Грустный календарь

Странные существа люди! Эгоистичные, не желающие, чтобы кто-нибудь даже взглянул на них из толпы и в тоже время желающие открыть кому-нибудь самое сокровенное, личное. Вы можете возразить, мол, многим только и надо, чтобы за ними наблюдали, обращали внимание, так сказать, а когда целая толпа- это даже лучше. И душу свою открывают такие люди для толпы, считая, что это и есть слава. Согласен. В этой сфере особенно преуспели писатели и поэты, в большей мере слабого пола. Им кажется, что все просто должны млеть от их переживаний, ахов и вздохов. Искусством такое выворачивание души мне называть не хочется. Я говорю сейчас не о построении и красоте какого-либо произведения, а об отсутствии мысли. Ну не хочется мне сопереживать с автором, плакать о разбитой любви. А нравиться мне глазами неординарной личности посмотреть на звёздное небо или погрузиться в таинственные глубины фантазии, рисующей нам самые обыденные вещи немыслимыми доселе образами. Такие художники всегда есть, они как раз боятся открыть тайну своей души, зачастую и открывают её только чистому листку бумаги. Что заставляет их писать? Это остаётся тайной, через которую всё же открывается тайна жизни. Давайте посмотрим на двух таких чудаков, пришедших в издательство, заранее зная, что все попытки напечататься обречены на провал. Они и сами прекрасно понимают, что и читать-то их стихи никто не будет, и в то же время не понимают, что заставляет их писать и искать читателя.

Молодой человек выходит из дверей, недоуменно смотрит на кипу бумаг в руках, рассеяно крутит головой, как бы ища к кому обратиться. В коридоре у окна стоит только один человек, он улыбается, глядя на неудачника, а неудачник внезапно видит в нём спасителя и сопереживателя.

-Понимаете, мне сказали…

-Что ваши стихи старомодны, и посоветовали шагать в ногу со временем.

-Да, да! А вы слышали?

-Нет, просто мне то же самое сказали.

-А ещё мне сказали, – продолжает жаловаться молодой человек.

-Что ваши стихи непонятны. Зачем все эти метафоры, гиперболы, символы, архаизмы? Потом с умным видом качали головами, сетуя на обилие синтаксических и ритмических инверсий и неуместность аллитераций. Затем дурили голову, рассуждая о силлабическом стихосложении Востока, а вот здесь, например, более уместны анапест, амфибрахий и прочие полезности.

-Признайтесь, вы слышали?

-Нет, они всем так говорят. Я однажды разозлился и решил подшутить, вместо своих стихов подсунул Джеффри Чосера и Блейка.

-Ну и как?

-Они сказали, что это чушь. А когда я попытался объяснить, выгнали, взяли и вытолкали за двери.

-А вы любите современную поэзию?

-Нет. Большинство поэтов занимаются рифмоплётством, в лучшем случае красиво описывают природу и свои чувства при встрече с прекрасным, добрым и вечным. Вроде бы всё у дела, но не хватает тайны, не хватает той недосказанности, которая и делает поэзию поэзией. Эта едва уловимая прозрачная недосказанность и помогает человеку лучше понять смысл стихотворения, додумать то, чего нет в буквах на листе бумаги.

-А вам нравятся современные поэты?

-Так же, как и вам, нет. Мне режут ухо слова, которые они употребляют, особенно современные слова. Например – трактор, самолёт, водопровод и многие другие, напрямую связанные с прогрессом. Не нравятся слишком личные стихи, где только и слышно – я, я, я, любовь, страдания, нежность и прочая милая галиматья. Меня не волнуют индивидуальные, банальные переживания. А где же вечность, а где же тайна?

-О-о! Да, мы с вами одного поля ягодки.

-Позвольте представиться, Иван Алексеевич.

-Надеюсь не Бунин?

-Нет, нет. Павлухин, тоже поэт-неудачник, Иван Алексеевич Павлухин.

-А я, Женя, Евгений.

-Надеюсь, не Онегин?

-Потёмкин. Евгений Потёмкин.

-Вот и славно, вот и познакомились. Приятно, когда встречаешь родственную душу. Евгений, а вы давно стихи пишете?

-Знаете, с самого детства. Появилась какая-то тяга сначала рисовать картинки мыслей, а затем увлёкся поэзией. Читал взахлёб, книгу за книгой, понял, что до настоящей поэзии мне далеко, не дал Бог таланта. И всё таки мысли кое- какие продолжаю записывать. Друзья посоветовали печататься, попробуй, говорят, может, кому-то интересно будет почитать, ты же романтик недобитый, может, найдёшь близкую душу. Вот я и припёрся сюда. А тут!

-А тут тебя раскритиковали и посоветовали заняться чем-нибудь другим.

-Угу. Мне уже двадцать лет, может и действительно не стоит писать?

-Ты уже не сможешь не писать, поверь мне, старому человеку.

-Да какой же вы старый, Иван Алексеевич?

-Старый, старый, мне уже сорок восемь годиков. Я, в отличии от тебя, стал писать после тридцати. Знаешь, со скуки сначала. Работа у меня была такая, сидеть да за приборами наблюдать, соответственно и книги целыми днями и ночами читал. Вот и дочитался. А когда насочинял кое-что, решил поделиться мыслями своими с другими людьми, созданными подобно мне по устройству души, следовательно, и восприятию мира. Да маловато таковых нашлось. Я вообще человек одинокий, так хотелось эту родственную душу отыскать. Вот и решил в издательство сходить, думал через это расширить, так сказать, круг общения. Который уже раз прихожу, всё безрезультатно. Одно осмеяние и грубость. А теперь и вовсе за порог не пускают, критика им моя не нравится, писаки!

-Вот здорово! Мы с вами компаньоны по несчастью.

-А может, счастью? Ну их! Пойдём, Евгений на улицу, поговорим о поэзии, это так редко бывает, по крайней мере, у меня.

-Знаете, Иван Алексеевич, многие из моих сверстников, узнав, что я пишу стихи, смеются. Инфантильность, чудачество, говорят. Мы писали стихи, эдак, лет в четырнадцать, пятнадцать, это же несерьёзно, даже глупо. Представляю, что приходится выслушивать вам по этому поводу.

-Не слушай никого, Евгений, пиши, пиши, пока пишется. Зачерстветь душой всегда успеешь. Терпение и ещё раз терпение, борьба всегда вознаграждается, борьба всегда закаляет. Хочешь по этому поводу стихотворение?

