За углом

Время в душном классе тянулось, словно смола на сосновой доске. Тягомотину усугублял монотонный голос замполита, говорившего неизвестно о чём и зачем. Он, казалось, и сам не понимал, для чего здесь присутствует. Подготовка к ответственному полёту продолжалась, продолжалась и продолжалась. Вместо чёткой отработки полёта ракетоносца - политинформация; вместо разбора упражнений – лекция о роли партии в победе в Великой отечественной войне; вместо положенного отдыха – сам замполит гарнизона распаляется о ленинском методе общения с народом, о великом государстве и победах социализма над капитализмом. Давненько, давненько у нас был полковник, вернее с тех пор, как техник Луктенко (давно не принимавший участия в политической жизни эскадрильи да и страны в целом, в связи со скандалами в семье, а следовательно, и запоем) на вопрос, кто у нас сейчас является генеральным секретарём КПСС, вдруг выдал.

Багровея и качаясь из стороны в сторону, Луктенко делал вид, что припоминает что-то, но никак не может сосредоточится окончательно. Ему, словно в школе подсунули подсказку, обыкновенную газету, которых он уже месяц не читал в связи с вышеупомянутыми обстоятельствами. На первой полосе под портретом очередного руководителя было ясно, но, видимо, не крупными буквами напечатано – К. У. Черненко. Луктенко присмотрелся и выдавил сконфузившись, словно вопрошая:

-Товарищ Кучеренко?

Теперь побагровел замполит гарнизона, замполит эскадрильи и даже начальник штаба. Луктенко возмущённо произнёс:

-Что я, виноват, что ли? Они там после Леонида Ильича каждый месяц меняются.

Замполита ответ явно не удовлетворил. Он злобно буркнул:

-Зато ты, Луктенко, уже целый месяц не меняешься! – и вышел из класса. Наступившую тишину нарушил Рябинин. Рябинин – молчун и остряк. Есть такой тип людей, их не слышно и не видно, кажется, они говорят только для того, чтобы рассмешить других. Редко, да метко. Может и не рассмешить, не развеселить даже, а просто поддержать, свести критическую ситуацию на нет. Таким быстрым, гибким и острым умом обладают люди особенные – это редкий дар. Лично я Рябинина уважаю, хотя его и не видно и не слышно. Он старый, опытный командир корабля. Однажды, при взлёте на его борту вывалился посадочный парашют. Любой лётчик знает, что при взлёте громадины вроде нашей, это- верная гибель, катастрофа! Лишь очень опытный пилот может, как говорится, поддать газу, врубить форсаж. Парашют тогда обрывается. Рябинин, почувствовав рывок, сразу же так и поступил. Самолёт набирал высоту, а Рябинин с серьёзным лицом заявил:

-Опять техники самолёт сырыми дровами заправили. – И всё, до конца полёта молчок. Экипаж после приземления неделю пил. Интересно, сам Рябинин пил? Говорят, он совсем не пьёт, но ладно, я не об этом сейчас. Вот и тогда, после ухода замполита, Рябинин без всяких эмоций произнёс:

-Кучеряво живёшь, Луктенко.

