Щенку-щенок

Родился Александр Ильич Сержанов уже в Украине, в городке Макеевка, вторым ребенком. Произошло это 16 апреля 1924 года. Его записали украинцем по маме – Александре Федоровне. Имя он, скорее всего, тоже наследовал от мамы.

Александр Ильич рассуждает – как получилось, что прадед жил в Белоруссии, а я, как и мама, родом с Украины? Мой отец в семье был десятым ребенком, а закон был какой – землю делили на всех детей. И той царской земли, что была выделена прадеду сержанту, на всех не хватало. Харчиться нечем, вот старшие братья и подались в Минск – пошли в рабочий класс. Построили маленькие домишки, да и зажили в Минске. На зиму брали к себе своего младшенького Юлия – моего будущего отца, чтобы обучить парня ремеслу. У него была склонность к металлу, вот и начали обучать слесарному делу.

Однажды из-за глупой шутки кого-то из братьев отец попал в черный список жандарма. Чтобы каким-либо образом сгладить инцидент, один из братьев отвез его в Екатеринослав – это нынешний Днепропетровск, снял угол – чтоб было где жить, да еще устроил на завод. Вскоре, когда в Макеевке началось строительство металлургического комбината, на новое производство стали вербовать специалистов. Отец уже стал слесарем пятого, а то, может быть, если брать по нынешним временам, даже и шестого разряда. Позже он станет слесарем-лекальщиком, достигнув в этой профессии наивысшего разряда. В те дни он и познакомился с одной красивой девушкой – моей будущей мамой Александрой Федоровной. Вот так и получилось – отец белорус, а я, как и мама, украинец, хотя большую часть жизни и прожил в России.

И еще одно – отца с рождения назвали Юлием (если с отчеством, то Юлием Лукьяновичем), меня же, когда родился, записали Александром Ильичем. Имя отец сменил как революционер по духу и безбожник по убеждению. Многие из друзей-товарищей отца считали его сочувствующим большевикам-коммунистам. В конце концов, так, и получилось – Юлий Лукьянович вступил в члены ВКПб. Вот таким образом из-за всей этой политики отец и сменил свое имя на более, что ли, пролетарское Илья.

Случилось это как раз незадолго до рождения сына Александра. К слову сказать, смена отцом имени внесла и некоторую формальную путаницу. К примеру, у старшей сестры Надежды отчество Юльевна, также Юльевичем записан и один из младших братьев, у остальных детей отчество от нового имени отца – Илья. Партийность отца отложила отпечаток на воспитание всех детей большой семьи Сержановых – двух дочерей и трех сыновей. Александр, например, состоял в комсомоле 10 лет, в рядах КПСС – 40 лет.

Со слов родственников, Александр Ильич о событиях того времени помнил многое: – Когда я родился, отец вступил в партию. А до этого относился, как тогда говорили, к сочувствующим. И вот уже родственники назначили, кто будет кум, кто крестным отцом. Время было непростое, так что, понимая это, отец отказался наотрез – вы что? Меня из партии выгонят – никаких крещений и крестин.

Проходит время, и мне исполнился год. В гости пришли отверженные мои крестные отец и мать, посидели, но ушли обиженными. Отец с ними не стал выпивать. В семье всегда было, что выпить, но отец за все свои 84 года капли в рот не брал. К этому обязывала профессия и наставники-учителя из элиты рабочего класса – нельзя! Иначе руки на следующий день не способны будут «уловить» микроны. Провожая их, отец пошел закрывать двери – хозяйство ведь – свиньи, корова. Слышит, кто-то скулит, писк какой-то вроде щенячий. Открывает двери в сени и видит – корзина закрытая мешковиной. Сверху конверт, в нем бумага с надписью: «Щенку – щенок». Тряпку снял, в корзине щенок – подарок мне. А он в партии – никаких крещений! Вот и вспылил – я ему, то есть крестному, морду набью. Потом одумался, человеком он был рассудительным, и принял их укор – по вере требовалось, чтобы еще и крестные были. Решил – пусть этот щенок растет наперекор всем. Вырос, а в 1942-ом, когда собаке было 17 лет, домашнего любимца убил немец. То ли со зла, то ли он залаял, и немец испугался пройти по улице. Как рассказывали очевидцы – вынул парабеллум и убил…