-С удовольствием послушаю.

Утёса грубые черты

Украсил чуть живой росток.

И из-за каменной гряды

Он слышит, как шумит поток.

Прохлады дар ручей несёт,

Но русла он не изменит.

Там у подножья сад цветёт,

Но в скалах мученик сокрыт.

И бледно-жёлтые листы

Под ветром вяло наклонясь

Печально машут с высоты

Как будто слабости стыдясь.

В низине влажной зелено,

Благоухает рай цветов.

Пробраться к ним не суждено,

Корней не вырвать из тисков

Застывшей корочки земли.

И стоит ли судьбу винить

За то, что солнечные дни

Сумели влагу поглотить?

Но стебель ниткою стальной

Цепляет в трещинах гранит

И ветерка порыв шальной

Борца за жизнь не истребит.

Лиловый занавес заката

Рвёт жёлтой молнии стрела.

Гром, словно гулкий звук набата,

И хлынул дождь, как из ведра.

В испуге праздник замирает,

Он перемен не ожидал,

Но ливень косо вниз швыряет

Громада туч и побежал

Поток зловещий, сад сметая,

Под грязью всё погребено,

Цветы с травою увлекая

С прекрасных мест, и лишь дано

Оплакать участь унесённых

Деревьям, что упали в ил.

О, не трудись искать спасённых,

Шторм никого не пощадил.

Лишь на горе, сверкнув искрою,

Бутон раскрылся, славя мир.

Терпенье удостоив мздою,

Жизнь созывает новый пир.

-Интересно! Иван Алексеевич, знаете, я тоже за стихи-картины, стихи вневременные, оторванные от времени, не в смысле старомодные, а которые можно было бы читать и понимать и двести лет назад и через сто лет вперёд. Казалось бы, всё изменяется – язык, нравы или, как у нас любят писать, общественно-исторические формации. Изменяется мир под воздействием прогресса, но не изменяется человек. В людях кипят те же чувства, желания, страсти, что и тысячи лет назад. Человечество не стало умнее, полетев в космос, узнав о теории относительности и силе ядерной энергии, не стало и глупее, забыв хорошие манеры, мудрёные философские системы, ужас социальных, политических и религиозных конфликтов. Люди всё те же, поэтому и стихи должны быть вневременные. Мы говорили, что не любим современную поэзию. Но это не значит, что сейчас нет поэтов. Талантливых людей полным-полно. Это и ремесленники, безукоризненно владеющие языком, ритмом и прочими атрибутами ремеслухи. Это и незаурядные, философствующие интеллектуалы, мыслители, патриоты и просто честные люди. Их стихи впечатляют, но они своего рода производное нынешнего века. Пройдёт лет двадцать, ну скажем, сто, и станут эти стихи неинтересны, непонятны. Потому что нет в них, я скажу грубо, универсальности. Поймите, я сейчас говорю о поэзии не как о состоянии души. Человек может быть в душе поэтом, но стихов при этом не писать. Понимаете? Я говорю о мысли, красивой картинке, которую поэт пытается выразить словами. Наверно, универсальная поэзия – это поэзия образов и символов. Не самое сложное- написать стихотворение о природе, но как описать её красоту, когда там всё само по себе является символами, знаками. Описать без тонкости, без особых красок, без тайны – значит, ничего не сказать. Природу и так все люди видят вокруг себя каждый день, и сказать «как красиво светит солнце на голубом небе» значит ничего не сказать. А попробуйте расставить эти знаки, символы как-то иначе, в неопределённом порядке, и появится, казалось бы, всё та же природа, но уже таинственно прекрасная, таинственно ожившая и вырванная из времени. Можно нарисовать несколько картинок- стишков?

-Пожалуйста. Я даже заволновался- так твои мысли сродни моим.

-Итак, картинка! Самое обычное явление, вырванное из времени, зафиксированное, так сказать. Простите, я это от волнения. Даже не знаю отчего и волнуюсь, никогда раньше за собой такого не замечал.

-А раньше читал эти стихи кому-нибудь?

-Читал, разумеется.

-Тогда чего волноваться, у поэта, как говориться, душа нараспашку должна быть, понимаешь? Главное начать.

-Да, да, сейчас соберусь. Понимаете, обычно читаешь стихи друзьям, а они-то такие же, как и я. Одинаковое отношение к жизни очень много значит. Всё начинаю, начинаю.

Хочу в просторе русском утонуть,

За синие леса уйти и скрыться,

С печалью бесконечной песен слиться

На тишину не смея посягнуть.

Прозябшим утром, встав из шалаша,

С листвой осин мурашками покрыться.

Восход заставил сердце чаще биться,

Лети, лети усталая душа!

- Ещё? Представьте, что вот- вот начнётся гроза.

С травы росы исчезли слёзы,

Что ночь роняла, растворясь.

И облака, сбираясь в грозы,

По небу движутся клубясь.

И солнца луч, дрожа, летит

В лесную сумрачную пасть.

Мрак свет бесшумно поглотит,

Там ночь ещё имеет власть.

Диск золотой взлетает выше,

Скрипач-кузнец затих в траве.

Земля застыла и не дышит,

Чьей не склониться ниц главе.

-Евгений, кстати, о времени. У тебя в этом стихотворении оно замирает, ещё немного- и наступит остановка. Давай я попробую его запустить. Действие то же самое - летний день.

Упади, отдавшись неге,

В золотой душистый стог

И увидишь в летнем небе

Жизни временный поток.

Там рождаются и гибнут

Города из облаков.

Мир движения постигнут

В тишине без берегов.

И в покое созерцая

Сей загадки глубину,

Трепещу, не понимая

Ничего. Да и к чему?

Быстро время отсчитают

Нам кузнечиков часы,

Вновь на жизнь приглашают

Посмотреть со стороны.

Согласись, что время можно увидеть только в тишине. Люди жалуются теперь, что время слишком быстро летит. Не понимают- чтобы его приостановить, надо со стороны в полной тишине понаблюдать за жизнью, только и всего.

-Иван Алексеевич, о тишине. Утро после дождя.

Стала сталью до блеска оттёртой

Гладь воды, величаво застывшей.

Облака грозной белой когортой

Мановенья руки ждут Всевышней.

Онемел от восторга и замер

Лес, любуясь своим отраженьем.

Только птицы разливом щебечут,

Выдают странность жизни движеньем.

Тишина покидает владенья

Второпях, суеты избегает.

Моё тело – где жизнь, наслажденье,

А беглянку душа догоняет.