Хохот догнал замполита в коридоре, и он, наверно, обиделся, нет, не за себя, конечно, за партию. А чего смешного? Ну, пьёт Луктенко месяц, другие не просыхают и поболее, да на глаза начальству не попадаются. Например, доктор наш, перед полётами давление мерит, а сам лыка не вяжет, после полётов то же самое. Такое ощущение, что он всегда пьяный, а может у него просто лицо такое? Да что там доктор! От такой жизни запьёшь! Да о чём я говорю, какая жизнь – существование! Закончил мальчишка военное училище, по распределению попал в гарнизон, окунулся с головой в повседневную служебную рутину, распрощался со сказкой об офицерской чести и доблести и давай жить от отпуска до отпуска одной мечтой: дотянуть бы до пенсии и домой в родной городишко. Живёт так год, другой, десятый, двадцатый, всё этой мечтой. А жизнь-то прошла! В зеркало смотреть не хочется: седина, лысина, морщины, мешки под глазами – старость. Сорок пять всего, а уже пришла она, проклятая, с котомкой болезней, необустроенностью, неведением завтрашнего дня. В гарнизоне жизни не было, ждали дембеля, другой настоящей жизни, поэтому и квартиру не надо ремонтировать – скоро домой, и убирать возле домов образовавшиеся помойки – скоро домой, и хранить верность хоть каким-то, но друзьям – скоро домой. Это временно, временно, временно. А как спохватился, а жизнь, самая лучшая её часть прошла в этом нелюбимом, сером, временном гарнизоне. А дети, с ними вообще беда – это люди без Родины, без малой Родины. Летом к бабушке, а вся остальная жизнь в военном городке. А если папу из гарнизона в гарнизон переводят, какая уж там Родина, какие воспоминания о родном доме, который каждый год в новом месте. У детей хотя бы есть выбор, а у офицера его нет, надо служить Родине и, конечно, не ради пенсии, зачем тогда и в военное училище поступать. Ладно, отслужил положенное, прощай кочевая жизнь, ан, нет, не тут-то было! Кочевая жизнь только начинается. Хорошо, если повезёт, квартиру сразу получишь, а то придётся ждать ещё несколько лет и всё в том же гарнизоне. Допустим, дождался. А дальше-то что? Офицеры умирают рано: тяжела служба, тяжелы поиски призрака родины. Не может русский офицер без Родины, какой там космополитизм. Вот и получается, что по неволе запьёшь от таких поисков в серых буднях, раскрашенных нелепостью и несовершенством человеческих поступков. А замполит разглагольствует, неужели и в правду думает, что кто-то верит в эту чушь? Врёт и сам не знает зачем. Хотя нет, знает! Это своего рода гипноз, установка – «нам хорошо, мы всем довольны». Только большинство подопытных притворяются, что спят. Они просто закрыли глаза и мечтают о другой жизни, не понимая, что она течёт, проходит, а для многих уже совсем закончилась. Я только одного не пойму, замполит, проводя в жизнь эту политику уравниловки, сам является обыкновенным гвоздиком этой страшной системы. Системы, которая превратила людей в одинаковые гвозди. Там, наверху сидит небольшая группка людей, которая эти гвозди забивает. Мы – гвозди, которыми крепят забор, а замполит не хочет торчать в заборе, но его всё равно забьют, хоть и не в забор, а в пол туалета, но всё равно забьют. Он думает, что мы раньше заржавеем, торча в этом заборе на ветру и дожде. Да он ещё раньше нас превратится в коричневую труху под унитазом. А почему я отделяю замполита от нас? Он вроде бы тоже советский офицер, носит погоны, только что не летает – должность такая, кто на кого учился. Ладно, пусть бормочет. А я попишу пока. Со школьной скамьи с девятого класса веду дневник, записываю все мысли кажущиеся мне важными, события переживания, рассказы. Сам не знаю почему, но не прекращаю пока записи. А сейчас самое время. Делаешь умный вид, мол, конспектирую важные речи замполита. А он-то посматривает благодарно, думает: «вот какой молодец, настоящий комсомолец, так усердно записывает. А может, наоборот, думает, вот дурень, такую чушь пытается запомнить, не понимает: этот давно надоевший спектакль всем противен до такой степени, что даже и вида заинтересованного никто не делает. А ты, добрый молодец, карьерист, в партию хочешь, к власти рвёшься». А вот почитал бы он мой дневник!

