своем избавлении и не поставят условием, чтоб оно совершилось немедленно.

Такие решения являются как бы венцом, заключением, и потому они так важны. Такие решения — это, так сказать, краткая, точная формула бесчисленных влечений, наклонностей, чувств, результатов опыта, чтения, размышлений.

Так например, для того, чтобы определить общее направление наших поступков, мы должны остановиться на одной из двух существующих гипотез относительно конечной будущности вселенной. Или мы примем вместе со скептиками, что мир — в том виде, как он существует, — есть, так сказать, результат игры случая, удачного стечения обстоятельств, которое больше не повторится, что жизнь, сознание явились на землю лишь случайно. Или же мы примкнем к сторонникам противоположного тезиса и будем верить, что вселенная идет по пути развития все к более и более высокому совершенству.

Скептический тезис имеет за себя только один аргумент — что мы ничего не знаем, что мы прикованы к нашей планете, что мы живем «в этом далеком уголке вселенной», как заключенный в своей темнице, и возводить в универсальный закон то немногое, что мы знаем, было бы с нашей стороны величайшей претензией. Противоположный тезис имеет за себя достоверность факта и, в некотором смысле, обладание. Мы знаем только нашу планету, наш мир, но мир этот повинуется определенным законам — и уже давно, так как жизнь предполагает неизменное постоянство законов природы. Если бы например с видимыми признаками хлебных растений сегодня совпадали съедобные качества, завтра какие-нибудь другие, а послезавтра свойства ядовитые, жизнь на земле не могла бы установиться. Я живу — следовательно законы природы постоянны. А так как начало жизни на земле относится к силурийской эпохе, то неизменяемость законов природы надо считать миллионами лет. Это то мы и имели в виду, говоря, что нравственный тезис имеет за себя обладание.

С другой стороны, в результате всех этих миллионов лет непрерывного развития явились мыслящие существа, и эти мыслящие существа превратились в существа нравственные. Как же после этого не допустить, что мир совершенствуется, что жизнь стремится придти к разуму и нравственности? И естественная история, и история человечества учат нас, что все ужасы борьбы за существование привели к более высокому нравственному развитию человеческой расы.

Кроме того и мысль, так же. как жизнь, предполагает порядок и постоянство. Хаос и мысль — веши несовместимые. Мыслить — значит организовать, классифицировать. А мысль, сознание — это единственное реальное понятие, какое мы знаем, и принимать скептический тезис — не значит ли это признавать, что единственное известное нам реальное понятие есть ничего больше, как химера? Да даже если бы мы это и признали, такое признание не будет иметь большого смысла для нас. Это будет лишь предположение, пустой звук, лишенный всякого содержания.

И так, мы видим, что теоретические доводы в пользу нравственного тезиса достаточно вески. Практические же доводы можно считать решающими. Скептический тезис приводит к оправданию личного эгоизма: с точки зрения этого тезиса только ловкость, уменье, способности ценятся в человеке; если добродетель и заслуживает одобрения, то лишь в качестве высшего проявления ловкости.

Прибавим к этому, что самый выбор здесь не произволен: он обязателен; ибо не выбрать ничего — значит все-таки выбрать. Вести праздную жизнь, жить для наслаждения — значит фактически признавать то положение, что все значение человеческой жизни в наслаждении. А это тезис в высшей степени метафизический при своей простоте и наивности. Очень многие из нас гораздо более метафизики, чем они воображают: они бессознательные метафизики — вот и все.

Итак, мы не можем не принять одной из двух существующих метафизических гипотез: мы должны выбрать ту или другую. Этому выбору могут предшествовать годы изучения и размышлений. Затем, вдруг, в один прекрасный день, какой-нибудь аргумент выступает перед нами особенно ярко; красота и величие нравственного тезиса поражают нашу душу, и мы принимаем решение. Мы решаемся принять нравственный тезис, потому что один только он дает смысл нашему существованию, нашему стремлению к добру, нашей борьбе с несправедливостью и безнравственностью. Раз выбор сделан, мы уже ни на секунду не позволяем скептическим доводам проникнуть в наше сознание; мы отталкиваем их с презрением, потому что у нас есть теперь долг, обязанность, которая выше удовольствия пофилософствовать, — обязанность действовать, и действовать честно. Мы ревниво охраняем нашу нравственную веру, и вера эта становится для нас жизненным принципом и придает нашему существованию такой высокий смысл, такую жизненность и полноту, каких никогда не узнают дилетанты, чья мысль остается бессильной, не вызывая чувства, не приводя к энергичной, плодотворной деятельности.

Торжественное решение принято, и с этой минуты жизнь определилась. Наши поступки перестают подчиняться влиянию внешних событий. Мы уже не будем больше послушным орудием в руках людей более энергичных, чем мы. Даже сраженные бурей, мы сумеем удержаться на своем пути: мы созрели для высших задач. Мы приняли общее решение, а такое решение для человека — то же, что для монеты чеканка: кое-какие мелкие черточки от обращения сотрутся, но главные очертания выбитого на металле лица сохраняется, и не узнать их уже будет нельзя.

У работника, у человека дела, общее нравственное решение должно сопровождаться и другим: как Геркулес в мучительной борьбе между добродетелью и пороком, он должен решительно отбросить праздную жизнь и перейти к жизни труда.

Таковы общие, торжественные решения, какие принимаются раз в жизни. Такие решения — это признание идеала, подтверждение прочувствованной истины...

Цель намечена, но достигается она не сразу: чтобы достигнуть намеченной цели, надо хотеть применять нужные средства. Внимательное изучение указывает нам эти средства, повторяю — надо хотеть их применять, а всякое хотение подразумевает решение. И когда общее решение принято твердо, такие частные решения даются необыкновенно легко: они вытекают из первого, как заключение из посылок. Во всяком случае, если бы даже нам было трудно принять какое-нибудь частное решение, например, заставить себя перевести отрывок из Аристотеля, всегда от нас зависит пробудить в нашем сознании такие соображения, которые могли бы приохотить нас к предстоящей задаче. Нельзя, конечно, отрицать, что усилия, требующиеся для того, чтобы добраться до смысла какой-нибудь страницы, которая может быть никогда его не имела, представляют весьма утомительную гимнастику; но насколько такая борьба с каждым словом, с каждым предложением, — борьба, где каждый шаг приходится с бою, — насколько такие усилия найти логическую связь между отдельными фразами развивают ум, обостряют сообразительность и закаляют все способности — это мы можем вполне оценить только тогда, когда после семи, восьми дней такого труда перейдем например к сочинениям Декарта или прочтем главу-другую из Стюарта Милля. Мы почувствуем тогда то же, что чувствовали на войне римские солдаты, исполнявшие в мирное время военные экзерциции с двойною тяжестью на плечах сравнительно с той, какая полагалась во время войны. Коль скоро общее решение постоянно присутствует в сознании, бывает обыкновенно достаточно двух-трех самых простых соображений, чтобы вызвать частное решение, чтобы пробудить необходимое для этого усилие воли.