Но за шлейф бесполезно цепляться.

Ночью взять, чтобы утром расстаться.

-А я бы ещё добавил о времени.

О, время, страшною змеёй

Ползёшь из древних стран туманных,

Во мраке хвост, а головой

Пугаешь нас, и глаз стеклянных

Страшится каждый, кто рождён.

Пасть изрыгает жизнь и свет

И тут же спешно пожирает.

Спина урода – гребень лет.

Хрящ острый в вечность убегает,

Туда же путь главы склонён.

-Иван Алексеевич, я хотел бы продолжить нашу беседу, это возможно?

-Откровенно говоря, и я этого же хочу.

-У меня совсем рядом друг живёт, Андрей. Мы у него иногда собираемся, читаем стихи, беседуем. Можно зайти, посидим, попьём чайку.

-С удовольствием, Евгений.

Через пятнадцать минут неудачники-поэты уже стучали в старую-престарую дверь, звонок был оборван, поэтому приходилось барабанить по мягкой, когда-то, наверное, красивой обивке дверного утеплителя. Теперь же он только заглушал сигнал прибытия гостей, и Евгению пришлось отогнуть ветхий кожезаменитель с поролоном, освободив таким образом, голую дверную доску. Костяшками пальцев он тарабанил сложный ритмический рисунок, позывной. Мол, давай, давай, открывай, открывай, это же свои. Наконец, за дверью послышался шум, она отворилась, и в темноте коридора показалось бледное существо печального вида.

-Андрей, привет! Мы тут барабаним уже полчаса. Ты спишь, что ли?

Бледное существо настороженно смотрело из темноты на Ивана Алексеевича.

-А-а! Сейчас познакомлю. У тебя что, проблемы какие-то?

-Да, управдом достал! Приходится скрываться. Заходите, заходите побыстрее, чего в дверях стоять.

Андрей протолкнул нежданных гостей во мрак прихожей, а сам, высунув голову на лестничную площадку, повертел ей налево, направо, как заправский конспиратор, и захлопнул дверь. Оказавшись в полной темноте, Иван Алексеевич загремел, налетев на какую-то вешалку. Евгений знал обстановку коридора, поэтому ориентировался неплохо, ловко обходя вёдра, швабры и тазики, притаившиеся вдоль стен.

-Ну, вы даёте! Ослепли, что ли? Столько шума наделали.

-Да прекрати ты своё дурацкое ворчание, лучше бы лампочку вкрутил.

Наконец, открылась дверь комнаты и появился-таки свет. Знакомства произошло быстро: было такое ощущение, что Иван Алексеевич и Андрей знают друг друга давным-давно, и теперь, после продолжительного перерыва в общении вновь встречаются, вспоминая забытые черты. Гостивший у Андрея уже второй месяц закадычный товарищ Дима, не вставая с дивана, громко объявил: «Дима, привет».

-Привет, – ответил, последовав традиции, Иван Алексеевич, на этом знакомство закончилось. Всё весьма тривиально.

-Присаживайтесь, сейчас поставлю чайник.

Андрей ушёл на кухню, а Иван Алексеевич с любопытством стал рассматривать книги в шкафу. В общем-то, это было единственное, чему можно было уделить внимание в скромном, мягко сказано, жилище Андрея. Наконец, поспел чайник. Гости достали конфеты, приготовленные заранее. Молчания, которое обычно бывает у мало знакомых людей, не было. Не было обычных в такой ситуации разговоров о погоде, здоровье, почему-то сразу же начались споры, серьёзные дискуссии. Иван Алексеевич, используя свою начитанность, очень скоро осадил наглых мальчишек, которые, надо сказать, говорили с ним на равных, ничуть не смущаясь возрастным барьером. Явно проигрывая, ребята не хотели сдаваться, но мудрость житейская брала своё. Очередной проигрыш закончился словами Димитрия.

-Да слышали мы всё это уже. Тем более, это же чужие мысли, а не ваши, согласитесь.

-Ну, брат, ты даёшь! – как-то весело сказал Иван Алексеевич. – Гёте когда-то сказал: «Лучше чужие мысли, но хорошие, чем собственные, но плохие.»

-А почему вы считаете, что чужие мысли обязательно должны быть хорошими, а не наоборот? Можно и иначе сказать – лучше свои мысли, но хорошие, чем чужие, но плохие.

-Ах, вот как вы всё перевернули, хорошо! – засмеялся Иван Алексеевич. – А раз так, давай покажи, каковы они, твои мысли. А мы к тебе присоединимся. Только раз уж мы так долго спорили до этого о поэзии, давайте в стихах и размышлять.

-Тогда давайте тему, – сказал Андрей, – и через пятнадцать минут будет готов стихотворный ответ. Согласен, Женька?

-Постойте, постойте, также нельзя! Разве можно написать, сочинить стихотворение о том, чего не желает душа, в данный момент по крайней мере. Это же призыв превратить поэзию в ремесло.

-Истину глаголешь, Евгений. У нас получится лишь рифмоплётство, пусть даже красивое, но наверняка бездушное. Неужели, Андрей, ты можешь все мысли соединить с душой, пропустить через сердце, сердцем обдумать, прочувствовать и выдать всего через пятнадцать минут?

Андрей молчал, как-то особо молчал – угрюмо. Затем, покачав головой, сказал:

-Действительно, человек думает не головой, а сердцем. Сердце – главный мыслительный орган. Все переживания человеческой души происходят в сердце, в нём и только в нём душа соприкасается с телом. О людях нельзя судить по их словам, чаще всего слова лживы. Да и по делам судить о людях затруднительно, даже кажущиеся добрыми дела могут делаться только для вида, по гордости, из тщеславия, из корысти. Человек сокрыт в своём сердце, всё таинственное, все желания, устремления - там, в глубине его. Каким бы умным не был человек, он бессилен повлиять на желания сердца, оно диктует свои условия, ум только подчиняется ему. Любая наша мысль проверяется сердцем, сердце или одобряет мысль либо отвергает. Иногда сердце отвергает даже логически безупречные доводы разума, не нравится ему и всё!

-А если сердце злое, испорченное? – вмешался в разговор Димитрий.