Замполит – проводник злой идеи, которая делает одних людей рабами, других властителями над ними. Тонкость этой идеи в том, что рабу внушается, как хорошо быть рабом, как хорошо трудиться на благо кого-то, но не себя. А для себя достаточно самого малого. Паразитирующие на этой идеи и их прихвостни не довольствуются малым, живут более чем в достатке и притворяются, обманывают народ, что все равны. Очень скоро эта система рухнет, появятся люди, которые захотят быть свободными и которым будет казаться, что они свободны. Они смогут говорить, что хотят и им внушат, что в этом и есть свобода. Почему социалистической системе позволят развалиться? Зачем такое количество умных рабов? Для обеспечения себя жалкой кучке властителей будет достаточно нескольких миллионов рабочих – прогресс, машины будут работать. А что будет с людьми, оставшимися не у дела? Сами вымрут, выродятся и делать не надо ничего. А как заставить работать «свободных» рабов? Рабы без проблем превращаются в сытый скот. Главная стимуляция – полная кормушка, автомобиль, выезд на отдых, уверенность в завтрашнем дне и прочее. На западе уже так и есть, скоро будет у нас. Всё по закону эксплуатации. Самое опасное для будущей системы – это интеллект рабов, вернее образование рабов. Верхушке не надо образованных, умных людей. Умеет раб писать, считать, читать – достаточно. Изящные искусства, науки могут облагородить человека, привести его к поиску духовного, поэтому их долой. Делайте вид образования, вводите в школах высшую математику, квантовую механику, пусть изучают теорию вероятности, много лет сидят за учебниками, так в конце концов и не поняв, для чего всё это. Дайте людям больше пива, пусть сидят перед телевизорами и смотрят футбол, пусть выходных будет больше, пусть пляшут под нечто, напоминающее музыку, развлекаются, как хотят, лишь бы не думали. Детей будет рождаться всё меньше и меньше, потому что они будут мешать родителям наслаждаться благами мира, но и умирать людей будет больше, болезни, раньше неизвестные, будут незаметно косить человечество. Медицинское обслуживание обязательно должно быть платным. Хочешь хорошо лечиться? Пробивайся в высшее общество. Но путь туда закрыт давным-давно, всё передаётся по наследству. Настоящее образование будут получать только дети правителей, сначала за деньги, но очень скоро это будут закрытые учебные заведения, только для тех, кто принадлежит к правящему классу. Знание – это власть. Исключением будут заведения, готовящие специалистов, которые без особых наук не смогут обслуживать своих господ - лечить, творить, изобретать. Очень скоро, после недолгих войн правящая верхушка объединится, богатств земли хватит на всех немногих, главным лозунгом будет прекращение войны и объединение людей – долой границы и национальность, дайте единую валюту. Армии не будет, лишь образование, что-то вроде нашей милиции, для зашиты правительства от недовольного единого народа. Постепенно эти цепные псы уничтожат оставшихся неблагонадёжных умников, не стремящихся к кормушке аскетов и людей верующих в Бога. Самое сложное- уничтожить религию во всех её проявлениях. Но первым делом -мистическую, таинственную веру в потусторонний мир. Сначала религия должна превратится в обряд, традицию, затем лишь в весёлый древний праздник или спектакль с участием желающих, смысла которого уже никто и не помнит. Вера в бессмертие души должна умереть раньше, чем появится новая религия с новыми богами в лице правительства, дающего блага этого мира. Экспериментов было предостаточно, всё обкатано, только посмотрите на памятники Ленину. Даже в классе его портрет висит. Интересно, я насчитываю четыре вида вождя пролетариата. Первый - это добрый дедушка с тёплыми морщинками в уголках глаз. Это идол для сентиментальных, благодушных дурачков. Для деятельных тупиц – это огромный мускулистый атлет с широченными плечищами, могучей шеей и маленькой круглой головкой с челюстью боксёра. Для мечтателей и лентяев есть свой особый Ильич – Ленин-болтун. Этот тип с горящим взором указывает рукою куда-то вдаль, надо полагать, в светлое будущее. Четвёртый экземпляр полностью зависит от национального характера творца сего образа. Может быть Ленин-монгол, Ленин-грузин. Однажды я видел темнокожего вождя, в смысле, негра! Вместо того, чтобы Богу молиться, взираем на идола какого-то. Но он точно не поможет, если случится что в полёте. В крайнем случае, религия должна стать только нравственным учением. Ведь сытый скот должен быть спокойным: не надо бодаться, жуй травку и мычи что хочешь. Социализм и капитализм - это пробные ступеньки для перехода к новому порядку. Новый порядок – это кастовое общество или, как говорят в Индии, не касты, а варны. По-нашему - просто муравейник, где есть рабочие муравьи(обслуживающий персонал, врачи, музыканты, артисты, художники) и муравьи-солдаты. С этими попроще, было бы здоровье. На самом верху- наслаждающиеся жизнью правители, вернее, уже боги, которые по своему усмотрению будут выбирать наиболее достойных или подходящих и для науки, и для охраны, и для устранения неугодных. Обязательно будут наблюдатели за порядком в счастливом мире, проводники идей божеств в массы. Эти люди будут на особом положении, такие герои, полубоги, но всё же смертные, подлежащие замене, что-то вроде нашего замполита или секретаря обкома. По наследству эти должности не передаются, только исходя из демонстрации верности «богам.»

