Герцен и Анненков о Временном правительстве

Главными деятелями революции, помимо восставших народных масс, стали члены Временного правительства, оформившегося в ходе февральских событий. Именно они провозгласили республику и взяли на себя управление государством. Состав Временного правительства был следующий[30]:

Президент совета - Дюпон, участник революций 1789 г. и 1830 г., в 1840-е гг. принадлежал к династической оппозиции, которая ратовала за умеренную избирательную реформу;

министр иностранных дел - Ламартин, поэт, придерживавшийся в начале своей политической карьеры «правых» взглядов, которые в 1840-е гг. заметно «олевели», фактически руководил всей политикой Временного правительства;

министр внутренних дел - Ледрю-Роллен, левый республиканец, публицист, редактор журнала «Реформа»;

юстиции - Кремье, адвокат;

финансов - Гудшо, банкир;

морских дел - Араго, физик, астроном;

публичных работ - Мари, адвокат;

просвещения - Карно, публицист;

коммерции - Бетмон, адвокат;

военный министр - Сюберви;

секретари правительства: Марраст - публицист, редактор журнала «Насиональ»; Флокон - публицист, один из редакторов «Реформы», Луи Блан - журналист, социалист; Альбер - рабочий;

мэр Парижа - Гарнье-Пажас - крупный финансист:

начальник Национальной гвардии - генерал Курте, служивший еще в армии Наполеона.

Эти люди отличались независимым образом мыслей[31], большинство из них во время Июльской монархии состояли в оппозиции. Но все же состав Временного правительства был разношерстным, его члены имели различные общественно-политические взгляды и позиции на дальнейшую судьбу революции. Поэтому с самого начала в их среде был заметен раскол, по которому выделяют три группы[32]. Наиболее многочисленная группа во главе с вдохновителями Ламартином и Гарнье-Пажасом желали изменения только государственного строя, но не общественно-хозяйственных отношений. Вторую группу представляли Ледрю-Роллен и Флокон, которые хотели широких экономических реформ в пользу неимущих, но все же их идеи социального законодательства были довольно неопределенны[33]. Луи Блан и Альбер - социалисты, ратовали за коренную перестройку общества и уничтожение частной собственности. Исходя из этого очевидно стремление Временного правительства своим составом угодить различным социальным слоям. Но таким образом, с самого начала в правительство вносилось семя раздора.

Анненков, рассказывая о первых днях объявленной республики, обращает внимание, что первые декреты правительства уже показывали весь будущий, «искусственно-примирительный» характер его[34]. Среди этих декретов были приказы сберечь на время построенные баррикады - этим правительство показывало народу гарантии защиты; оно сохраняло Франции трехцветное знамя - это успокаивало либеральный класс людей с умеренными требованиями; оно предоставляло будущему «собранию» и всей нации выбрать и утвердить форму правления - это на первый случай мирило с переворотом разнородные партии, «имевшие каждая свои собственные надежды»[35]. Анненков заключает, что не был забыт почти ни один оттенок господствующих в обществе мнений, и, по его утверждению, с первого шага обнаружилась главная задача правительства - не исключая ни одного требования, сдерживать партии взаимным противодействием[36]. В самом правительстве оказались признаки «какого-то колебания, словно в недрах его заключились две противоположные политические струи, мешавшие друг другу полностью выйти на свет»[37]. По мнению русских наблюдателей, республиканские национальные декреты, выданные им единодушно, ничего не доказывали: они вынуждены были принимать законы под давлением обстоятельств и требований народа[38]. По сути, таким образом была объявлена сама республика: 24 февраля сначала из Ратуши было сказано, что установление формы правления предоставляется будущему Учредительному собранию: но вопль негодования среди повстанцев с возмущениями в духе - «за что же мы тогда сражались?», страх нового народного возмущения заставил либералов отменить распоряжение и тотчас объявить Францию республикой.