-Значит, оно принимает и злые мысли, а принимая их, ведёт человека к совершению злого поступка. Всё исходит из него. Оно словно прекрасный драгоценный сосуд, наполненный или чистейшей родниковой водой или тошнотворной грязью и смрадом. Иван Алексеевич и Женька предлагают испить из этой чаши. Да, поэзия показывает, что там внутри, в глубине сердца. Поэтому я соглашаюсь с ними в том, что за пятнадцать минут ничего хорошего сочинить нельзя, даже если сердце доброе и чистое. Спонтанное искусство - игра разума. А излишняя чувственность- лишь оправдание обмана. Но и не соглашусь я с вами, поэзия- это не мысли, а прежде всего чувства.

-Прекрасно! Значит, будем читать уже готовые стихи, где есть мысли и чувства, ум и душа, сердце и голова. Разве может быть что-нибудь лучше выношенного, созревшего стихотворения? - подытожил Евгений.

-А у кого по теме стихов не найдётся, придётся экспромтом, – всё же добавил Иван Алексеевич. – Вы же поэты, а у поэта должно быть доброе сердце, остаётся пошевелить мозгами. Итак, остаётся выбрать тему.

-Давайте не будем мудрствовать лукаво, начнём с природы или, скажем, с осени. Спорить никто не будет, я думаю, – вдруг вмешался в разговор Дима. Все согласились. – Тогда я начинаю, потому что у меня осенних стихов много.

Траур.

Грусть живого во мгле растворилась.

С сентября осень носит корону.

Не рассчитывай, грешник, на милость,

Пади в ноги её, прямо к трону.

Смех – нелеп, в этот час он чужой.

Тонет взгляд в желтизне безбрежной.

Красные листья – румянец больной,

Умирающей девушки, хрупкой и нежной.

После бала последнего, скинув лучшие платья,

Деревья терзают своей наготой.

Мокрые ветви торчат, как распятья,

Приняв на себя всё, за мир наш больной.

В чёрном платке без звёзд ходит ночь.

Ветер скорбно поёт, слёзы льёт небо.

Смена жизни и смерти, кто в силах помочь?

Восторгаться кончиной, смеяться – нелепо.

Вот и всё. Для меня осень – это предсмертное состояние природы, последняя дань жизни, не более. И от этого так грустно.

Смотрю в окно поздней осенью.

Белое утро дрожит,

Снег обнажает печаль.

Может быть, день сохранит

Гибнущей жизни хрусталь.

Грусть пропитала туман,

Воздух густеет хмельной.

Солнечный блеск как обман,

Выдох последний больной.

В полдень спадает вуаль,

Но чище не стало окно.

Серую, мутную даль

Грязным ручьём увлекло.

-У тебя в твоей грусти виновата сама осень. Ты просто пессимист и не можешь разобраться со своими чувствами. Не надо делать осень печальнее, чем она есть на самом деле, – закричал Евгений. – Я черпаю в осени вдохновение и хорошее настроение, она выводит меня из потока мрачных мыслей, а ты усугубляешь уныние. Каков ты, такова и твоя осень. А я её вижу иначе.

Уставший хор слов собственных несносен.

К окну скорее, стен противен пресс.

В молочной дымке желто-синий лес.

О, чудо – осень, осень, осень.

-Вот заладили, осень, осень, – занервничал Андрей. – Могу поспорить, что ничего весёлого об осени не написать. Я полностью согласен с Димой- осень это предсмертная агония природы. И что ты, Женька, пыжишься, якобы и в правду наслаждаешься осенней грустью. Не верю!

-Да, наслаждаюсь. Ты можешь не верить, но люди все разные. Или их надо всех обезличить, или всем на плечи прикрутить твою голову?

-Позвольте, и я не согласен, – вступился за Евгения Иван Алексеевич. – Можно подумать, что с наступлением зимы природа исчезает. Смерть предполагает исчезновение из этого мира, разложение, гниение. Но всё остаётся на своих местах, меняется лишь одеяние природы. Можно сказать, что природа засыпает, переходит из одного состояния в другое, меняет краски. Зачем же сразу говорить, что наступила смерть. Тем более, за зимой, в которой вы почему-то усматриваете эту самую смерть, следует весна, всё опять пробуждается к новой жизни. Это же постоянное движение, остановки просто не может быть, иначе наступит настоящая смерть, хаос, где смешиваются все краски и все звуки. Если в голове хаос, это совсем не значит, что всё вокруг следует обращать в этот самый хаос.

Вам что, так не нравится зима, которая следует за осенью? Зима- это необычайная красота, заметьте, красота живая. Если рассуждать, как Дима с Андреем. можно всё что угодно свести к остановке, распаду, смерти. Если для вас осень- последний больной выдох, представляю, что вы пишете, ну, скажем, о ночи, чёрном цвете, мраке.

-Кстати, – словно и не слышав Ивана Алексеевича, сказал Андрей, – я собрал целый сборник стихов о ночи. Называется «Поэт и ночь». Хотите, почитаю, а то у нас с осенью ничего не получается.

-Давай, грузи прессом печали. Могу спорить, что самое повторяемое слово в твоём сборнике – печаль.

-Да! А как вы догадались?

-Когда мне было семнадцать лет, я тоже считал себя непонятым изгнанником мира, а значит и дня. А где можно укрыться от надоевшего света? Да только во мраке ночном. Правда? Ну давай, давай, читай.

Ночь – мрака грустный повелитель,

Дай утешенье пилигриму.

Но солнце – яростный мучитель

Кричит: «Я не на веки сгину»

И скрылось огненным гигантом,

Полнеба кровью запятнав.

Луна взошла, искрит брильянтом,

Сапфиры- звёзды нанизав

В созвездий ярких ожерелье.

Ты, ночь безмолвная, пришла,

И духа скорбного томленье

До прав владыки вознесла.

Дай, обожённому лучами

Светила злобного, вздохнуть.

Сухими, в трещинах, губами

К ногам божественной прильнуть.

Позволь глоток мне сделать жадный,

Прохлады сладостной испить,

Прилечь на чёрный мрамор хладный

И раны нежно остудить.

Если позволите, я прочту несколько стихотворений.

Безумный день сгорает в тишине.

Ночь, обними подлунного певца.

Он в чаше мрака прячется на дне,

Но утром мир всё выпьет до конца

И, обнажив убежище его,

Натравит стаю чувственных вещей,

И злобный смех, как острое стекло

Разрежет сердце. В ночь беги скорей!

Он, как и ночь, одет в зловещий плащ.

Он, как и ночь, боится суеты.

Изгнанник дня, невидимо заплачь,

Избранник звёзд великой темноты.

И, пожалуй, ещё одно, заглавное. Поэт разговаривает с ночью.

Бледной свечой догорал

Длинный измученный день.