Замполит продолжает бормотать, как благодаря гибкой конструктивной политике партии и современного руководства мы являемся самой мощной военной державой в мире. Бормочет, а сам поглядывает на Луктенко, наверно хочет спросить о последних событиях в Карибском бассейне, да побаивается. У Луктенко, видимо, опять депрессняк. Жаль, а то повеселились бы. Возвращаюсь к дневнику.

Завтра полёты, далеко на север, в нейтральные воды, поближе к Норвегии. «За угол» - как это у нас называют. Задача, по словам замполита, состоит в том, чтобы не посрамить доблестные военно-воздушные силы, морскую авиацию, а с тем и лицо всей советской армии. В прошлый раз всё было нормально, полёт как полёт. Командир объявил: «Коу, читай молитву». Коу начал, нет, не настоящую молитву к Богу, молитвой называется инструкция, схема, по которой включаются определённые тумблеры, поверяются механизмы управления, элероны и прочее. Настоящие молитвы все читают про себя, втайне. Попрощались с серым, задавленным свинцовыми тучами миром и поздоровались с голубым небом и солнечным светом. Скоро подлетели «гости»- натовские «ястребы», подлетели совсем близко, размалёванные, разрисованные фантомы – призраки западного образа жизни. Пилотов прекрасно видно, они улыбаются, предлагают кофе, издеваясь, показывают порнографические журналы. Фотографируют нас маленькой камерой. Щёлк, и всё запечатлел. Долго удивляются, разглядывая наш летающий утюг. Да, есть в советской армии, чем поразить воображение потенциального противника. Наш самолёт весь загажен птицами, мало их Луктенко гоняет. Огромные красные звёзды, вернее их остатки, одна с тремя лучами, другая с четырьмя, больше напоминают о себе гигантскими, причудливыми очертаниями. Зарубежные пилоты удивляются эстетике наших летательных аппаратов. Наверно, хитрые русские что-то скрывают под столь незатейливой оболочкой. Наш командир даёт команду на съёмку, и командир огневых установок достаёт фотоаппарат – огромный железный ящик с толстым-претолстым проводом и таких же невероятных размеров объективом. Держать его можно только двумя руками, что коу проворно и делает, направляя аппарат в сторону гостей. Тех сразу же словно ветром сдуло, наверно подумали, что русские проводят испытания секретного теплового луча, гиперболоида. Вот и вся демонстрация мощи СССР. А фотографии коу всё же сделал, намного раньше, простым советским «зенитом.» Прощай, голубое небо, солнечный свет, здравствуй, серый-серый мир, задавленный свинцовыми облаками. Не знаю, хочется ли мне опять в такой позорный полёт, но мне нравиться летать, нравится несмотря ни на что. А наша старая техника ещё раз убеждает, что впереди большие перемены. Правители и западные и советские пришли к какому-то соглашению, подтверждение этому- наши вооружённые силы. Завтра -«за угол», иностранные пилоты будут удивляться нам, мы -им. Летим рядышком и не знаем, что очень скоро уже наши дети будут вместе защищать божественное правительство от марсиан или мусульман. Хотя, что там мусульмане, лишь коснётся их стран цивилизация своим механическим крылом -и всё, будут такими же. Будут спасать вместе с нами не родину и не свои народы и культуру, а будут служить для того, чтобы получить хорошее место на берегу тёплого моря и скрасить одинокую старость, перед тем как попасть в крематорий и стать лишь номером в картотеке выбывших, номером, который будет помнить только компьютер. Летим мы и не знаем, что скоро не будет красных флагов с серпами и молотами, фабричные гудки перестанут созывать рабов, хотящих быть рабами на работы. Пластмассовое тело Ленина вынесут из мавзолея, и на Красной площади будет плясать народ, думающий, что закончился страшный период истории. Летят пилоты в своих фантомах и не знают, что скоро их толстопузым согражданам придётся умирать с голоду и ложиться костьми перед жёлтыми узкоглазыми братьями с востока, которые будут въезжать в разрушенные города на русских танках, чтобы там остаться, превратившись в прах от того же русского оружия. Как не подчиниться новому порядку, если сегодня мы, словно бараны, слушаем замполита. Пусть несёт чушь, лишь бы не трогал. Мы более, чем когда-либо, готовы к переменам и ждём их, не понимая, что ничего не изменится.

Наконец, замполит остановился, ура, перерыв! Возвращаюсь в класс и не нахожу своего дневника. Смотрю и под столом и у соседей. Всё, пропал!

