Различия между Россией и Китаем: предшествующие исследования

Зарубежные исследователи неоднократно анализировали расхождения в траекториях развития России и КНР. Одно из популярных объяснений этих различий связано с феноменом "фискального федерализма при сохранении политической централизации" [Blanchard, Shleifer 2001; Jin, Qian, Weingast 2005].

Сохраняя полный контроль над политической сферой, Коммунистическая партия Китая с конца 1970-х - начала 1980-х гг. стала предоставлять обширную автономию регионам в вопросах экономического развития. В частности, в Китае до середины 1990-х гг. регионы отдавали в центральный бюджет фиксированную сумму налоговых поступлений, а все остальные налоги оставались в их распоряжении (здесь возможна аналогия с "продналогом" в Советской России в период "новой экономической политики" в начале 1920-х гг.). При этом деятельность руководителей регионов оценивалась из Центра по критерию высоких темпов экономического роста - от этого показателя зависело их карьерное продвижение [Li, Zhou 2005]. В результате в Китае регионы конкурировали за привлечение капитала и инвестиций, и у региональных властей (даже в отсутствие приватизации, независимых судов и т.д.) были стимулы к обеспечению исполнения контрактов и защите инвестиций.

В России в начале переходного периода была сделана ставка на сочетание демократизации политической жизни и радикальных рыночных реформ. Изначально этот курс пользовался поддержкой в обществе, однако углубление экономического кризиса привело к падению популярности президента и правительства. В результате федеральное правительство оказалось в зависимости от выборных и неподконтрольных Центру руководителей регионов, способных мобилизовать местных избирателей для достижения своих интересов. При этом массовым явлением стала практика "захвата государ-

стр. 6

ства" крупными компаниями на региональном уровне [Slinko, Yakovlev, Zhuravskaya 2005].

Следствием такого сочетания "налогового федерализма" и "политической децентрализации" стало нарастание центробежных тенденций с ослаблением центрального правительства и усилением региональных элит, стремившихся к перераспределению в свою пользу потоков ренты и ресурсов. В отсутствие устоявшихся демократических традиций результаты выборов превратились в инструмент "политической торговли", когда губернаторы в обмен на оказание федеральному Центру поддержки в ходе очередных парламентских или президентских выборов лоббировали для своих регионов получение все новых субсидий, трансфертов и налоговых льгот. Финансовый кризис 1998 г. стал закономерным результатом такой модели взаимодействия между Центром и регионами. Но он же привел к политическому кризису (со сменой правительства и появлением членов КПРФ в составе кабинета) и по сути означал исчерпание дальнейших возможностей сохранения этой модели.

Консолидация элит после кризиса 1998 г. сделала возможной проведение взвешенной макроэкономической политики. С приходом к власти В. Путина в России был восстановлен политический контроль над регионами - включая переход от выборов к назначениям губернаторов с 2005 г. при одновременном заметном повышении роли государства в экономике и ограничении политической конкуренции.

Параллельно в Китае в связи с усилением различий между регионами и ростом социального неравенства центральное правительство стало инициировать большие инфраструктурные проекты и программы развития западных и северных регионов. Для этого оно начало изымать у регионов заметно большую часть налоговых поступлений. Таким образом, модели организации экономики и политической жизни в КНР и РФ заметно сблизились и различия в экономической динамике теперь вряд ли могут объясняться логикой формулы "фискальный федерализм с политической централизацией".

Другое известное объяснение расхождений в траекториях экономического роста между Россией и КНР восходит к технологическим различиям в моделях плановой экономики в СССР и Китае. В частности, в [Qian 1999] отмечалось, что в советской экономике исторически гораздо большее число позиций товарной номенклатуры планировалось напрямую из Центра. В частности, в СССР в состав "номенклатуры Госплана" входило около 500 позиций в конце 1930-х гг., 2000 позиций - в конце 1950-х гг., а после внедрения АСУ к середине 1970-х этот перечень вырос до 50 - 60 тысяч наименований. На этом фоне в Китае тенденция к расширению централизованной планируемой номенклатуры была прервана событиями "культурной революции", когда в 1967 - 1968 гг. в стране вообще не было общенародного плана (но при этом сохранялось планирование на местах). В результате в конце 1950-х и в середине 1970-х гг. соответствующий перечень в Китае составлял лишь около 500 позиций.

Дополнительным фактором, помешавшим воспроизводству в КНР советской модели "единой фабрики", стала нараставшая с 1960-х гг. уверенность Мао в предстоящей агрессии США или СССР и неизбежной оккупации части регионов Китая. В этой связи с учетом опыта партизанской войны против Японии в 1930 - 1940-е гг. стала реализовываться идея создания 10 "опорных баз", способных независимо друг от друга поддерживать сопротивление агрессору. Применение такого подхода на практике привело к формированию иной, более конкурентной структура размещения промышленности.

Отталкиваясь от этой логики и с учетом известных идей А. Чандлера о моделях управления в крупных корпорациях [Chandler 1962], в последующих теоретических работах профессора Чена и его соавторов [Qian, Xu 1993; Maskin, Qian, Xu 2000; Qian, Roland, Xu 2006] были показаны различия в стимулах к инновациям в разных моделях плановой экономики. Так, советская экономика, построенная в логике "единой фабрики", в части внутренних стимулов для менеджеров разного уровня могла быть сопоставлена с "линейно-функциональной" (U-form) системой управления в крупных

стр. 7

компаниях. "Цехами" этой "единой фабрики" выступали отдельные заводы, производящие специфическую продукцию и поэтому не сравнимые непосредственно друг с другом. Такая организация позволяла сконцентрировать ресурсы для производства определенных ключевых конечных продуктов и обеспечивала экономию на масштабе, но одновременно затрудняла анализ эффективности отдельных звеньев производственного процесса.

Напротив, китайская экономика (в которой основной единицей планирования выступали не заводы, а регионы) была ближе к "мультидивизионной" (M-form) системе управления корпорациями. В такой модели отдельные единицы в системе управления оказывались сравнимы между собой, и распределение ресурсов между ними могло происходить не только на основе произведенных затрат, но и с учетом достигнутых результатов. Соответствующие теоретические модели показывали, что для децентрализованной китайской системы планирования (так же, как и для "мультидивизионной" модели управления компаниями) должны быть характерны более высокие стимулы к экспериментам и инновациям. Интересный анализ ограничений для применения M-form в условиях, когда регионы в плановой экономике преимущественно специализированы на производстве определенных продуктов, проведен в [Markevich, Zhuravskaya 2011] на примере реформы совнархозов, инициированной Н. Хрущевым.

Однако стоит отметить, что вплоть до конца 1960-х гг., несмотря на модель "единой фабрики", в СССР наблюдались не только высокие темпы роста, но и заметные процессы внедрения инноваций, причем не только в монопродуктовых отраслях, для которых "линейно-функциональная" система управления считается более эффективной². Если в китайской экономике в отсутствие политической конкуренции, независимых СМИ и гарантий частной собственности драйвером развития выступала конкуренция между регионами, то что обеспечивало стимулы к инновациям и росту в советской модели вплоть до 1960-х гг.?