Свет серым воском стекал

На раскалённый кремень.

Горных, причудливых круч,

Созданных чёрной гурьбой,

Болью наполненных туч,

В пляске кошмарной, ночной.

«День - мой мучитель, потух,

Но, сердце ждёт новый рассвет».

«Плотью задавленный дух,

Что же терзает, поэт?»

«Боль изолью на листок,

Кровью страданья пишу».

«Слёз откровенных, дружок,

Чашу с тобой осушу».

«Влейся в усталую грудь,

Ты у покоя венец».

«К смерти живущего путь,

Жизни боится мертвец».

«В тайне, окутанной мглой,

Я утонуть не боюсь».

«Ты, прозелит, будешь мной,

Я же в тебе растворюсь».

Да, ещё вот это. Всё, всё, последнее, последнее. Потерпите уже, коль согласились слушать, – проговорил Андрей с какой-то издевкой, словно ему не давали читать.

Серый день раздавлен свинцом

Страшных туч, город на дне.

Мне легче, я знаю, где синего неба пролом,

А ты растворился в безликой толпе.

Рабский бег ты принял не споря,

Скорбь ночей и боль оков.

Мне легче, я знаю за серыми стенами воля,

А ты утонул в лабиринте домов.

Смейся, друг, и кланяйся ниже,

Сильнее тяни в упряжке своей.

Мне легче, я знаю: смерть ближе и ближе,

А ты наслаждайся никчемностью дней.

-Нам с Димой нравится, а вам Иван Алексеевич?

-Для меня это стихи о любви, о непонятой любви. Но я хочу заметить, эти стихи не понравятся даже таким пессимистам-одиночкам, как ты сам. Потому что все они себялюбивые эгоисты, считающие себя непонятыми творцами, если даже не гениями. Ты только не обижайся, хорошо! – Иван Алексеевич замолчал и махнув рукой добавил. – А-а! Всё равно обидишься. Такие как ты считают себя ранимыми, бедными, беззащитными существами, а кругом только злой, подлый мир, да такие ядовитые дядьки вроде меня. Я понимаю, что у тебя там внутри целая непознанная вселенная, но этого мало. Надо, чтобы голос этой вселенной был услышан и востребован. А вот тут-то в действие вступают особые законы. У тебя хорошие, своеобразные стихи, не банальщина, но этого мало. Мне они не нравятся, мне больше нравятся стихи Евгения.

-И я буду спорить! Не подумайте, что я буду защищать свои стихи, право их существования- это совсем другая тема, я о другом. Вы говорили здесь что-то о непонятой вселенной. Да, каждый человек, личность есть целый неповторимый мир. О, как мы любим произносить такие избитые фразы! Я скажу не об отдельном человеке, а о целой галактике, о сообществе миров. Как и люди, миры бывают разнополюсные- не могут они соприкасаться, а только разбегаются. Вот и тянутся плюсы к плюсам, а минусы к минусам. Да мало ли там ещё других знаков и комбинаций, влияющих на притяжение или наоборот, всех и не перечесть. Но именно из-за этих знаков и образуются галактики, сообщества звёзд, тысячи и тысячи созвездий, являя собой красоту и разнообразие мира. Они живут своей жизнью, плавно сливаясь, переходя одна в другую, или сталкиваются с грохотом, кроша и ломая всё вокруг себя. По мне все люди звёзды.

-Я тебя понял. Даже более того, я только добавить хочу, что эти самые звёзды иногда под воздействием разных причин могут менять свою полярность.

-Вот вы нам и продемонстрируйте свою полярность, пора бы услышать и от вас стихи.

-Ну вот, я же говорил, что обидишься. Прости. Чтобы нам не разбежаться по разным галактикам, позвольте сокровенные стихи упустить. Остаётся, так сказать, дидактический материал.

Всегда ли правда нужна?

Скажи мне, святой. -

«Ложь – есть сатана,

Очистись душой».

Всегда ли правда нужна?

Ответствуй, закон. -

«Она мне важна,

Но с золотом я обручён».

Всегда ли правда нужна?

Мудрец, научи. -

«Жестока она,

Жизнь тяжкую с нею влачи».

Всегда ли правда нужна?

Скажи, наслажденье и страсть. -

«Что в рай нам врата,

Напиться бы жизнью сей всласть».

Всегда ли правда нужна?

Воина слышу ответ. -

«Любая война

Без правды не стоит побед».

Всегда ли правда нужна?

Женщина с лаской шепни. -

«Миром сполна

Мы правим с любовью одни».

Всегда ли правда нужна?

Спой грустный поэт. -

«Душа с ней дружна,

Она в ней единственный свет».

-Поучительно, не более.

-Хорошо, давай попробую ещё. Представьте себе пир, ну, скажем во времена князя Владимира Красно Солнышко. Слепой гусляр поёт песни, а присутствующие, как и полагается на пирах, заказывают, что говорится, музыку. Все они разные, поэтому и услышать хотят разное.

«Наиграй мне, кудесник седой,

Боль былую, печаль дней счастливых.

Унеси маяту дней постылых

На просторы, как конь молодой».

«Наиграй мне, старик прокажённый,

Ужас битвы, что б душу спалить.

Дай же юности кубок испить,

Дряхлым временем в даль унесённый.

«Наиграй мне, слепой проходимец,

Звон монет и веселье хмельное.

У судьбы окруженье слепое,

Может ты ей родня, а, счастливец?»

«Наиграй мне, бедняк утомленный,

Свет и тайну, поймёт ли никчемный?

Огласи мир убогий и тленный

Песней веры, пой гимн победный».

-Тоже самое.

-Хорошо, тогда так!

Охотники ловили птиц в лесу.

Попались две, зазря силки вздымая.

Одна была - не описать красу.

Певунья же невзрачная – вторая.

В просторные их клетки посадили.

Нет ни каких забот, сиди да пой.

Водою родниковою поили,

Кормили справно, будто на убой.

От радости большая птица пела,

Играли перья блесками огня.

А серенькая птаха онемела

И умерла через четыре дня.

И если выбор сделать нам пора,

Есть у свободы смерть – её сестра.

-Иван Алексеевич, вы наверное думаете, как это умно и назидательно. Но меня ваши стихи не трогают. Поучения на этические и абстрактно-философские темы ещё не являются поэзией. Зарифмовать проповедь может любой. Вы же только что говорили о душе, о сердце, о чувствах. Ваши стихи как раз и есть производное ума, не более. -Здесь за Ивана Алексеевича вступился Евгений.