-Ты не тетрадку синюю ищешь, толстую?- спрашивает Рябинин.

-Да, а ты видел? Где?

-Её Близнюк замполиту отдал.

-Что!? Вот она новая общность – советский народ. Я отлетался, а Близнюк вместо меня своего родственника на лётную должность протащил. Долго ждал, земляков неудобно подсиживать, меня тоже непросто было взять – не пью, не курю, записываю политинформации, но дневник подвёл. С Близнюком всё ясно давно, он скоро не только родственников, всю деревню сюда перетащит. Лишь бы замполит в особый отдел мою тетрадку не передал. Иначе может быть и похуже, чем снятие с лётной должности, намного хуже. Во дела! И чего я с этим дневником проклятым не простился ещё в школе. Хотя замполиту какой резон меня закладывать, он и так полковник, выше некуда. Медаль за меня тоже не дадут, что я, шпион какой? А хотя, может рубануться- проявить бдительность. Тогда мне хана. Неужели мы потеряли всё человеческое, только и можем, что аплодировать и кричать – слава КПСС. Казалось бы, советский человек полностью растворяется в общественной жизни, но оказывается, только и живёт этот советский человек личной, меркантильной жизнью. Плевать всем на коммунизм!

-Что с тобой, сидишь, чуть не плачешь? – спрашивает Рябинин. Я действительно, чуть не плача, поднимаю голову.

-На, держи. Наверно, тетрадку эту ищешь? Ты поаккуратней. Я по глупости поинтересовался, как ты записываешь лекции замполита, ну и прибрал, чтобы не разбрасывал. А то мало ли чего. Давай, давай иди, садись, опять начинается беседа интересная, не мешай. Вон и замполит пришёл уже. – Не дав мне сказать и слова, Рябинин отослал меня на место. Замполит опять забубнил что-то про Ленина, я спрятал подальше дневник, приду домой, обязательно сожгу. Завтра опять полёты. Прощай, серый, задавленный свинцовыми тучами мир, здравствуй, голубое небо и солнечный свет.

Урюк.

Женя, по кличке Урюк, слыл человеком страшным, жестоким, жадным и коварным. Нет, он не был безпредельщиком, отморозком, то есть тем человеком, который не подчиняется воровским законам, но и по понятиям бандитским он не жил. Его одинаково боялись и братья-разбойники, и разного рода шпана, и предприниматели, и обыкновенные граждане, слышавшие об его нашумевшей славе. Урюком его звали не в честь сладкого заморского сухофрукта, тем более не из-за национальности, он был русским и по папе и по маме, а потому, что с малолетства пошёл он по зонам и тюрьмам и на свободе почти не бывал. Вся жизнь в лагерях с уголовниками, уркаганами. Там он прошёл и школу и университеты. Его как самого отчаянного урку и прозвали – Урюк. Прошлым летом он вышел на свободу и после перестрелок, разборок, стрелок, между гулянками и попойками в кабаках, дележа наворованного и пышными похоронами, занялся бизнесом. Как говорится в этих кругах – поднялся, стал солидным человеком. Поднялся он даже по бандитским меркам очень быстро. Какие тёмные дела двинули его на вершину предпринимательства, так и останется загадкой. Но ходил он теперь, вернее, ездил, в шикарном лимузине и цивильном костюме, да и вообще, всё, как и полагается у богатых. Только вот привычек своих Урюк не оставил, гнул пальцы и матерился в любом обществе, плевал на землю через щель в зубах, даже руки вытирал о занавески на окнах. Несколько раз в неделю обязательно играл в карты с местной братвой. Собирал он за карточный стол не солидных банкиров и уважаемых уголовников, хотя при некоторых обстоятельствах они взаимозаменяемы, а самых что ни на есть уркаганов.

От сигаретного дыма некурящий человек мог бы задохнуться, от ругательств и шуток могло стошнить. В бессмысленной болтовне матов было больше, чем обычных слов, не маты служили для связки слов, а слова для связки матов. Но иногда и на этом сборище происходили чудеса - удивительные беседы. Уголовники начинали каяться друг перед другом, конечно. по пьянке и со слезами, конечно, стыдливо отрицая прекрасные порывы души на следующий день, но всё - таки.