Да, тогда на Украине уже были немцы – весь Донбасс был под ними. Как себя там вели? Не с чем сравнить. Кто прожил оккупацию – одна категория людей. А тот, кто только слышал об оккупации – совсем уже другая. Восприятие здесь резко различается, потому что те, кто остался на оккупированной территории, был в обиде на тех, кто эвакуировался на восток. То есть, на всех даже своих – на соседей, на детей, за то, что они бросили родителей... Те же, кто с оружием в руках воевал, считали – если остался, не убежал с ними от немцев, не смог или даже просто не успел эвакуироваться, так значит, все они сочувствовали немцам. Такие мнения приходилось слышать. Кто прав, кто виноват? Размышления по этому поводу были и у меня, и у друзей. В конце концов, пришел к мысли об исторической неизбежности – у каждого была своя жизнь, и нет таких границ, в которые бы можно было втиснуть судьбы всех людей...

Война…

В 1941 году Александр Ильич с отличием окончил среднюю школу. Начавшаяся война, круто изменив планы студента Донецкого индустриального института, предопределила ему военную карьеру. В июне 1942-го года Александра призвали на службу в Военно-Морской флот, а затем направили в Ленинградское высшее инженерно-техническое училище ВМФ (ВИТУ, ныне военный инженерно-строительный институт ). Участником же боевых действий (фронтовиком) Сержанов стал в 1944 году, когда был зачислен в состав соединения Балтийского Военно-Морского флота, действовавшего на переднем крае обороны.

– Когда оканчивал десятый класс, – рассказывал Александр Ильич, – кроме меня на аттестат с отличием претендовали еще две девчонки. И вот мы втроем поехали на день открытых дверей в медицинский институт. От Макеевки до Донецка всего двенадцать километров. Приехали – перед центральным входом в институт большая толпа студентов и абитуриентов. Среди них я обратил внимание на одну девчонку. В одной руке она держала пирожок, а под мышкой второй руки была зажата большая кость. Присмотрелся – ну, явно голень, огромная такая – генерал разводит руки – мотолыжка. Нетрудно, конечно, было догадаться, что это, всего-то навсего, наглядное пособие, но картина с костью и пирожком вызвала у меня приступ тошноты. «Нет, – подумал, – медицина – не мой выбор».

Вспомнил об этом к слову – когда сегодня пошел в больницу. Там говорят:

– Ну, что такое – эта ваша болезнь? Все излечимо. И дальше так, между делом, как бы советуют:

– Вам надо вот что сделать. Стоит это всего 15 тысяч рублей. Потом подберем Вам слуховой аппарат. Стоимость? – ну это уже зависит от Вас. Есть, например, английские, бельгийские… Самая маленькая цена от 5-ти тысяч рублей, но есть и от 50-ти тысяч.

Тогда перед глазами и предстала картина о моей попытке поступления в медицинский институт. И сейчас даже позавидовал, что не поступил. Вот бы нынче мог развернуться. Врач со мной 20 минут позанималась, всего-то и показала, как делать две процедуры, которые несколько сложнее, а остальные простые. И это лечение – анализы, диагноз и рекомендации – в итоге обошлись мне в 400 рублей. Я так сразу прикинул: 20 минут – 400 рублей, за час – 1000, а за день набегает итого 8 тысяч… В месяц за двадцать рабочих дней – 160 тысяч… Генерал улыбнулся – вот это заработок – и заключил: зря, наверное, я тогда все-таки не поступил в медицинский...