-Чего ты ершишься, Андрей, иногда мысль, зарифмованная мысль, воздействует на душу человеческую быстрее, чем обычное слово. Заметьте, в стихах Ивана Алексеевича нет яканья, как у вас с Димой. Я конечно понимаю, что вам хочется вывернуть душу наизнанку, но кому это надо, к кому вы обращаетесь, если считаете себя какими-то особенными, отделёнными. Вы же мизантропы! А если так, то ваши стихи – это душевный онанизм. Если писать только о своих переживаниях, поэзии не получится. Вы же делитесь своими стихами, то бишь и мыслями с кем-то? Следовательно, ждёте сопереживания, и тут же глупо заявляете, что никто нам, мол, не нужен, оставьте непонятых одиночек в покое. Тогда и читайте стихи друг другу!

-Наоборот, мы хотим через стихи найти подобных себе, создать галактику, влиться в сообщество себе подобных. А подобные нам не будут бросаться на то, что вы называете простотой, красотой, доступностью, душевностью, назидательностью, умностью. Кстати писать такие стихи совсем просто, смотри, прямо от фонаря сочиняю.

Ты сердце из камня хотел бы иметь?

На слёзы чужие спокойно смотреть,

И горя при виде смеяться и петь.

Ты сердце из камня хотел бы иметь?

Оно не боится ни жизни, ни смерти,

В истоме любви ему не гореть.

Ты будешь отважным, но с каменным сердцем.

Ты сердце из камня хотел бы иметь?

Ему не страшны невзгоды, ненастья.

На жизнь придётся спокойно смотреть.

Игрушке такой неведомо счастье.

Ты сердце из камня хотел бы иметь?

-Хорошо, хорошо, но ….

-Что но? Конечно, это далеко от совершенства, но это же экспромт. А поэзия, о которой говорим мы с Димой, это поэзия экстаза, здесь главенствуют не образы ума, а символы подсознания. Это сюрреализм своего рода, некая энергия. Энергия понятная и необходимая лишь…

-Лишь избранным! – язвительно перебил Евгений.

-А, думай что хочешь! Но всё же выслушай меня до конца. Привожу образец поэзии, которая мне по душе. Название к стихотворению обязательно, это как бы ключ, открывающий мир символов. «Свинцовый город.»

Мрачный город дома из свинца.

Небо рвут молнии с треском.

Иллюзия зеркала, крышам не видно конца,

Тусклый свет, лунный свет дрожит металлическим блеском.

В стены бью кулаком, гулкий звук растворился.

Там высоко крыши шлифуют, снимается окиси плёнка.

Жадно пью воду, но словно металла напился.

Свет в серых окнах, как взгляд у больного ребёнка.

Я бегу, ноги точно в оковах, мне больно.

Лабиринт страшных улиц давит на плечи.

Тяжесть, прочь, хватит, довольно.

Далеко позади загораются свечи.

Скоро тело раздавит, сольюсь с мостовой.

Плющит небо, земля и громады строений.

Но солнце восходит, удар нанеся роковой,

В конвульсиях корчится город, в сотне биений.

Зеркало крыш не может лучи отразить,

Течёт, словно воск, серебристый металл.

Ветер пепел с поверхности сдует, а мусор сгорит.

Тяжёлый поток, убегая с пути, всё сметал.

-Но, это слишком социальное стихотворение, оно через несколько лет уже будет не нужно ни тебе, ни закомплексованным жителям города, а детям природы оно вообще непонятно.

-Время покажет, а сейчас «Рыба-меч, или плавание одиночества».

-Понимаешь, рыба-меч живёт в открытом океане, носится по волнам с дикой скоростью, она для меня символ свободы.

-Давай уж, начинай, не тяни.

-Итак, «Рыба-меч, или плавание одиночества».

Вспори чрево морю янтарным клинком,

Простор подарил вечный путь.

Холодные звёзды кидают бледнеющий свет.

Режь гладь золотую, искри буруном,

А воздух воды, словно ртуть,

На лунной дороге оставит лишь пенистый след.

В открытое море свой парус направь,

Там сети глухой тишины.

Твой крепкий плавник обнимая, владею волной.

Прибрежному царству обиды оставь,

Король первозданной страны.

Мой крик на мгновение слился с твоею душой.

Страж синей печали, меня не забудь,

С тобой буду петь славный миг.

Сегодня сумел я свободу вдохнуть

И вечность внезапно постиг.

-Андрей, скажи, разве многие знают, что у этой рыбы острый меч на носу жёлтого цвета, а плавник при движении высовывается из воды, как парус, поэтому этих рыб ещё называют парусниками и скорость её движения в открытом море до ста тридцати километров в час и прочее? Это я знаю, потому что ты мне сто раз рассказывал, а другие люди, не имеющие понятия о ихтиологии, разве поймут твое стихотворение, заметь, стихотворение далёкое от сюрреализма. В сюре- не меч-рыбы, а растворимые рыбы, о них же ни один ихтиолог не знает.

-Вот именно, зато знают люди, сумевшие уловить энергию стихотворения.

-А я думаю, что такие стихи пишут люди, у которых что-то не получается в жизни, или с комплексом неполноценности. Они обманывают себя, ища какие-то подсознательные образы, неведомые фантастические откровения, придумывают всему этому мудрёные названия. Для меня сюрреализм – это попытка бездарности показать себя таинственной и непонятой, в замаскированном виде, разумеется.

-Евгений, о чём мы спорим? Признайся, что ты просто защищаешь Ивана Алексеевича. Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку. Давай остановимся на том, что поэт – это особое состояние души. Поэзия – особое восприятие мира. Поэт пропускает информацию о мире через себя и, вкладывая самого себя, выдаёт своё видение мира, а подобные ему по внутреннему устроению люди сопереживают.

-Тогда возникает вопрос, – не выдержал Иван Алексеевич. – А зачем? Кто поэта об этом просит? Все и так постигают, кто уж как может, но постигают и без всяких посредников. Да, знаю, знаю, слышал уже: сопереживание, выражение себя, воспевание мира Божьего во всём его великолепии и разнообразии, что каждый человек есть особый неповторяемый мир сам по себе. И в поэзии получается соединение миров, и в поэзии можно увидеть душу, и прочее, прочее, прочее. Так?

-А что, разве нет?

-Тогда у меня второй вопрос. Частушки -это поэзия?

-Ну, как человек видит мир, так и поёт о нём.