Сегодня «клуб любителей секи и буры», что называется, гудел. Гудел – значит все были пьяные в стельку. Вовчик по кличке Кривой, притащил два ящика смородиновой водки Смирнов. И когда все изрядно приняли импортного напитка, кто-то из доброжелателей, а таковые водятся в любом коллективе, прохрипел:

-Ты чего, Кривой, таким добреньким стал да щедрым? А я знаю, знаю почему. Потому что водку эту ты сам и производишь в каком-то подвале! А эту партию у тебя забраковали. Скажешь, не так?

-Ну, дятел, я тебя сейчас, - при этом Кривой схватил обидчика за грудки.

-Всё, всё, хватит, остановились! – Кривого еле оторвали от помятого стукача. Скандал не состоялся, потому что большинство признало самопал «очень даже и вполне». Поворчали и согласились, что водка всегда одинаковая, горькая и противная, хоть нашенская, хоть иностранная, спирт-то один и тот же. Противный пьянящий напиток постепенно снял барьер непонимания и отчуждения. Каждый стал тем, кем он и был на самом деле. Водка стала тем ключом, который открывает тяжёлые ворота входа в сердце человеческое. Гордецы стали хвастаться и кривляться, слабовольные жаловаться и плакаться, злые свирепеть и заедаться, добрые всех безропотно выслушивать и улыбаться, глупые стали ещё глупее, умные- спокойнее, криводушные- настороженней. Все открылись своим естеством, умело скрываемого в трезвом виде под разными личинами. На этой стадии открытия души и начались «удивительные беседы». Не буду описывать этих людей, не их характеров, не их колоритного облика: вы не увидите ни синих от наколок рук, ни бритых, в шрамах, голов. Даже имён и кличек почти не будет: эти люди- просто волны. Ругательства намеренно опускаются, даже точками дублироваться не будут. Картина обыденна для русского человека, какую-то особенную сочность, подлинность не принесёт, даже более того, в данном случае может всё испортить.

-Что вы ругаетесь, слова хорошего от вас не услышишь!

-Что, что?! Можно подумать, ты их забыл.

-Вот именно, что не забыл. Смотрю, вчера соседка моя ходит какая-то угрюмая, чуть не плачет. Спрашиваю, что случилось? А она говорит: «Согрешила я сильно, мужа обидела, обозвала, оскорбила сгоряча. Теперь хожу сама не своя, не знаю, что и делать». Я думаю, наверно нагнула матов девятиэтажных мужику своему, а она плачет и говорит: «Понимаешь, Гитлером его назвала». А вы льёте гниль словесную, не задумываетесь.

-Она наверно верующая, в церковь ходит? Это у них, у церковных всегда так бывает. Больно переживают, думают лишнего много. Кстати, о церковниках. Наши, из братвы, едут через деревеньку одну…

-Да хватит тебе, опять сейчас о Боге заведётся.

-А на тебе что, креста нет!?

-Как нет, на, смотри!

-Чего тогда выступаешь?

-Всё, всё, успокойтесь! Пусть базарит, интересно же.

-Значит, говорю, едут наши из братвы через деревеньку одну. По дороге поп идёт, весь замусоленный, в драном фофане (фуфайке). Остановились они: «Ты чего такой драный, вы же попы все богатые». Он отвечает: «Мы сами выбираем своё богатство- или здесь на земле сейчас, или там на небесах, но после. «После чего?» - спрашивают. «После жизни нашей,» - отвечает.

-А разве, после, там на небе, что-то есть?

-А как ты думаешь, до нас, предки наши, деды, прадеды, да и вообще большинство человечества, были дураками?

-Нет базара, я понимаю, что дураки не построят ни городов, ни храмов, не сочинят столько книг, не напишут прекрасных картин, да и много ещё чего. Как там это называется… Цивилизация! Так вот она обязана своим существованием умным людям. Это я понимаю, понимаю.

-Вот видишь! А они все были верующими, знали, что помимо этой жизни есть ещё и другая жизнь, небесная или загробная. С этого и начинается вера наша.

-Понял я тебя, батя. Но скажи мне, вот такие бандиты вроде нас, могут туда попасть?

-Могут. Бог смотрит на сердце человеческое. Там в таинственных глубинах его и течёт настоящая жизнь. Там гнездится всё самое плохое, там же обитает и всё самое доброе и хорошее. Человек слаб, он совершает нехорошие поступки, грех, но сердце не соглашается со злом и человек тогда раскаивается, просит прощения у Бога и у людей. Господь наш видит раскаяние и прощает и берёт в своё царство. Лишь бы успел человек, не умер раньше осознания своей греховности, лишь бы по гордыне не возомнил из себя что-то, лишь бы не променял сердца своего на тленные богатства мира. А знаете, кто из людей первым попал в рай?