Раньше можно пойти в госпиталь, и там хорошо лечили, а сейчас… Все порушили, все более-менее серьезные врачи ушли с этого госпиталя – из ведущих специалистов почти никого и не осталось. И вот лежу в кардиологии, номер двухместный… Там сделали перестройку. Тамбур, маленькая прихожая, две комнаты, кресло стоит для отдыха, санузел. Самое главное, что все остальные номера оплачиваемые. Одноместных нет – их переделали в двухместные. В соседней палате полковник лежит – диабетик. Вес, как минимум, килограмм под сто. Пью чай с сахаром и с конфетами – ему с его-то заболеванием, конечно, не предлагаю. А он – почему вы меня не приглашаете? – Так вы же диабетик!? И вот он, хотя ему сладкого и нельзя, компанию генералу составил. Все это ничего. Но на моих глазах каждый день в шесть утра к нему приходит врач и делает ему в руку шесть уколов. Рядом лежит генерал – на него ноль внимания, а к полковнику, который заплатил нужную сумму, сделать укол приходит не медсестра, а врач, причем из другого корпуса. Эта, казалось бы, обычная картинка вдруг напомнила мне юность и студентку-девчонку, очень сильно напугавшую меня наглядным пособием…

К началу войны как раз окончив 10 классов, поступил в Донецкий индустриальный институт. Собственно, не был еще студентом, но поскольку был претендент на аттестат с отличием – тогда еще медалей не давали, то к выпуску уже практически был зачислен в Донецкий индустриальный институт на специальность «Строительство и эксплуатация мартено-доменных устройств». Было мне тогда всего 17 лет. Утром того дня, когда началась война, проснулся во дворе своего дома, наслаждаясь наступлением солнечного дня. Но как только узнали о начале войны, мы – все мальчишки – сразу дружно потянулись в военкомат. Посмотрел на нас военком – небольшой двор битком забит. Спрашивает – девятнадцатый год есть? Двадцатый год есть? Все идите сюда! Дошел, наконец, до двадцать четвертого.

– Так, – говорит военком, – 24-й и 25-й годы «кругом!» и – «шагом марш!» по домам, чтобы я вас здесь больше не видел!

Что было делать – поехал в институт. Макеевка и Донецк – два эти города практически срослись. Начались занятия. Четыре часа – учеба, шесть или восемь часов – работа: копали рвы, эскарпы против танков, в общем, пункты сопротивления вокруг городов. И, конечно, окопы. Так, с лопатами в руки для нас началось постижение военной науки. В сентябре пришла директива по эвакуации индустриального института из Донецка в Новосибирск. Вот сейчас некоторые из людей любят поговорить о том, что в первые дни войны была неразбериха. Да, наверное, где-то такое и было не без этого, но директива по эвакуации вузов за Урал говорит о другом. Руководство страны тем самым проявляло реальную заботу о будущем. Заводы тоже отправляли за Урал. Моего отца, например, хоть он и был белобилетчиком, призвали в рабочую бригаду по демонтажу оборудования завода: мартеновских печей, блюмингов, прокатных сооружений...

Когда эшелон с институтом и студентами прибыл в Пензу, поступило сообщение, что конечный пункт маршрута изменен, и поезд направляется в Горький. Добрались. Первые полгода учеба продолжалась в индустриальном институте, затем в строительном институте. Все это время студент жил у брата мамы, который был начальником политотдела военного училища в Горьком, по рангу эта должность приравнена к званию полковника. Фигура, что и говорить, при этом его семья проживала в одном доме с военным комиссаром.

Прошел год учебы в институте, и на медкомиссии от военкомата состояние здоровья студента Сержанова определили – здоров! И как только 16 апреля 1942 года мне исполнилось 18 лет, получил повестку – к такому-то числу быть готовым к отправке в ВМФ. Присягу принял в Горьком, в военкомате. И вот со дня принятия присяги и пошла моя военная служба – с 1942-го до 1984-го года. До того, как подал рапорт об отставке…