-Да, эта вульгарщина, порой глупость и пошлость, а порой очень тонкое видение почти невидимых нюансов жизни, – поэзия. Слушает человек частушки и достаточно этого, нет ему дела до того, что вы называете высокой поэзией.

-Вы клоните к тому, что, мол, в частушках нет морально поучительной жилки, и, значит. необходимы стихи, которые вы только что читали?

-В частушках этого как раз в преизбытке, сколько угодно. В шутливой, юмористической, непристойной форме, но сколько хотите мудрости житейской. Форма- то уж очень доходчивая. Но я не об этом сейчас, не будет избитых размышлений, зачем, мол, кухарке или сапожнику поэзия, у них дел по горло, это вам, тунеядцам, делать нечего- вот и пишите всякие глупости, а о том, что поэзия и им нужна, но в такой своеобразной форме. Поэтому, дорогие мои, действительно, каждый ищет, что ему по душе. А если вы вдруг начнёте фыркать и смеяться над этим, как над чем-то низким, значит, вы просто-напросто пытаетесь превознестись, не понимая, что гордыня есть самый страшный грех, и что можно вообще погибнуть с вашими стишками. Я имею в виду, погибнуть не только душевно и духовно, но даже и физически. Поэтому давайте не будем больше спорить о форме, содержании, лёгкости и яркости образов, чёткости, простоте, доступности, красоте и прочем. Простите, это я начал. Давайте просто читать стихи и принимать, если нравится, или не принимать, но молча. Хорошо?

-Да, мы все разные. Давайте тогда о любви, – засуетились повеселевшие мальчишки.- Как вы думаете, Иван Алексеевич, о любви трудно писать? О ней пишут все и во вся времена и десятилетние мальчишки и умудрённые жизненным опытом старики.

-Кому начинать?

-Евгений, ты почти не читал, тебе и начинать.

-Я тогда по-простому, так сказать в подражание – баллада о печальном рыцаре и прекрасной даме.

Свет очей, милый ангел, прощай.

Звонкий рог рать на битву собрал.

Ветер влагой морской паруса наполняй,

Нам Господь славный путь указал.

Не спеши уходить, рыцарь мой.

Потеряешь любовь, не вернуть.

Лязг железных доспехов и конь боевой

Миг волшебный способны спугнуть.

Там,в далёкой чужой стороне

Даме сердца быть верным клянусь.

Побывав, как герой, на священной войне,

В лаврах я к моей розе вернусь.

Божий дар, редкий дар, паладин,

Мы храним, так зачем же искать,

Что имеешь давно, а в стране сарацин

К миражу будешь вечно скакать.

Свет очей, милый ангел, прощай.

Корабли в Палестину спешат.

Крестоносца печального ждать обещай,

Дни разлуки как сон пролетят.

Не спеши уходить, рыцарь мой.

Чует сердце и плачет в груди,

В этой жизни не свидеться больше с тобой.

Перстень мой талисманом храни.

Год проходит, промчался другой.

Под песками остались войска.

Там, в чужой стороне рыцарь только чужой

И в безбрежной пустыне тоска.

Только смерть, грязь и кровь и печаль,

Да могилы друзей без крестов.

Как устала душа, даже панциря сталь

Заржавела от ратных трудов.

Не найдя, что так жадно искал,

Возвратился с похода герой.

У родных берегов чёлн уткнулся в причал,

Замерев у черты роковой.

Ни триумфа, ни моря цветов.

Жизнь застыла – всё словно вчера.

Те же старые лица среди чужаков

И как сон позабыта война.

Свет очей, милый ангел, встречай.

Время перстень заветный вернуть.

Талисман дорогой на ладони сверкай,

В дом любимой указывай путь.

Но дорога к руинам, где пыль,

Привела, да к плите гробовой, что хранит

Верность первой любви, да печальную быль,

Заключённую в серый гранит.

Слёзы лей, храбрый мой паладин.

Время плавно несёт жизни миг.

Те же лица зевак у зелёных руин,

Да с кольцом у могилы старик.

-А для меня любовь – некое искушение. Поэтому моя картинка не такая слащавая. – Сказал Дима.

-Ты опять за своё, мы же договаривались!

-Простите, простите, забыл, что у нас плюрализм нынче в моде, – продолжил он паясничая. – Тем не менее.

В сердце боль не унять,

Взять бы грудь разорвать

И достать, сжав его в кулаке.

Сердце – плод. Как красив

Спелый, чудный налив.

Тихо бьётся оно на руке.

Крепок плод, не пойму,

Острый нож всё ж возьму

И разрежу его пополам.

Создал змей там свой мир,

Сто ходов и сто дыр.

Как давно поселился он там.

Вот откуда вся боль,

Змей у сердца король!

Как врага я во внутрь пропустил?

А истома – лишь яд

И сокрывшийся гад

Душу чистую мне отравил.

-Ха-ха –ха! Без комментариев! Ха-ха! – Засмеялся Иван Алексеевич.- Ты ничего не подумай, я по-доброму. Не ожидал, что вот так можно, ха-ха. Ладно, ладно, теперь мой черёд, ха-ха! Подождите, только успокоюсь, надо же! – Через пару минут убрав слёзы смеха, он начал: – Я -то уже старик, поэтому о любви без особых восторгов, и всё же не так пессимистично, как у тебя, Димитрий.

Пустыня равнодушьем опаляет,

Там миг любви природа вечно ждёт.

Трепещет жизнь и вызов дням бросает,

В мечтах холодный ливень жадно пьёт.

Лишь камни безобразны и безмолвны

В песках безбрежных тихо возлежат.

В себя ушедшие безрадостные холмы

От боли никогда не закричат.

Уймись, печаль, не вечно гибель правит.

Весна пришла, покрыв пески цветами.

Ликует мир и праздник жизни славит,

Лишь камни претворились мертвецами.

Что им, глухим, да заживо почившим,

Расплавленным когда-то, теперь навек застывшим?

-Иван Алексеевич, простите, а есть у вас что-то личное, не просто о любви, а как бы, ну понимаете, вы же прожили большую часть жизни, у вас наверняка есть сокровенное прошлое, простите, что я вот так, может быть, вторгаюсь…

-Вся поэзия есть отображение внутренней таинственной жизни, но я понял тебя. У меня в ваши годы была девушка, её имя в переводе с греческого значит «Чайка». Много, много лет назад я написал это стихотворение. Я его прочитаю, только больше ничего не спрашивайте, мы же договорились - без комментариев.