-Святой какой-нибудь, необычайной чистоты человек.

-Нет! Первым человеком был разбойник, что висел на кресте справа от Христа. Покаялся и был прощён.

Много ещё чего поп говорил, кто - то слушал да молчал, кто-то ухмылялся, но тоже молчал. А закончился разговор вот как.

-Сложно всё очень, батя. И всё же пальто себе новое купи, вся зима ещё впереди, ты в этом рванье замёрзнешь. А знаешь… На вот, возьми коли не побрезгуешь. Кожанку братан один снял с себя, дорогую, на меху, и отдал попу тому. Покатили они дальше, а уже к вечеру грохнули ребят этих. Ну, знаете, слышали историю эту?

-Чёрные?

-Да, да.

-А говорят, мол, что если что-то для церкви сделаешь, Бог тебе помогает, грехи прощает. Помогли они попу, а вечером уже в гробах, вот тебе и говорят, вот тебе и помогай.

-Ты подожди, не дорассказал я ещё. Поп этот особенный был какой-то, молился сильно. Узнал он, что ребят этих завалили и давай молиться.

-А ты откуда знаешь?

-Откуда, откуда. Слышал с корешем моим Сазоном от другого попа, отца Андрея, другана того деревенского батька. Он Сазону рассказывал. А Сазон- кореш отца Андрея. Понял?

-Понял, понял.

-Так вот, молился поп этот деревенский, молился за пацанов этих и однажды ночью Бог показал ему, что с ними приключилось после смерти в царствии этом, Божием.

-Это как?

-Как, как. Сам не знаю! Рассказываю только то, что слышал. Так вот. Поп попу и рассказывает: «Видел я сегодня ночью ребят, бандитов, что куртку мне тёплую подарили. Их вчера убили всех, сожгли в машине. Господь показал, что на мытарствах они. Никогда не молился о том, чтобы показал Господь участь ушедших, а здесь не смог совладать, куда, думаю, такие бандиты после смерти идут? Господь и показал: стоят они перед рекой огненной, бесы кругом, вот-вот схватят, а им, бедолагам, чуть-чуть бы ещё и уже берег другой. Да куда там, стоят, жмутся от страха друг к другу. В реке той сотни, тысячи таких же как и они людей кипят, кожа у них вся чёрная, лопается, сползает, смрад страшный стоит и крик нестерпимый. У святых читал я описания адских мук, а здесь словно сам воочию узрел. Жутко! Никакими описаниями этого не передать, ничто в этом мире с ужасом тем не сравниться! И вижу, куртка, которую они мне подарили, словно лодка или плот, а может даже что-то наподобие острова или моста, вдруг стала в реке той огненной перед ними. Они на неё ступили и на другой берег перебрались, а там упали на колени и давай молиться и рыдать. Представляешь, их куртка спасла! Тут поп давай сам плакать, креститься да причитать: «Господи, Господи, помилуй людей этих, и имён-то их не знаю, старый я дурень, не спросил, поблагодарить-то не успел даже». И так дальше ещё долго чего-то причитал. Мы с Сазоном не стали дослушивать, нас отец Андрей попросил выйти. Ну, больно чудно нам это показалось, взаправду будто. И на самом деле, чего поп попу врать станет, они и так в тот свет оба веруют.

-Смотри-ка, как бывает. Значит и бандит душу может спасти?

Кто-то после такого рассказа не стыдясь, достал крестик из под рубахи и поцеловал, кто-то просто перекрестился, кто-то смолчал, но равнодушных не было. Лишь Урюк резко встал, сплюнул на пол, словно на кого-то обозлился и выбежал из комнаты.

-Что с ним такое?

-Он куда рванул?

Через три дня братва узнала, что Урюк роздал все свои богатства, начиная с лимузина и банковских счетов, которые он перевёл в детский дом, кончая личным гардеробом. Вещи он роздал нищим у церкви, а квартиру переписал какому-то бродяге. После этого Урюк исчез из города. Братва говорит, что подался он в какой-то монастырь и просил базар прекратить и его не вспоминать. Дай Бог, чтобы умер Урюк для мира.