Вот, смотрите, – показывает Александр Ильич записи, – был на фронте с такого-то по такое-то время. И получил их уже после того, как кончил службу. Из армии я уволился в 1984-м году, когда исполнилось 60 лет, а ума не было, что мое участие в войне не подтверждено документально. Один мой товарищ из Москвы поднял записи в архиве подмосковного Подольска, и ему подтвердили факт участия в Великой отечественной войне, восстановив затерявшиеся записи. Так что в запас я уволен был обычным генералом – не участником войны. Позже по примеру друга написал в военный архив Подольска, и пришло подтверждение на семь месяцев моего участия в боевых действиях на фронте во время Великой отечественной войны. Конечно, если серьезно покопаться, то можно было восстановить и больше, но махнул рукой и прекратил переписку с архивными ведомствами. И семи месяцев, – посмеивается над собой генерал, – уже достаточно, чтобы меня причислили к участникам войны *. А то, что окопы студентом копал и полтора года тренировались штурмовать Кенигсберг, так этого у большинства моих сверстников с избытком было – у кого рытье противотанковых рвов, у других, кому не исполнилось 18 лет, тяжелейший крестьянский труд, у третьих – работа на станках военных заводов. Для многих война стала испытанием – на фронте ли, в тылу ли…

* В ВМФ Александр Ильич Сержанов прослужил почти как его прадед – 22 года, да еще 20 лет в сухопутных войсках. За эти годы вырос от матроса до генерал-майора. Награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды, многими медалями, в том числе и такими для фронтовиков-ветеранов значимыми, как «За победу над Германией» и «За боевые заслуги».

Принял Сержанов присягу, тут и вручили ему предписание – отправиться в город Ярославль, почтовый ящик 68, войсковая часть № 13075... Приехал самостоятельно – никто не сопровождал. В кармане бумажка – и все. На месте узнал, что попал в резерв Главкома ВМФ, хотя, как и многие сверстники, рвался на фронт. На флот подбирали здоровых людей определенного возраста, чтобы подпитывать этой молодой здоровой порослью военные курсы и училища.

…Шел 1942 год, – вспоминал Александр Ильич, – где-то тогда было жутко, где-то выравнивали фронт. Гитлеровцы рвались к Волге, и уже подготавливали штурм Сталинграда. Не всегда и не везде, несмотря на сопротивление с первых дней войны, удавалось успеть закрыть бреши в обороне. И до моего понимания в этих условиях не доходило, что в тылу необходим какой-то резерв Главкома ВМФ. Это позже понял, что, несмотря на отступление наших войск, в тылу шла планомерная работа – подготовка будущих побед. Это еще один пример для тех мыслителей, которые утверждают, что руководство страны не знало, что делать.

И вот бывший студент Сержанов вместе с другими такими же своими товарищами копает, как и в самом начале войны в Макеевке, окопы, учится стрелять. И он, и его товарищи – все они рвутся на фронт, но их так и продолжают держать в резерве. На все их вопросы и просьбы отвечают – надо получше вас обучить и подготовить. Со временем кого-то отправляют на курсы в Кострому, в Новосибирск... Александр Сержанов попал в команду морских десантников для подготовки к штурму и взятию с моря Кёнигсберга. Вот они почти полтора года и учились брать Кёнигсберг с моря, форсируя Волгу в районе населенного пункта «Красный холм» перед Ярославлем – туда и обратно, туда и обратно, начиная с утра и до глубокой ночи… А за это время наши войска продвинулись далеко на Запад, вот-вот возьмут Кёнигсберг с суши. В конце концов, все так и произошло. Их же «учеба» по Суворову заглохла, пока в июле 44 года их не перебросили на Ленинградский фронт, точнее на Финский фронт. Как сейчас известно, Финляндия еще до окончания войны заявила о выходе из гитлеровской коалиции * …

*Юридически Финляндия участвовала в войне с 25 июня 1941 года по 27 апреля 1945 года, хотя существует утверждение, что Зимняя война 1939-1940 годов также являлась частью Второй мировой войны. Как сейчас хорошо известно, война началась 1 сентября 1939 года в 4 часа 45 минут. Именно в эти предрассветные часы войска германского вермахта согласно плану «Вайс» без объявления войны начали наступление по всей германо-польской границе, в том числе с территории Моравии и Словакии.