Упругой бирюзовою волной

Песок ласкает чудо -музыкант.

Прекрасная моя, поёт прибой

И берега целует жёлтый бант.

В молочной дымке нежно- голубой

Белей снегов друг рыбака парит.

Плач чайки оглашает свод златой

Родное имя эхо повторит.

Закутавшись в пурпуровый атлас

Встречает вечер ночь, любовь свою.

В её сиянье блеск любимых глаз,

О грация, тебя боготворю.

Зелёный холм ручья весёлый бег

Змеёю направляет с высоты.

Прозрачный звон – твой несравненный смех,

И кожи аромат несут цветы.

Из сумрака восстав, природу пью,

Твой образ милый слышу и пою.

-Понимаю, -многозначительно растягивая окончание, хихикнул Дима. Что уж он хотел этим сказать, осталось загадкой. Наступила тишина, ждали последнее слово Андрея.

Эй, моя звезда,

Чистоты полна,

Лей в усладу нежный свет.

Пусть плетут узор тысячи сестёр,

Дан тебе служить обет.

Эй, моя звезда,

Плоть сожжёшь дотла,

Только в небо поднимусь,

Сбросив тела груз.

С тобой войду в союз

И с лучом мерцающим сольюсь.

Эй, моя звезда,

Верный твой слуга

Рухнул, света не испил.

И пришёл конец-

Лишь огненный рубец

В чёрном небе прочертил.

Эй, моя звезда,

Всё теперь труха,

Вдребезги покой разбит.

Из кусочков дел

И сожжённых тел

В воздухе мечта парит.

Хотя, это не только о любви, но и о любви. Может, по второму кругу? Тогда я без остановки.

-Давай, давай! Ты словно пытаешься скорее закончить с этой темой.

-Нет, я могу ещё читать.

Детства корабль радость уносит.

Ты вышел на берег с надеждой и с ней полон сил.

На маленький парус последний раз бросит

Печаль влажный взгляд, но ты тут же виденье забыл.

В шумной толпе ты, одинокий,

Скоро познаешь всю боль и страдание дней.

Жизнь – твой остров, а парус далёкий

Плавно растаял в сиянии звёздных огней.

-Теперь, Дима, у меня, честно говоря, о любви больше и нет ничего.

-У меня тоже почти всё, вот, пожалуй, парочка, троечка.

Волна потерь, прибой воспоминаний

Утраченному счастью гимны пой.

Не может превозмочь душа рыданий

Ей мудрецов бесстрастных чужд покой.

Реальность с строгим взглядом и чужим

Виденье зыбкое украла, в сердце боль.

С зарёй мираж рассеялся как дым,

Лишь на щеках слезинок мутных соль.

Гонец, унесший сна волшебный миг,

Не терпит света злой слепой старик.

-В том же духе, если интересно, конечно.

-Давай, давай! Очень даже интересно.

Цепляясь за траву, шаг сделав трудный,

Плющ дикий оторвался от земли.

И стебель мягкий, жёлто-изумрудный

Спешит в сиянье ласковой зари.

Ивняк зовёт в объятья плющ несмелый.

Там молодость полна безумной страсти.

Но ветер осмеёт союз незрелый.

Пригнёт к земле и разорвёт на части.

Что нашей дружбе ветер, будь со мною.

Дуб шелестит, могучей статью дивен.

Лес возгордится нашей красотою.

Побегу гибкому корявый ствол противен

Любовь победоносно расцветает,

Каштану в кудри свой венок вплетает.

-Теперь я разбавлю в своём басенном жанре ваши страдания, – сказал Иван Алексеевич.

Полюбила ястреба голубка-

Он красив, отважен и силён.

Томилась по нему- любовь не шутка,

Не вслушиваясь в карканье ворон.

И поборов однажды страх в себе,

Взлетела ястребу навстречу, не робея.

Сказала: «Я не в силах жить в тоске!»

Он разорвал её, не сожалея.

-Евгений, слово тебе.

Ночь холодна, кружится снежный рой,

И утро будет хмурое, похоже.

Над лесом пролетает волчий вой,

Ползут мурашки медленно по коже.

И вьюга подпевает в унисон,

Оркестром дирижирует зима.

Мелодией унылой поражён

Стоит, качаясь лес, сходя с ума.

О чём поёшь, разбойник серый?

О одиночестве печальном эти звуки?

Быть может страсти выход переспелый?

Не верю в то, что воешь ты от скуки.

-А можно тему поменять, у нас с Димой всё.

-А что ты предлагаешь?

-Например, вот.

Брат, послушай тишину – ангел Божий заиграл.

Я услышал ход светил, мне больно.

Эхом музыка небес отразится от людей

И по миру полетит вольно.

Друг, послушай тишину – ангел Божий засверкал.

Золотым крылом из радуг сшитым.

Эхом музыка небес разбудила тех кто спал,

Увлекла к мечтам давно забытым.

Бьётся сердце в тишине – ангел Божий заиграл.

Мир в конвульсиях затих где-то.

Эхом музыка небес многократно прозвучит,

Заблестит роса – слеза рассвета.

-Мне всё ясно, вы опять за своё, вы- неисправимые пессимисты.

-Иван Алексеевич, мы не пессимисты, мы жизни так радуемся.

-Да ладно, я вот вам что скажу. «Бокал печали»

Наполнился грустью хрустальный бокал,

Кто выпьет искрящийся яд?

Печальный чудак, что от жизни устал,

Мечтатель, безумия брат?

Философ суровый, холодный аскет

Не примут уныния дар.

Лишь пылкая юность, да глупый поэт

Глотают горячий нектар.

А пьяная грусть, что так льстила душе

Утопит в похмелье густом

Непонятость, гордость, да жалость к себе

И сердце изсушит потом.

-Иван Алексеевич, мы же договорились не спорить!

-А я что спорю, я стихи читаю!

-Ах, так! Значит, мы будем защищаться, нам надоело молча выслушивать стихи, мы будем спорить.

Поэзия наполняла комнату то громче, то тише, подобно волнам разливалось слово человеческое, чувство, разум, душа. Слово вылетало через окно на улицу, через стены к соседям. Вы думаете, что пьяные соседи начнут ругаться и стучать по батареям, или разгневанный управдом вломится с милицией в квартиру, крича что-то об антиправительственном заговоре, выкручивая руки мечтателям. Нет, слово свободно летело всё выше и выше, никем не замеченное, никому не нужное, пока не скрылось в небесном океане.