Исходя из хода событий и свидетельств наблюдателей мы видим, что власть в руки этих лиц пришла неожиданно, они сами не знали, что делать с победой. Герцен говорит о правительстве весьма категорично и критично. «Когда я в Риме читал список членов Временного правления, меня разбирал страх: имя Ламартина не предвещало ничего доброго, Марраст был прежде известен за большого интригана - потом эти адвокаты, эти неизвестности; один Ледрю-Роллен будто что-то представлял, Луи Блан и Альбер стояли особо, - что было общего между этими людьми?»[39] Вот как он описывает решающий день 24 февраля: «Шла революция, а две спасающие отечество редакции продолжали еще толковать об именах, не согласившись решительно ни в чем, кроме в объявлении республики. Они были так заняты лицами, что даже не подумали об афишах; работников не было; Прудон, не принадлежавший ни к какому приходу и пришедший узнать, что делается, в «Реформу», набрал афишку, отпечатал ее и отдал Торэ, который бросился на баррикады отыскивать Альбера, чтоб вместе с ним раздавать афиши»[40]. Мы видим бездействие и растерянность Временного правительства, и Герцен осуждает эту неспособность к решительным действиям. Как он едко замечает, Ламартин и его компания привыкли к «мелкой парламентской оппозиции, к безопасно революционным тостам на банкетах, к удали журнальных статеек и к бескровному задору красноречивых ответов с бокалом в руке - а вдруг победили королевство, сели на трон», а они «никогда не уважали себя настолько, чтоб считать себя достойными победы»[41]. «Журналисты, люди фраз, люди интриг сели на трон», пишет Герцен московским друзьям[42]. Если в ранней редакции письма он еще «готов верить», что большинство членов правительства, возможно, были добросовестны, искренне увлечены идеей революции[43], то в окончательном варианте мы отчетливо видим мнение автора о том, что первая мысль, пришедшая им в голову, была «против революции»[44] - они, испугавшись, хотели обуздать народ, успокоить его под видимостью республиканцев. По мнению Герцена, Франция не была готова к республике, и под внешней формой республиканского скрывалось монархическое сознание даже передовых деятелей революции[45]. Они не хотели и не были способны к свободе, допустили проникновение реакции со стороны самых ярых противников республики. Герцен допускает, что отчасти лица не виноваты, они родились «под тяжелым фатумом, образовались из негодной среды, воспитались на гнилой почве»[46]. В «Письмах из того берега» он глубже развивает эту мысль: по мнению Герцена, ни одно европейское государство его времени по своему внутреннему существу не способно реально осуществить идеи свободы, равенства, братства, не способны на это и люди его эпохи, в том числе он сам[47]. Единственный выход к дальнейшему прогрессу государств - разрушение основ старой европейской цивилизации, толчком к которому, думает Герцен, могут стать последствия революций 1848 г.[48]

Но все же Герцен не хочет снимать ответственности с лиц революции. «Позор на голову людей, пошедших вспять, обманувших обещаниями народ и фразами всю Европу, - позор им, людям вялым, будничным; - кто заставлял их взяться за судьбы мира, где их призвание, где помазание?- Если они и уйдут от железного топора, то не уйти им от топора истории»,- восклицает Герцен с бурей негодования[49]. Нужно снова отметить, что Герцен писал эти письма во время душевного кризиса, когда он окончательно разочаровался в революции, переживая кровавые события июня 1848 г. и последующие месяцы реакции. Его пессимистические настроения остро проявились в письмах, отсюда его эмоциональная негативная оценка людей, которые, на его взгляд, привели Францию к такому печальному состоянию, когда «страшно ходить по улицам»[50].

Анненков также склонен мало доверять правительству. Он, как и многие современники, подчеркивал медленность и нерешительность действий временного правительства[51], «сентиментальность» его декретов[52]. Но вердикт Анненкова не так суров, как у Герцена. Например, он понимает, с какими колоссальными трудностями пришлось столкнуться членам правительства в первые дни новой власти, чтобы стабилизировать обстановку: «невозможно описать сверхъестественных усилий правительства, которое заседало 60 часов сряду, сменяясь и отдыхая попеременно»[53]. Анненков, в отличие от Герцена, не осуждает стремление правительства «сдержать, успокоить, вразумить народ»[54].

Рассмотрев общие впечатления русских наблюдателей о временном правительстве, мы хотим остановиться на конкретных лицах, узнать, как описывают наши источники личности членов правительства, а также вождей революционных клубов, которые принимали активное участие в восстаниях с марта по июнь.