Первые выстрелы новой войны раздались спустя всего лишь несколько минут – заранее изготовленный к боевым действиям немецкий учебный линкор «Шлезвиг-Гольштейн», получив приказ, открыл огонь по польскому транзитному складу на польской военно-морской базе Вестерплатте в Свободном городе Данциг на Балтике. Линия фронта составила около 1600 километров. Используя подавляющее превосходство в силах и средствах, нацистское командование смогло быстро добиться масштабных оперативных результатов. Мужественное сопротивление польских воинов под Млавой, у Модлина и героическая двадцатидневная оборона Варшавы не смогли спасти Польшу от катастрофы. Эффективной и реальной помощи Польша так и не получила, несмотря на то, что дружественные ей Франция, Великобритания и страны Британского содружества формально сразу же объявили войну Германии.

Несколько большую часть времени Финляндия воевала на стороне стран Оси, пытаясь взять реванш и вернуть потерянные по итогам Зимней войны карельские земли. Но не добившись в войне против СССР реализации этих своих планов, заключила перемирие, начав боевые действия против немецких войск – Финляндия объявила войну нацистской Германии в марте 1945 года. Участие Финляндии в войне завершилось 27 апреля 1945 года, когда остатки разбитых сил вермахта покинули страну.

Рассуждения у матроса Александра Сержанова, как он пояснил, были тогда примерно такими: «Я в тылу, а семья на оккупированной территории. Мне надо быть на фронте, чтобы бить фашистов. Связи с родными не было, и от этого еще больше накипала злоба против немцев. С Финского фронта, где пробыли месяца полтора, морпехов перебросили на Балтийский фронт. Фронтовые дни были засчитаны матросу Сержанову с 20-х чисел сентября 1944 года по май 45-ого – семь с половиной месяцев фронтовых, а военная служба – со дня призыва в 1942 году. После освобождения Ленинграда Финский и Ленинградский фронта утратили свое значение, их объединили в один Балтийский фронт, который таковым и оставался до конца войны…»

Много позже, когда прошло больше 20 лет, и самому Александру Сержанову было уже под 50, появились мысли, что на самом деле все было вовсе не так, как ему представлялось в молодости. И как-то однажды, приехав в отпуск, спросил у дяди – Николай Тимофеевич, так и так. Вместо ответа встречный вопрос – ну, скажи, как догадался? Да вот, стал военным и задумался, что знакомство и соседство с военкомом все-таки сыграли свою роль. Но поясни, а в резерв-то зачем? Ну, он и объяснил – соображали тогда как? Тебе 18 лет, почти совсем ребенок, да еще, как-никак, свой. А из резерва – была у нас все-таки такая маленькая надежда – на фронт направят тебя хотя бы не сразу...

Война для – уже не рядового – сержанта Александра Сержанова, к тому времени, закончилась в Финляндии. Так что путь от призывника до сержанта занял у него намного меньший срок, чем у прадеда.

– Наши окопы и финские, – вспоминал позже генерал, – были на расстоянии, как дома стоят в одном дворе, глядя друг на друга. В прицел, если настроен на дальний бой, все очень хорошо было видно, как они ходят. Они в нашу сторону стрельнут, мы – в их. Они обстреляют из миномета – следом мы их. Командиры были все молодые, вот и игрались как мальчишки, – с позиции прожитых лет пояснил Александр Ильич. – Но уже со второго мая на нашем Балтийском фронте практически не стреляли. Уже все знали, что наши войска обложили Берлин и рвутся к его центру. Информацию, должен сказать, нам доводили оперативно – приходили закрытые донесения типа факсов, и политработники распространяли новости по частям, рассказывая, что враг бежит и прочее, настраивали бойцов на скорую победу. День Победы прошел буднично – за неделю знали, что уже все окончено, так что не удивились, когда накануне утром объявили – вчера подписана декларация о капитуляции, а девятое мая определен как День победы, и сегодня произойдет то-то и то-то. Сейчас, когда звучит мелодия песни «День Победы», у многих людей на глазах наворачиваются слезы. Что и говорить, эта справедливая песня выношена нашим народом. И поэтому, конечно, вызывает такое волнующее чувство… Но самым сильным – до мурашек по коже – у меня оно было, пожалуй, только один раз, когда уже служил офицером...